Текст книги "Мускат утешения (ЛП)"

Автор книги: Патрик О'Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Эмоции за этими словами остались теми же. Дэвис – огромный, темный и волосатый мужчина, до опасного зверский и неуклюжий – не зря его прозвали «Неуклюжим Дэвисом». Ему были столь чужды моряцкие навыки, что он вечно оказывался в рядах шкафутных – там от его огромной силы был хоть какой–то прок при подъеме тяжестей. Джек однажды спас его из воды, как спас многих, будучи отличным пловцом. Благодарный Дэвис докучал ему с тех самых пор, следуя за Обри с корабля на корабль. Избавиться от него было невозможно, хотя ему предоставлялись все шансы дезертировать в портах, где на торговых кораблях предлагали гораздо больше, чем флотские один фунт пять шиллингов и шесть пенсов в месяц.

Ходячая катастрофа – агрессивный и способный покалечить или даже убить хорошего матроса из ревности или за воображаемое оскорбление. Но полсклянки спустя Джек обнаружил, что с искренним удовольствием пожимает руку Дэвису. За его жуткой хваткой последовали другие рукопожатия, почти столь же сильные.

Хотя «сюрпризовцы» и рады были снова увидеть своего капитана во всем флотском великолепии, но его белые шелковые чулки, парадная сабля ценой в сто гиней и турецкий челенк в шляпе слегка их пугали. Хотя продвижение капитана сопровождалось редкой для корабля его величества болтовней, но для приватира обстановка была скованной. Так что моряки вкладывали всю радость от встречи в рукопожатия. К счастью, у Джека тоже были огромные руки – столь же сильные, пусть и не такие мозолистые. И, к счастью, «Сюрприз», покинув Англию под видом частного военного корабля, нес гораздо меньшую команду, чем корабли флота (помимо всего прочего, на нем отсутствовала морская пехота), так что пожать предстояло немногим более сотни рук. Что же до беспокоивших Джека имен, то они всплывали без малейших трудностей. Конечно, гораздо легче в случае очень старых сослуживцев вроде Джо Плейса, ходивших с ним на многих кораблях:

– Что ж, Джо, как поживаешь и как голова?

– Высший класс, сэр, большое вам спасибо, – ответил Джо, постучав по серебряной пластинке, которую доктор Мэтьюрин давным–давно прикрутил к его поврежденному черепу на 49° ю. ш. – Всем миром радуемся за эти две швабры.

Плейс подмигнул увенчанным коронами эполетам. Джек ни разу их не надевал с тех пор, как о его восстановлении напечатали в «Гэзетт». Почти то же самое и с другими матросами, нанятыми в Шелмерстоне, все как один приватиры или контрабандисты.

– Харви, Уолл, Кертис, Фишер, Уэйтс, Хэлкетт, – обратился Джек к следующему орудийному расчету, вольно стоящему у их орудия, старого «Умышленного убийства», – как поживаете?

Им всем он тоже пожал руки. Так шло до «Внезапной смерти», где он едва не стал на якорь рядом с шестью крайне бородатыми лицами, излучавшими широкие, довольные, ожидающие улыбки:

– Слейд, Оден, Хинкли, Моулд, Ваггерс, Брэмптон, надеюсь, у вас все хорошо, – расположение орудия, его название и что–то в их позах сразу вызвало в памяти имена корабельных сифианцев.

– Очень хорошо, сэр, – ответил Слейд, – и мы благодарим вас за доброту. Только Оден, – оба соседа показали пальцами, – потерял два пальца на ноге у Огненной Земли, а Джон Брэмптон согрешил с женщиной на Таити и до сих пор в лазарете.

– Жаль это слышать. Скоро навещу Джона. Но в остальном, надеюсь, процветаете?

– О Боже, да, – подтвердил Слейд, – не как в лагере Навуходоносоровом, но Сиф к нам был очень добр.

Он с товарищами дернул большими пальцами при упоминании того, что их секта считала одновременно и святым, и удачливым именем.

Джек рассмеялся, мысленно вернувшись к превосходным трофеям их первого совместного плавания:

– Я рад, что посудина хорошо справилась.

Все они с нежностью посмотрели за борт, где «Мускат», «Тритон» и два «купца», набитые трофеями, в галфвинд уходили на норд–вест, более чем наполовину уйдя корпусами за горизонт.

– Но вам не стоит ожидать прикосновения Навуходоносора снова, не в этих водах.

– О нет, сэр, – признал Слейд, и все его друзья пробурчали в знак согласия. – Мы надеемся лишь на то, чтобы тихо дойти домой с тем, что есть, и если дойдем, – снова то же одновременное движение шести больших пальцев, – то сделаем раку из акации в нашей часовне. Вы же нашу часовню знаете, сэр?

– О да, конечно же знаю.

Это касалось всех, кто прибывал в Шелмерстон морем. Хотя часовня и была небольшой, но построили ее из белого мрамора, украшенного позолоченными бронзовыми буквами «S». Яркий контраст с остальным городом – крытым соломой, уютным, неясных очертаний.

– А в раку мы положим наши бороды, то, что мы называем благодарственной жертвой.

– Очень правильно и подобающе, – согласился Джек. Пожав руки, он подошел к «Пивохлебу» – ее командир наверняка был и пиратом, и людоедом, с самыми грубыми и склонными к греху руками на корабле. «Что ж, Джонсон, Пендерецкий, Джон Смит и Питер Смит…», – поприветствовал Джек, и продолжил по правому борту, где рядом с каждой пушкой стояли только помощники командиров орудий и абордажники. Потом – вниз, во внутренности корабля. Обход напоминал инспекцию при общем сборе, но Джека не сопровождал ни первый лейтенант, ни командиры подразделений. Исключительно личное дело. Пусть обед не удался, а вкус супа до сих пор не выветрился, лицо Джека озарилось удовольствием, когда он шел сквозь жаркий и пахучий сумрак к лазарету. Корабль содержался в образцовом боевом порядке. Потеряли лишь пятерых – три ласкара умерли от пневмонии во время холодного, сырого, тяжкого прохода через Магелланов пролив, одного матроса смыло ночью с гальюна во время шторма в Тихом океане, а один погиб при взятии на абордаж первого «купца». Без сомнений, под командованием Тома Пуллингса «Сюрприз» – счастливый корабль. Но все–таки вонь немного чрезмерная, даже для орлопа?

Из–под комингса лазарета показался луч света, внутри слышались голоса. Джек с удовлетворением услышал, что два медика общаются на латыни. Единственными обитателями лазарета были Уилкинс, у которого не срастался перелом руки, и он не мог ответить на рукопожатие, хотя и был благодарен за визит, и простодушный братец Брэмптон с гаитянским сифилисом – этому было слишком стыдно двигаться или говорить.

– Мистер Мартин, – спросил Джек, повидав больных, – это ни в коем случае не касается лично вас или капитана Пуллингса, но не кажется ли мне, что атмосфера здесь необычно тяжелая, даже вредная? Доктор Мэтьюрин, вы не находите ли атмосферу необычно тяжелой?

– Тоже нахожу. Но мое мнение таково, что это всего лишь обычная атмосфера, обычное зловоние старого военного корабля. Вам надо учитывать, что в плохую погоду матросы, нуждающиеся в облегчении или мочеиспускании, скорее найдут укромный уголок на корабле, чем рискнут быть смытыми с нужника на открытом носу. Так что после нескольких поколений мы живем на плавучей выгребной яме. Это усиливается многими факторами, такими как тонны, тонны и еще раз скажу – тонны мерзкой грязи, поднимаемой на борт канатами, когда мы стоим в портах вроде Батавии или Маона. Грязь эта состоит из отходов скотобоен и человеческих жилищ, не говоря уж о разлагающемся мусоре, приносимом реками. Грязь и слизь капает с канатов в их ящиках в пространство вниз, а его совершенно никогда не чистят. «Мускат», уважаемый коллега, – повернувшись к Мартину, несколько лишившемуся самообладания, – был столь приятным, как его имя подразумевает. Ни таракана, ни мыши, уж тем более ни крысы – он несколько месяцев провел на дне морском. Все его деревянные части так тесно прижаты друг к другу, как доски винной бочки, и когда его наконец осушили и проветрили, он оставался сухим – без переливающейся туда–сюда гнилой трюмной воды. Мы так к этому привыкли, что наши носы стали требовательными.

– Уилкинса завтра надо переместить в проветриваемое место наверху, – предложил Мартин. – А Брэмптон должен завершить слюноотделение в тишине и покое.

– Распоряжусь, чтобы установили еще один виндзейль, – пообещал Джек. Прежде чем уйти, он склонился над койкой Брэмптона и довольно громко сказал:

– Радуйся, Брэмптон. Со многими бывало гораздо хуже, чем с тобой, и ты в очень хороших руках.

– Эта женщина меня соблазнила, – отозвался Брэмптон, и, после короткой паузы, – я отправлюсь в ад.

Он отвернулся, а тело его затряслось от рыданий.

Когда капитан удалился, они вернулись к своей латыни, и Мартин сказал:

– Вы считаете, с моей стороны было бы любезно предоставить ему утешение?

– Не могу сказать, – отвечал Стивен. – В данный момент мне следует проверить липкую мазь с двумя скрупулами асафетиды. – Он повернулся к ящику с лекарствами. – Вижу, вы ничего не изменили, – сказал он.

– Ну что вы, – сказал Мартин, а потом добавил: – Боюсь, капитан не вполне доволен.

– Лишь потому, что я безрассудно назвал корабль старым, – возразил Стивен. – Он этого терпеть не может. – Доктор понюхал лекарство, добавил ещё чуть–чуть асафетиды и продолжил: – Что побудило вас сказать, что пациенту следует заканчивать слюноотделение на больничной койке?

– В любом другом месте он будет подвержен насмешкам товарищей, шутливым вопросам насчёт его мужественности и постоянным шуткам – сифианцы слывут строгими людьми, и это падение забавляет простых распутных матросов. Зла они ему не желают, но станут развлекаться шутками, и, пока он не поправился, их веселье может просто убить. Умом пациент не крепок, и боюсь, его друзья – плохие советчики в том, как справляться с грехом и его последствиями.

К тому времени, как они снабдили лекарством Брэмптона и вызвали санитара сидеть с пациентами – до дальнейших распоряжений все визиты запрещались – в глубинах трюма почувствовалось что–то вроде дуновения свежего воздуха, а когда вышли на квартердек, Джек как раз говорил Пуллингсу:

– Если понемногу продолжать так продувать, будет неплохо, но, – он повысил голос, – поступили замечания относительно вони между палубами, как в склепе или выгребной яме, так что, возможно, стоит открыть водозаборный клапан.

– Прошу прощения за вонь, сэр. Я ее не заметил. Но опять–таки воздух тяжелый и жаркий, а ветер в полный бакштаг.

– Мистер Оукс, мистер Рид, – позвал Джек.

– Сэр? – откликнулись оба, снимая шляпы.

– Вам известно, где находится водозаборный клапан?

Они слегка побледнели, и Оукс неуверенно сказал:

– В трюме, сэр.

– Тогда ступайте к плотнику, скажите, что я велел показать вам, как его открыть. И оставить, пока в льяле не будет восемнадцать дюймов воды.

А когда они ушли, Джек, обернувшись к Пуллингсу, продолжил тем же озабоченным тоном:

– Конечно, нам придётся не менее часа выкачивать воду, что очень тяжко в такую жару. Но, по крайней мере, это прочистит трюм. Это как подойник ополоснуть.

Это слышали все на квартердеке, кроме медиков – те медленно карабкались по вантам бизань–мачты, слишком сосредоточенные на своем опасном занятии, чтобы заметить сатирические выпады. Уединение – редчайшее из удобств на корабле. У каждого имелась своя каюта, но она подходила только для чтения в одиночку, работы пером, размышлений или сна, ибо по размерам напоминала (с сохранением всех пропорций) откормочную клетку на одну птицу. Хотя в распоряжении Стивена имелся простор кормовой каюты, столовой и спальни (абсолютно резонно – корабль принадлежал ему), эти места не подходили для длительного, подробного и даже страстного обсуждения птиц, зверей и цветов – каюты в той же степени принадлежали капитану. Не подходила и кают–компания со множеством других обитателей. И та, и та вполне пригодны для периодических выставок шкур, костей, птиц, образцов растений. Их длинные столы будто созданы для подобного. Но в предыдущих плаваниях они обнаружили, что единственное место, подходящее для длительного, комфортного, ничем не прерываемого общения – крюйс–марс, вполне просторная платформа вокруг топа мачты и шпора стеньги. Возвышающийся где–то на сорок футов над палубой, прикрытый со стороны бортов стень–вантами и их юферсами, а с кормы – натянутой на леере парусиной, спереди крюйс–марс был открыт, обеспечивая прекрасный вид на весь океанский простор, не закрываемый гротом и грот–марселем (если не поднимали крюйсель). Грот–марс выше, а фор–марс дает лучший обзор (непревзойденный, если фор–марсель убран), но подниматься туда приходилось на публике. Доброжелательные руки снизу будут ставить их ноги на выбленки, а громкие (и иногда дурашливые) голоса – раздавать советы. Пусть даже они делали вид, что не боятся и даже иногда отрывают руку от вант и машут, показывая, как не обращают внимания на высоту, что–то в их движениях и скорости подсказывало наблюдателям: несмотря на тысячи миль в море они все еще не моряки, и даже близко не похожи на них. Но квартердек (откуда поднимаются на крюйс–марс) находится вне пределов досягаемости трех четвертей команды. Более того, грот – и фор–марс всегда полны занятыми делом матросами, а крюйс–марс гораздо реже используется, особенно когда ветер в бакштаг. Используется он реже, но все же здесь хранились кое–какие паруса в виде длинных мягких свертков. Именно на них медики расположились полулежа, облокотившись на прочную парусину и тяжело дыша, как обычно и делали раньше:

– Ну вот, вы снова здесь, – начал разговор Мартин, глядя на Мэтьюрина с радостным удовлетворением. – Не могу выразить, с каким сожалением я наблюдал, как вы покидаете корабль там, на расстоянии в полмира. Помимо всех остальных соображений, я остался без наставника перед лазаретом, потенциально полным заболеваний, которые я распознать не могу, не то что лечить.

– Полноте, вы неплохо справились. Всего лишь три смерти на сотню градусов долготы, это вполне неплохо. Когда все сказано и сделано, мы мало что можем сделать по врачебной линии помимо кровопускания, слабительного, потогонного, синих пилюль и еще более синей мази. Хирургия – другое дело. Вы очень аккуратно справились с носом бедняги Уэста.

– Простая ерунда. Надрез – я пользовался ножницами, пара безболезненных стежков, и как только восстановилась чувствительность, он выздоровел.

– Даже без благоприятного гноя?

– Без всего. Это обморожение, знаете ли, не сифилис.

– Так он мне сказал, мне и капитану Обри вместе. Боюсь, люди деликатничают: не сказав ни слова, отводят глаза и больше не смотрят.

– Боюсь, что так. Но скажите мне, прошу, что вы делали все это время, и что увидели, помимо орангутана?

Стивен улыбнулся, и события последних нескольких месяцев всплыли в памяти не последовательно, а, скорее, как единое целое. Из них он выбрал то, что можно рассказать, размышляя при этом: «Какие три вещи нельзя скрыть? Любовь, скорбь и богатство – вот три вещи, которые нельзя скрыть. Разведывательная работа очень близка к тому, чтобы стать четвертой». Осознание того, что эти размышления заняли время, за которое под кораблем прокатилось всего две волны, компенсировалось более сильной, чем на палубе, амплитудой раскачивания.

– Вам следует узнать, что капитана Обри отозвали в Англию, чтобы полностью восстановить в списках флота и принять командование «Дианой». Ей предстояло доставить посланника к султану Пуло Прабанга – последний рассматривал возможность альянса с французами. Поскольку остров – какие там орхидеи и жуки, Мартин, помимо потрясающих обезьян и невообразимо огромных носорогов! – находится в Южно–Китайском море, практически на пути наших ост–индийцев из Кантона, и мы могли оказаться без ревеня и чая, Господи спаси, задачей посланника было заставить султана переменить свою точку зрения. Сочли, что я тоже окажусь полезным, поскольку говорю по–французски и немного знаю малайский, ну и как врач. Так мы и отправились, плывя столь быстро, как могли. Остановились лишь раз, у Тристан–да–Кунья, но это едва не оказалось последней остановкой – корабль швыряло все ближе и ближе к цельной каменной стене зыбью высотой до стеньги, и ни ветерка, чтобы дать нам ход. Но заверяю, что мы все же выжили, и я даже ступил на Тристан, теша себя надеждой, что увижу чудеса, пока набирают воду и запасаются зеленью. Вы не удивитесь, узнав, что меня утащили оттуда через несколько часов, всего через несколько часов, под предлогом, что нельзя терять благоприятное сочетание ветра, отлива и тому подобного. Затем – океан на дальнем юге. Там–то я наконец увидел альбатросов, южных гигантских буревестников, капских голубков, но какой ценой! Чудовищные волны, непрестанно ревущий ветер, из–за которого говорить и думать по–человечески можно было лишь у самой подошвы волны. А потом – лед: лед на палубе, лед на снастях, в море – ледяные горы удивительных размеров и красоты, грозящие укокошить нас, как говорят моряки. Так что капитан Обри проложил курс в более христианские моря. Я крайне надеялся увидеть остров Амстердам – отдаленный и необитаемый клочок суши, не исследованный натуралистами, чьи флора, фауна и геология совершенно не изучены. Я его увидел, но с наветренной стороны, и корабль под всеми парусами пронесся к мысу Ява.

А потом, как это обычно происходит в тропиках, солнце быстро зашло, и собеседникам стало ещё уютнее – небо охватила ночь, показав восточные звёзды уже через пару минут после заката. Слева над горизонтом поднялся вверх сияющий луч, на минуту задержавшись, как кормовой фонарь какого–то солидного корабля. Мартин был человеком мирным, а Мэтьюрин, хоть и имел определённые навыки, в принципе не любил насилия, однако обоим пришлось иметь дело с таким множеством воинственных людей, более того – хищных каперов, что оба умолкли, заворожённо, как тигры, глядя на эту звезду, пока она не поднялась высоко над морем, выдавая своё небесное происхождение.

– Нужно спросить у капитана Обри, как называется эта прекрасная звезда, – прервал молчание Стивен. – Он должен знать. – Словно в ответ, далеко внизу Джек начал настраивать скрипку. – Я опущу рассказ о Яве и о великой доброте губернатора Раффлза, крайне достойного натуралиста, но все же покажу некоторые новые образцы, когда найдем свободный стол. Вы знали, что на Яве есть свой вид павлина? Господи помоги, я в жизни о нем не слышал. Прекрасная гордая птица. Только замечу, что мы достигли Пуло Прабанга, что наш посланник обошел французов, хотя они прибыли раньше, и мы склонили султана заключить союз с Великобританией. К счастью, все это заняло определенное время – хотелось бы, чтобы гораздо дольше! – и мне неоценимо посчастливилось познакомиться с доктором ван Бюреном, о котором вы могли слышать.

– Великий голландский специалист по селезенке?

– Он самый. Но его интересы простираются гораздо дальше.

– До поджелудочной и щитовидной желез?

– Еще дальше. Нет ничего в растительном или животном царствах, что не возбуждало бы в нем хорошо информированного любопытства. Именно ему я обязан введением в непостижимо удаленный рай, населенный буддистскими монахами. Птицы и звери там не боятся человека, никто их никогда не тревожил, и там я мог гулять рука об руку с добродушной пожилой самкой орангутана.

– Ох, Мэтьюрин!

– Были и другие чудеса, которые я упоминал. Но если я расскажу лишь о половине и покажу только половину моих образцов, с комментариями, мы до Нового Южного Уэльса проговорим. А я все еще не слышал ни слова от вас. Дайте мне подвести итог тем, что мы с триумфом отплыли с договором на руках, что крейсировали возле одного из мест встречи, но безуспешно, а по пути в Батавию «Диана» напоролась на не обозначенный на картах риф – кажется, их много в этом неуютном море. Налетела на него ночью, в самую высшую точку прилива. Снять ее оттуда мы не могли, но довольно близко оказался остров. На шлюпках мы отвезли туда большую часть наших вещей, разбили военный лагерь и, расслабившись, сели ждать следующего сизигийного прилива. Он, как вы, наверное, знаете, зависит от Луны. Мы вполне расслабились, потому что колодец снабжал нас водой, а леса – кабанами. Остров оказался небезынтересным, его населяли кольцехвостые обезьяны, два вида свиней – бабируссы и бородатые свиньи, а также многочисленные колонии так называемых «суповых» ласточек. С сожалением сообщаю, что это вовсе не ласточки, а карликовая разновидность восточных стрижей. Посланник, тем не менее, не желал ждать, он жаждал вернуться с договором. Капитан Обри дал ему новый баркас, достаточно припасов и команду, чтобы дойти до Батавии. Плавание всего в 200 миль, ничего трудного, если бы не тайфун, который уничтожил наш корабль на скалах и гарантированно утопил открытую лодку. Мы строили шхуну из обломков, когда на нас напала орда уродливых пиратов – даяки и малайцы под руководством мерзкой, но компетентной шарлатанки, кровожадной, алчной, упрямой потаскухи. Они убили много наших людей, но мы убили больше. Ворюги сожгли шхуну, отступая, но мы разбили их проа одним метким ядром из капитанской длинноствольной девятифунтовки. Потом настали беспокойные времена – кабанов стало совсем мало, а кольцехвостых обезьян вообще не сыскать. Но, тем не менее, джонка, зашедшая за ласточкиными гнездами, отвезла нас в Батавию. Там губернатор Раффлз предоставил нам прекрасный «Мускат», который вы видели. Вот ключевые моменты, которые я планирую расширить заметками и образцами в ходе плавания. Теперь, прошу, расскажите, что вы сделали и что видели.

– Что ж, – начал Мартин, – пусть я и не видел орангутана, в моем путешествии тоже были интересные моменты. Может, помните, что, когда нам последний раз посчастливилось ступить в бразильские леса, меня укусила соволицая ночная обезьяна.

– Конечно я помню. Как вы истекали кровью!

– В этот раз меня укусил тапир, и кровотечение было еще хуже.

– Тапир, ради всего святого?

– Маленький полосатый и пятнистый тапир. Обыкновенный тапир. На извилине маленькой тропки или дорожки у реки я заметил его крупную темно–коричневую мать, напуганную чем–то. Она бешено рванулась в воду, и я ее больше не видел. Малыш попал в ловчую яму. И когда я с невероятными усилиями вытащил его на край, он меня укусил. Был бы свет – показал бы шрам. И прежде, чем я вылез из ямы, явилась толпа индейцев, без сомнения тех, что ее выкопали. Они яростно меня бранили, тряся в воздухе копьями. Мне было столь тяжко на душе, что я едва чувствовал боль. К счастью, показался отряд наших моряков. Один из них, знавший португальский, дал им табаку и предложил убираться по своим делам. Кажется, в том отряде был Уилкинс, чью сломанную руку вы видели в лазарете. Могу ли я прерваться на секунду и поинтересоваться, что вы думаете о нем?

– Кажется, это обычный перелом дистального отдела лучевой кости и поперечный перелом локтевой кости, с практически незаметным сдвигом. Такой перелом следует ожидать от падения. Но поскольку он загипсован по басринскому методу, большей части руки я не видел. Когда это произошло?

– Три недели назад. И он все еще не сросся, даже не начал срастаться. Места перелома близко подведены друг к другу, до крепитации, но они не соединены.

– Так понимаю, подозреваете цингу? Это действительно обычный признак, хотя и негарантированный. Зарождающаяся цинга может частично объяснить чрезвычайный упадок духа у Джона Брэмптона. У нас сок кончился?

– Нет. Я совсем недавно открыл новый бочонок, но сомневаюсь в его качестве. Мы его в Буэнос–Айресе купили.

– У меня есть сетка свежих лимонов и изящный личный бочонок, абсолютно надежный. Этого хватит на несколько месяцев. Но поскольку капитан Обри не собирается заходить в Новую Гвинею, а плавание длительное, мы в нужный момент можем попросить пристать к подходящему, хорошо изученному и обладающему нужными запасами острову.

Восемь склянок под ними и смена вахты – громкие крики, которые ни с чем не спутаешь, топот и дудки.

– Господи, – воскликнул Стивен. – Я опять опоздаю. Поужинаете с нами?

– Спасибо, вы очень добры, но я вынужден просить меня извинить в этот раз, – ответил Мартин, с некоторой тревогой всматриваясь в собачью дыру. – Нам придется сползать вниз в темноте.

– Это да, – признал Стивен. – Если бы не приглашение, я бы остался здесь – ночь такая мягкая и тихая, и не надо беспокоиться ни о тумане, ни о росе.

– Был бы у нас маленький потайной фонарь, было бы лучше видно.

– Абсолютно верно. Но не хочу просить о нем. Это будет выглядеть не по–моряцки.

– Именно с этого марса Уилкинс упал, когда сломал руку. Правда он был пьян, но высота та же самая.

– Пойдемте и покажем силу духа превыше римской. Сила тяжести нам поможет, и, может быть, святой Брендан.

Стивен спустился в собачью дыру, его ноги нащупывали выбленки – очень узкие здесь, поскольку ванты подходили очень близко друг к другу. Его ступня нашла одну, далеко–далеко внизу, и он встал на край. Но не учел, что нужно подождать, пока бортовая качка бросит его в сторону мачты. Один невероятно неприятный момент его руки хватали пустоту, наконец–то он схватился за крайнюю из вант, поскольку про килевую качку он тоже забыл. Так он провисел достаточно долго, чтобы спокойно ответить Мартину (тот на противоположной стороне воспользовался качкой), что он в полном порядке и благодарит за это.

– Прости, если я немного опоздал, – извинился он, войдя в заполненную запахом жареного сыра каюту. – Я только что с крюйс–марса спустился.

– Ничего страшного, – ответил Джек, – как видишь, я тебя и не ждал.

– Я на крюйс–марсе сидел еще до заката и спустился лишь пару минут назад.

– Ага. Хочешь вина или подождешь пунш?

– Учитывая мои излишества за обедом и состояние вина в этом климате, думаю ограничиться пуншем, и в очень умеренном количестве. Какое изящное блюдо для жареного сыра. Я его раньше видел?

– Нет. Его первый раз достали из ящика. Я его заказал у дублинского мастера, которого ты рекомендовал, и забрал, когда мы последний раз были в коттедже. А потом забыл.

Стивен поднял крышку, под ней обнаружилось шесть порций, мягко шкворчащих от тепла спиртовки под внешним кожухом, сверкающим от усилий Киллика. Он поворачивал его то так, то этак, оценивая мастерство:

– Долгий путь ты проделал, Джек, раз можешь забыть про добрую сотню гиней.

– Господи, да. Боже, как же мы были прискорбно бедны! Помню, как ты вернулся в тот дом в Хэмпстеде со славным бифштексом, завернутым в капустный лист, и как мы были счастливы.

Они беседовали о своей бедности: приставы, аресты за долги, долговые тюрьмы, страх новых арестов, различные импровизации. Но когда разговор зашел о соображениях богатства и бедности, колеса Фортуны и тому подобного, пропали непринужденность и веселье. После второй порции сыра Стивен заметил в друге некоторую скованность. Искренний сердечный смех исчез. Джек смотрел больше на массивное орудие, делящее с ними каюту, чем на лицо Стивена. Настала тишина – столько тишины, сколько можно получить на корабле, делающем восемь узлов, когда вода поет вдоль корпуса, журчит в потревоженной кильватерной струе, а стоячий и бегучий такелаж вместе с множеством блоков добавляют свои ноты в общую мелодию.

Джек нарушил тишину:

– Сегодня днем я обходил корабль, чтобы спросить соплавателей, как они поживают, и заметил, что многие из них стали старше с тех пор, как я их последний раз видел. Заставило задуматься: а может, я тоже постарел. Когда ты заговорил о «Сюрпризе» как о старом боевом корабле, меня это встревожило. Но это же абсурд бросать все это в один котел. Пусть сифианцы отрастят бороды в ярд длиной, пусть мне уже пора носить штаны с отверстиями спереди и сзади, но корабль и человек – это разные вещи.

– Правда, дружище?

– Да, так и есть. Ты можешь считать иначе, но они отличаются. «Сюрприз» не старый. Посмотри на «Виктори». Она вполне бодрая. Думаю, никто не назовет ее старой. Но построена она за годы до «Сюрприза». Взгляни на «Роял Уильям». Знаешь же «Уильяма», Стивен? Много раз показывал на него в Портсмуте. Корабль первого ранга, сто десять орудий{14}.

– Конечно же помню. Ужасно выглядит.

– Только из–за той службы, к которой его сейчас определили. Я говорю о его сути и жизни. Набор у него столь же прочный, как в день постройки, а может, еще прочнее. Воткни нож в кницу, и он у тебя в руке к чертям погнется или сломается. Я видел его ванты, когда сняли истрепанные части – совершенно прочные. Белые несмоленые тросы, абсолютно прочные. А «Роял Уильям» заложен в 1676 году. В 1676‑м. Нет, нет. Может, «Сюрприз» и не из числа сляпанных на скорую руку новодельных кораблей, кое–как собранных из невыдержанной древесины на какой–нибудь захолустной верфи. Может, его и построили довольно давно, но он не старый. И ты знаешь – кто, если не ты? – какие улучшения внесены в конструкцию: диагональные раскосины, усиленные кницы, обшивка…

– Ты говоришь довольно страстно, дорогой друг. Защищаешь, будто я что–то неприятное о твоей жене сказал.

– Потому что я действительно чувствую необходимость защищать и говорить страстно. Я столько лет знаю этот корабль, еще с юности, что мне не нравится, когда его поносят.

– Джек, когда я сказал «старый», то имел в виду только поколения, эпохи грязи, скопившиеся в трюме. Я не собирался ругать «Сюрприз», это как, Боже упаси, хулить дорогую Софи.

– Что ж, – признал Джек. – Извини, что я так на тебя набросился. Извини, что говорил так грубо. Я не удержал язык за зубами, и меня снова увалило под ветер. Полный абсурд, потому что я собирался быть исключительно доброжелательным и обаятельным. Хотел сказать, что да, в трюме лежит сотня тонн галечного балласта, который давным–давно пора сменить. Признав это и сообщив, что мы собираемся открыть водозаборный клапан и откачать грязную воду из трюма, я собирался спросить тебя, не подумаешь ли ты о продаже мне «Сюрприза». Это бы доставило мне огромное удовольствие.

Стивен жевал большой неподатливый кусок сыра. Проглотив его, он невнятно пробормотал:

– Отлично, Джек.

Украдкой глянув на сдерживаемую приличия ради радость на лице друга, он с любопытством подумал: «Как, с медицинской точки зрения, его голубые глаза могли посинеть еще сильнее?».

Они пожали руки, и Джек продолжил:

– Мы не решили насчет цены. Ты хочешь назвать ее сейчас или предпочтешь подумать?

– Заплатишь мне столько же, сколько отдал я. Но сколько именно, я сейчас не вспомню. Но Том Пуллингс нам скажет. Он торговался вместо меня.

Джек кивнул:

– Утром спросим, он смертельно устал.

Повысив голос, он позвал Киллика.

– Сэр? – отозвался Киллик меньше чем через секунду.

– Подай доктору лучшую чашу для пунша и все необходимое, потом достань его виолончель и мою скрипку в кормовой каюте и поставь пюпитры для нот.

– Чаша для пунша, так точно, и чайник уже кипит, – ответил Киллик, почти смеясь.

– И Киллик, – добавил Стивен, – вместо лимонов принеси, пожалуйста, меньший бочонок из каюты. Можешь снять с него парусиновый чехол.

Появилась чаша вместе с прекрасным ковшом. Затем последовала длинная пауза, прежде чем стало слышно, как Киллик топает по галфдеку. По брюзгливой божбе ясно было, что кто–то из его помощников предложил помощь, но пришел он один, прижав бочонок к животу: