Текст книги "Страхи мудреца. Книга 1"

Автор книги: Патрик Ротфусс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц)

Он криво улыбнулся.

– А тайны – это краеугольный камень цивилизации, и я знаю, что тебе известно больше, чем многим.

– По-моему, никаких тайн у меня нет, – заметил я.

Сим с Фелой одновременно разразились хохотом.

– Боюсь, что ты только что подтвердил слова Сима, – сказала Фела. – Мне известно, что у тебя их как минимум несколько.

– И мне тоже, – сказал Сим.

Я пожал плечами.

– Ты – мой пробный камень!

Потом улыбнулся Феле и достал кошелек.

Сим замотал головой.

– Нет-нет-нет! Я же тебе уже говорил. Увидеть ее голой – это худшее, что ты сейчас можешь сделать.

Глаза у Фелы слегка сузились.

– А в чем дело? – спросил я. – Ты что, боишься, что я повалю ее на пол и изнасилую?

Я расхохотался.

Сим посмотрел на меня.

– А что, нет?

– Нет, конечно! – ответил я.

Он оглянулся на Фелу, снова посмотрел на меня.

– А ты можешь объяснить почему? – с любопытством спросил он.

Я поразмыслил.

– Ну, потому что…

Я запнулся, потом покачал головой.

– Ну, просто… просто не могу. Я же знаю, что не могу съесть камень или пройти сквозь стену. Что-то вроде этого.

Я на секунду сосредоточился на этом, и у меня закружилась голова. Я прикрыл глаза рукой, стараясь не обращать внимания на непонятное головокружение.

– Пожалуйста, скажи, что я прав! – попросил я, внезапно испугавшись. – Камни ведь есть нельзя, верно?

– Да-да, ты прав! – поспешно сказала Фела. – Камни есть нельзя.

Я прекратил рыться у себя в голове в поисках ответа, и странное головокружение прекратилось.

Сим пристально смотрел на меня.

– Хотел бы я знать, что это означает! – сказал он.

– Кажется, я знаю… – негромко заметила Фела.

Я достал из кошелька костяной жребий.

– Я просто хотел поменяться, – объяснил я. – Но, может быть, ты все же не против, чтобы я увидел тебя голой?

Я встряхнул кошелек и посмотрел в глаза Феле.

– Сим говорит, что это плохо, но он совершенно ничего не смыслит в женщинах. Крыша у меня, быть может, приколочена не так прочно, как хотелось бы, но уж это я помню твердо!

* * *

Прошло четыре часа, прежде чем я наконец начал мало-помалу вспоминать о запретах, и еще два, прежде чем они восстановились полностью. Симмон провел весь этот день со мной. Он терпеливо, как священник, объяснял, что нет, мне нельзя пойти и купить нам бутылку бренда. Нет, не надо выходить и пинать собаку, которая гавкает на той стороне улицы. Нет, не надо ходить в Имре и искать Денну. Нет. Трижды нет.

К тому времени, как зашло солнце, я снова сделался самим собой – умеренно аморальным типом. Симмон долго и придирчиво меня допрашивал, потом отвел меня домой, к Анкеру, и заставил поклясться молоком моей матери, что до утра я никуда выходить не буду. Я поклялся.

Но нельзя сказать, чтобы со мной все было в порядке. Меня по-прежнему обуревали эмоции, жарко вспыхивающие по любому поводу. И хуже того: ко мне не просто вернулась память. Воспоминания сделались особенно яркими и совершенно неуправляемыми.

Пока я сидел у Симмона, все было не так плохо. Его присутствие меня отвлекало и развлекало. Но, оставшись один в своей крошечной мансарде у Анкера, я оказался во власти воспоминаний. Казалось, мой разум твердо решил вытащить на свет и как следует рассмотреть все самое острое и мучительное, что хранилось у меня в памяти.

Вы, наверно, думаете, будто хуже всего были воспоминания о том, как погибла моя труппа. Как я вернулся в лагерь и обнаружил, что все горит. Как неестественно выглядели в сумерках трупы моих родителей. Запах горелой парусины, крови и паленого волоса. Воспоминания об убийцах. О чандрианах. О человеке, который говорил со мной, непрерывно ухмыляясь. О Пепле.

Да, это были дурные воспоминания, но за прошедшие годы я столько раз вытаскивал их и вертел в голове, что они сильно притупились. Я помнил тон и тембр голоса Хелиакса так же отчетливо, как голос своего отца. Я без труда мог вызвать в памяти лицо Пепла. Его ровные, осклабленные зубы. Его светлые вьющиеся волосы. Его глаза, черные, точно капли чернил. Его голос, пронизанный зимним холодом, и его слова: «Чьи-то родители пели совсем неправильные песни».

Вы, наверно, думаете, что это и были худшие мои воспоминания. Но нет. Вы ошибаетесь.

Хуже всего были воспоминания о моем детстве. О том, как медленно катится фургон, подпрыгивая на ухабах, а отец небрежно подергивает вожжами. О том, как его сильные руки лежат у меня на плечах, показывая, как надо стоять на сцене так, чтобы все мое тело говорило о гордости, или горе, или смущении. О том, как его пальцы поправляют мои на грифе лютни.

О том, как мать причесывает меня. Ощущение ее рук, обнимающих меня. О том, как удобно лежит моя голова у нее на груди. Как я сижу у нее на коленях возле ночного костра, сонный и счастливый, и все в порядке.

Вот эти воспоминания были хуже всего. Драгоценные и отчетливые. Острые, как глоток битого стекла. Я лежал в постели, свернувшись дрожащим клубком, не в силах заснуть, не в силах переключиться на что-то другое, не в силах перестать вспоминать. Снова. И снова. И снова.

И тут ко мне в окно тихонько постучали. Так тихонько, что я даже не услышал этого звука, пока он не затих. А потом я услышал, как у меня за спиной открылось окно.

– Квоут! – тихонько окликнула Аури.

Я стиснул зубы, сдерживая рыдания, и застыл, надеясь, что она подумает, будто я сплю, и уйдет прочь.

– Квоут! – повторила она. – Я тебе принесла…

На миг она умолкла, а потом воскликнула:

– Ой!

Я услышал шорох у себя за спиной. В лунном свете я видел на стене ее маленькую тень: Аури забралась в окно. Я почувствовал, как качнулась кровать, когда она влезла на нее.

Маленькая холодная ручка погладила мою щеку.

– Все хорошо, – шепнула она. – Иди сюда!

Я тихонько заплакал, и она мало-помалу развернула меня так, что моя голова оказалась у нее на коленях. Она что-то бормотала, убирая волосы у меня со лба. Ее руки казались прохладными на моем разгоряченном лице.

– Я все понимаю, – грустно сказала она. – Иногда бывает тяжело, да?

Она ласково гладила меня по голове, и от этого я рыдал все сильнее. Я просто не помнил, когда в последний раз кто-то прикасался ко мне с любовью.

– Я все понимаю, – говорила она. – На сердце у тебя камень, и временами он так тяжел, что тут уж ничего не поделаешь. Но тебе не обязательно справляться с этим в одиночку. Лучше бы ты ко мне пришел. Я же все понимаю.

Я судорожно дернулся и внезапно снова ощутил во рту привкус коринки.

– Мне так ее не хватает! – сказал я прежде, чем сообразил, что говорю. Потом я заставил себя заткнуться, пока не наговорил еще чего-нибудь. Я стиснул зубы и яростно замотал головой, как лошадь, норовящая вырвать поводья.

– Ты можешь говорить все, что хочешь, – мягко сказала Аури.

Я снова содрогнулся, ощутил вкус коринки, и внезапно слова хлынули из меня потоком.

– Она рассказывала, что я запел прежде, чем научился говорить. Она рассказывала, когда я был младенцем, у нее была привычка мурлыкать что-нибудь себе под нос, держа меня на руках. Не песни, нет. Просто нисходящую терцию, успокаивающие звуки. И вот в один прекрасный день она гуляла со мной вокруг лагеря и услышала, как я повторяю за ней. На две октавы выше. Пронзительная такая терция. Она говорила, это была моя первая песня. И мы пели ее друг другу. Годами…

Я осекся и стиснул зубы.

– Говори, говори, – шепнула Аури. – Можно говорить.

– Я никогда больше ее не увижу!

Я осекся и разрыдался, уже всерьез.

– Все хорошо, все хорошо, – шептала Аури. – Я здесь, я с тобой. Все в порядке.

ГЛАВА 8
ВОПРОСЫ

Следующие несколько дней нельзя назвать особенно приятными или продуктивными. Жребий Фелы приходился на самый конец экзаменов, так что я делал все, чтобы употребить доставшееся мне время с наибольшей пользой. Я попытался было работать в артной, но поспешил вернуться к себе, когда внезапно разрыдался, нанося руны на жаропровод. Мало того что я был не в состоянии поддерживать нужный алар – последнее, чего я хотел, это чтобы все думали, будто я тронулся от перенапряжения во время экзаменов.

В тот же вечер, когда я полз по узкому тоннелю, ведущему в архивы, мой рот снова наполнился вкусом коринки, и меня охватил безрассудный страх перед темным, тесным пространством. По счастью, я успел проползти не больше десятка футов, но даже так я едва не устроил себе сотрясение мозга, пытаясь выбраться обратно, и содрал руки в кровь о камни.

Так что следующие два дня я провел, делая вид, что болен, и стараясь не выходить из своей каморки. Я играл на лютне, спал зыбким тревожным сном и обдумывал планы мести Амброзу.

* * *

Когда я спустился вниз, Анкер прибирался в зале.

– Ну что, полегчало? – спросил он.

– Немножко, – сказал я. Накануне у меня было всего два приступа с привкусом коринки, и те очень короткие. А главное, мне удалось проспать целую ночь, ни разу не проснувшись. Похоже, худшее осталось позади.

– Есть хочешь?

Я покачал головой.

– Экзамены сегодня…

Анкер нахмурился.

– Ну, так съешь хоть что-нибудь! Яблоко вон возьми…

Он порылся за стойкой и извлек наружу глиняную кружку и тяжелый кувшин.

– И молока выпей. Молоко все равно надо извести, пока не скисло. Чертов безлёдник уже пару дней как сдох. А ведь три таланта с меня за него содрали! Вот знал же я, что не стоит выбрасывать такие деньги, когда можно по дешевке купить нормального льду…

Я перегнулся через стойку и взглянул на длинный деревянный ящик, стоящий среди кружек и бутылок.

– Хотите, я посмотрю, в чем дело? – предложил я.

Анкер вскинул бровь.

– А ты что, разбираешься, что ли?

– Ну, посмотреть-то можно, – сказал я. – Если что-нибудь простенькое, могу и починить.

Анкер пожал плечами.

– Ну, хуже-то ты уже не сделаешь, он так и так сломан.

Он вытер руки передником и жестом пригласил меня за стойку.

– А я тебе пока пару яиц сварю. Все равно их тоже надо извести.

Он открыл длинный ящик, достал оттуда несколько яиц и ушел на кухню.

Я обогнул стойку и опустился на колени рядом с безлёдником. Это был выложенный камнями ящик размером с небольшой дорожный сундучок. За пределами Университета это был бы уникальный артефакт, диковинка, роскошь. Но здесь подобную штуку достать было нетрудно, поэтому он был всего лишь еще одной бесполезной богопротивной штуковиной, которая отказывается работать как следует.

На самом деле артефакт был самый что ни на есть простой и примитивный. Никаких тебе движущихся частей, просто две плоские оловянные ленты, исписанные рунами, которые передавали теплоту с одного конца ленты к другому. Фактически это был не более чем медленный и малоэффективный тепловой сифон.

Я коснулся оловянных лент. Правая была теплой – значит, та ее часть, что находится внутри, холодная. Но левая была комнатной температуры. Я вытянул шею, вглядываясь в руны, и заметил на олове глубокую царапину, перечеркнувшую целых две руны.

Это все объясняло. Сигалдри во многом подобна высказыванию. Если выкинуть из фразы пару слов, она становится бессмысленной. Точнее сказать, обычно она просто становится бессмысленной. А временами поврежденная сигалдри может приобрести какой-нибудь весьма неприятный эффект. Я нахмурился, глядя на ленту. Артефакт был попросту дурно изготовлен. Руны должны были находиться на внутренней стороне ленты, чтобы их нельзя было повредить.

Я порылся в ящике, нашел молоток для колки льда и несколькими аккуратными ударами выровнял поверхность олова, стерев поврежденные руны. Потом сосредоточился и кончиком картофелечистки выцарапал их заново.

Анкер вернулся с кухни с тарелкой вареных яиц и помидоров.

– Ну все, теперь должно заработать, – сказал я. И принялся есть – сначала из вежливости, но внезапно обнаружил, что и впрямь голоден.

Анкер осмотрел ящик, приподнял крышку.

– Что, так просто?

– Как и все остальное, – ответил я с набитым ртом. – Просто, когда знаешь, что делаешь. Я говорю, что должно заработать, а там не знаю. Подожди денек – и увидишь, холодит он или нет.

Я доел яйца и выпил молоко настолько торопливо, как мог, чтобы не показаться при этом невежливым.

– Мне нужно забрать деньги, что накопились у меня в баре, – сказал я. – В этой четверти мне будет нелегко заплатить за учебу.

Анкер кивнул и заглянул в тетрадку, которую держал под стойкой, подсчитывая, сколько «грейсдельского меда» я выпил за последние два месяца. Потом достал кошелек и отсчитал десять медных йот. Целый талант – вдвое больше, чем я рассчитывал! Я озадаченно уставился на него.

– Ребята Килвина взяли бы с меня не меньше полталанта за то, чтобы прийти и починить эту штуку, – объяснил Анкер, пнув безлёдник.

– Но я еще не уверен…

Он только рукой махнул.

– Если не починится, вычту из твоих денег за следующий месяц. Или заставлю тебя играть еще и по отторженьям!

Он ухмыльнулся.

– По-моему, это выгодное капиталовложение!

Я ссыпал деньги в кошелек. «Четыре таланта!»

* * *

Я направлялся к артной, узнать, не проданы ли, наконец, мои лампы, когда вдали мелькнула знакомая фигура в черных одеждах магистра.

– Магистр Элодин! – окликнул я, видя, как он подходит к задней двери Зала магистров. Это было одно из немногих зданий, где я бывал довольно редко: там находились только квартиры магистров, комнаты постоянно проживающих гиллеров и гостиница для приезжих арканистов.

Услышав свое имя, он обернулся. Потом, увидев, что к нему бегу я, закатил глаза и снова отвернулся к двери.

– Магистр Элодин, – сказал я, запыхавшись, – могу ли я задать вам один вопрос?

– Ну, с точки зрения статистики это вполне вероятно, – отвечал Элодин, отпирая дверь блестящим латунным ключом.

– Так можно спросить или нет?

– Сомневаюсь, что какая-либо сила, доступная человеку, способна вас остановить.

Он распахнул дверь и вошел внутрь.

Меня никто не приглашал, но я все же просочился следом. Выследить Элодина было не так просто, и я тревожился, что если упущу нынешний шанс, то не увижу его еще целый оборот.

Я шагал следом за ним по узкому каменному коридору.

– До меня дошли слухи, что вы собираете группу студентов, чтобы учить их именам, – осторожно начал я.

– Это не вопрос! – заметил Элодин, взбегая по длинной и узкой лестнице.

Я подавил желание огрызнуться и набрал вместо этого побольше воздуху.

– Правда ли, что вы собираете группу?

– Да.

– Планируете ли вы включить в нее меня?

Элодин остановился на лестнице и развернулся лицом ко мне. Черное одеяние магистра смотрелось на нем довольно нелепо. Волосы у него были взлохмаченные, лицо чересчур юное, почти мальчишеское.

Он долго и пристально смотрел на меня, наверно, целую минуту. Он мерил меня взглядом, как будто я был конем, на которого он собирался поставить деньги, или говяжьей полутушей, которую он собирался продавать на вес.

Но все это были пустяки по сравнению с тем, когда он посмотрел мне в глаза. Какое-то мгновение это нервировало. А потом мне показалось, как будто на лестнице погасили свет и она погрузилась в полумрак. Или как будто я погрузился глубоко под воду и страшное давление мешает мне вздохнуть.

– Черт бы вас побрал, полоумный! – донесся, словно бы издалека, знакомый голос. – Если вы снова собираетесь впадать в транс, имейте совесть: отправляйтесь в Гавань и сходите с ума там, чтобы нам не пришлось волочить туда вашу забрызганную пеной тушу! А если нет, то отойдите в сторону!

Элодин оторвал от меня свой взгляд, и все вокруг внезапно снова сделалось ярким и отчетливым. Я изо всех сил сдерживался, чтобы не начать хватать воздух ртом.

По лестнице, грубо отпихнув Элодина в сторону, протопал магистр Хемме. Увидев меня, он фыркнул.

– Ну да, конечно. И недоумок тоже здесь! Могу ли я порекомендовать вам один полезный учебник? Замечательная книга, называется «Коридоры, их устройство и назначение – начальный курс для умственно отсталых».

Он исподлобья уставился на меня и, видя, что я не спешу шарахаться в сторону, противно ухмыльнулся:

– Ах да, вас ведь по-прежнему не пускают в архивы, не так ли? Быть может, мне следует подавать наиболее существенную информацию в более доступной для вас форме? Как насчет пантомимы или кукольного представления?

Я отступил в сторону, и Хемме пронесся мимо, что-то бормоча себе под нос. Элодин направил убийственный взгляд в широкую спину магистра. И только когда Хемме свернул за угол, Элодин снова обратил внимание на меня.

Он вздохнул.

– Знаете, ре'лар Квоут, лучше бы вы посвятили себя другим занятиям. Дал вас обожает, Килвин тоже. Судя по всему, у них вы делаете большие успехи.

– Но сударь, – сказал я, стараясь не выдать своего смятения, – ведь это же вы высказались за то, чтобы сделать меня ре'ларом!

Он развернулся и пошел дальше вверх по лестнице.

– Ну так тем более вам стоит ценить мои мудрые советы, верно?

– Но если вы обучаете других студентов, то почему не меня?

– Потому что вы слишком рветесь учиться, чтобы учиться как следует, – небрежно ответил он. – Вы слишком горды, чтобы как следует слушать. А главное, вы слишком умны. И последнее – хуже всего.

– Некоторые наставники предпочитают иметь дело с умными студентами, – буркнул я. Мы очутились в просторном коридоре.

– Да, – сказал Элодин. – Дал, Килвин, Арвил – все они предпочитают умных студентов. Вот и учитесь у них. Ваша жизнь станет куда проще, и моя тоже.

– Но…

Элодин внезапно остановился прямо посреди коридора.

– Отлично! – сказал он. – Докажите, что вас стоит учить. Разрушьте мои предположения до основания.

Он выразительно охлопывал свое одеяние, как будто искал что-то в карманах.

– К моему большому сожалению, я не могу войти в эту дверь.

Он постучал по ней костяшкой пальца.

– Что вы сделаете в подобной ситуации, ре'лар Квоут?

Я улыбнулся, невзирая на раздражение, которое испытывал. Он не мог бы придумать вызова, более соответствующего моим талантам! Я достал из кармана своего плаща длинную и тонкую полоску пружинной стали, присел перед дверью и заглянул в замочную скважину. Замок был массивный, прочный. Но, хотя массивные замки выглядят впечатляюще, на самом деле отпереть их куда проще, если только их хорошо смазывают.

Этот был смазан на совесть. Я успел сделать три ровных вдоха, и он уже провернулся с приятным моему уху щелчком. Я встал, отряхнул колени и торжественно распахнул дверь.

Элодин, похоже, и впрямь был изрядно впечатлен. Когда дверь распахнулась, он вскинул брови.

– Недурно! – произнес он, входя внутрь.

Я следовал за ним по пятам. Я никогда прежде не задумывался, как должны выглядеть комнаты Элодина. Но если бы я об этом задумался, мне бы никогда не пришло в голову, что они могут выглядеть так.

Это были просторные, роскошные апартаменты с высокими потолками и толстыми коврами. Стены были отделаны мореным дубом, в высокие окна лился утренний свет. На стенах висели картины, вдоль стен стояла массивная антикварная мебель. Короче, эти покои выглядели на удивление тривиально.

Элодин стремительно миновал прихожую, со вкусом обставленную гостиную и вошел в спальню. Хотя здесь было бы скорее уместно слово «опочивальня». Огромная комната, кровать под балдахином, просторная, как корабль. Элодин распахнул дверцы гардероба и принялся вытаскивать наружу длинные черные одеяния, такие же, как то, что было на нем.

– Нате, держите!

Элодин совал мне охапки одеяний, пока они не начали вываливаться у меня из рук. Часть из них были простыми, тряпичными, повседневными, часть – из дорогого тонкого полотна или роскошного мягкого бархата. Еще с полдюжины одеяний Элодин повесил себе на руку и пошел с ними обратно в гостиную.

Мы миновали старинные книжные шкафы, уставленные сотнями книг, огромный полированный стол. Одну стену гостиной целиком занимал большой камин, достаточно просторный, чтобы в нем можно было зажарить свинью на вертеле, хотя сейчас в нем горел довольно скромный огонек, разгоняющий холод ранней осени.

Элодин взял со стола хрустальный графин и подошел к камину. Он свалил одеяния, которые держал в руках, поверх тех, которые нес я, так что я едва мог видеть поверх этой кучи. Аккуратно вытащив пробку, Элодин попробовал содержимое графина на вкус, одобрительно приподнял бровь и посмотрел графин на свет.

Я решил попытать счастья еще раз:

– Магистр Элодин! Почему вы не хотите учить меня именам?

– Это не тот вопрос, – ответил он и выплеснул содержимое графина на угли, тлеющие в камине. Жарко полыхнуло пламя. Элодин забрал у меня те тряпки, которые принес, и не спеша скормил камину бархатное одеяние. Одеяние быстро вспыхнуло, и, когда оно как следует разгорелось, Элодин проворно побросал в огонь остальные, одно за другим. Образовалась большая груда тлеющих тряпок, в каминную трубу потянулся густой дым. – Попробуйте еще раз.

Я не удержался и задал самый очевидный вопрос:

– Зачем вы жжете свою одежду?

– Не-а. Даже и рядом не лежало, – сказал он, взял у меня еще несколько одеяний и сунул их в камин. Потом с лязгом закрыл задвижку каминной трубы. Клубы дыма повалили в комнату. Элодин слегка закашлялся, отступил назад и огляделся с довольным видом.

Я внезапно сообразил, что происходит.

– О боже! – воскликнул я. – Чьи это комнаты?

Элодин удовлетворенно кивнул.

– Очень хорошо! Меня бы также устроил вопрос «Почему у вас нет ключа от этой двери?» или «Что мы тут делаем?».

Он смотрел на меня, взгляд у него был серьезный.

– Если дверь заперта, значит, на то есть причина. И если у человека нет ключа, значит, есть причина его не впускать.

Он потыкал ногой груду тлеющего тряпья, как бы затем, чтобы убедиться, что оно не вывалится наружу.

– Вы умны и знаете об этом. Это и есть ваша слабость. Вам все кажется, будто вы понимаете, во что ввязываетесь, хотя на самом деле это не так.

Элодин снова посмотрел на меня, его темные глаза были очень серьезны.

– Вам кажется, будто вы можете мне довериться, – сказал он. – Будто я вас научу всему, что надо, и уберегу от всего, что может случиться. Но это худшая разновидность глупости.

– Чьи это комнаты? – тупо повторил я.

Он внезапно расплылся в улыбке.

– Магистра Хемме!

– И зачем вы жжете всю его одежду? – спросил я, пытаясь не обращать внимания на то, что комната стремительно наполняется горьким дымом.

Элодин посмотрел на меня, как на идиота.

– Потому что я его ненавижу!

Он вытащил из складок мантии хрустальный графин и шварнул его об стенку камина. Графин разлетелся вдребезги, и огонь вспыхнул еще ярче от того, что оставалось внутри.

– Он осел и ублюдок. Никто не смеет так со мной говорить!

Дым продолжал заполнять комнату. Если бы не высокие потолки, мы бы уже задыхались. Но и без того дышать становилось трудновато. Мы бросились к выходу. Элодин отворил дверь, и дым повалил в коридор.

Мы стояли у двери, глядя друг на друга. Мимо нас струился дым. Я решил подойти к проблеме с другой стороны.

– Магистр Элодин, – сказал я, – я понимаю ваши колебания. Иногда мне действительно недостает предусмотрительности.

– Очевидно, да.

– И, должен признаться, временами мои поступки бывают…

Я замялся, пытаясь придумать более уничижительное для меня определение, чем «необдуманные».

– Невообразимо идиотскими? – подсказал Элодин.

Меня охватил гнев, я начисто забыл о своем намерении продемонстрировать смирение.

– Ну знаете ли! Слава богу, я тут не единственный, кому случалось принимать неразумные решения! – выпалил я, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на крик. Я посмотрел ему в глаза. – Про ваши подвиги я тоже наслышан! Говорят, вы и сами немало начудили, когда были студентом!

Улыбающаяся физиономия Элодина несколько вытянулась, придав вид человека, который что-то проглотил и это застряло у него в горле.

Я продолжал:

– Если вы думаете, будто я безрассуден, так сделайте с этим что-нибудь! Укажите мне верный путь! Направьте мой неокрепший юный разум…

Тут я глотнул дыма и закашлялся, это вынудило меня оборвать свою тираду на полуслове.

– Сделайте что-нибудь, черт побери! – прохрипел я. – Научите меня!

Не то чтобы я кричал, но под конец все-таки запыхался. Мой гнев улегся так же стремительно, как и вспыхнул, и я испугался, что зашел чересчур далеко.

Но Элодин просто смотрел на меня, и все.

– А с чего ты взял, будто я тебя не учу? – озадаченно спросил он. – Если не считать того факта, что ты упорно отказываешься учиться.

Потом он развернулся и пошел прочь по коридору.

– На твоем месте я бы предпочел убраться отсюда, – бросил он через плечо. – Люди захотят выяснить, кто это устроил, а что вы с Хемме не ладите – это всем известно.

Меня прошиб холодный пот.

– Что?!

– И помыться перед экзаменом тебе не помешало бы, – продолжал он. – Нехорошо получится, если от тебя будет вонять дымом. Я живу здесь, – Элодин достал из кармана ключ и отпер дверь в дальнем конце коридора. – И чем ты это объяснишь?