355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Патрик Ротфусс » Страхи мудреца. Книга 1 » Текст книги (страница 1)
Страхи мудреца. Книга 1
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 12:03

Текст книги "Страхи мудреца. Книга 1"


Автор книги: Патрик Ротфусс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц)

Патрик Ротфусс
СТРАХИ МУДРЕЦА
Книга 1

Моим терпеливым поклонникам – за то, что читают мой блог и говорят, что им хотелось бы видеть в идеальной книге, даже если это займет больше времени.



Моим толковым бета-читателям – за их бесценную помощь и терпение, с каким они относятся к моей параноидальной скрытности.



Моему замечательному агенту – за то, что отгоняет от моих дверей разных волков.



Моему мудрому редактору – за то, что мне дали время и возможность написать книгу, которой можно гордиться.



Моим любящим родным – за то, что поддерживают меня и не устают напоминать, что время от времени стоит все же выходить из дома.



Моей понимающей подруге – за то, что не бросает меня, когда я становлюсь жутким и невыносимым от бесконечной вычитки.



И моему милому малышу – за то, что любит своего папочку, несмотря на то что мне все время приходится бросать его и садиться работать – даже когда нам так здорово вместе, даже когда мы разговариваем об уточках.


ПРОЛОГ
ТРЕХЧАСТНАЯ ТИШИНА

Близился рассвет. Трактир «Путеводный камень» погрузился в тишину, и складывалась эта тишина из трех частей.

Самой заметной частью было пустое, гулкое до эха молчание, порожденное несколькими причинами. Будь сегодня гроза, капли дождя стучали бы по крыше и шелестели в лозах селаса за трактиром. Урчал и грохотал бы гром, и гром прогнал бы тишину по дороге, точно опавшие осенние листья. Если бы в трактире ночевали путники, они бы сейчас ворочались и потягивались у себя в комнатах, разгоняя тишину, как тускнеющие, полузабытые сны. Играй здесь музыка… Нет, вот уж музыки точно не было. Так что в воздухе висела тишина.

В трактире черноволосый мужчина мягко прикрыл за собой заднюю дверь. В кромешной темноте он пробрался через кухню, через зал, спустился по лестнице в подвал. Наученный долгим опытом, он непринужденно переступал расшатавшиеся доски, которые могли бы скрипнуть или застонать под его весом. Его осторожные шаги отдавались в тишине лишь чуть слышным «Топ. Топ. Топ…». Этим он добавлял к царящему в трактире молчанию, большому и гулкому, свое, маленькое и пугливое. Получался своего рода сплав, контрапункт.

Третью тишину уловить было не так легко. Пожалуй, если вслушиваться достаточно долго, вы ощутили бы ее в холоде оконного стекла и в гладких оштукатуренных стенах комнаты трактирщика. Тишина таилась в черном сундуке, стоящем в ногах узкой и жесткой кровати. Она пряталась в руках человека, который неподвижно лежал на кровати, глядя в окно на первый бледный проблеск наступающей зари.

У человека были рыжие волосы – совершенно рыжие, словно пламя. Темные глаза безучастно смотрели в пространство, и лежал он с безропотным видом того, кто давно утратил всякую надежду заснуть.

Трактир «Путеводный камень» принадлежал ему, и третья тишина тоже. Неудивительно, что тишина эта была самой большой из трех: она окутывала две первые, поглощала их – бездонная и безбрежная, словно конец осени, и тяжелая, как обкатанный рекой валун. То была терпеливая покорность срезанного цветка – молчание человека, ожидающего смерти.

ГЛАВА 1
ЯБЛОКО И БУЗИНА

Баст стоял, облокотившись на длинную стойку красного дерева. Ему было скучно.

Окинув взглядом пустой зал, он вздохнул, порылся, нашел чистую белую тряпочку. И со скорбным видом принялся протирать стойку.

Через некоторое время Баст подался вперед и прищурился, вглядываясь в какое-то незаметное пятнышко. Он поскреб его ногтем и нахмурился: палец оставил на стойке маслянистое пятно. Баст наклонился, дыхнул на полированную поверхность и протер ее. Потом задумался, старательно подышал на дерево и написал на получившемся пятне бранное слово.

Баст отшвырнул тряпку и прошел между пустых столов и стульев к широким окнам. И надолго застыл у окна, глядя на немощеную дорогу, разрезающую городок пополам.

Потом вздохнул и принялся расхаживать по комнате. Двигался он с небрежной грацией танцора и великолепной непринужденностью кота. Однако, когда он запускал пальцы в свои черные волосы, жест выдавал тревогу. Голубые глаза непрестанно шарили по комнате, будто искали выход. Будто искали здесь что-то, чего они не видели сотню раз до того.

Но нет, ничего нового тут не было. Пустые столы и стулья. Пустые табуреты у стойки. На прилавке за стойкой две огромные бочки – одна для виски, другая – для пива. Между бочками – целая батарея бутылок всех цветов и форм. А над бутылками висел меч.

Взгляд Баста упал на бутылки. Он пристально, задумчиво осмотрел их, потом зашел за стойку и достал тяжелую глиняную кружку.

Баст глубоко вздохнул, указал пальцем на первую бутылку в нижнем ряду и заговорил нараспев, отсчитывая бутылки:

 
Клен, калитка,
Тишина,
Пламя, пепел,
Бузина!
 

Считалочка закончилась на приземистой зеленой бутылке. Баст выкрутил пробку, неспешно пригубил бутылку и скривился. Его передернуло. Он поспешно поставил бутылку на место и взял вместо нее другую, красную и пузатую. Пригубил ее, задумчиво вытер влажные губы, кивнул и щедро плеснул себе в кружку.

Потом указал на следующую бутылку и снова принялся считать:

 
Прялка, прядь,
Луна в ночи,
Ивы, окна,
Свет свечи.
 

На этот раз ему выпала прозрачная бутылка с бледно-желтой жидкостью внутри. Баст выдернул пробку и щедро плеснул в кружку, не потрудившись попробовать. Отставив бутылку в сторону, он взял кружку и принялся яростно ее трясти. Потом отхлебнул. Расплылся в улыбке, ткнул пальцем в следующую бутылку, отчего она тоненько звякнула, и опять завел свою считалочку:

 
Путник, пиво,
Камень, кладь,
Ветер, воды…
 

Тут скрипнула половая доска, Баст вскинул голову и широко улыбнулся.

– С добрым утром, Реши!

Рыжеволосый трактирщик стоял у лестницы. Он отряхнул длиннопалыми руками чистый фартук и рукава рубашки.

– Что, гость еще не встал?

Баст мотнул головой.

– Не шуршит, не шевелится!

– Ну, ему нелегко пришлось за последние два дня, – сказал Коут. – Должно быть, оно его догнало…

Он осекся, задрал голову, принюхался.

– Ты что, пил, что ли?

Вопрос был задан скорее с любопытством, чем в порядке обвинения.

– Да нет, – ответил Баст.

Трактирщик приподнял бровь.

– Я дегустировал, – пояснил Баст, сделав ударение на последнем слове. – Надо же сначала продегустировать, а потом уже пить.

– Ага, – сказал трактирщик. – Собирался пить, стало быть.

– Ну да, клянусь малыми богами, – ответил Баст. – Я собирался напиться. А что тут еще делать-то?

Баст достал кружку из-под стойки и заглянул в нее.

– Я рассчитывал на бузину, а мне досталась какая-то дыня…

Он задумчиво поболтал кружку.

– И что-то пряное.

Он отхлебнул еще и задумчиво сощурился.

– Корица? – спросил он, окинув взглядом ряды бутылок. – А что, бузины у нас совсем не осталось?

– Где-то должна была быть, – ответил трактирщик, не потрудившись взглянуть на бутылки. – Погоди минутку, Баст. Послушай меня. Нам нужно поговорить о том, что ты сделал вчера вечером.

Баст застыл.

– А что я сделал, Реши?

– Остановил ту тварь из Маэля, – сказал Коут.

– А-а! – Баст вздохнул с облегчением и небрежно махнул рукой. – Я ее просто задержал, Реши. Только и всего.

Коут покачал головой.

– Ты понял, что это не просто безумец. Ты пытался нас предупредить. И если бы не твое проворство…

Баст нахмурился.

– Да какое там проворство, Реши? Шепа-то она прикончила!

Он посмотрел на свежевыскобленные доски у стойки.

– А Шеп мне нравился.

– Все остальные будут думать, что нас спас ученик кузнеца, – сказал Коут. – И, пожалуй, оно так к лучшему. Но я знаю, как было дело. Если бы не ты, тварь перебила бы тут всех.

– Ой, Реши, ну, это неправда, – сказал Баст. – Ты бы ее прикончил, как цыпленка. Я просто успел первым.

Трактирщик только рукой махнул.

– Я всю ночь лежал и думал, – сказал он. – Думал о том, что можно сделать, чтобы тут стало поспокойнее. Ты когда-нибудь слышал «Охоту Белых Всадников»?

Баст усмехнулся.

– Реши, эта песня была нашей прежде, чем стала вашей!

Он набрал в грудь воздуху и пропел нежным тенором:

 
Одежда грозных всадников, как кони их, бела,
И светлый лук у каждого привешен у седла,
Мечи блестят в руках у них, из серебра клинки,
Зеленые и красные на головах венки.
 
(Стихи в переводе Вадима Ингвалла Барановского)

Трактирщик кивнул.

– Те самые строки, о которых я и думал. Сумеешь управиться с этим, пока я тут все приготовлю?

Баст с энтузиазмом закивал и буквально рванулся прочь, но замер в дверях кухни.

– А вы без меня не начнете? – с тревогой осведомился он.

– Мы начнем сразу, как только наш гость позавтракает и будет готов, – ответил Коут, и, увидев, как изменилось лицо его ученика, немного смягчился. – В общем и целом, думаю, пара часов у тебя в запасе есть.

Баст посмотрел в дверной проем, потом снова обернулся.

Трактирщик чуть заметно усмехнулся.

– И я позову тебя прежде, чем мы начнем.

Он помахал рукой.

– Ступай, ступай!

* * *

Человек, называвший себя Коутом, взялся за обычные утренние дела. Он двигался как заведенный, точно телега, катящаяся по наезженной колее.

Сначала хлеб. Он на глазок отсыпал муку, сахар, соль, не трудясь отмерять. Плеснул закваски из горшка, стоящего в кладовке, замесил тесто и оставил его подходить. Выгреб золу из кухонной печи и разжег огонь.

Потом перешел в общий зал и разложил дрова в черном каменном камине, вытянувшемся вдоль северной стены, выгребя предварительно золу. Накачал воды, помыл руки, вытащил из погреба кусок баранины. Наколол свежей растопки, натаскал дров, осадил поднимающееся тесто, подвинул квашню поближе к разогревшейся печке.

И вдруг оказалось, что делать больше нечего. Все было готово. Все было чисто и расставлено по местам. Рыжеволосый человек стоял за стойкой, и его взгляд, устремленный куда-то вдаль, медленно возвращался обратно, фокусируясь на том, что было здесь и сейчас, на обстановке в трактире.

Взгляд человека упал на меч, что висел на стене над бутылками. Меч был не особенно красив, не украшен насечками и узорами и вообще не бросался в глаза. Можно сказать, что он выглядел угрожающе. Как высокий обрыв. Серый клинок без изъянов, холодный на ощупь. И острый, как осколок стекла. На черном дереве доски, где он висел, было вырезано одно-единственное слово: «Глупость».

Трактирщик услышал тяжелые шаги на деревянном крыльце. Загремел засов, снаружи гаркнули: «Эгей!» – и забарабанили в дверь.

– Минуточку! – отозвался Коут. Он торопливо подбежал к двери и повернул массивный ключ в блестящем латунном замке.

На крыльце стоял Грейм. Он уже занес тяжелую руку, чтобы постучать еще раз. Когда он увидел трактирщика, его обветренное лицо расплылось в улыбке.

– А Баст что, удрал нынче утром? – спросил он.

Коут снисходительно усмехнулся.

– Славный парнишка, – сказал Грейм, – только безалаберный малость. А я уж было подумал, что ты на сегодня закрыл лавочку.

Он кашлянул и опустил глаза.

– Я бы и не удивился…

Коут сунул ключ в карман.

– Да нет, открыто, все как обычно. Чем могу служить?

Грейм перешагнул порог и кивнул на улицу, где стояла тележка с тремя кадками. Кадки были новехонькие, из бледного, свежеоструганного дерева, с блестящими металлическими ободьями.

– Нынче ночью я понял, что мне не уснуть, вот и собрал последнюю кадку из тех, что ты заказывал. А еще я слышал, что Бентоны собираются нынче подвезти первые зимние яблоки.

– Спасибо, что подсказал.

– Яблочки славные, крепенькие, всю зиму пролежат!

Грейм подошел к кадке и гордо постучал по стенке.

– Чем еще перебить голод, как не зимним яблочком?

Он лукаво взглянул на трактирщика и еще раз постучал по кадке.

– Перебить, а? Как ты думаешь?

Коут негромко охнул и потер лицо.

Грейм хихикнул себе под нос и провел рукой по блестящим металлическим обручам.

– Никогда еще не делал обручи латунные, а надо же, так хорошо вышло! Ты мне скажи, если они вдруг рассядутся. Я поправлю.

– Я рад, что это не причинило особых хлопот, – сказал трактирщик. – А то в погребе-то сыро. Боюсь, как бы железо не проржавело через пару лет.

Грейм кивнул.

– Ну да, умно придумано, – сказал он. – Просто мало кто удосуживается загадывать так далеко вперед.

Он потер руки.

– Ты мне не подсобишь? Не хотелось бы уронить кадку и испортить тебе полы.

Они взялись за кадки. Две из них отправились в погреб, третью утащили за стойку в кухню и водрузили в кладовке.

Потом оба вернулись в общий зал, каждый по свою сторону стойки. Ненадолго воцарилась тишина. Грейм окинул взглядом пустой зал. У стойки стояло меньше табуретов, чем обычно, и на месте одного из столов зияло пустое пространство. В тщательно обустроенном трактире все это бросалось в глаза как выбитые зубы.

Грейм отвел глаза от выскобленного пятна на полу возле стойки, сунул руку в карман и достал пару тусклых железных шимов. Рука у него почти не дрогнула.

– Налей-ка мне пива, Коут, – хрипло сказал он. – Я понимаю, что рановато, но день впереди длинный. Я нынче Маррионам помогаю пшеницу возить.

Трактирщик налил пива и молча протянул ему кружку. Грейм отхлебнул единым духом сразу полкружки. Глаза у него были красные.

– Да, скверно дело обернулось, – сказал он, не глядя в глаза, и отхлебнул еще.

Коут кивнул. «Скверно дело обернулось». Возможно, это и все, что скажет Грейм по поводу гибели человека, с которым он был знаком всю свою жизнь. Здешний народ знал о смерти все. Они сами резали скот. Они мерли от лихорадки, от падений, от загноившихся переломов. Смерть была все равно что неприятный сосед. Лучше не болтать о ней лишний раз, а не то того гляди услышит, да и заявится в гости.

О смерти говорилось только в историях. Легенды об отравленных королях, о поединках, о древних войнах – это ничего, это было можно. Они рядили смерть в чужеземное платье и отсылали ее подальше от дверей родного дома. Загоревшаяся сажа в трубе, крупозный кашель – это было ужасно. Но суд над герцогом Гибеи или осада Энфаста – это дело другое. Эти истории были как молитвы, как заклинания-обереги, которые бормочет себе под нос припозднившийся прохожий. Как грошовые амулеты, которые люди покупают у коробейника, просто на всякий случай.

– А долго он тут еще пробудет, этот писец? – тихо спросил Грейм, говоря в кружку. – А то мало ли, вдруг я надумаю чего записать…

Он слегка нахмурился.

– Папаша мой всегда звал это просто «доверенность». Никак не вспомню, как оно по-правильному-то называется.

– Смотря о чем идет речь, – уверенно ответил трактирщик. – Если только о твоем добре, это называется «распоряжение имуществом». А если о чем-то еще, это называется «изъявление воли».

Грейм изумленно приподнял бровь.

– Ну, по крайней мере, я так слышал, – пояснил трактирщик, опуская глаза и протирая стойку чистой белой тряпочкой. – Писец упоминал что-то на этот счет…

– Изъявление воли… – пробубнил Грейм в кружку. – Думаю, я просто попрошу его написать доверенность, а там уж как он ее официально назовет, так пусть и будет.

Он поднял взгляд на трактирщика.

– Думаю, найдутся и другие, кто захочет чего-то в этом роде. Времена-то нынче какие…

На миг могло показаться, будто трактирщик раздраженно хмурится. Но нет, ничего подобного. Он стоял за стойкой таким же, как всегда, и лицо его сохраняло миролюбивое и дружелюбное выражение.

Коут небрежно кивнул.

– Он вроде говорил, что собирается открыть лавочку около полудня, – сказал он. – А то вчерашние события его несколько выбили из колеи. Так что, если кто вдруг явится раньше полудня, боюсь, ничего у них не выйдет.

Грейм пожал плечами.

– Да какая разница? Все равно до обеда в городке и десяти человек не останется.

Он отхлебнул еще пива и посмотрел в окно.

– День-то какой, все в поле будут!

Трактирщик, похоже, чуть поуспокоился.

– Он останется тут до завтра. Так что ломиться к нему прямо сегодня нужды нет. У него лошадь отобрали на Аббатсфорде, он теперь пытается добыть новую.

Грейм сочувственно цыкнул зубом.

– Вот не свезло так не свезло! Где ж теперь лошадь добудешь, когда уборка урожая в самом разгаре? Даже Картеру не найти замену Нелли после того, как этот паук напал на него у Старокаменного моста.

Он покачал головой.

– Все-таки как-то это неестественно, когда такое творится всего в трех километрах от твоего дома. Вот в былые времена…

Грейм запнулся.

– Господь и владычица, я говорю словно мой папаша!

Он втянул подбородок и загудел басом:

– «Вот в былые времена, когда я был юнцом, погода была как погода, а не как теперь! И мельник не придерживал весов, и люди не лезли не в свое дело!»

Трактирщик грустно улыбнулся.

– А мой отец говаривал, что пиво было слаще и на дорогах было меньше ухабов.

Грейм тоже улыбнулся, но улыбка быстро исчезла. Он потупился, словно ему было не по себе от того, что он собирался сказать.

– Коут, я знаю, что ты не местный. Это тяжело. Некоторые думают, будто чужак и утро от вечера не отличит.

Он перевел дух, по-прежнему не глядя в глаза трактирщику.

– Но мне кажется, ты знаешь много такого, чего другие не знают. У тебя вроде как кругозор шире.

Он поднял голову. Взгляд у него был серьезный и усталый, под глазами залегли темные круги от недосыпа.

– Что, неужто и впрямь все так плохо, как кажется в последнее время? Дороги поганые. Людей на них грабят. Да еще…

Было заметно, что Грейм с трудом удержался, чтобы не взглянуть еще раз на пустое место на полу.

– Налоги эти новые, жизни совсем не стало. Парни Грейденов вот-вот лишатся своей фермы. Паук этот опять же…

Он отхлебнул еще пива.

– Неужели действительно все так плохо? Или я просто старею, как мой папаша, и теперь все кажется горше по сравнению с теми временами, когда я был мальчишкой?

Коут долго протирал стойку, словно ему не хотелось отвечать.

– Я думаю, жизнь всегда плоха, не так, так эдак, – сказал он наконец. – Может быть, дело в том, что только мы, пожилые, способны это заметить.

Грейм кивнул было, но тут же нахмурился.

– Но ведь ты-то не пожилой, верно? Я все время об этом забываю.

Он смерил рыжеволосого взглядом.

– Ну, в смысле ты и ходишь как старик, и рассуждаешь как старик, но только ты не старик, верно? Могу поручиться, что ты вдвое меня моложе!

Он прищурился, глядя на трактирщика.

– Сколько тебе лет-то, а?

Трактирщик устало улыбнулся.

– Достаточно, чтобы чувствовать себя старым.

Грейм фыркнул.

– Ты слишком молод, чтобы кряхтеть и жаловаться. Тебе бы еще за бабами бегать и влипать в неприятности! Предоставь уж нам, старым пердунам, ныть о том, что мир нынче не тот и все идет насмарку!

Старый плотник отодвинулся от стойки и повернулся к двери.

– Я зайду сегодня поговорить с твоим писцом, когда у нас будет перерыв на обед. И не я один. Куча народу хочет обустроить свои дела официально, пока есть возможность.

Трактирщик сделал глубокий вдох и медленно выпустил воздух.

– Грейм!

Плотник, уже взявшийся за ручку двери, обернулся.

– Дело не только в тебе, – сказал Коут. – Дела действительно плохи, и нутром чую, что дальше будет хуже. Так что не вредно будет подготовиться к суровой зиме. И, быть может, позаботиться о том, чтобы суметь себя защитить, если дойдет до этого.

Трактирщик пожал плечами.

– Вот нутром чую.

Грейм сурово поджал губы и угрюмо кивнул.

– Что ж, рад, что не только мое нутро это чует.

Потом заставил себя улыбнуться и принялся подворачивать рукава рубашки.

– Однако, пока светит солнце, надо косить сено!

* * *

Вскоре заехали Бентоны с телегой поздних яблок. Трактирщик купил половину того, что они привезли, и весь следующий час занимался тем, что перебирал и сортировал яблоки.

Самые зеленые и крепкие отправились в кадки в подвале. Заботливые руки трактирщика выложили их ровными рядами, пересыпая опилками, и заколотили крышки. Более спелые отправились в кладовку, а побитые и помятые пошли на сидр. Их порезали на четвертинки и покидали в огромное жестяное корыто.

Пока рыжий перебирал и упаковывал яблоки, он выглядел спокойным и довольным. Но, если приглядеться, было заметно, что, хотя руки его были заняты, глаза смотрели куда-то в пространство. И хотя он был спокоен и даже улыбался, улыбка эта была безрадостной. Он не мурлыкал и не насвистывал за работой. И не пел.

Управившись с переборкой, он поволок жестяное корыто через кухню к черному ходу. Стояло прохладное осеннее утро, за трактиром был маленький, уединенный тенистый садик. Коут вывалил четвертинки яблок в деревянный пресс и опустил массивную крышку на винте до тех пор, пока она не перестала свободно двигаться.

Коут засучил длинные рукава рубахи выше локтей, ухватился длинными изящными руками за ручки пресса и принялся крутить. Крышка пошла вниз, сначала сдавливая, потом дробя яблоки. Повернуть – перехватить. Повернуть – перехватить.

Если бы кто-то мог видеть Коута, он бы непременно заметил, что его руки не похожи на мясистые руки обычного трактирщика. Когда он тянул и толкал деревянные ручки, на предплечьях вздувались мышцы, тугие, как канаты. На коже виднелось множество накладывающихся друг на друга старых шрамов. Большинство из них – бледные и узкие, как трещинки на зимнем льду. Другие были багровые и злые, отчетливо выделявшиеся на бледной коже.

Руки трактирщика толкали и тянули, толкали и тянули. Слышалось лишь мерное поскрипыванье дерева и дробный стук струйки сока, текущей в подставленное ведро. В этих звуках был ритм, но музыки не было, и взгляд трактирщика казался отстраненным и безрадостным, и его зеленые глаза сделались настолько бледными, что могли бы сойти за серые.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю