Текст книги "Страхи мудреца. Книга 1"

Автор книги: Патрик Ротфусс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 41 страниц)

ГЛАВА 9
ВЕЖЛИВОСТЬ

Волосы у меня были еще влажные, когда я миновал короткий коридор и поднялся по лесенке на сцену пустого театра. В зале, как всегда, было темно, освещен был лишь огромный стол в форме полумесяца. Я остановился на краю освещенного пространства и стал вежливо ждать.

Ректор жестом подозвал меня, и я подошел к центру стола и протянул ему свой жребий. Потом отступил назад и остановился в круге чуть более яркого света между краями стола.

Девять магистров воззрились на меня. Мне хотелось бы сказать, что они выглядели грозно, точно вороны на ограде, или вроде того. Но хотя все они были в своих парадных одеяниях, они выглядели слишком разными, чтобы казаться единым целым.

А кроме того, я видел на их лицах признаки усталости. До меня только сейчас дошло, что, как ни ненавидят экзамены студенты, для магистров это тоже далеко не прогулка в саду.

– Квоут, сын Арлидена, – официально объявил ректор. – Ре'лар.

Он указал на правый конец стола.

– Магистр медицины!

Арвил пристально посмотрел на меня. В своих круглых очках он выглядел добрым дедушкой.

– Каковы медицинские свойства мхенки? – спросил он.

– Сильное обезболивающее, – начал я. – Вызывает сильную кататонию. Может действовать как слабительное…

Я замялся.

– Она обладает еще множеством сложных побочных действий. Перечислить их все?

Арвил покачал головой.

– В медику пришел пациент, жалующийся на боли в суставах и затрудненное дыхание. Он испытывает сухость во рту и утверждает, что чувствует сладковатый привкус. Жалуется на озноб, но на самом деле потеет и его лихорадит. Какой диагноз вы ему поставите?

Я набрал было воздуху, потом замялся.

– Магистр Арвил, ставить диагнозы в мои обязанности не входит. Я бы позвал кого-то из ваших эл'те.

Он улыбнулся мне, вокруг глаз разбежались морщинки.

– Верно, – сказал он. – Но, чисто в учебных целях, – как вы думаете, что с ним?

– А этот пациент – студент?

Арвил приподнял бровь.

– А как это влияет на цены на масло?

– Ну, если он работает в артной, это может быть литейная лихорадка, – сказал я. Арвил вскинул бровь, и я добавил: – В артной легко можно отравиться металлами. Такое случается редко, потому что обычно студенты хорошо подготовлены, но человек, работающий с раскаленной бронзой, всегда может вдохнуть смертельную дозу паров, если не будет осторожен.

Я видел, как кивает Килвин, и радовался: мне не пришлось сознаваться, что знаю я все это только потому, что сам словил литейную лихорадку не далее как месяц тому назад.

Арвил задумчиво хмыкнул, потом указал на другой конец стола.

– Магистр арифметики!

На левом конце стола сидел Брандье.

– Сколько пенни вы получите с таланта, при условии, что меняла берет четыре процента? – спросил он, не поднимая глаз от лежащих перед ним бумаг.

– Каких именно пенни, магистр Брандье?

Он поднял голову и нахмурился.

– Мы пока еще в Содружестве, если я правильно помню!

Я принялся считать в уме, основываясь на данных из тех книг, которые он выложил в архивах. Это были не те курсы обмена, которыми пользовались ростовщики, это были официальные курсы валют, которыми пользовались государства и финансисты, чтобы иметь возможность лгать друг другу на общей почве.

– В железных пенни – триста пятьдесят, – сказал я, потом добавил: – И еще один. С половиной.

Брандье оторвал взгляд от бумаг прежде, чем я успел договорить.

– Золото вашего компаса указывает на двести двадцать, платина – на сто двенадцать, а кобальт – на тридцать два. Где вы находитесь?

Этот вопрос поставил меня в тупик. Ориентация по триметаллическому компасу требовала подробных карт и сложных тригонометрических расчетов. Обычно этим занимались только моряки и картографы, и для расчетов они пользовались готовыми подробными картами. Я и компас-то живьем видел всего два раза в жизни.

Либо этот вопрос обсуждался в одной из книг, которые Брандье выложил для подробного изучения, либо он был нарочно придуман затем, чтобы вставить палку мне в колесо. Поскольку Брандье с Хемме были друзьями, то скорее второе.

Я закрыл глаза, мысленно представил себе карту цивилизованного мира и постарался прикинуть, где это может быть.

– Тарбеан? – сказал я. – Или, может быть, где-то в Илле?

Я открыл глаза.

– Честно говоря, понятия не имею.

Брандье что-то пометил у себя в бумагах.

– Магистр имен! – сказал он, не поднимая головы.

Элодин ухмыльнулся мне ехидной, заговорщицкой улыбочкой, и меня внезапно охватил страх, что он сейчас всем расскажет о том, какую роль я сыграл в том, что мы натворили в комнатах Хемме нынче утром.

Но он всего лишь театрально вскинул три пальца.

– У вас на руках три пики, – сказал он, – а еще пять пик разыграно.

Он сложил пальцы домиком и серьезно уставился на меня.

– Сколько всего пик, а?

– Восемь пик, – ответил я.

Прочие магистры зашевелились. Арвил вздохнул. Килвин сник. Хемме с Брандье даже переглянулись и закатили глаза. Все вместе создали впечатление страдальческого долготерпения.

Элодин обвел их гневным взглядом.

– Что такое? – осведомился он, и в голосе его зазвенела сталь. – Вы хотите, чтобы я относился к этим песням и пляскам более серьезно? Вы хотите, чтобы я задавал ему вопросы, на которые может ответить лишь именователь?

Прочие магистры застыли. Им явно сделалось не по себе, они избегали встречаться с ним взглядом. Только Хемме посмотрел ему в глаза, открыто и злобно.

– Ну хорошо, – сказал Элодин, снова оборачиваясь ко мне.

Глаза у него потемнели, и голос обрел странную звучность.

Он звучал не так уж громко, но когда Элодин говорил, казалось, будто его голос заполняет собой весь зал. Другим звукам не оставалось места.

– Куда уходит луна, – мрачно спросил Элодин, – когда она исчезает с нашего небосвода?

Когда он умолк, в зале сделалось неестественно тихо. Словно его голос оставил дыру в мироздании.

Я выждал, чтобы понять, весь ли это вопрос. И признался:

– Понятия не имею.

После голоса Элодина мой казался довольно тонким и слабым.

Элодин пожал плечами и любезно указал через стол.

– Магистр симпатической магии.

Элкса Дал был единственным, кто явно чувствовал себя комфортно в парадной мантии. Своей черной бородой и узким лицом он, как всегда, напомнил мне злого колдуна, персонажа ряда дурных атуранских пьес. На меня он взглянул сочувственно.

– Что вы можете сказать о связывании в случае линейного фульманического притяжения?

Я бойко отбарабанил нужные формулы.

Он кивнул.

– Каково расстояние непреодолимого затухания для железа?

– Восемь километров двести метров, – ответил я. Это был ответ из учебника, хотя насчет «непреодолимого» я мог бы поспорить. Разумеется, перемещение сколь-либо значимого количества энергии на расстояние более тринадцати километров было статистически невозможным, однако использовать симпатию для определения наличия предмета или вещества можно на значительно больших расстояниях.

– У вас есть унция кипящей воды. Сколько теплоты потребуется, чтобы она выкипела досуха?

Я порылся в памяти, припоминая таблицы испарения, с которыми работал в артной.

– Сто восемьдесят таумов, – ответил я куда увереннее, чем чувствовал себя на самом деле.

– Меня все устраивает, – сказал Дал. – Магистр алхимии!

Мандраг отмахнулся пятнистой рукой.

– У меня вопросов нет.

– Он здорово разбирается в картах! – подсказал Элодин.

Мандраг сурово посмотрел на Элодина.

– Магистр архивов!

Лоррен посмотрел на меня. Его длинное лицо осталось бесстрастным.

– Каковы правила посещения архивов?

Я вспыхнул и опустил глаза.

– Ходить тихо, – начал я. – С уважением относиться к книгам. Повиноваться хранистам. Не пить. Не есть… – я сглотнул. – И не вносить огня.

Лоррен кивнул. Ничто в его тоне или поведении не выражало неодобрения, но от этого было только хуже. Он скользнул взглядом вдоль стола.

– Магистр артефактов.

Я выругался про себя. За последний оборот я прочитал все шесть книг, которые магистр Лоррен выложил для ознакомления ре'ларов. На одно только «Железо и пламя: Атур и империя» Фелтеми Рейса у меня ушло добрых десять часов! Мало о чем я мечтал больше, чем о допуске в архивы, и я отчаянно надеялся произвести впечатление на магистра Лоррена, ответив на любые вопросы, какие он мог задать…

Но тут уж ничего не поделаешь. Я обернулся к Килвину.

– Фульманическое осаждение меди! – буркнул себе в бороду огромный магистр, смахивающий на медведя.

Я изложил по пунктам. Оно мне потребовалось, когда я делал расчеты для трюмных ламп.

– Коэффициент проводимости иридия.

Коэффициент проводимости иридия мне был необходим для зарядки излучателей ламп. Что, Килвин нарочно подбрасывает мне самые простые вопросы? Я дал ответ.

– Хорошо, – прогудел Килвин. – Магистр риторики!

Я перевел дух и обернулся к Хемме. Я даже прочел целых три его книги, хотя питал глубочайшее отвращение ко всякой риторике и прочей бесполезной философии.

Ну, ничего, я сумею на пару минут засунуть свое отвращение куда подальше и сыграть хорошего, послушного студента. Я из эдема руэ, мне не привыкать к лицедейству!

Хемме уставился на меня исподлобья, его круглое лицо багровело, точно гневная луна.

– Это вы подожгли мою квартиру, наглый плут?

Этот прямолинейный вопрос застал меня врасплох. Я был готов к самым заковыристым вопросам, к коварным вопросам, к вопросам, которые всегда можно вывернуть так, чтобы любой мой ответ казался неверным.

Но это брошенное в лицо обвинение выбило меня из колеи. А слово «плут» я особенно ненавижу. Буря чувств поднялась в моей душе, и я ощутил во рту привкус коринки. Все еще обдумывая, как будет лучше ответить на этот вопрос, я вдруг обнаружил, что уже говорю.

– Квартиру вашу я не поджигал, – честно ответил я. – Но с удовольствием поджег бы. И хорошо бы, чтобы вы были внутри и крепко спали.

Лицо Хемме из грозного сделалось ошарашенным.

– Ре'лар Квоут! – рявкнул ректор. – Не забывайте о вежливости, или я лично предъявлю вам обвинение в неподобающем поведении!

Привкус коринки исчез так же стремительно, как появился. Голова у меня слегка кружилась, я вспотел от страха и смущения.

– Приношу свои извинения, господин ректор, – поспешно ответил я, глядя в пол. – Я говорил под влиянием гнева. Слово «плут» в моем народе считается особенно оскорбительным. Оно звучит как насмешка над хладнокровным истреблением тысяч эдема руэ.

Ректор заинтересованно нахмурился.

– Должен признаться, что этимология этого слова мне неизвестна… – задумчиво произнес он. – Пожалуй, это и будет моим вопросом.

– Постойте, – перебил его Хемме, – я еще не закончил!

– Нет, вы закончили! – отрезал ректор. – Вы ничем не лучше этого мальчишки, Джейсом, но ему простительно, а вам нет. Вы продемонстрировали неспособность вести себя как профессионал, так что замкните уста и радуйтесь, что я не требую вынести вам официальный выговор.

Хемме побелел от гнева, но промолчал.

Ректор обернулся ко мне.

– Магистр языков! – официально представился он. – Ре'лар Квоут, расскажите нам об этимологии слова «плут».

– Оно восходит ко временам чисток, устроенных императором Алькионом, – ответил я. – Император издал указ, гласящий, что любые «путешествующие лицедеи», скитающиеся по дорогам, подлежат штрафу, заточению и высылке без суда. Термин «путешествующий лицедей» позднее сократился до «плут» путем метаплазмической энклитизации.

Ректор приподнял бровь.

– В самом деле?

Я кивнул.

– Кроме того, полагаю, возникла ложная этимология, связывающая это слово с выражением «плутать по дорогам».

Ректор торжественно кивнул.

– Благодарю вас, ре'лар Квоут. Присядьте, пока мы совещаемся.

ГЛАВА 10
СОКРОВИЩЕ ПОД ЗАМКОМ

Мне назначили плату в девять талантов пять йот. Лучше, чем десять, что предрекал мне Манет, но все равно это было больше, чем имелось у меня в кошельке. И до завтра мне нужно было рассчитаться с казначеем, а не то мне придется пропустить целую четверть.

Конечно, можно было бы и отложить занятия на четверть, это не катастрофа. Но только студенты имели право пользоваться университетским имуществом, таким, как оборудование артефактной. А это означало, что, если я не сумею заплатить за обучение, я не смогу работать в мастерской у Килвина. А это было единственное место, где я мог рассчитывать заработать на обучение.

Я зашел в хранение. Когда я подошел к окошку, Джаксим улыбнулся.

– А твои лампы ушли как раз сегодня утром! – сказал он. – Нам даже удалось продать их чуть-чуть подороже, потому что они были последние.

Он нашел нужную страницу в конторской книге.

– Тебе полагается шестьдесят процентов, а именно – четыре таланта восемь йот. За вычетом стоимости расходных материалов… – он провел пальцем вниз по странице, – остается два таланта, три йоты и восемь драбов.

Джаксим сделал пометку в книге и выписал мне расписку. Я аккуратно сложил бумагу и спрятал ее в кошелек. Бумага не имела приятной тяжести монет, и все же с ней мое состояние перевалило за шесть талантов. Большие деньги, но все-таки этого недостаточно.

А ведь если бы я не вышел из себя тогда, на экзамене, глядишь, этого бы и хватило! А еще я мог бы подольше позаниматься или заработать побольше денег – если бы не был вынужден целых два дня проторчать у себя в комнате, то рыдая, то ярясь и чувствуя во рту привкус коринки!

И тут меня осенило.

– Тогда я, пожалуй, возьмусь за что-нибудь новенькое, – небрежно сказал я. – Мне нужен небольшой тигель. Три унции олова. Две унции бронзы. Четыре унции серебра. Катушка тонкой золотой проволоки. Медная…

– Секундочку! – перебил меня Джаксим. Он провел пальцем вдоль моего столбца в конторской книге. – А тут не записано, что тебе положено выдавать золото и серебро.

Он посмотрел на меня.

– Это ошибка?

Я заколебался. Врать мне не хотелось.

– А я не знал, что на это требуется особое разрешение…

Джаксим понимающе ухмыльнулся.

– Ты же не первый, кто пытается провернуть нечто подобное, – сказал он. – Что, плату высокую назначили?

Я кивнул.

Он сочувственно поморщился.

– Ну извини. Но Килвин понимает, что, если не смотреть в оба, хранение моментально превратится в лавку заимодавца.

Он закрыл книгу.

– Придется тебе пойти к ростовщику, как и всем прочим.

Я показал ему обе свои руки, наглядно продемонстрировав, что ни одного кольца на них нет.

Джаксим дернул щекой.

– Да, плохо дело… А то я знаю нормального ростовщика на Серебряном Дворе, он берет всего десять процентов в месяц. Все равно, конечно, как зубы драть, но все-таки получше прочих.

Я кивнул и вздохнул. «Серебряным Двором» называлось место, где держали свои лавки официальные ростовщики из гильдии. Но мне они ничем не помогут.

– Ну ничего, бывало и хуже, – сказал я.

* * *

Шагая в Имре и ощущая на плече привычную тяжесть лютни, я еще раз все хорошенько обдумал.

Положение было сложное, но все же не безвыходное. Ни один официальный ростовщик не даст денег без залога сироте из эдема руэ, но можно было взять денег у Деви. И все же к этому прибегать не хотелось бы. Мало того что она брала зверские проценты, меня тревожило то, какие услуги она может потребовать, если я вдруг не сумею выплатить долг. Вряд ли это будет что-то пустяковое. Или простое. Или совершенно законное.

Вот о чем я размышлял, переходя Каменный мост. Я завернул к аптекарю, а потом направился к «Седому человеку».

Отворив дверь, я увидел, что «Седой человек» не трактир, а гостиница. Здесь не было общего зала, где постояльцы собираются и пьют. Только небольшой, богато отделанный и обставленный холл вкупе с богато одетым привратником, который уставился на меня весьма неодобрительно, чтобы не сказать с отвращением.

– Чем могу служить, молодой человек? – осведомился он, когда я вошел.

– Я в гости к даме, – сказал я. – Ее имя – Динель.

Он кивнул.

– Я схожу и посмотрю, у себя ли она.

– Не трудитесь, – сказал я, направляясь к лестнице. – Она меня ждет.

Привратник преградил мне путь.

– Увы, пропустить вас к ней я не могу, – сказал он. – Но с удовольствием посмотрю, у себя ли она.

И протянул руку. Я посмотрел на нее.

– Нельзя ли вашу визитную карточку? – сказал он. – Чтобы я мог вручить ее даме?

– А как же вы можете вручить ей мою карточку, если даже не знаете, у себя она или нет? – поинтересовался я.

Привратник улыбнулся особенной привратницкой улыбкой. Улыбка была снисходительная, любезная и при этом такая неприятная, что я нарочно ее запомнил, на будущее. Подобная улыбка – это произведение искусства. И я, выросший на сцене, способен был ее оценить сразу в нескольких аспектах. Подобная улыбка в определенных кругах ничем не хуже ножа, возможно, в один прекрасный день она мне пригодится.

– Видите ли, – сказал привратник, – дама, безусловно, у себя. Но это вовсе не значит, что она у себя для вас.

– Можете ей передать, что пришел Квоут, – сказал я. Все это меня скорее позабавило, чем оскорбило. – А я подожду.

Ждать пришлось недолго. Привратник спустился вниз с раздраженным видом, словно он уже предвкушал, как сейчас выкинет меня за дверь, и был разочарован.

– Прошу вас, – сказал он.

Я последовал за ним наверх. Он отворил дверь, и я прошествовал мимо него, стараясь выглядеть как можно более небрежно и горделиво, чтобы посильнее его разозлить.

Я очутился в гостиной с широкими окнами, в которые били лучи предзакатного солнца, достаточно большой, чтобы выглядеть просторной, несмотря на расставленные по ней кресла и кушетки. У противоположной стены стояли цимбалы с молоточками, а один угол был целиком занят массивной модеганской арфой.

Денна стояла в центре комнаты, одетая в зеленое бархатное платье. Прическа открывала ее стройную шею и выставляла напоказ изумрудные серьги-капельки и такую же подвеску на груди.

Денна беседовала с молодым человеком. Он был… самое удачное слово, какое я могу подобрать, – это «хорошенький». Миловидное, чисто выбритое лицо с большими темными глазами.

Молодой человек выглядел как дворянин, от которого отвернулась удача, причем достаточно давно, чтобы стало ясно, что это уже не временные трудности. Одежда хорошая, но мятая. Черные волосы явно подстрижены с расчетом на завивку, но слишком долго не встречались с шипцами цирюльника. Глаза у него запали, как будто с недосыпа.

Денна протянула мне навстречу обе руки.

– Квоут! – воскликнула она. – Познакомьтесь, это Джеффри!

– Рад знакомству, Квоут, – сказал Джеффри. – Динель мне немало о вас рассказывала. Вы ведь немного… как это сказать? Волшебник?

Улыбка у него была открытая и совершенно бесхитростная.

– Точнее сказать, арканист, – ответил я настолько вежливо, насколько мог. – Слово «волшебник» приводит на ум слишком много ерунды, о которой пишут в волшебных сказках. Люди думают, будто нам полагается носить черные мантии и потрясать птичьими потрохами. А вы сами кто будете?

– Джеффри у нас поэт, – сказала Денна. – Хороший поэт, между прочим, хоть он это и отрицает.

– И буду отрицать! – кивнул Джеффри, но тут его улыбка увяла. – Однако мне пора. У меня назначена встреча с людьми, которых нельзя заставлять ждать…

Он поцеловал Денну в щечку, дружески пожал мне руку и удалился.

Денна проводила его взглядом.

– Славный юноша…

– Ты так говоришь, будто жалеешь об этом, – заметил я.

– Не будь он такой славный, ему было бы по силам удержать в голове две мысли зараз. Может быть, они бы даже столкнулись и выбили искру разумного. Ну, хотя бы струйку дыма – это создало бы видимость, что там внутри хоть что-то происходит.

Денна вздохнула.

– Что, он настолько туп?

Она покачала головой.

– Да нет. Просто доверчив. В нем нет ни капли расчетливости, и с тех пор, как он появился тут месяц назад, он только и делает, что попадает впросак.

Я достал из кармана плаща два маленьких матерчатых свертка, голубой и белый.

– У меня для тебя подарок.

Денна взяла их в руки, вид у нее был слегка озадаченный.

Несколько часов тому назад это казалось хорошей идеей, а теперь выглядело как глупость.

– Для твоих легких, – пояснил я, немного смутившись. – Я знаю, у тебя временами бывают проблемы…

Она склонила голову набок.

– Ах вот как? А откуда ты это знаешь, а?

– Ну, ты упоминала об этом, когда мы были в Требоне, – сказал я. – Я разузнал, что к чему. Вот это, – я указал на один сверток, – заваривают как чай: пероедка, яснотка, логатм…

Я указал на второй:

– А вот это надо всыпать в кипящую воду и дышать паром.

Денна переводила взгляд с одного свертка на другой.

– Я написал, как их принимать, на клочках бумаги, вложенных внутрь, – сказал я. – Голубой – это тот, который надо кипятить и дышать над паром. Голубой цвет означает воду, понимаешь?

Она подняла взгляд на меня.

– А чай разве не на воде заваривают?

Я растерянно поморгал, потом покраснел и начал было что-то говорить, но Денна расхохоталась и замотала головой.

– Да шучу я, шучу, – ласково сказала она. – Спасибо тебе большое. Это самый приятный подарок, который я получала за много-много дней.

Она подошла к комоду и бережно убрала матерчатые свертки в резную деревянную шкатулку.

– А ты, похоже, недурно устроилась! – сказал я, указывая на богато обставленную комнату.

Денна пожала плечами, равнодушно глядя на богатую обстановку.

– Это Келлин недурно устроился, – ответила она. – А я так, пребываю в его отраженном свете.

Я понимающе кивнул.

– Я-то думал, ты нашла себе покровителя!

– Ну что ты, это все неофициально. Мы с Келлином просто «гуляем вместе», как говорят в Модеге, и он учит меня игре на арфе.

Она кивнула в сторону инструмента, громоздившегося в углу.

– Может, покажешь, чему ты успела научиться? – попросил я.

Денна смущенно покачала головой. Волосы соскользнули у нее с плеч.

– Да у меня пока плохо получается…

– Ничего, – любезно сказал я, – я сдержу свои здоровые порывы и не стану шипеть и кусаться.

Денна рассмеялась.

– Ну ладно! Только чуть-чуть!

Она подошла к арфе, подтащила поближе высокий табурет и оперлась на него. Подняла руки к струнам, помедлила – и заиграла.

Мелодия была вариацией на тему «Барашка с бубенцом». Я улыбнулся.

Играла она неспешно, почти царственно. Очень многие думают, будто стремительность игры есть признак истинного виртуоза. Их можно понять. То, что делала в «Эолиане» Мари, было чудом. Но то, в каком темпе ты можешь перебирать струны, – лишь малая часть искусства. Главное – умение выдерживать паузу.

Это все равно что рассказывать анекдоты. Слова может запомнить кто угодно. И повторить их тоже. Но для того, чтобы люди смеялись от души, этого мало. И если рассказать анекдот быстрее, смешнее он от этого не станет. Тут, как и во многих делах, пауза лучше спешки.

Вот почему настоящих музыкантов так немного. Очень многие могут петь или пиликать на скрипке. А музыкальная шкатулка и подавно может сыграть одну и ту же песню сколько угодно раз без сучка без задоринки. Но знать ноты еще мало. Надо еще уметь сыграть их правильно. Беглость пальцев нарабатывается со временем и с практикой, а вот с чувством ритма надо родиться. Оно либо есть, либо нет.

У Денны с ритмом было все в порядке. Она играла медленно, но не было впечатления, будто она играет неуверенно. Мелодия тянулась, точно долгий поцелуй. Не то чтобы я тогда что-то знал о поцелуях. Но, видя, как она стоит, обнимая руками арфу, с сосредоточенно прикрытыми веками, слегка поджав губы, я чувствовал, что, когда придет мое время целоваться, мне хочется делать это столь же протяжно, старательно и неспешно.

И еще она была прекрасна. Думаю, неудивительно, что меня особенно тянет к женщинам, у которых музыка в крови. Но в тот день, когда она играла мне, я впервые увидел ее такой, какая она есть. Прежде меня все отвлекала то новая прическа, то покрой платья. Но теперь, когда она заиграла, все это исчезло из виду.

Что-то я заговариваюсь… Довольно будет сказать, что играла она впечатляюще, хотя заметно было, что она только учится. Несколько раз она брала неверную ноту, но не морщилась и не вздрагивала, как бывает с новичками. Как говорится, ювелир узнает алмаз и без огранки. Вот так и я. А она была алмазом. Ну, вот так.

– Я смотрю, ты далеко ушла от «Белочки на крыше», – негромко заметил я, когда отзвучали финальные ноты.

Она только плечами пожала, не глядя мне в глаза.

– Да мне тут и делать почти нечего, остается только заниматься, – сказала она. – Келлин говорит, что я не лишена дарования.

– И давно ты занимаешься? – спросил я.

– Оборота три… – Она призадумалась, потом кивнула: – Чуть меньше трех оборотов.

– Матерь Божья! – сказал я, покачав головой. – Никому не рассказывай, как быстро ты научилась играть. Прочие музыканты тебя возненавидят.

– У меня пока еще пальцы не разработались, – сказала она, глядя на свои руки. – Я не могу заниматься столько, сколько хочется.

Я взял ее за руку и развернул ладонью кверху, чтобы посмотреть на кончики пальцев. На них были подживающие кровавые мозоли.

– Да ты…

Я поднял голову и вдруг увидел, как близко она от меня. Рука ее была прохладной на ощупь. Она смотрела на меня огромными темными глазами. Одна бровь слегка приподнята. Не изумление, не игривость – просто сдержанное любопытство. Я вдруг ощутил пустоту и странную слабость в животе.

– Что – я? – переспросила она.

Я сообразил, что понятия не имею, что именно собирался сказать. Хотел было ответить – «Понятия не имею, что я хотел сказать». Но тут же подумал, что это было бы глупо. Поэтому не сказал ничего.

Денна опустила глаза, взяла меня за руку и перевернула ее ладонью кверху.

– А у тебя руки нежные, – сказала она, легонько коснувшись моих кончиков пальцев. – Я думала, мозоли будут жесткими на ощупь, а они нет, гладкие такие…

Сейчас, когда она не смотрела мне в глаза, я немного пришел в себя.

– На это просто нужно время, – объяснил я.

Денна подняла глаза и лукаво улыбнулась. Мой разум сделался пуст, как новый лист бумаги.

Секунду спустя Денна отпустила мою руку и прошла мимо меня на середину комнаты.

– Быть может, хочешь чего-нибудь выпить? – спросила она, грациозно опускаясь в кресло.

– Я был бы весьма признателен, – ответил я чисто машинально. Я осознал, что по-прежнему держу руку в воздухе, как дурак, и опустил ее.

Денна указала на соседнее кресло, я сел.

– Смотри!

Она взяла со столика маленький серебряный колокольчик и негромко позвонила в него. Потом подняла руку с растопыренными пальцами и принялась загибать их, считая. Большой палец, потом указательный…

Не успела она согнуть мизинец, как в дверь постучали.

– Войдите! – сказала Денна, и шикарно одетый привратник отворил дверь.

– Мне хотелось бы горячего шоколаду, – сказала она. – А Квоуту…

Она вопросительно посмотрела на меня.

– Я бы тоже не отказался от шоколада, – сказал я.

Привратник кивнул и исчез, затворив за собой дверь.

– Иногда я делаю это нарочно, просто чтобы заставить его побегать, – стыдливо призналась Денна, глядя на колокольчик. – Не представляю, как он ухитряется его услышать! Одно время я думала, будто он так и сидит в коридоре, прижавшись ухом к моей двери.

– А можно мне взглянуть на колокольчик? – спросил я.

Денна протянула мне колокольчик. На первый взгляд он был вполне обычный, но, перевернув его, я увидел цепочку крохотных рун, тянущихся вдоль внутреннего края.

– Да нет, он не подслушивает, – сказал я, возвращая колокольчик ей. – Просто внизу висит второй такой же колокольчик, который звонит одновременно с этим.

– Но как? – спросила она и тут же сама ответила на свой вопрос: – Магия, да?

– Ну, можно сказать, что да.

– Так вот чем вы там занимаетесь! – она кивнула в сторону реки и находящегося за нею Университета. – Как-то это… мелко.

– Ну, это самое легкомысленное использование сигалдри, какое я когда-либо видел, – признался я.

Денна расхохоталась.

– У тебя такой оскорбленный вид! – сказала она. Потом спросила: – Так это называется «сигалдри»?

– Изготовление подобных предметов называется «артефакцией», – ответил я. – А «сигалдри» – это вырезание или написание рун, которые заставят предмет работать.

Глаза у Денны вспыхнули.

– Так, значит, в письме есть магия? – спросила она, подавшись вперед. – А как это действует?

Я ответил не сразу. Не только потому, что вопрос требовал слишком пространного ответа, но и потому, что университетские правила касательно разглашения тайн арканума были весьма строги.

– Ну, это все довольно сложно… – протянул я.

По счастью, в этот момент в дверь снова постучали и подали нам шоколад в исходящих паром чашечках. У меня слюнки потекли от одного только запаха. Привратник поставил поднос на столик и молча удалился.

Я отхлебнул глоток и улыбнулся, ощутив густую душистую сладость.

– Тысячу лет шоколад не пробовал! – сказал я.

Денна взяла чашечку и окинула взглядом гостиную.

– Даже странно, как подумаешь, что некоторые люди всю жизнь так и живут, – задумчиво сказала она.

– А тебе тут что, не по душе? – удивился я.

– Шоколад мне нравится, и арфа тоже, – сказала она. – А вот без колокольчика я вполне могла бы обойтись, как и без целой комнаты, предназначенной только для того, чтобы там сидеть.

Она сомкнула губы с выражением легкого недовольства.

– И мне очень не по душе, что ко мне приставлен человек, которому поручено меня стеречь, как будто я сокровище, которое могут украсть.

– Но разве ты не стоишь того, чтобы тебя ценили?

Денна пристально посмотрела на меня поверх чашки, как будто была не уверена, что я говорю всерьез.

– Мне не по вкусу, когда меня держат под замком, – угрюмо пояснила она. – Я не против, чтобы мне давали комнаты, но, если я не могу свободно приходить и уходить, когда захочу, эти комнаты не очень-то мои.

Я вопросительно взглянул на нее, но прежде, чем успел уточнить, что она имеет в виду, Денна махнула рукой.

– Да нет, вообще-то все не так плохо, – вздохнула она. – Но я уверена, что Келлину докладывают о том, когда я ухожу и прихожу. Привратник сообщает ему о том, кто у меня бывает, это я знаю точно. И это меня несколько злит, вот и все.

Она невесело усмехнулась.

– Я выгляжу неблагодарной мерзавкой, да?

– Вовсе нет, – ответил я. – Когда я был мальчишкой, наша труппа странствовала повсюду. Но каждый год мы проводили по нескольку оборотов во владениях нашего покровителя, выступая перед его семьей и гостями.

Я покачал головой, вспомнив, как это было.

– Барон Грейфеллоу был щедрым патроном. Нас кормили за его столом. Он осыпал нас подарками…

Я осекся, вспомнив полк крошечных оловянных солдатиков, которых он подарил мне. И тряхнул головой, чтобы избавиться от этого воспоминания.

– И все же отца это бесило. Он буквально на стенку лез. Для него была невыносима сама мысль, что им кто-то распоряжается.

– Да! Вот именно! – воскликнула Денна. – Если Келлин говорит, что собирается навестить меня в такой-то вечер, я внезапно чувствую, как будто у меня нога прибита к полу. Если я уйду – это будет хамство и тупое упрямство, но если я сижу дома, я себя чувствую собакой, которая ждет под дверью.