Текст книги "Муза художника"
Автор книги: Паула Вин Смит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)
Если бы кто-то стоял в тот момент перед их оголившимся окном, он бы услышал замечание сестры Йона в адрес юного немца, продолжавшего патрулировать улицу. Легкомысленно смеясь, хотя это было для нее редкостью, она заметила, что тот, должно быть, не получил еще новых приказов. Затем сестра указала на свет в соседском окне и сказала:
– Похоже, дождались.
Услышав эти слова, мать Йона отложила свое шитье и, сурово выпрямившись, направилась в кухню к одному из шкафов. Она не советовалась с мужем и даже не смотрела в его сторону, а просто твердой рукой зажгла свечу и поставила ее в окне.
Йон же к тому времени уже рванул вверх по лестнице, торопясь сообщить новость дедушке. Остановившись в двери темной спальни с низким потолком, пропитанной запахами трубочного дыма, лекарств и грязного постельного белья, он с прерывающимся дыханием сообщил о победе. Прикосновение дедушкиной руки, сухой, как лист бумаги, было невесомым, а затем Йон почувствовал монету, прижатую к его ладони со словами: «Храни ее, чтобы не забывать поступать правильно, когда вырастешь».
Та свеча в окне навсегда останется в его памяти символом поминовения. Старик умер ночью, когда каждая семья в Дании взяла пример с соседей, протягивая длинную цепь свечей, сигнализировавших об окончании оккупации, пока весь город, еще недавно зашторенный, не засиял в тот майский вечер новогодними огнями.
КОПЕНГАГЕН, 1906 ГОД
Понедельник, 13 августа.
Сегодня утром, совершив под небольшим дождем покупки на площади Хойбро, где женщины с Амагера [55]55
Амагер – остров, на котором расположена часть Копенгагена.
[Закрыть]в белых косынках предлагают на продажу яркие цветы и овощи, я возвращалась домой. На следующей площади я увидела Йетте Йохансен, выходившую из-под навеса шляпного магазина мистера Кристиансена, в витрине которого было выставлено множество модных товаров. За ней следовала горничная, в фартуке и с зонтом. Йетте посчитала своим долгом подойти ко мне и поговорить.
– Моя дорогая, – сказала она, отдавая свои пакеты служанке, чтобы с широкой сочувственной улыбкой на лице заключить меня в объятия. – Я была глубоко огорчена, когда узнала на прошлой неделе, что ты потеряла мать.
Я инстинктивно отпрянула, подумав, что это, должно быть, какая-то абсурдная шутка или же это скалящее мне зубы создание сошло с ума. Йетте подняла свою тонкую, обтянутую перчаткой руку и дотронулась до моей щеки. Когда она заглянула мне в глаза, ее переносицу прорезала глубокая морщина.
– Все в порядке, Северина, – произнесла она с фальшивой приторной нежностью. – Оба они теперь похоронены. Честно говоря, о фру Моерх и твоем так называемом дяде все знали многие годы. Им нужно было соблюдать приличия – как и нам всем, – но теперь они могут воссоединиться должным образом на небесах. Господи, благослови их души. В следующее воскресенье я обязательно помолюсь за них в церкви. Я не знала, ездила ли ты в деревню на похороны…
В ее зорких глазах читалась жажда выведать сплетню, но я никогда, никогда в жизни не узнаю, была ли Йетте действительно настолько жестокой или же просто бездумно легкомысленной, хотя в открывшемся свете разница не имела для меня никакого значения. Этого не может быть. Не могла я разглядеть в тех широких плоских руках, месивших тесто, разводивших кричащие цветы в передней, наполнявших ванну, руки матери. Не могла я поверить, что эта женщина, для которой приличия были превыше всего, жила таким вопиющим лицемерием. А главное, что мать могла подойти к порогу смерти и переступить его, по-прежнему скрывая правду от своих близких. Значит, соблюдение этих пресловутых «приличий» могло быть для нее важнее подлинной связи с нами, со Свеном и со мной, ее родными детьми?
Неужели на старости лет ей в конце концов удалось забыть, что она мать? Неужели она и сама уверовала в этот выдуманный рассказ о юной падшей красавице, сестре Мелькиора? А дядя – он же отец – почему так и не женился на Эльне Моерх, пусть даже спустя много лет, когда мы уже выросли и покинули дом? Почему они ставили во главу угла эту историю о его распутной, заблудшей сестре, моей матери, которую я всегда любила, несмотря на ее грехи, и память о которой втайне хранила? Я представляла маму красавицей и была уверена, что она обязательно забрала бы меня к себе, если бы была жива, а как теперь выясняется, она никогда не была… она даже не была…
Я наклонилась и старалась придерживать юбки, пока меня рвало в канаву рядом с вычурным фонтаном.
– Северина! – вскричала Йетте.
В ее голосе мне послышались нотки восторга от происходящего, что было неудивительно для женщины, которая, возможно, видела во мне соперницу.
Если бы ее горничная, чье свежее круглое лицо залилось от волнения краской, не шагнула вперед и не поддержала меня, умело взяв под руку, я бы упала лицом вниз на покрытую рвотной массой булыжную мостовую. Что касается Йетте, ее глаза, с каплями дождя на ресницах, загорелись от любопытства при открытии еще одного изумительного секрета, которым она первой могла поделиться со всеми, кого знала.
– Ты не… Тебе нужно отправиться в постель, дорогая… Но… Ты нехорошо себя чувствуешь по утрам? Ты ведь знаешь, что это означает для женщины?
КОПЕНГАГЕН, ИЮНЬ 2005 ГОД
Все сокровища художественных музеев Копенгагена по-прежнему ожидали ее, когда автобус пересек мост Книппельсбро и Фрейя сошла в районе, который называют маленьким Амстердамом. В одном квартале от автобусной остановки находилась улица, где когда-то жили Риисы.
Калитка в деревянных воротах была приоткрыта, и в конце концов девушка решилась ступить в тихий, скрытый от людной улицы двор. Толстые стены дома номер тридцать были увиты плющом, но, подняв голову, она увидела ряды высоких окон, которые показались ей знакомыми по некоторым из картин Рииса. Двор был вымощен щербатым булыжником; на участке возле водосточной трубы пробивались пучки травы. Старая подвальная дверь перекосилась на одну сторону. Фрейя постояла несколько минут, пытаясь разгадать истину.
«Орхидея – это твой знак? Знак того, что те картины нарисовала ты?»
Конечно, ответов на эти вопросы Фрейя не получила. Да она и не ждала их. Прямой связи с прошлым заросший двор, несмотря на все свое очарование и древность, не имел. Дом по-прежнему был обитаем. На уличных почтовых ящиках перечислялись фамилии семей, в настоящее время проживающих здесь. Мисс Мур не рассчитывала найти здесь потрясающие новые доказательства или обнаружить какой-нибудь важный ключ, не замечаемый всеми остальными на протяжении целого столетия.
Все, что Фрейя сделала для разработки своей гипотезы, – так это определила вид орхидеи и придумала новый, третий, способ прочтения дневника. Но своими мыслями она еще ни с кем не делилась, даже с Питером. Пока у нее для этого не было ни одного весомого доказательства – одни лишь предположения. К тому же, работая самостоятельно, она не была обязана докладывать кому-либо о своей догадке.
Правда, через два дня они с Питером встречались с ведущим мировым исследователем творчества Виктора Рииса. Когда Фрейя впервые узнала о том, что Холден воспользовался дневником без указания авторства, она преисполнилась решимости получить любую другую информацию о Риисе, которая могла у него иметься. Но это было до того, как девушка начала подозревать участие Северины Риис в создании картин. Теперь намного более важным ей представлялось свести к минимуму риск обнаружения возможных новых доказательств. Основная причина, по которой Фрейя встречалась с Холденом, имела мало общего с мотивами Питера.
«Я сохраню твою тайну», – молча пообещала она женщине, которая когда-то жила здесь.
Она делала это ради Софии. Чтобы не уменьшить стоимость картин, их необходимо выставить на продажу с бесспорным авторством Виктора Рииса.
Шагая по извилистой улице, вымощенной серыми квадратными каменными плитами и открытой только для пешеходов, в витрине одного из выстроившихся в ряд бутиков Фрейя увидела манекен, чья наклоненная голова и раскинутые руки напомнили ей о матери. Людям нравилось считать Маргарет непринужденной и естественной, но эта тщательно продуманная поза словно служила наглядным доказательством обратного. Платье на манекене привело бы Маргарет в восторг: цвета молодого красного вина, оно облегало тело и было чуть расклешено на уровне колен. Наряд выглядел одновременно удобным и стильным, но Фрейя никогда не отдавала предпочтение ярким цветам, поскольку не могла так беспечно выставлять напоказ свое тело. Мгновенно посетившая ее мысль зайти внутрь и посмотреть цену быстро улетучилась. Тут все стоило целое состояние. И о чем она вообще думала? Послать платье Маргарет по почте?
Коллекция Ордрупгаард [56]56
Ордрупгаард – Музей искусств в пригороде Копенгагена Шарлоттенлунде, где хранится обширное собрание французской и датской живописи рубежа XIX–XX веков.
[Закрыть]разместилась в величественном особняке – просторном оштукатуренном здании посреди буковой рощи, украшенном увитыми плющом решетками. Воздух в его пустынных галереях, обставленных сервантами с мраморными плитами и другой мебелью той эпохи, был перегрет и даже пропитан слабым запахом застоявшегося дыма. В комнатах с элегантными деревянными полами сохранились небольшие участки, выложенные кафелем, и на каждом из них по-прежнему стояли высокие старые печи.
Большие золотые часы на каминной полке в комнате, где висели картины Виктора Рииса, тикали, казалось, слишком быстро. Отделанные медальонами, цепочками, аллегорическими фигурками, лавровыми венками, лирами и рогом изобилия, они словно воплотили в одной блестящей массе все викторианские украшения, которым художник противопоставлял свое творчество.
– Не возражаешь? – рявкнул Питер.
Фрейя отошла от камина, но не смогла удержаться, чтобы не высказаться:
– Да что с тобой такое? Все утро психуешь.
– Она не звонила с тех пор, как мы уехали.
Перед ними находилась одна из самых известных работ Рииса. На картине была изображена Северина Риис. Она стояла рядом с фортепиано, склонив голову над чем-то, не поддающимся определению; возможно, жена художника читала письмо.
– Ведь ты не думаешь, что она в самом деле может порвать с тобой только из-за этой поездки?
– Без понятия. У нее отключен телефон.
Они вышли из особняка и по усаженной деревьями дороге, что вела от его двери, отправились назад.
– Питер, мне очень жаль, – произнесла Фрейя.
Ей пришло в голову, что Маргарет могла бы сказать нечто подобное – фразу, которая на самом деле не была ни правдивой, ни искренней, но звучала именно правдиво и искренне и казалась уместной в данном случае.
– Возможно, мне придется уехать раньше, чтобы разобраться с ситуацией.
– Холлис вроде в деньгах не нуждается. Могла бы поехать с нами и не спускать с тебя глаз.
– Она боится летать, – объяснил Питер, пристально глядя на деревья. – В любом случае, у меня тут осталось не так много дел, – добавил он. – Думаю, единственное, что я действительно получил от этой поездки, так это Соде и Мелдаль.
– Кто?
– Шарлотте Соде и Юлье Мелдаль. София думала, они были повивальными бабками или кем-то в этом роде. Оказывается, нет. Они держали школу в здании дворца Оддфеллоуз, обучали женщин живописи. Так что Северина и ее подруги, наверное, брали у них уроки, перед тем как поехать в Париж. Это никак не связано с деторождением, больницами или еще чем-то в том же духе и намного лучше соответствует моему видению ситуации: это были люди, которым она доверяла, независимые женщины, к которым она могла обращаться за советом, прежде чем решилась уйти от Виктора.
– Я еще не дочитала до места о Соде и Мелдаль. Значит, они были преподавательницами живописи. Понятно.
В этой информации Фрейя усмотрела еще одно доказательство своей гипотезы. Конечно, Питеру она ничего не сказала. Поразительно, как человек может зациклиться на собственных умозаключениях и не замечать очевидного.
– Но ни в городских, ни в музейных записях я не нашел никаких свидетельств того, что после тысяча девятьсот шестого года Риис жил один; ничего о том, что Северина искала прибежища или регистрировала новый адрес…
– И хранители не смогли выдвинуть никаких предположений на этот счет?
– Еще хуже, – рассказывал Питер, пока они шли по направлению к автобусной остановке, откуда могли вернуться в центр города. – Хранители очень благодарили за доказательство, устанавливающее даты написания двух ню. [57]57
Ню – художественный жанр в скульптуре, живописи, фотографии и кинематографе, изображающий красоту обнаженного человеческого тела.
[Закрыть]Но когда я, ничего не найдя в архивах и отчаявшись, показал им места из дневника, подтверждающие мою теорию о том, что Северина ушла от Виктора, они были вежливы, но их все это явно не убедило. Я начинаю думать, что доказательств той правды, которая мне известна, недостаточно. Риис будто находится под каким-то прикрытием, раз он столь высоко ценимый художник. Никто не хочет верить в то, что от него могла уйти жена.
– Так ты собираешься пересматривать свой доклад для конференции?
– Ох, не знаю. Я взял на себя обязательство сделать доклад. Но либо мы выясним что-нибудь интересное у Холдена, либо я окажусь в том самом месте, откуда начал.
– Может, ты не хочешь идти на эту встречу? Если предпочитаешь вернуться раньше из-за Холлис, я могу…
Чем больше Фрейя думала о Холдене, тем сильнее нервничала по поводу того, что ему может быть известно. Было бы лучше, если бы она сходила к нему одна.
– Ну нет. Если встреча состоится, я хочу на ней присутствовать.
– Понимаешь… комнатные растения на последних картинах… – медленно начала Фрейя, думая о том, что наконец-таки должна рассказать Питеру об Epidendrum oerstedii.
– У меня есть еще одна плохая новость. Растения тоже ничего нам не дают. Я собирался тебе показать.
К этому времени они уже стояли на том самом месте, где вышли из автобуса по приезде. Питер вытащил из кармана смятый клочок линованной бумаги, который весь был исписан выделенными посредством тире и кавычек фразами.
– Вот что выяснила Холлис. Бытовавшие в то время флористические справочники толкуют слово «орхидея» как «красивая утонченная дама» или «зрелое очарование». Это согласуется с моей идеей о том, что цветок замещает Северину и Риис мог рассматривать растение как замену его утраченной музе. К сожалению, она также обнаружила, что в китайской символике орхидея означает «много детей», а это в равной степени может свидетельствовать в пользу теории миссис Алстед о том, что Риисы решили обзавестись потомством. В общем, на самом деле это не помогает ни в чем разобраться. Хотя Холлис хотела как лучше. Боже, я действительно все испортил.
Он в задумчивости продолжал разглаживать смятый листок, исписанный детским почерком Холлис. Стоя на дороге, Фрейя оглянулась на ряды буковых деревьев, за которыми виднелся большой особняк. Она старалась не позволить растерянному выражению на лице Питера усилить ее дурное предчувствие относительно того, что они могут узнать в следующие несколько дней.
Фрейя вернулась к бутику на Стрёгет – пешеходной торговой улице – и, не задерживаясь перед витриной, сразу поднялась по ступенькам и зашла внутрь. Если бы она замешкалась, то могла бы и струсить.
Цена на этикетке была не столь шокирующей, как ожидала Фрейя, пока не стало ясно, что этот наряд в тонах красного вина вовсе не платье, а ансамбль, состоящий из легкой блузки с рукавами в три четверти и ниспадающей юбки из более текстурированного материала – с отдельными ценниками, и конечная сумма оказалась внушительной.
Не удержавшись, Фрейя все-таки отыскала на стойке свой размер и пощупала легкий, мягкий материал юбки. Ей тут же захотелось, чтобы эти вещи оказались на ней, хоть она и не могла припомнить ни одного случая, по которому когда-либо могла их надеть. Кроме того, утруждать себя примеркой одежды, которую не собираешься покупать, было, на ее взгляд, бессмысленно. В детстве Фрейя частенько сердилась и брюзжала по этому поводу, когда мать, пребывавшая в восторге оттого, что семья вернулась к изобилию цветов и тканей американской потребительской культуры, подолгу заставляла ее ждать в торговом зале «Маршалл Филдз», [58]58
«Маршалл Филдз» – универмаг в Чикаго.
[Закрыть]пока сама дефилировала в примерочную и обратно, принимая перед зеркалом позы в каком-нибудь «таком восхитительном!» одеянии, о котором, конечно, «и мечтать не приходилось».
Оказавшись в примерочной, Фрейя повесила костюм на крючок и, прежде чем раздеться, стала бегло осматривать помещение на предмет скрытых камер. В этом смысле она была дочерью своего отца. С колотящимся от быстрых движений сердцем она нагнулась, заглядывая под скамью, и вытянула шею, чтобы получить полный обзор того, что находится над карнизами. Наконец, убедившись в полном отсутствии следящих устройств, Фрейя дернула за верхние углы парусины в тонкую полоску – эти портьеры в стиле «городской шик» никогда полностью не закрывают проемы примерочных кабин, оставляя просветы, в которые кто-то может заглянуть, – и, по-прежнему не без застенчивости, отвернулась от зеркала, чтобы снять свою одежду и облачиться в магазинную.
Когда Фрейя застегнула все пуговицы и повернулась к зеркалу лицом, ее восхитило, как идеально сидит на ней этот костюм. «Как на заказ сшит», – сказала бы Маргарет, а бывший любовник, Скотт, воскликнул бы, что она похожа на богиню. Ах, Скотт. Оставалось только надеяться, что к этому времени у него уже появился новый объект поклонения. И все-таки находиться в этой одежде для Фрейи оказалось испытанием. Юбка была слишком легкой, и ноги казались голыми. Фрейя пребывала в замешательстве. Ей было неудобно оттого, что так удобно. Она чувствовала себя обнаженной. На ней будто была лишь собственная кожа. Но через некоторое время девушке стало нравиться, как костюм подчеркивает формы ее тела.
Но, надень Фрейя этот наряд, у Питера могло создаться впечатление, будто она вешается ему на шею. Это ее беспокоило. И так слишком много людей положили на него глаз; вряд ли в вагоне этого поезда имелось свободное место для нее. Фрейя могла бы применить парадоксальное доказательство от противного, чтобы разрешить для себя этот спор. Под обаяние Питера, с его универсально привлекательной внешностью, попадали все; даже Мартин Дюфрен, этот эксцентричный обитатель неизведанной планеты, был замечен за тем, что при случае, возможно даже не осознавая этого, сжимал бедро Питера своей ручищей или неловко задевал парня, выходя из-за столика в ресторане. Фрейя не могла также отрицать, что одно из самых унизительных воспоминаний в ее жизни осталось от того вечера, когда они с Питером чуть было не перешли все границы.
Все в галерее любили Питера; он был веселым и хорошо выполнял свою работу. Фрейя не была веселой и не особенно нравилась сотрудникам. И то был ее последний рабочий день. А Питер считался ее лучшим другом в Лондоне. Именно он помог ей примириться с матерью; и он тоже относился к числу американцев, выросших за границей. Так что когда Питер попросил Фрейю о помощи, она была рада обеспечить ему будущее в галерее, в качестве финального жеста. Ради него она, вжавшись в стену, наблюдала, как крупный мужчина из Нью-Йорка засовывает руки в рукава бежевого плаща и толстой подушечкой большого пальца набирает на крохотном серебристом телефоне номер своего шофера, понося безучастного Мартина Дюфрена за его некомпетентное управление своими сотрудниками, этими жалкими непрофессионалами, ответственными за колоссальную трату его драгоценного времени.
За этим последовало гробовое молчание – до конца дня никто в галерее с ней не разговаривал. А потом принарядившийся Питер, то ли из чувства вины, то ли из каких-то опасений, явился к Алстедам и пригласил ее на ужин – так мило с его стороны, как до сих пор вспоминает София, – и под конец того вечера Фрейя потеряла почву под ногами и рухнула на темно-синие простыни в его комнате размером с корабельную каюту, среди сотен других комнат высотного студенческого общежития. Под звуки чужой музыки, доносившейся из-за стен, она лежала с задранной до плеч блузкой и спущенными до колен брюками, а руки Питера ласкали ее тело. Внезапно, сама не зная почему, Фрейя почувствовала: нужно прекратить все это. Не потому, что Питер сделал что-то не так. Напротив, он был нежным и искусным. Возможно, частично проблема заключалась именно в этой излишней искусности. Он двигался плавно и прикасался к ее коже так же нежно, как ткань красного костюма минуту назад. Какой бы ни была причина, но сначала Фрейя оттолкнула Питера, а после, натянув одежду обратно на свое разгоряченное и дрожащее тело, разразилась потоком обвинений. Зачем он привел ее сюда и что все это значит? Как он посмел испытывать к ней жалость и как хотел поступить, руководствуясь этой жалостью? Что за «рай на земле», как он считает, представляют собой его ласки? Как омерзительно с его стороны было думать, что он может отблагодарить ее подобным образом! Она бросила ему в лицо эти, а также многие другие слова, которые смогла подобрать, разрушив постепенно возникшую между ними невидимую близость, испортив вечер, застыдив и его, и себя. После всего этого Питер без лишних разговоров чопорно проводил ее назад к дому Алстедов.
Пробормотав сквозь зубы: «Тебе это не нужно», Фрейя облачилась в свою собственную одежду и отнесла красное одеяние обратно. Что бы ни произошло между ней и Питером пять лет назад, это тогда же и закончилось.
– Подошел костюм? – спросила продавщица по-английски.
У нее была длинная, подстриженная наискось и падающая на глаза челка. (И почему датчанки так любят осветлять волосы?) Нечто такое же небрежное Фрейя представляла себе в образе Холлис, пока не встретилась с ней.
– Идеально, – ответила она, закусив губу.
– Мы придержим его для вас. Вы можете вернуться позже.
Вероятно, заметив ее нерешительность, проницательная продавщица предлагала возможный выход из ситуации, и Фрейя с облегчением и благодарностью ухватилась за это предложение. Теперь, неприкосновенный, наряд будет висеть в своем полиэтиленовом чехле за прилавком, в целости и сохранности ожидая ее. Она может вернуться за ним, чтобы сделать своим, если почувствует такую необходимость; а может просто забыть о нем и уехать в Лондон. Рано или поздно, пожав плечами, продавщица уберет с него ярлык и снова повесит на стойку. Но пока Фрейя в Копенгагене, он будет носить ее имя.
