Текст книги "Страхи мудреца. Книга 1"

Автор книги: Патрик Ротфусс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 41 страниц)

ГЛАВА 36
НЕСМОТРЯ НА ВСЕ ЭТО

Прошло несколько дней, и я пригласил Вила с Симом за реку, отпраздновать успех нашей кампании против Амброза.

Учитывая мое пристрастие к саунтену, винопийца из меня был так себе, однако Вил и Сим были столь любезны, что продемонстрировали мне все тонкости этого дела. Мы побывали в нескольких кабаках, просто для разнообразия, но под конец вернулись в «Эолиан». Мне там больше нравилось из-за музыки, Симмону – оттого, что там было много женщин, а Вилему – оттого, что там подавали скаттен.

Когда меня вызвали на сцену, я был уже слегка навеселе, но для того, чтобы я перестал попадать по струнам, нужно нечто большее, чем немного вина. Чисто чтобы показать, что я вовсе не пьян, я спел «Брели бреднем мимо броду», которую и на трезвую-то голову не выговоришь.

Слушателям понравилось, и они проявили свое одобрение подобающим образом. И, поскольку я в тот вечер не пил саунтена, большая его часть стерлась у меня из памяти.

* * *

Мы втроем неторопливо возвращались из «Эолиана». Воздух пах морозом, предвещая близкую зиму, но мы трое были молоды, и выпитое грело нас изнутри. Ветер откинул мой плащ, и я радостно вдохнул полной грудью.

Внезапно меня охватила паника.

– А где моя лютня?! – воскликнул я несколько громче, чем собирался.

– Ты ее оставил у Станчиона в «Эолиане», – сказал Вилем. – Он боялся, что ты споткнешься об нее и сломаешь себе шею.

Симмон остановился посреди дороги. Я налетел на него, потерял равновесие и плюхнулся на землю. Он как будто и не заметил.

– Знаете, – сказал он очень серьезно, – похоже, сейчас мне это не по плечу.

Впереди возвышался Каменный мост: шириной в семьдесят метров, с высокой аркой, вздымающейся над рекой на высоту пятиэтажного дома. Он был частью Большого Каменного тракта, прямой как гвоздь, ровный как стол, древнее, чем сам Господь. Я знал, что он весит как гора. Я знал, что он с обеих сторон огражден парапетом метровой высоты.

И, несмотря на все это, мне сделалось ужасно не по себе при мысли о том, чтобы через него перейти. Я, пошатываясь, поднялся на ноги.

Пока мы трое изучали мост, Вилема медленно повело в сторону. Я протянул руку, чтобы его подхватить, и в то же время за меня ухватился Симмон – то ли затем, чтобы мне помочь, то ли затем, чтобы самому удержаться на ногах.

– Нет, – повторил Симмон, – сейчас мне это точно не по плечу.

– Тут есть место, где можно посидеть, – сказал Вилем. – Келла трелле турен навор ка!

Мы с Симмоном сдержанно фыркнули, и Вилем повел нас через рощу к небольшой полянке метрах в пятнадцати от подножия моста. К моему изумлению, в центре полянки возвышался, указывая в небо, высокий серовик.

Вил вышел на полянку спокойно и уверенно, словно она давно была ему знакома. Я шел медленнее, с любопытством озираясь по сторонам. Для бродячих актеров серовики имеют особое значение, и встреча с ним вызвала во мне смешанные чувства.

Симмон плюхнулся навзничь в густую траву, Вилем прислонился к стволу кривой березы. Я подошел к серовику и коснулся его кончиками пальцем. Камень был теплым и родным.

– Не толкай ты эту штуку! – нервно сказал Симмон. – Упадет еще!

Я расхохотался.

– Сим, этот камень тут уже тыщу лет стоит! Не думаю, что если я на него дыхну, это ему повредит.

– В общем, отойди от него подальше! Это нехорошая штука.

– Это же серовик, – сказал я, дружески похлопав камень. – Они отмечают древние дороги. Если уж на то пошло, рядом с ним безопаснее всего. Серовики отмечают безопасные места. Это все знают.

Симмон упрямо потряс головой.

– Это языческие святыни!

– Спорим на йоту, что я прав! – поддел я.

– Ха! – Симмон, не вставая, поднял руку. Я подошел и хлопнул его ладонью по ладони, таким образом официально побившись об заклад.

– Завтра же пойдем в архивы и проверим, – сказал Сим.

Я сел на землю рядом с серовиком и только-только начал было расслабляться, как вдруг меня охватила паника.

– Тело Господне! – воскликнул я. – Моя лютня!

Я попытался было вскочить на ноги, но вместо этого едва не вышиб себе мозги о серовик.

Симмон попытался сесть, чтобы успокоить меня, но это движение оказалось для него слишком резким, он неуклюже завалился набок и зашелся хохотом.

– Не смешно! – вскричал я.

– Она в «Эолиане», – сказал Вилем. – Ты уже четырежды спрашивал про нее с тех пор, как мы оттуда ушли.

– Ничего подобного! – уверенно ответил я, хотя на самом деле чувствовал себя далеко не столь уверенно. Я потер затылок в том месте, которым ударился о камень.

– Да ладно, тут стыдиться нечего, – великодушно махнул рукой Вилем. – Человеку свойственно не переставая думать о том, что дорого его сердцу.

– Я слышал, как Килвин пару месяцев назад нагрузился в «Кранах» и не умолкая болтал о своей новой холодной сернистой лампе, – заметил Симмон.

Вил фыркнул.

– А Лоррен распространяется о правильном обращении с книгами. «За корешок берите, за корешок!» – проворчал он, делая хватательные движения обеими руками. – Если я это еще раз услышу, я его самого за корешок возьму, ей-богу!

Тут меня посетило воспоминание.

– Тейлу милосердный! – внезапно ужаснулся я. – Я что, в самом деле пел сегодня в «Эолиане» «Лудильщика да дубильщика»?

– Ага, – сказал Симмон. – А я и не знал, что в этой песне так много куплетов.

Я наморщил лоб, судорожно пытаясь вспомнить, как все было.

– И про попа и овцу тоже пел?

Не самый подходящий куплет для приличной компании.

– Ниа, – ответил Вилем.

– Слава тебе, Господи!

– Там было про козу, – уточнил Вилем с самым серьезным видом, а потом разразился хохотом.

– «В тейлинской сутане!» – пропел Симмон и тоже расхохотался.

– О нет… – простонал я, закрыв лицо руками. – Когда мой отец это пел на публике, мать отправляла его ночевать под фургоном! Станчион отлупит меня дубинкой и отберет у меня дудочки в следующий раз, как увидит!

– Всем понравилось! – утешил меня Симмон.

– Станчион тоже подпевал, – добавил Вилем. – Надо сказать, что к тому времени у него самого нос был довольно красный.

На некоторое время воцарилась уютная тишина.

– Квоут! – окликнул меня Симмон.

– Чего?

– А ты что, правда эдема руэ?

Вопрос застал меня врасплох. В другое время я бы разозлился, но прямо сейчас я не знал, что об этом думаю.

– А это важно?

– Да нет. Мне просто стало интересно.

– А-а.

Я еще некоторое время посидел, глядя на звезды.

– А что тебе стало интересно?

– Да так, ничего, – сказал он. – Амброз пару раз обзывал тебя «этот руэ», но он тебя и другими оскорбительными словами обзывал…

– Это не оскорбление, – возразил я.

– Я хотел сказать, он говорил о тебе много такого, что не соответствует действительности, – поспешно поправился Симмон. – О своей семье ты ничего не рассказывал, но иногда ты говоришь вещи, которые заставляют задуматься.

Он пожал плечами, по-прежнему лежа навзничь и глядя на звезды.

– Я никогда не был знаком ни с кем из эдема руэ. Ну, в смысле не так чтобы близко.

– Все, что тебе рассказывали, – вранье, – сказал я. – Мы не крадем детей, не поклоняемся темным богам и вообще ничего такого не делаем.

– Да я ни во что такое и не верил, – отмахнулся Симмон, потом добавил: – И все же, наверное, кое-что из того, что о вас рассказывают, должно быть правдой. Я никогда не слышал, чтобы кто-то играл так, как ты.

– Ну, мое происхождение тут ни при чем, – возразил я, потом, поразмыслив, уточнил: – Разве что отчасти.

– А плясать ты умеешь? – ни с того ни с сего поинтересовался Вилем.

Спроси об этом кто другой или в другое время, я бы, наверно, полез в драку.

– Ну да, это то, как нас обычно представляют! Мы играем на дудках и на скрипках. Мы пляшем вокруг костров. А в оставшееся время крадем все, что не прибито гвоздями.

Последнее я произнес с некоторой горечью.

– Эдема руэ – это совсем не то!

– А что же тогда? – спросил Симмон.

Я задумался, но мой нетрезвый разум отказывался мне повиноваться.

– Мы, ну… люди как люди на самом деле, – сказал я наконец. – Просто не засиживаемся подолгу на одном месте, и нас никто не любит.

И мы все трое стали молча смотреть на звезды.

– И что, она правда отправляла его ночевать под фургоном? – спросил Симмон.

– Чего-чего?

– Ну, ты сказал, что твоя мама отправляла отца ночевать под фургоном за то, что он пел куплет про овцу. Это правда?

– Скорее, фигура речи, – сказал я. – Но однажды она в самом деле так и сделала.

Я нечасто вспоминал свое детство в труппе, те времена, когда мои родители были еще живы. Я избегал этой темы, как калека избегает переносить вес на увечную ногу. Но в ответ на вопрос Сима воспоминания сами собой вырвались на поверхность.

– И не за «Лудильщика да дубильщика», – невольно сказал я. – А за песню, которую он написал про нее…

Я надолго умолк. Потом произнес:

– Лориана…

За много лет я впервые произнес вслух имя моей матери. Впервые с тех пор, как ее убили. Оно было странным на вкус.

И, сам того не желая, вдруг запел:

 
Лориана, Арлиденова жена,
Голоском под стать напильнику нежна,
Схожа личиком с зубилом небольшим,
Как меняла, караулит каждый шим.
Ни стирать она, ни стряпать не сильна,
Только денежку считать обучена,
И скажу я вам, что мне всегда охота
Зарабатывать побольше ей для счёта,
Ибо мне в жене моей прекрасной ближе
Не лицо, не талия, а то, что ниже.
 

(Стихи в переводе Вадима Ингвалла Барановского и Анны Хромовой)

Я чувствовал себя странно онемевшим, как будто оторванным от собственного тела. И, как ни странно, воспоминание, хоть и острое, не было болезненным.

– Ну да, за такое человека и впрямь могут загнать под фургон, – серьезно заметил Вилем.

– Да не в этом дело, – услышал я себя словно со стороны. – Она была красавица, и они оба знали это. Они все время друг друга дразнили. Дело было в размере. Ей не понравился этот ужасный размер.

Я никогда не рассказывал о своих родителях, и говорить о них сейчас в прошедшем времени было как-то неловко. Это казалось предательством. Вила с Симом мое откровение не удивило. Всякий, кто меня знал, мог видеть, что семьи у меня нет. Я никогда ничего не говорил, но они были хорошие друзья. Они и так все понимали.

– А у нас в Атуре, когда жены злятся, мужья обычно уходят спать в конуру, – сказал Симмон, переводя разговор на менее опасную почву.

– Мелоси реху эда стити, – буркнул Вилем.

– А ну, говори на атуранском! – со смехом бросил Симмон. – Чтоб я больше не слышал этого ослиного наречия!

– Эда стити? – переспросил я. – Спите у огня?

Вилем кивнул.

– Я заявляю официальный протест! – воскликнул Сим, воздевая перст. – Ты не имел права так быстро выучить сиару! Я вот целый год занимался, прежде чем начал хоть что-то понимать. Год! А ты нахватался всего за четверть.

– Так я же еще в детстве его учил, – возразил я. – А за эту четверть только отполировал имеющиеся познания.

– Выговор у тебя лучше, – сказал Вил Симу. – Квоут разговаривает, как какой-нибудь купец с юга. Очень простецкий говор. Твоя речь звучит куда более изысканно.

Это, похоже, заставило Сима смягчиться.

– У огня… – повторил он. – Не странно ли, что уходят всегда именно мужчины?

– Ну разумеется, в постели хозяйка – женщина, – сказал я.

– Это не так уж плохо, – сказал Сим.

– Смотря какая женщина, – заметил Вил.

– Вот Дистрель хорошенькая… – сказал Сим.

– Кех! – возразил Вил. – Чересчур уж бледная. А вот Фела…

Симмон печально покачал головой.

– Не нашего полета птица.

– Она же модеганка, – сказал Вил, расплываясь в широкой, почти демонической ухмылке.

– Что, правда? – спросил Сим. Вил кивнул. Я еще никогда не видел, чтобы он так лыбился. Сим горестно вздохнул.

– Ну, все сходится. Мало того, что самая красивая девушка в Содружестве, так еще и модеганка. Я не знал.

– Ну, положим, если и самая красивая, то разве что на своем берегу реки, – возразил я. – А на этом берегу…

– Про свою Денну ты уже распространялся, – перебил Вилем. – Раз пять, не меньше.

– Послушай, – сказал Симмон, внезапно сделавшись серьезным, – тебе нужно просто вести себя чуть посмелее. Эта Денна, она к тебе явно неравнодушна.

– Она на этот счет ничего не говорила.

– Да они о таком никогда не говорят! – сказал Симмон и расхохотался от мысли о такой глупости. – Но есть же всякие игры. Это нечто вроде танца.

Он поднял руки, делая вид, будто они беседуют между собой.

– «Ой, как здорово, что я тебя встретил!» – «Привет, а я как раз собиралась пообедать». – «Надо же, как удачно, и я тоже! Давай помогу тебе нести сумку?»

Я вскинул руку, чтобы остановить его.

– Можно сразу перейти к концу этого спектакля, где ты на протяжении оборота изливаешь свое горе над кружкой с пивом?

Симмон надулся и обиженно уставился на меня. Вилем расхохотался.

– За ней увивается достаточно мужчин, – сказал я. – Они появляются и исчезают, как…

Я попытался придумать сравнение, но у меня ничего не вышло.

– Я предпочту остаться ее другом.

– Ты предпочел бы приникнуть к ее сердцу, – сказал Вилем без особого нажима. – Ты предпочел бы, чтобы она радостно обвила тебя руками. Но ты боишься, что она отвергнет тебя. Ты боишься, что она посмеется над тобой, и тебе неохота остаться в дураках.

Вилем непринужденно пожал плечами.

– Ну, ты не первый, кто испытывает подобные чувства. Ничего постыдного в этом нет.

Он практически попал в цель, так что я долго не мог найтись, что ответить.

– Надеюсь, – тихо признал я. – Но мне не хочется делать чересчур смелые предположения. Видел я, что бывает с мужчинами, которые слишком много возомнили и попытались подгрести ее под себя.

Вилем торжественно кивнул.

– Она же тебе футляр для лютни купила, – подсказал Сим. – Это что-нибудь да значит!

– Но что именно это значит? – спросил я. – Да, похоже, как будто она ко мне неравнодушна, но что, если мне просто хочется так думать? Все те мужчины наверняка тоже думали, что они ей небезразличны. Но они, очевидно, ошибались. А вдруг и я тоже ошибаюсь?

– Ну, так ведь не попробуешь – не узнаешь, – с горечью сказал Сим. – По крайней мере, так я всегда думал. Но знаете что? Ни фига это не работает. Я за ними бегаю, а они меня пинают, как собаку, которая лезет на стол. Я уже устал все время пробовать…

Он тяжело вздохнул, по-прежнему лежа на спине.

– Я ведь немногого хочу – просто встретить девушку, которой бы я понравился.

– А я хочу просто знать наверняка, – сказал я.

– А я хочу волшебного коня, которого можно спрятать в карман, – сказал Вил. – И кольцо красного янтаря, которое дало бы мне власть над демонами. И бесконечный запас пирожных.

Мы снова погрузились в уютное молчание. В вершинах негромко вздыхал ветер.

– А говорят, что руэ знают все истории на свете, – сказал, помолчав, Симмон.

– Может быть, и так, – согласился я.

– Расскажи что-нибудь! – попросил он.

Я нехорошо сощурился.

– Да не смотри ты так! – возмутился он. – Просто хочется послушать что-нибудь интересное.

– Да, а то развлечений как-то недостает, – поддакнул Вилем.

– Ладно, ладно. Дайте подумать.

Я закрыл глаза, и в памяти тотчас всплыла история об амир. Неудивительно. Я думал о них не переставая с тех самых пор, как повстречался с Ниной.

Я сел прямо.

– Ну хорошо…

Я набрал было воздуха, потом остановился.

– Если кому надо отойти в кусты, сделайте это сейчас. Не люблю, когда меня перебивают на середине.

Тишина.

– Ладно.

Я прочистил горло.

– Есть на свете место, которое видели немногие. Удивительное место, что зовется Фаэриниэль. Если верить преданиям, у него есть две особенности. Во-первых, это место, где сходятся все дороги в мире. А во-вторых, это не то место, которое можно отыскать нарочно. Туда нельзя прийти, но там можно очутиться по пути в какое-нибудь другое место.

Говорят, будто всякий, кто путешествует достаточно много, рано или поздно попадет туда. И вот вам история об этом месте, о старике, который отправился в долгий путь, и о долгой и одинокой безлунной ночи…

ГЛАВА 37
ТЕПЛО КОСТРА

Фаэриниэль был великим скрещеньем путей, однако же в том месте, где сходились пути, не стояло никакого трактира. Вместо этого там были поляны в лесу, где путники разбивали лагерь и останавливались на ночлег.

Как-то раз, много лет назад, за много километров отсюда, в Фаэриниэль пришли сразу пять групп путешественников. Они выбрали себе поляны и, когда солнце начало садиться, развели костры, остановившись по пути отсюда туда.

Позднее, когда солнце уже село и на небе надежно воцарилась ночь, пришел по дороге старый бродяга в залатанном платье. Двигался он медленно и осторожно, опираясь на дорожный посох.

Старик шел из ниоткуда в никуда. Не было у него ни шляпы на голове, ни мешка за плечами. Не было у него ни единого пенни и кошелька, куда он мог бы положить деньги, тоже не было. Он и собственному имени-то своему был почти не хозяин, даже имя его поизносилось и истерлось за многие годы.

Спроси вы у него, кто он такой, он ответил бы: «Никто». Но это была бы неправда.

Старик вошел в Фаэриниэль. Он был голоден, как жаркое пламя, и смертельно устал. Идти вперед его заставляла лишь надежда на то, что кто-нибудь поделится с ним своим ужином и местечком у костра.

И вот, когда старик увидел впереди свет костра, он свернул с дороги и принялся устало пробираться в ту сторону. Вскоре он увидел сквозь деревья четырех высоконогих коней. Сбруя их была изукрашена серебром, и в железо подков было подмешано серебро. Неподалеку от коней нищий увидел десяток мулов, нагруженных всяким добром: шерстяными тканями, украшениями искусной работы, великолепными клинками.

Однако внимание нищего привлекло не это, а мясо, что жарилось над огнем, дымясь и капая жиром на угли. Он едва не упал в обморок от сладкого мясного духа: ведь он брел целый день напролет и за все это время не ел ничего, кроме горсточки желудей и битого яблока, которое нашел у дороги.

Старый бродяга вышел на поляну и окликнул троих чернобородых мужчин, что сидели у костра.

– Привет вам! – сказал он. – Не поделитесь ли кусочком мясца да местечком у костра?

Они обернулись. В свете костра сверкнули золотые цепочки.

– Ну конечно! – сказал предводитель. – А что у тебя есть? Биты или пенни? Кольца или стрелаумы? А может быть, у тебя есть звонкая сильдийская монета – ее мы ценим выше всего?

– Ничего такого у меня нет, – отвечал нищий, разводя руками, чтобы показать, что они пусты.

– Что ж, тогда здесь тебе приюта не найти, – ответили они и у него на глазах принялись отрезать толстые куски от окорока, висевшего над огнем.

* * *

– Ты уж не обижайся, Вилем, – вставил я. – Такая уж это история.

– А я разве что говорю?

– У тебя вид был такой, словно ты что-то хочешь сказать.

– Хочу. Но это может и подождать.

* * *

– Старик побрел дальше, на свет другого костра, который виднелся сквозь лес.

– Привет вам! – окликнул сидящих старый бродяга, выйдя на вторую поляну. Он старался, чтобы это прозвучало приветливо и бодро, хотя и был изможден. – Не поделитесь ли кусочком мясца да местечком у костра?

На поляне сидело четверо путников, двое мужчин и две женщины. Услышав его голос, все четверо вскочили на ноги, но никто не ответил ни слова. Старик вежливо ждал, стараясь выглядеть любезным и безобидным. Но молчание затягивалось, и никто из них не отвечал ни слова.

Неудивительно, что старик рассердился. Он привык, что его чураются или отмахиваются от него, однако эти четверо просто стояли. Они стояли молча и беспокойно, переминаясь с ноги на ногу, и руки их нервно подергивались.

Старик уже хотел было угрюмо уйти прочь, но тут пламя вспыхнуло ярче, и нищий разглядел, что все четверо облачены в кроваво-алые одеяния наемников-адемов. Тут старик все понял. Адемы считаются молчаливым народом и голос подают редко.

Старик знал немало историй об адемах. Он слышал, будто они владеют тайным искусством, что зовется «летани». Благодаря ему они носят свое безмолвие как доспех, что может отразить клинок или остановить стрелу в полете. Вот почему они редко нарушают молчание. Они берегут слова, храня их в себе, точно угли в горниле печи.

И эти бережно хранимые слова переполняют их такой неудержимой силой, что они не могут оставаться спокойными. Вот отчего они все время подергиваются и машут руками. Когда же они кидаются в бой, то используют свое тайное искусство, чтобы сжигать эти слова в себе, точно топливо. Благодаря этому они становятся сильны как медведи и стремительны как змеи.

Когда нищий услышал такие разговоры впервые, он подумал было, что все это глупые байки, какие рассказывают в пути у костра. Однако много лет назад, в Модеге, ему случилось видеть, как женщина из адемов сражалась с городской стражей. Стражники были при оружии и в доспехах, плечистые и мясистые. Они потребовали именем короля, чтобы женщина показала им свой меч, и та, поколебавшись, протянула его им. Но, едва завладев мечом, они принялись насмешничать и лапать ее, отпуская грязные шуточки насчет того, что ей придется сделать, чтобы получить меч обратно.

То были высокие мужчины в блестящих доспехах, с острыми мечами. Они полегли пред ней, точно осенние колосья. Она убила троих, переломав им кости голыми руками.

Сама же при этом, считай, не пострадала: на скуле у нее остался темный синяк, она слегка прихрамывала и еще небольшой порез на руке. Прошло уже много лет, но старик до сих пор помнил, как она, точно кошка, слизывала кровь с тыльной стороны кисти.

Вот о чем подумал старый бродяга, увидев стоящих перед ним адемов. Все мысли о костре и ужине оставили его, и он медленно отступил в тень деревьев вокруг поляны.

И побрел к следующему костру, надеясь, что хоть третий раз принесет удачу.

На поляне большая толпа атуранцев стояла вокруг дохлого осла, лежащего подле телеги. Один из них заметил старика.

– Глядите! – завопил он. – Хватай его! Запряжем его в телегу вместо осла!

Старик опрометью кинулся обратно в лес и, пометавшись туда-сюда, спрятался наконец от атуранцев в куче палой листвы.

Когда топот атуранцев затих, старик стряхнул с себя листья, отыскал свой посох и с мужеством человека, который нищ и голоден, направился к четвертому костру, что виднелся вдалеке.

Там бы он, наверное, обрел то, что искал, потому что вокруг костра сидели торговцы из Винтаса. И в других обстоятельствах они бы пригласили его к ужину, сказав, что где едят шестеро, там и семеро наедятся.

Но к тому времени старик представлял собой жалкое зрелище. Волосы у него на голове торчали жуткой копной. Одежда, и прежде ветхая и обтрепанная, порвалась и испачкалась. Лицо его было бледно от страха, и дыхание вырывалось из груди с хрипом и свистом.

Увидев такое, винтийцы ахнули и замахали руками. Понимаете, они его приняли за курганного жителя, одного из тех неупокоенных мертвецов, которые, по их поверьям, бродят по ночам.

У каждого из винтийцев было свое мнение насчет того, как его остановить. Одни думали, что его может отпугнуть огонь, другие – что его остановит соль, рассыпанная по траве, некоторые решили, что только железо способно рассечь узы, приковывающие его душу к мертвому телу.

Услышав их споры, старый бродяга сообразил, что, о чем бы они ни договорились, ему это добра не сулит. И он снова поспешно шмыгнул в лес.

Старик нашел валун, на который можно присесть, кое-как смахнул с него палую листву и землю. Немного отдохнув, он решился все же попытать счастья на еще одной, последней поляне, зная, что достаточно лишь одного щедрого путника, чтобы набить живот.

Он с радостью обнаружил, что у последнего костра сидит всего один человек. Подойдя ближе, он увидел то, отчего душа его исполнилась восторга и страха одновременно, ибо, хотя нищий прожил на свете немало лет, ему никогда прежде не доводилось беседовать с одним из амир.

Однако же он знал, что амир принадлежат к тейлинской церкви, и…

* * *

– Они не принадлежали к церкви, – возразил Вилем.

– То есть как? Принадлежали, конечно!

– Да нет. Они были частью атуранского чиновничества. Они обладали… «векарумом» – правом суда.

– Но они же назывались «священный орден амир». Они были могучей правой рукой церкви.

– Спорим на йоту?

– Идет! При условии, что ты будешь молчать до конца истории.

* * *

– Старый бродяга пришел в восторг, потому что знал, что амир принадлежит к тейлинской церкви, а церковь временами бывает щедра к обездоленным.

При приближении старика амир поднялся на ноги.

– Кто идет? – воскликнул он. Голос у него был гордый и мощный, но усталый. – Знай, что я принадлежу к ордену амир! Никто не смеет вставать между мной и моим делом. Я буду действовать во имя общего блага, даже если боги и люди попытаются преградить мне путь.

– Сударь, – начал нищий, – я всего лишь надеялся на тепло костра и вашу щедрость в долгом пути…

Амир жестом велел старику приблизиться. Он был облачен в блестящую стальную кольчугу, и меч его был длиной в человеческий рост. На нем была ослепительно-белая накидка, но рукава от локтей делались багряны, точно омочены в крови. И на груди у него красовался герб амир: черная башня, объятая багровым пламенем.

Старик сел к костру и блаженно вздохнул оттого, что тепло согрело его кости.

В следующее мгновение амир нарушил молчание:

– Боюсь, мне нечего предложить тебе поесть. Мой конь нынче вечером ест лучше меня, однако это не значит, что он ест хорошо.

– Да мне бы любая малость сгодилась, – сказал старик. – У меня-то и объедков не найдется. Я человек не гордый.

Амир вздохнул.

– Завтра мне предстоит проехать семьдесят километров, дабы остановить суд. Если я не приеду или промедлю в пути, погибнет невинная женщина. Это все, что у меня есть.

Амир указал на тряпицу. На ней лежали корка хлеба и ломтик сыру. Их обоих едва хватило бы для того, чтобы утолить голод старика. А уж для такого крупного воина, как этот амир, то был воистину жалкий ужин.

– Завтра мне предстоит скакать верхом и сражаться, – продолжал рыцарь. – Мне понадобятся силы. Итак, мне надлежит взвесить, что хуже: тебе лечь спать голодным или ей умереть.

Говоря так, амир поднял руки и развернул их ладонями вверх, подобно чашам весов.

Когда рыцарь поднял руки, старый бродяга увидел его запястья и на миг подумал было, будто амир порезался и теперь кровь бежит у него между пальцев и стекает к локтям. Но тут пламя разгорелось ярче, и нищий понял, что это всего лишь татуировка, хотя его по-прежнему пробирала дрожь от кровавых следов на руках амира.

Знай он, что означает эта татуировка, он бы не просто содрогнулся. Ибо знаки эти говорили о том, что орден так доверяет этому амиру, что не станет оспаривать никакое из его действий. А поскольку за ним стоял орден, ни церковь, ни суд, ни король не имели над ним власти. Ибо то был один из киридов, высших амир.

Убей он безоружного, в глазах ордена это не было бы убийством. Придуши он беременную женщину посреди улицы, никто бы ему и слова не сказал. Спали он церковь, разрушь старый каменный мост – империя не признала бы за ним вины, полагая, что все, что он ни делает, служит благой цели.

Однако же нищий этого не знал и потому попытался еще раз:

– Ну, если у вас еды лишней нету, может, хоть пара пенни найдется?

Он думал о лагере сильдийцев и о том, чтобы купить у них ломоть мяса или хлеба.

Но амир покачал головой.

– Если бы они у меня были, я бы с радостью отдал их тебе. Но третьего дня я отдал все свои деньги молодой вдове с голодным ребенком. И с тех пор у меня нет ни гроша, как и у тебя.

Он покачал головой, устало и печально.

– Мне жаль, что все так обернулось. Но мне нужно спать, так что тебе придется уйти.

Старику это, конечно, не понравилось, но в тоне амира было нечто, что заставило его насторожиться. Так что он со скрипом поднялся на ноги и побрел прочь от костра.

Старик затянул потуже пояс, пока тепло костра амира еще держалось в его теле, и решился попросту идти вперед, пока не наступит утро. Авось конец пути принесет ему удачу или хотя бы встречу с кем-нибудь пощедрее.

И вот он потащился через центр Фаэриниэля и по пути увидел круг высоких серых камней. В кругу играл слабый отсвет костра, спрятанного в глубокой яме. Старик обратил внимание, что дымом совсем не пахнет, и понял, что эти люди жгут в костре реннеловое дерево, что дает сильное жаркое пламя, не дымит и не чадит.

Потом старик увидел, что два высоких силуэта – вовсе не камни. То были фургоны. Горстка людей сбилась вокруг котелка в тусклом свете костра.

Но у старика уже не оставалось ни капли надежды, и он прошел мимо. Он уже было миновал камни, как вдруг его окликнули:

– Эй, там! Кто ты такой и отчего так тихо бродишь по ночам?

– Я никто, – отвечал старик. – Просто старый бродяга, иду своей дорогой, пока она не кончится.

– Так отчего же ты бродишь вместо того, чтобы лечь спать? – спросили у него. – Эти дороги по ночам отнюдь не безопасны!

– Негде мне спать, – отвечал старик. – Нынче ночью я искал себе приюта, но так и не сумел его вымолить.

– Ну, так заночуй у нас, коли хочешь! Мы тебя и ужином накормим, если не побрезгуешь. Нехорошо идти весь день и всю ночь напролет.

Красивый бородатый мужчина выступил из-за серых камней, взял старика под локоть и повел к костру.

– У нас нынче гости! – провозгласил он.

Впереди зашевелились, однако ночь была безлунна, а пламя пряталось в глубокой костровой яме, так что нищему мало что было видно.

– Для чего вы так прячете свой костер? – с любопытством спросил он.

Хозяин вздохнул.

– Далеко не все нас любят. Безопаснее не попадаться на глаза. И к тому же костер у нас нынче ночью не так велик.

– Отчего же? – полюбопытствовал нищий. – Деревьев вокруг немало, дров добыть нетрудно.

– Да мы уж пробовали набрать хворосту, – объяснил бородатый. – Однако нас обозвали ворьем и осыпали стрелами.

Он пожал плечами.

– Ничего, сегодня обойдемся, а завтра видно будет.

Он покачал головой.

– Однако же я слишком много болтаю! Пить хочешь, отец?

– Водички бы не помешало, коли найдется.

– Брось, у нас и вино найдется!

Нищий давно уже не пробовал вина, и от одной мысли о вине у него потекли слюнки. Однако же он знал, что пить вино на пустой желудок, когда ты весь день провел на ногах, не годится, и потому ответил:

– Вы очень добры, благослови вас боги. Однако же с меня довольно будет и воды.

Человек, что держал его под руку, улыбнулся.

– Что ж, тогда ты получишь и воды, и вина, чего захочешь.

И, сказавши так, подвел нищего к бочонку с водой.

Старый бродяга наклонился и зачерпнул ковш воды. Когда он пригубил воду, она оказалась прохладной и свежей, однако он ненароком заметил, что бочонок почти пуст.

Однако, невзирая на это, хозяин сказал ему:

– Зачерпни еще воды, смой пыль с рук и лица. Сразу видно, что ты немало времени провел в дороге.

И нищий зачерпнул второй ковш, омыл лицо и руки, и ему сразу полегчало.

Потом хозяин вновь взял его под руку и повел к костру.

– Как тебя звать-то, отец?

Нищий вновь изумился. Уже немало лет никто не интересовался его именем. Прошло столько времени, что он не сразу его и вспомнил.