Текст книги "Муза художника"
Автор книги: Паула Вин Смит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
БУХАРЕСТ, ВЕСНА 1985 ГОДА
Даже за пределами города, где стога сена выглядят как иллюстрации к традиционной народной сказке, автомобиль посольства регулярно проезжает мимо транспарантов и зданий, на побеленных поверхностях которых красуются огромные цветные плакаты с лучезарным лицом президента Чаушеску: «Да здравствует Коммунистическая партия, да здравствует Румыния!»
Йон предоставляет знающему местность Михаю выбрать место на обочине, откуда бы не просматривались жилые постройки. Они съезжают в кювет, за которым простирается поле с рядами низкой пыльно-зеленой растительности и лесозаградительная полоса из хилых деревьев. Если присмотреться к кустам, то можно увидеть, что ягоды ежевики на них созреют не раньше конца лета, значит, пока нет никаких оснований опасаться встречи со сборщицами, которые в сезон урожая будут медленно двигаться вдоль этих самых рядов в своих косынках и передниках.
Мотор заглушен; тишина, повисшая в сухом воздухе сельской глуши, словно проникает внутрь машины, но, с другой стороны, вся эта страна – одно сплошное сонное царство, даже от вычищенных тротуаров в центре города веет каким-то зловещим, подозрительным молчанием. Михай плавно тянет внутреннюю дверную ручку на себя и локтем толкает дверь наружу; в следующее мгновение он выходит из машины и направляется к багажнику за ящиком с инструментами. Йон поворачивает голову, будто бы наблюдая за водителем, хотя на самом деле его взгляд направлен мимо него, в дальний конец поля, на горизонт. Лицо посла ничего не выражает. Искусственность сценки, которую они разыгрывают, может обернуться неприятностями как для Михая, так и для Йона, хотя для последнего – в несколько меньшей степени. Шофер стоит, склонившись над ящиком с инструментами, и перебирает находящиеся в нем предметы, когда мимо проезжает дряхлый автобус. Следующий появится только через несколько часов.
Михаю требуется всего несколько секунд, чтобы открутить шток клапана на переднем левом колесе. Со свистом выпуская воздух, оно сдувается, и сидящий на заднем сиденье Йон чувствует, как машина постепенно, но сильно кренится влево и проседает. Шофер кладет инструмент в карман и открывает дипломату дверь. Стоя у дороги и вдыхая теплый утренний воздух, двое мужчин рассматривают полностью спущенное колесо. Замаскированные микрофоны остаются внутри машины, все двери которой теперь закрыты.
Они не станут торопиться – будут действовать в духе советской поговорки: «Они делают вид, что платят, мы делаем вид, что работаем». Из окон проезжающих мимо автомобилей Йон с Михаем, должно быть, смотрятся странной парочкой; какой-нибудь местный осведомитель, вне всяких сомнений, подсуетится, сообщив в соответствующие инстанции о высоком светловолосом иностранце в элегантном сером костюме и его черноусом румынском спутнике ростом пониже. Однако если им начнут задавать вопросы, их история покажется вполне правдоподобной. У них есть запасная покрышка. Пока водитель выполняет рутинную работу по ее установке, известный дипломат бесцельно слоняется. Он стоит рядом с автомобилем, ходит взад-вперед вдоль кювета, смотрит на свои швейцарские часы, гладит рельефное изображение датской монеты в пять эре, которая лежит у него в кармане. Заводит пустой разговор с меняющим покрышку шофером. В этом сезоне засуха; трещины, расползшиеся в разные стороны по твердой почве у дороги, напоминают линии на карте.
– В Дании как в Америке? Как в Далласе? – спрашивает водитель.
Сначала Йона удивляет упоминание этого города в Техасе, но, после того как Михай добавляет какую-то фразу о телевидении, он понимает, что речь идет об одноименной американской мыльной опере, сюжет которой разворачивается вокруг богатой техасской семьи Юинг, владеющей нефтяной компанией «Юинг оилз».
– На румынском телевидении показывают американские программы? – удивляется посол.
Мужчинам приходится говорить на английском языке, не являющемся родным ни тому ни другому, хотя Йон гораздо лучше владеет разговорной речью, в то время как Михай использует заученные из книг фразы. Йон, со своей стороны, старается приправлять речь всеми румынскими словами, которые ему удается извлекать из своего скудного запаса. Михай же частенько употребляет французские выражения, приходящие ему на ум быстрее, чем их английские эквиваленты. Французский Йона достаточно слаб. Он изучал его много лет назад и овладел им тогда не лучше, чем сейчас румынским. Общаясь на этом макароническом языке, мужчины, чьи лица не покидает напряженная сосредоточенность, и узнают друг друга лучше.
– Nu mai [47]47
Нет (рум.).
[Закрыть]«Даллас»… и «Коджак»! [48]48
«Коджак» – американский телесериал о полицейском детективе.
[Закрыть]Только на время, больше нет. Чтобы показать румынскому народу упадок капитализма, коррупцию. Вы понимаете, как они живут в Америке, – отвечает Михай.
– Не обычные американцы, – улыбается Йон и видит на лице своего шофера недоумение, когда пытается объяснить: – Не все американцы. Те люди из «Далласа» очень богатые.
Сидящий на корточках перед колесом Михай пожимает плечами.
– Богатые американцы, – соглашается он, – это тавтология.
Йон понимает примерно половину из последующего рассказа Михая, повествующего о дальнем американском родственнике, который прислал близким в Румынию фотографию содержимого своего холодильника исключительно для того, чтобы вызвать восхищение и зависть.
Посол приходит к заключению, что каждый румын, у которого есть телевизор, смотрел «Даллас». Это было их национальной манией. Даже очереди за растительным маслом становились короче по субботам, когда показывали сериал. Йон продолжает задавать вопросы. Это часть его работы – беседовать с людьми об условиях их жизни, дабы прояснить официальную статистику. Ни на одной из предыдущих должностей ему не было так тяжело вести эти разговоры.
Он заходит издалека, выслушивает рассказ Михая о том, как его семья в шестидесятые годы потеряла право собственности на дом и теперь живет в бетонной многоэтажке, и лишь потом небрежно задает вопрос:
– Это правда, что вы изучали искусство?
Затягивающий гайки Михай в нерешительности морщит лицо.
– Европейское искусство, – отвечает он наконец с гримасой, отражающей напряженную умственную работу.
Шофер вытирает свои загрубелые руки о тряпку и, тревожно оглядываясь на Йона, добавляет:
– Картины девятнадцатого века. Некоторые из Дании. Золотой век. Как у нас сейчас здесь, в Румынии.
Йону кажется, что когда Михай произносит последние слова, в его глазах мелькает искорка опасного юмора.
– Да здравствует народная партия, – медленно произносит посол по-румынски с широкой улыбкой, ясно дающей понять, что он шутит.
Здесь, рядом с поломанной машиной, Йон чувствует облегчение, как человек, который наконец принимает какие-то меры, который может в конце концов чего-то добиться. Михай кивает, все еще настороженно-серьезный, и, поднявшись на ноги, смотрит дипломату в глаза.
– Мы поедем опять на следующей неделе, – говорит он. – И поговорим о Румынии.
На следующей неделе они наносят короткий запланированный визит в муниципальный центр городка, находящегося в часе езды от Бухареста. Предварительно Михай отнес спущенное колесо в автомастерскую, чтобы его накачали заново и выяснили причину утечки воздуха, которая, конечно, осталась необнаруженной. По словам автомеханика – если Йон правильно понял, – шину, скорее всего, когда-то в прошлом накачали насосом, засоренным грязью и смазкой, из-за чего под седлом клапана образовался вакуум, что и привело к медленной утечке. Йон не удивлен, когда проблема, не без помощи Михая, возникает снова, в подходящем укромном месте уже на другой проселочной дороге, где мужчины могут спокойно поговорить.
Йон разочарован тем, что Михай никогда не слышал о Викторе Риисе. Правда, люди в мире вообще редко могут назвать имя какого-нибудь скандинавского художника. Да, им нравится Эдвард Мунк, [49]49
Мунк Эдвард (1863–1944) – норвежский живописец, график, театральный художник, один из основоположников экспрессионизма.
[Закрыть]но по опыту Йону известно, что многие считают Мунка немцем.
Михай снова ссылается на свой курс лекций по истории европейского искусства, где картины датского золотого века рассматриваются с точки зрения марксизма-ленинизма. Йону кажется, что живопись золотого века достаточно хорошо поддается такому анализу. Изображение художником нищеты, порожденной индустриализацией, и особенно контраста между золотыми позументами аристократии и закоптелыми лохмотьями крестьянства и пролетариата можно использовать, чтобы проиллюстрировать необходимость революции.
– Виктор Риис идет после золотого века, он – следующее за ним поколение, – объясняет посол своему водителю. – На рубеже столетий. Fin de siècle. [50]50
Конец эпохи (фр.).
[Закрыть]
– Эпоха декаданса, – грустно говорит Михай.
Ветерок гуляет по полям, раскинувшимся вокруг дороги, на которой застыл черный «мерседес».
– Я бы пригласил вас прийти посмотреть картины, если бы это было возможно, то есть разрешено, – говорит Йон.
Михай пристально смотрит в землю в течение шести секунд или около того, которые, кажется, тянутся намного дольше. Затем резко подходит к машине с пассажирской стороны, открывает дверцу и, нагнувшись, начинает рыться в бардачке. Йон ждет. До него доносится щебет, но птицу не видать.
Шофер протягивает ему стопку беспорядочных бумаг, измазанных по краям машинным маслом. Он говорит Йону, что это такое, но тот не понимает, пока не сосредотачивает все свое внимание на небрежно исписанных, грязных бланках с загнутыми уголками. Кажется, это записи технического обслуживания машины, в которых зафиксированы текущий ремонт, регулировка карбюратора, покупка бензина, показания счетчика и тому подобные вещи.
– Другой водитель, старый, – поясняет Михай. – У него плохое здоровье. Malade. [51]51
Больной (фр.).
[Закрыть]Он… – Шофер делает пренебрежительный жест рукой, мол, будь что будет. – Нет времени на эти бумаги. Беспорядок.
До Йона медленно начинает доходить смысл слов его нового водителя. Но он не понимает, к чему тот клонит.
– Документы, записи. Они должны быть, – говорит Михай и задумывается. – Ремонт. Работа.
Йон медленно кивает.
– Но где? Нет места, чтобы это делать, – продолжает Михай, разводя руками, а на лице изображая беспомощность и безвыходность. – В машине не видно. Нужен стол. Стол внутри дома, чтобы работать, ĭnțeleg? [52]52
Понимать (рум.).
[Закрыть]
Йон внимательно смотрит на него. Этот человек должен быть правительственным агентом того или иного уровня, иначе отдел кадров службы дипломатического сервиса Министерства иностранных дел Румынии не одобрил бы его кандидатуру на должность шофера. Посол думает обо всех засекреченных материалах, которые могут находиться в его кабинете, но это не представляется ему большой проблемой, так как он давно научился не оставлять подобные вещи на виду. Михай мог бы проводить по несколько часов в неделю в резиденции Алстедов, будто бы обновляя записи по техническому обслуживанию машины, и под этим прикрытием смотреть их картины и читать книги по искусству.
София с видом хозяйки спускается по витой лестнице. Одна ее рука едва касается перил, вторая же – протянута в жесте радушия и приветствия. Йону она кажется образцовой, идеально ухоженной, но вместе с тем чувствуется в жене какое-то скрытое беспокойство, отчего впечатление от ее красоты и грации несколько блекнет.
– Ты не один?.. – спрашивает София.
Ее выщипанные в две узкие арки брови кажутся постоянно вопросительно поднятыми.
– С водителем, – отвечает Йон, рукой быстро показывая в сторону входной двери.
В другой руке он держит прямоугольный пакет, который собирается отдать Софии.
– Нужно сделать кое-какие записи, касающиеся машины. Записи техобслуживания. Я сказал Михаю, что он может заполнить бумаги в моем кабинете.
Произнося эти слова, Йон подает жене тайный знак, означающий, что они поговорят об этом позже. София продолжает двигаться по направлению к нему. От места, где он стоит, их отделяют всего несколько ступенек. На короткое время головы супругов оказываются на одном уровне, хотя на самом деле Йон выше ростом.
– Я почему-то подумала, что с тобой Маргарет, – просто говорит София и качает белокурой головой, как бы выражая абсурдность подобной мысли.
Внутри у Йона все переворачивается, но ему удается сохранить беспристрастное лицо и не выдать своих чувств. Конечно, предположение жены о том, что они с Маргарет пришли вместе, ничего не означает.
– Я жду ее в гости, – продолжает София и проходит мимо него в гостиную с высоким сводчатым потолком.
Эта комната предназначена для приемов. На журнальных столиках среди диванов и кресел аккуратно расставлены гигантские вазы с цветами. Тут достаточно места даже для большой семьи. Они вдвоем движутся в этих пространствах, как актеры на сцене.
– Я надеюсь, Муры изменят свое мнение по поводу школы. У меня с ними было несколько долгих разговоров. Фрейе в ее возрасте нужны одноклассники и уроки. Маргарет всегда дает какие-то неопределенные ответы, касающиеся домашнего обучения. Как будто они с Логаном для этого подходят! Я вот что думаю: если Муры так презирают марксистско-ленинские принципы, которыми руководствуются государственные учебные заведения, Фрейя могла бы ходить в американскую школу. Ее посещают дети разных национальностей: отпрыски Садикисов туда ходят, и Теттехов. Я узнавала; преимущество, естественно, отдается занесенным в лист ожидания сотрудникам их собственного посольства, поэтому мне кажется разумным подать заявку заранее, чтобы попасть на следующий учебный год. Мы ведь поможем с оплатой?
Йон слушает, по-прежнему сжимая в руках пакет, который принес ей.
– Мы это обсудим. А пока взгляни-ка, – говорит он и протягивает пакет Софии, на лице которой появляется легкое любопытство. – Это пришло сегодня в посольство. Причем не в вализе, [53]53
Вализа – почтовый мешок (сумка, пакет, конверт) дипломатического курьера, пользующийся неприкосновенностью.
[Закрыть]а обычной почтой; адресовано мне. Послано откуда-то из Америки.
– А письма там не было? – интересуется она, разворачивая оберточную бумагу, которую он снял с посылки, когда та пришла, а затем вернул на место.
– Нет, только книжка. Мне самому это показалось странным. Я попросил Экерса проверить. Возможно, письмо найдется и объяснит посылку.
– Очень странно, – говорит София через минуту, хмуря брови. – Мы в Вашингтоне не встречались ни с кем, у кого могло сложиться впечатление, что ты коллекционируешь книги?
– Я тоже сразу об этом подумал, – улыбается Йон. – Смотри дальше. На ее страницах есть имя, которое ты узнаешь.
Обнаружив рукописный текст, София ахает и сразу же начинает его разбирать.
– Это скорее книга для записей. Она принадлежала твоей семье? Ты точно уверен, что там не было письма?
– Если только его не бросили в вализу вместе с нашей личной почтой, – говорит Йон и снова поворачивается к входной двери. – У меня сегодня еще не было возможности посмотреть. Михай принесет.
Как по сигналу, водитель заходит внутрь, с официальным видом вручает послу почту и стоит в ожидании разрешения подняться наверх. Но в пачке, которую перебирает Йон, нет ничего, напоминающего сопроводительное письмо к тонкому антикварному томику, присланному из Америки.
Вскоре после этого на пороге появляются Маргарет и Фрейя, внося с собой оживленный шум и энергию. Полученную книгу показывают им как любопытную вещицу, а затем откладывают в сторону ради более важных дел. Согласен ли Йон с Софией, что Фрейе пора в школу? Он мало помнит свои ранние школьные дни. И девочка уже начала читать, хоть и сопротивляется, когда видит странный курсивный шрифт «Истории Бабара».
Когда Алстедам нужно что-то обсудить, они вносят изменения в свой маршрут по окрестностям, где каждая улица названа в честь столицы какой-нибудь коммунистической страны, и держатся на расстоянии от других пешеходов. На одной из таких прогулок Йон сообщает жене о своем общении с шофером из посольства – разумеется, никаких разговоров в самой машине, только снаружи – и рассказывает ей о желании того уехать из Румынии. Вообще, Михай мечтает отправиться в Северную Европу изучать искусство. Мало кому из румынских студентов удавалось получить разрешение учиться в зарубежных странах, и почти все они из технических или научных областей. София отмечает, что для студента университета Михай выглядит слишком старым.
– Он аспирант, – объясняет Йон. – Хочет поехать за границу, надеется защитить там докторскую диссертацию. Работал здесь с профессором, который писал о картинах датского золотого века. Думаю, я могу замолвить слово, чтобы помочь ему получить стипендию на обучение в Дании, предназначенную для иностранных студентов. Это было бы правильно.
София кивает, но ее мысли явно заняты чем-то другим. Йон спрашивает себя, знает ли она, что большинство желающих уехать из Румынии людей ждут разрешения на выезд многие годы. Он рассказывал ей о политике Израиля покупать выездные визы, чтобы дать возможность румынским евреям эмигрировать. Западная Германия делает то же, помогая румынам немецкого происхождения. Румынское правительство заключило соглашения с обеими странами ради увеличения своих валютных доходов. Но для человека, который хочет уехать, но не является при этом ни евреем, ни немцем, простого способа получить визу не существует.
Однако Йон делает все, что в его силах. Пользуясь услугами дипломатической почты, он заказывает из Дании набор обучающих кассет. В Бухарестском университете курса датского языка нет. Из нордических языков финский кажется коммунистической общине наиболее полезным. Но с помощью кассет Михай сможет освоить хотя бы начальные разговорные навыки, на случай если ему и вправду представится возможность поехать на учебу в Данию.
Еще Йон приносит в посольство книги по искусству, выбранные Михаем в его кабинете, и просит Юльету сделать фотокопии страниц, которые водитель заложил аккуратно разорванными полосками серой бумаги. Михай объясняет, что не может отпечатать их сам, поскольку запасы бумаги и копировальные аппараты находятся под строгим контролем с целью выявления и пресечения диссидентской деятельности. Даже законная научная инициатива с использованием иностранных источников может привлечь к нему нежелательное внимание.
Йон даже отваживается добыть для Михая рекомендательное письмо от Императора. Конечно, не обходится без помощи Хенрика Экерса. Никто другой не смог бы справиться с политической задачей подобного масштаба. Такая степень личной преданности самого способного и умного человека, с которым ему когда-либо доводилось работать, льстит послу. Экерс задает минимум вопросов о своем задании. Йон, в свою очередь, не стремится узнать подробности того, какими средствами оно выполняется. Так или иначе, письмо, напечатанное на бланке Бухарестского университета и подписанное доктором Трайаном Нестореску, своевременно появляется у посла на столе.
Занимаясь делом Михая Олтяну, Йон мысленно посвящает свой поступок Маргарет Мур. Долгое время он сгорал от какого-то необъяснимо приятного стыда, оживляя в памяти их злосчастную встречу в парке Херэстрэу. Иногда посол приукрашивает свои воспоминания дальнейшими событиями, которые не случились, усиливая как удовольствие, так и стыд. Маргарет никогда не должна узнать, что он принял ее вызов.
София появляется в дверях его кабинета.
– Я разобрала этот твой французский. Должна сказать, усилия, которые пришлось приложить, напомнили мне о студенческих днях. Наверное, придется пойти в школу вместе с Фрейей и учить все заново.
– И о чем там?
– Там о твоем художнике, о его друзьях и семье, – говорит София, оглядывая картины. – У меня такое ощущение, что теперь я знаю их намного лучше.
Йон отрывает взгляд от своего стола. Он читал государственную сводку по сельскому хозяйству.
– Думаю, нужно заказать профессиональный перевод. Но ты получила какое-то представление о том, кто вел этот дневник или как он мог попасть сюда к нам?
– О, вела его она. Совершенно ясно, что это дневник Северины. Закончив писать, она отдала его своей американской подруге. Об этом говорится на последней странице. Полагаю, именно поэтому на посылке американский штемпель. Хотя к настоящему времени эта американка должна быть очень старой женщиной – все происходило так давно. Вряд ли она все еще жива. Твой дед неоднократно упоминается как коллекционер работ Рииса. Мне кажется, кто-то посчитал, что дневник должен принадлежать семье, которая владеет картинами. Но там действительно должно было быть письмо.
– Она хорошо пишет, наша Северина?
София не спешит отвечать на его вопрос. У нее на уме что-то еще.
– Йон, – говорит она. – Скажи мне, исходя из того, что рассказывал тебе дед, у Риисов были дети?
Ее голос звучит взволнованно. Он спрашивает себя, с чего бы жене надеяться на то, что Риисы добились успеха там, где сами они потерпели фиаско. Может быть, София пытается воспрянуть духом с помощью истории художника или видит в ней предвестника счастья, которое все еще ждет их впереди. Йон силится припомнить те несколько слов, сказанных ему Севериной Риис, когда дед послал его к ней. «У меня нет своих деток» – вроде бы так? Но это воспоминания сорокалетней давности, которые в любом случае не заслуживают доверия и могут лишь ранить Софию, по всей вероятности принявшую прочитанное в дневнике слишком близко к сердцу. Поэтому он с осторожностью подбирает слова, стараясь, чтобы его ответ был настолько исчерпывающим и правдивым, насколько позволяет память.
– Мой дед ничего не говорил. Я не знаю ни о каких потомках Рииса. А что?
Больше София не желает это обсуждать. Очевидно, что она рассчитывала на другой ответ. Жена решительно пересекает комнату, направляясь к книжному шкафу позади него.
– Я поставлю его сюда.
С деловым видом София обходит супруга и ставит дневник на полку. Прежде чем уйти, она еще раз упоминает, что должны заглянуть Муры – сообщить о своем решении относительно зачисления Фрейи в первый класс следующей осенью.
После ухода жены, медленно раскачиваясь в кресле, Йон замечает, что она засунула старый томик между книгами по философии и литературе. Чувство порядка заставляет его подняться и переставить дневник в другое место, к книгам по живописи и истории искусства. Затем он возвращается в кресло, переключает внимание обратно на колонку цифр, относящихся к аграрной продукции, и принимает решение тему дневника больше не затрагивать.
В кабинете Министерства иностранных дел Румынии, величественности которому придают серый ковер и двустворчатые окна от пола до потолка, Йон Алстед берет чашку эспрессо, доставленного из дальнего крыла здания, а потому уже успевшего остыть. Как это обычно бывает на встречах с румынскими должностными лицами, он терпеливо слушает шаблонные утверждения о межнациональной благожелательности и решающей роли на мировой арене маленьких прогрессивных государств, таких, как их собственные, Дания и Румыния, объединившихся ради осуществления общих целей глобального мира и процветания.
Заместитель министра иностранных дел Румынии, с которой Йон уже встречался ранее, сидит в царственной позе и милостиво улыбается. Тем временем ее подчиненный открывает заседание хорошо отрепетированными фразами, предназначающимися больше для скрытых записывающих устройств, нежели для присутствующих, с лиц которых не сходит вежливо-скучающее выражение. Зажав крохотную ручку между своих корявых пальцев, посол Дании делает последний глоток холодного кофе и отставляет чашку.
– Я надеюсь, – говорит он почти небрежно, в то время как сам рассматривает чашку, – что сегодня мы сможем обсудить пользу от повышения уровня академического обмена между нашими странами, в соответствии с культурным соглашением тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года.
Румыны переглядываются, а заместитель министра иностранных дел, высокая дама с седыми волосами, отвечает:
– Наше правительство считает нынешний уровень достаточным.
Она тщательно подбирает слова, словно старается воздержаться от оскорблений.
– Мы регулярно принимаем иностранных ученых с соответствующими исследовательскими предписаниями и считаем, что нашим студентам отечественная система образования в состоянии дать все необходимое.
– Число румынских студентов, получающих разрешение на обучение за границей, значительно снизилось в последние годы, – начинает Йон, но, прежде чем ему удается продолжить, его деликатно перебивают.
– Постоянное обогащение наших собственных культурных ресурсов и возможностей делает обучение за рубежом для румынских студентов все менее целесообразным, – информирует его заместитель министра иностранных дел. – Теперь они могут найти здесь, у себя дома, все, что им нужно: преподавателей, книги, учебные курсы.
Йон не понимает, как умные, образованные люди могут мириться с необходимостью вторить, словно попугаи, бессмысленной риторике этого режима. Он знает, что заместитель министра иностранных дел много путешествовала за границей; ее отец занимал высокий правительственный пост при прежней власти. Более того, пристальный взгляд этой женщины выдает, что слова, которые она произносит, противоречат ее мыслям. В этой стране, уверен Йон, людьми руководит страх переступить некую черту.
– Моя сегодняшняя цель – осветить некоторые возможности, доступные в моем государстве для иностранных студентов в соответствии с культурными соглашениями, действующими между нашими странами-партнерами, – продолжает он, тщательно обдумывая, что ему нужно сказать, и озвучивая свои мысли для звукозаписывающих представителей их заседания. – Я надеюсь, эти возможности будут должным образом представлены вниманию ваших квалифицированных преподавателей и студентов старших курсов.
– Мы с большим удовольствием сделаем это.
Заместитель министра иностранных дел поднимается и провожает его к двери кабинета. Йон видит, что она намерена пройтись с ним по коридору и спуститься по лестнице к выходу из здания без сопровождения своих помощников. Посол понимает, какая возможность представится ему в следующие несколько минут. Пока они шагают по коридорам, микрофонам намного сложнее улавливать их слова.
– Вы, наверное, сейчас очень заняты подготовкой к визиту американской делегации, – говорит он ей, переходя на менее официальный тон, прежде чем приступить к самой важной части их сегодняшнего разговора.
– Ах да, у них будет много вопросов, – соглашается она, и в ее голосе слышится любопытство.
Женщина почти незаметно замедляет шаг, предоставляя больше времени для этой аудиенции.
– Мне кажется, эти делегаты Конгресса США склонны проявлять особый интерес к такой проблеме, как право на свободу передвижения через национальные границы, – продолжает Йон. – Они будут задавать не только обычные вопросы о заключенных в тюрьму священниках и распространении Библии, но, вне всяких сомнений, спросят также об эмиграции и программах обмена.
– В отличие от других народов, – говорит ему заместитель министра иностранных дел с небольшим вздохом, – американцы, похоже, не так сильно ценят самые основные права человека: на образование, на здравоохранение и на жилище. Вместо этого они все время пытаются вмешиваться в такие области, как наша религия и пресса, которые в культурном отношении очень отличаются от их собственных.
– Вполне возможно, что вопрос обмена и эмиграции все же встанет, – упорствует посол, – и эти конгрессмены будут свидетельствовать в пользу или же против продления для Румынии режима наибольшего благоприятствования в торговле всего через несколько недель после своего возвращения в Соединенные Штаты.
– Конечно, – соглашается заместитель министра иностранных дел, с оттенком нетерпения склонив голову.
– Ваш товарищ, которая помимо выполнения столь большого количества других обязанностей руководит Министерством образования… – продолжает Йон, ускоряя речь, так как они преодолевают последний лестничный марш.
Конечно, он имеет в виду представительницу высшего эшелона власти, саму Елену Чаушеску, жену национального вождя.
– …я понимаю, каждая заявка на обучение за границей требует ее личного одобрения. Возможно, ее можно убедить в том, что поездка в Скандинавию, как вы сами отметили, более согласуется с культурными ценностями Румынии, чем путешествие в такое место, как, скажем, Соединенные Штаты. Эти американские визитеры благосклонно отнесутся к любому культурному обмену между Румынией и Западом. Если товарищ разрешит хотя бы небольшому числу студентов обучаться в моей стране, их имена можно будет представить вашим гостям в качестве доказательства международного сотрудничества.
Подойдя к двери, Йон сует в руку заместителя министра иностранных дел листок бумаги.
– Здесь список нескольких достойных румынских студентов, которые могли бы получить одобрение на такое обучение, – произносит он, глядя женщине в глаза и пожимая ей руку. – Я надеюсь, вы правильно рассудите, какая линия поведения принесет наибольшую пользу вашей стране.
– Мы ценим ваши добрые намерения, – отвечает она. – Я же, в свою очередь, надеюсь, что ваши усилия не зайдут слишком далеко и не повлекут за собой неодобрение властей.
Список тем не менее остается вместе с ней в здании, а Йон выходит наружу, в яркий свет и свежий воздух весеннего дня.
Перед зданием министерства вышагивает военный патрульный с русским автоматом. Йон видит такие фигуры на улицах Бухареста каждый день. Подобные патрульные не были редкостью и в местах его службы в Латинской Америке. Однако по той или иной причине – то ли от ощущения того, что продвинулся еще на один шаг в своих поисках, то ли от запаха весны, нахлынувшего на него по выходе из помещения, то ли от вида безучастного лица юного солдата – именно этот момент возвращает его на сорок лет назад.
Вечером четвертого мая тысяча девятьсот сорок пятого года семья Алстед слушала радио в гостиной. Внимание всех было приковано к приемнику, увенчанному антенной; проволочные рамки ее переплелись в узоре, который годы спустя будет видеться Йону в мексиканских ojos de dios. [54]54
Глаза бога, традиционные мандалы индейцев Мексики и Южной Америки (исп.).
[Закрыть]В тот вечер вещание Би-би-си в Дании прервалось объявлением о том, что германское верховное командование официально сдало фельдмаршалу Великобритании Монтгомери все свои войска на северо-западе Германии, в Дании и Голландии.
Йон с матерью и сестрой – вся семья была в сборе, за исключением прикованного к постели дедушки – сидели абсолютно неподвижно, не смея реагировать на новость. Первым со своего кресла встал отец Йона. Без единого слова он сделал несколько шагов вперед и поднял руки вверх, небрежно, как ни в чем не бывало, будто просто зевал или потягивался. А потом вдруг вцепился обеими руками в ткань обязательных в те времена светомаскировочных штор и со звуком пулеметной очереди начал срывать их с петель. Отец проделывал это, вкладывая всю силу и с максимальной сосредоточенностью, которая отличала любые его действия; он мог чистить кисть или наматывать веревку с одинаковым выражением лица.