Текст книги "Непристойное предложение"
Автор книги: Патриция Кэбот
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
И тут ей пришло в голову, что он, наверное, болен!
Боже милостивый! Вот оно что! Подлые ублюдки! Что они с ним сотворили? Да она им всем глотки перегрызет.
Вбежав в камеру, Пэйтон опустилась на колени рядом с Дрейком, не замечая, как фрукты и булочки выпали из-под ее рубашки и покатились по полу из твердой древесины.
– Дрейк, – вскрикнула она срывающимся, севшим голосом. – Ты в порядке? Что они с тобой сделали?
Он повернулся к ней лицом, но впервые взгляд его серебристых глаз не взволновал ее. Пэйтон была слишком занята поиском ран, чтобы заметить, как он смотрит на нее. «Неужели они били его? Может даже хлыстом?» – мелькало у нее в мыслях. Даже при тусклом лунном свете Пэйтон видела, что Дрейк выглядел не лучшим образом: его брюки, прежде желтовато-коричневого цвета, теперь выцвели и стали серыми, с двумя одинаковыми прорехами, через которые выпирали его загорелые колени. Дрейк уже давно лишился камзола и жилета – Пэйтон, вроде как, видела их на первом помощнике Француза – в придачу к начищенным до блеска ботфортам Дрейка. На пленнике остались лишь брюки и льняная рубашка, когда-то белая и целая, а сейчас серая и разорванная прямо посередине, она открывала его грудь и крепкий мускулистый живот.
И хотя одет он был, вопреки обыкновению, не с иголочки, Пэйтон, осмотрев его, не увидела никаких ран. В действительности, для человека, питавшегося последний месяц только кашей и водой, он выглядел неплохо. Даже отросшие борода и усы не скрывали его красоты, лишь подчеркивая аристократичные черты его лица. Пэйтон даже пожалела, что мисс Уитби стала любовницей другого человека. Бекки и Дрейк составили бы прекрасную пару.
И так как последний продолжал молча смотреть на Пэйтон, той пришла на ум ужасная мысль. Она потянулась и схватила его за плечи.
– Дрейк! – закричала она. – Они отрезали тебе язык?
Затем его верхняя губа, которой Пэйтон любовалась мгновением раньше, поскольку ее не портили даже рыжеватые усы, скривилась:
– Нет, – ответил он голосом настолько низким, что звук его напоминал гортанное рычание. – Разумеется, нет, Пэйтон, и почему ты все еще здесь? Мне казалось, что я приказал тебе убираться с этого корабля.
Она моргнула.
– Ты говоришь… Ты не ранен?
– Конечно, нет. Но если ты сейчас же не уберешься отсюда, я устрою тебе такую трепку…
Он сделал вид, что бросается к ней, но Пэйтон попятилась на четвереньках, как краб. Оказавшись на безопасном от него расстоянии, где он не мог достать из-за удерживающих его цепей, она села и молча, потрясенно смотрела на него расширившимися глазами.
Он поднялся, но вовсе не по велению джентльменского долга. Нет, он пытался добраться до нее, чтобы, без сомнения, выполнить обещание и хорошенько ее отшлепать. Он издавал ужасные хрипящие звуки, безуспешно пытаясь разорвать цепи. Пэйтон редко видела, чтобы Дрейк выходил из себя, – и никогда еще он не терял самообладание из ее поступка, – поэтому она следила за ним, испытывая одновременно ужас и восхищение. Она не раз доводила до белого кипения своих братьев, – особенно Росса, – но никогда еще никто из них не впадал в такую ярость.
Какое-то время она наблюдала за беснующимся Дрейком. Он порывисто ругался такими словами, от которых у благовоспитанной молодой леди уши бы запылали. Но Пэйтон слышала подобные проклятия ежедневно и иногда сама так выражалась, когда ее провоцировали. Время от времени она смотрела на дверь корабельного карцера. Она закрыла ее за собой, но это не означало, что никто на корабле не услышит его голос. Им можно было не волноваться о Тито, но не у всех была слабость к бутылке, и кто-то мог бы поддаться любопытству и посмотреть, что происходит.
Пэйтон решила, что пора бы его заткнуть, – если бы только она могла воззвать к его разуму, – но девушка понятия не имела, как это сделать, не приближаясь к нему. Вспомнив о том, как он тряс ее накануне, Пэйтон не собиралась позволять ему схватить ее огромными руками. Она попыталась вспомнить, что делала Джорджиана, когда Росс вот так выходил из себя. Кажется, та плакала.
Слезы? Ей придется заплакать?
О, Боже. Когда же придет конец ее злоключениям?
Притянув колени к груди, Пэйтон постаралась издать что-то, напоминающее рыдание, немного подергивая плечами, хлюпая носом и изредка посматривая на Дрейка. Тот ничего не замечал. Вместо этого он старался оторвать одну из цепей от железного основания, прикрепленного к стене.
Пэйтон с отвращением подумала, что придется заплакать погромче, поэтому она всхлипнула, и затем поспешно опустила голову, как только Дрейк наконец-то посмотрел в ее сторону.
– Пэйтон? – По его голосу нельзя было сказать, что он встревожился так, как делал всякий раз Росс, когда Джорджиана плакала. Дрейк же смотрел на Пэйтон с подозрением.
Пошло оно все к черту. Неужели придется заплакать по-настоящему? Пэйтон попыталась подумать о чем-то грустном. ее покойная мать. Нет, в этом нет ничего печального. Та умерла, когда Пэйтон было всего несколько часов от роду. В отличие от братьев, которые иногда вздыхали и смотрели куда-то вдаль всякий раз, когда сэр Генри говорил о матери, Пэйтон ее не знала. Что еще? Мэй Линг оставила ее и вернулась к своей семье. Но в этом тоже ничего печального нет. Мэй Линг была так счастлива. «Константа»? ее семья не дала ей единственное, что она когда-либо желала? Нет, тоже не то. Хорошего в этом мало, но сейчас есть дела поважнее.
Дрейк. Что же этот Француз с ним сделает? Пэйтон переживала об этом вот уже несколько недель. Если что-то случится с Дрейком, зачем…
И у нее сразу, как по волшебству, потекли слезы. Пэйтон так удивилась этому, что чуть было не перестала плакать. Но вспомнив о своей цели, расслабилась и издала по-настоящему выворачивающее душу рыдание. Господи, а плакать… не так уж… и плохо…
Исподтишка посмотрев на Дрейка, которого она едва видела за пеленой слез, Пэйтон заметила, что он смотрит на нее с изумленным выражением лица. Хорошо. Она снова прикрыла лицо руками. Плач в самом деле оказался весьма действенной затеей. Следовало бы подумать об этом раньше.
– Пэйтон.
Девушка услышала грохот цепей, а потом звук двойного удара. Подняв голову, она увидела, что Дрейк опустился на колени. Даже с такого расстояния, съежившись и находясь вне его досягаемости, Пэйтон увидела, что Дрейк успокоился, его гнев был позабыт, – по крайней мере, сейчас, – из-за ее слез.
– Пэйтон, с тобой все в порядке? – с нежностью и беспокойством спросил Дрейк, отбросив все подозрения. – Милая, что-то случилось? Кто-то тебя обидел?
Милая. Он назвал ее милой. Так Дрейк называл ее прежде. А однажды он обратился к ней «сладкая моя». Какие замечательные слова срывались иногда с его уст! Пэйтон еще раз всхлипнула, на этот раз от радости.
– Пэйтон.
Боже, как же сильно его голос, произносящий ее имя, волновал ее! Она никогда прежде не замечала, чтобы от этих двух слогов, сорвавшихся с его губ, сказанных этим низким голосом, по ее спине бегали мурашки. Пэй едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться вместо того, чтобы плакать.
И тут произошло нечто из ряда вон выходящее. Голой лодыжкой она ощутила прикосновение чего-то теплого и мягкого.
Пэйтон резко подняла голову, думая, что в трюм могли попасть крысы. Увидев же, что это вовсе не крысы, а Дрейк, вытянувший руку настолько далеко, насколько позволяли кандалы, достал до ее правой ноги, заключенной в слишком тесный ей ботинок с пряжкой, который она давным-давно одолжила у юнги с корабля «Амазонки».
Пэйтон, моргнув, посмотрела на его руку, кажущуюся такой большой и смуглой на коже ее стройной щиколотки. Если бы эта рука, – такая пугающе мужественная, с золотистыми волосками, густо покрывающими загорелую кожу; такая внушительная по размеру и силе, – принадлежала кому-то другому, Пэйтон выхватила бы нож, украденный с камбуза, и со всей силы пронзила бы ее клинком.
Но эта рука принадлежала не кому-нибудь, а Дрейку.
Подняв глаза, Пэйтон увидела, что Дрейк пристально смотрит на нее.
Через мгновение она бросилась к нему. Несмотря на хрупкую фигуру, Пэйтон так стремительно врезалась в Дрейка, что тот повалился на спину. Он не успел ничего сделать, – а Пэйтон была уверена, что Дрейк мог бы постараться оттолкнуть ее прочь, – как девушка уселась на него верхом, как и накануне, и быстро прижалась так, что чувствовала своим сердцем биение его сердца, а лицо ее находилось лишь в нескольких дюймах от его лица.
– Может, попробуем еще разок? – затаив дыхание, спросила Пэйтон. – То, чем мы занимались вчера? Только на сей раз без брюк?
Даже в тусклом лунном свете она заметила, как Дрейк стиснул зубы, и поняла, что это не сулит ничего хорошего.
– Нет, – процедил он. – Не здесь, Пэйтон…
Без всяких сомнений, он уже придумал некий романтический план по лишению ее невинности. Это чрезвычайно льстило Пэйтон. На самом деле очень льстило. Но с этим своим планом Дрейк припоздал. Девушка уже чувствовала, как его плоть твердеет под ней.
Может это и не так уж романтично, но это все, что у них есть. Возможно, это все, что у них когда-либо будет.
Склонив голову, она коснулась его губ своими. Всего лишь раз. Его руки, отягощенные цепями, дернулись, но сам Дрейк не шевелился, уставившись в потолок с непроницаемым лицом. Она снова прикоснулась к его губам.
– Пэйтон, – предостерегающе сказал он. Теперь его голос стал похож на рычание, которое раскатисто звучало глубоко внутри него.
Она не обратила на Конора никакого внимания. Пэйтон знала, что если бы он действительно хотел ее остановить, то ему не помешали бы цепи. Дрейк был в два раза больше нее, поэтому даже в кандалах он мог бы легко сбросить ее с себя. Но он этого не сделал.
Она снова прикоснулась своими губами к его рту.
В этот раз он ответил на ее поцелуй и почти безжалостно произнес:
– Будь по-твоему. Ладно. Раз ты так хочешь…
А потом поднял руки, сжал ее плечи и притянул к себе вниз, впиваясь ртом в ее губы.
Глава 19
Его поцелуй не причинил ей боли. Дрейк мог сделать вид, что хочет этого, однако он был слишком джентльменом, чтобы сделать больно женщине. И конечно, как только Пэйтон выразила недовольство – внезапностью его действий, но никак не жестокостью – он тотчас ослабил хватку. Однако и полностью из объятий не выпустил. Для этого стало уже слишком поздно. Теперь-то он ни за что не позволит ей сбежать. Только не сейчас.
Не то чтобы Пэйтон этого хотелось. О нет, хотела она – по сути, единственное, чего она всегда жаждала всей душой – оказаться настолько близко к сердцу этого мужчины, насколько это вообще было возможно. И вот теперь она наконец преуспела в этом. Сейчас Пэй с радостным изумлением слушала, как в груди Коннора гулко громыхает сердце, и не могла поверить, что причиной этому является она сама. «Неужели из-за меня оно так отчаянно бьется?!». Через пару секунд это – столь невероятное – предположение получило свое подтверждение, когда Пэйтон ощутила настойчивую твердость его возбуждения, тычущуюся в нее через два слоя ткани их брюк. «И это тоже из-за меня», – с удовлетворением подумала она.
От поцелуев Коннора кружилась голова. Его язык осторожно проник в ее рот. И останавливаться на этом Дрейк явно не собирался. Пэй была ошеломлена, когда, вдохновленная звуком, исторгнутым из его горла – чем-то средним между стоном и вздохом – нерешительно ответила на его поцелуй и их языки переплелись, а Коннор внезапно оторвался от ее губ и стал прокладывать вниз по ее шее цепочку жадных, обжигающих поцелуев… впрочем, не настолько ошеломлена, чтобы не подставить горло и пропустить хоть одну из его пламенных ласк. Вконец одурманенная этой сладкой пыткой, Пэйтон лишь смутно осознавала, что руки Дрейка уже уверенно скользят по ее телу, лаская сквозь ткань. Ну, или, по крайней мере, она не отдавала себе в этом отчет, пока не ощутила прикосновение его пальцев к своей обнаженной коже, поняв, что он снова весьма умело расправился с завязками на ее рубашке.
У Пэйтон перехватило дыхание, когда ее груди накрыли его большие, умелые руки. Она не раз видела. на что они способны, знала силу, таящуюся в мозолистых пальцах. Она удивлялась бесконечной нежности его прикосновений… особенно теперь, познав на себе обжигающий огонь его поцелуев, и понимая, насколько сильно он, должно быть, ждал этого момента. Разве это можно было не заметить по его прерывистому дыханию и тяжело громыхающему сердцу? И то, что Дрейк мог держать свою страсть в узде, помня, что у нее это впервые, и продвигаясь вперед медленно и терпеливо, лишь усиливало уверенность Пэйтон в том, что именно этот мужчина был предназначен ей свыше.
Однако стоило его ладоням задеть чувствительные соски, как она позабыла о своем восхищении его сдержанностью. Вместо этого ее тело подалось вперед. Ей показалось, что под его пальцами ее груди груди разбухли, заполняя чаши ладоней. В то же время бедра Пэйтон, по-прежнему сидящей верхом на Дрейке, разошлись еще шире, и она ощутила, как твердый стержень его возбуждения уткнулся в нее. Она понимала, что подобное ощущение должно было бы напугать ее, как и любую должным образом воспитанную, благочестивую девушку. Но как показали вчерашние события, вопреки всем усилиям Джорджианы, Пэйтон к их числу явно не относилась. Как только девушка почувствовала, что Дрейк вжался в нее сильнее, ее бедра сами собой начали двигаться в древнем танце, который был столь же бесстыдным, сколь и естественным.
Дрейк под ней издал странный звук, который показался Пэйтон стоном боли. Она замерла, испугавшись, не повредила ли ему что… а потом задохнулась, когда весьма далекий от страданий, Дрейк, приподняв голову, выразил свою признательность за проявленный пыл, обхватив губами один из заострившихся сосков и окутав его горячим, влажным жаром своего рта. И вот тогда-то Пэйтон, наконец, поняла, отчего же он стонал. Не от боли. От невыносимого, мучительного наслаждения. Жаркие волны которого прокатывались по всему ее телу, пока он посасывал сначала одну, а потом вторую тугую, вздернутую кверху грудь.
И в то время как рот Дрейка беспощадно терзал ее нежную плоть выше талии, вознося Пэйтон к головокружительным высотам блаженства, его умелые пальцы пошли на абордаж снизу. Пока Пэйтон не слишком хорошо осознавала, что он делает, Дрейк расстегнул ей штаны. Она была полностью открыта ему, хотя и не осознавала этого до тех пор, пока его пальцы не коснулись шелковистых завитков меж ее бедер. От этого легчайшего, изучающего прикосновения, ее глаза, до сего момента скрытые за полуопущенными, отяжелевшими от любовной неги, веками, распахнулись. Пэйтон была потрясена зрелищем, открывшимся ей в лунном свете: его длинные смуглые пальцы лежащие поверх нежного холмика мягких каштановых завитков, скрывавшими ее самое сокровенное местечко. Пэйтон понятия не имела, что именно проделывали его пальцы, но она представить себе не могла, что это может доставлять такое удовольствие – когда ее так поглаживают, ласкают, заполняют. То, что Коннор делал с ней, несомненно было неприличным, просто обязано было быть таковым…
Видимо поэтому все происходящее ей так и нравилось.
Едва открыв глаза, Пэйтон закрыла их снова, полностью затерявшись в чарующих ощущениях, которые Дрейк вызывал в ней своими искусными, ловкими пальцами. Она понимала, что может остановить его сейчас – до того как станет слишком поздно. Для этого надо было лишь схватить его запястье и отвести руку. И наверняка Джорджиана хотела бы, чтобы Пэйтон так и поступила.
Но вместо того, чтобы сомкнуть свои пальцы на руке Дрейка, девушка накрыла ими вжимавшуюся в нее каменно-твердую выпуклость спереди его штанов. Позволит ли Дрейк на этот раз, – мучилась она вопросом, – прикоснуться к нему тем самым способом, каким сейчас он трогал ее? Жаждет ли Дрейк ее прикосновений столь же безумно, как жаждала она его?
Ответы на ее вопросы не заставили себя ждать. Даже притом, что она лишь слегка провела кончиками пальцев по его возбужденной плоти, Дрейк отозвался так стремительно, будто она коснулась его не рукой, а каленым железом. Мгновенно выпустив изо рта сосок, он впился в ее губы неистовым, властным поцелуем. А затем, прежде чем Пэйтон успела сообразить, что происходит, он отстранился от нее, и штуковина, несколько секунд назад скрытая под тканью, оказалась обнаженной и опалила нежную кожу внутренней поверхности ее бедра.
Обнаженной и в некоторой степени пугающей своим размером.
Дрейк посмотрел Пэйтон в глаза. Его загорелая грудь бурно вздымалась и опадала, он дышал так тяжело и прерывисто, будто только что пробежал милю, и все же слова, которые он умудрился произнести хриплым шепотом, показали, что в данный момент Дрейк беспокоился лишь о ней:
– Я не хочу делать тебе больно.
Пэйтон не знала, что изменчивый свет луны, погрузивший Дрейка в тень, осветил ее лицо, позволив ему увидеть внезапную панику в ее глазах. Она не знала, что грубая щетина, натерла и исколола ей кожу, отчего ее подбородок и шея покраснели. Пэйтон, в отличие от Дрейка, не знала, что от страсти она была более влажной, более готовой, чем любая из женщин, с которыми ему когда-либо доводилось делить постель. Она знала только то, что, несмотря на его очевидные потребности, все его мысли были лишь о ней. От этого – от заботливой сдержанности, которую Дрейк проявлял в отношении Пэйтон – девушку захлестнуло волной любви такой же мощной, как и ее страсть у нему.
– Я знаю, – тихо произнесла Пэйтон, неожиданно засмущавшись. По выражению его лица Пэй поняла, что ей не нужно убеждать его, и она выразила свои мысли тем самым способом, каким уже воспользовалась тогда, чуть раньше: ее тело подалось вперед – и ответило за нее. Не до конца осознавая, что она делает, девушка чуть шевельнула бедрами, и этого оказалось достаточно, чтобы головка его твердого древка протолкнулась во влажную расщелину. Дрейк, невольно замерев, с мгновение изумленно смотрел на нее, и хотя его глаза сейчас были скрыты тенью, теперь они больше не походили на расплавленное серебро, – где-то на краю сознания отметила Пэйтон, – а были такими же черными, как море перед штормом.
Пэйтон снова качнула бедрами, вобрав еще чуть-чуть, мучимая любопытством, сколько же еще дюймов его плоти она сможет вместить в себя. Вряд ли много, размышляла она. Ведь Дрейк был весьма крупным мужчиной, а она была такой миниатюрной…
И самообладание Дрейка разлетелось вдребезги. Вся та сдержанность, которая столь восхищала Пэйтон, исчезла быстрее, чем ее сердце успело сделать хоть один удар. Дрейк стремительно вонзился вглубь, полностью погрузившись в этот умопомрачительно тесный, влажный жар, куда он стремился столь давно, что с тех пор, казалось, минула целая вечность…
Ругательство, вырвавшееся при этом у Пэйтон, было сочным, и как нельзя лучше подходило моменту. Но, к сожалению, оригинальность реплики не произвела никакого впечатления на Дрейка, который был настолько обеспокоен самочувствием девушки, что после первого же толчка насторожено остановился.
– Милая, с тобой все хорошо? – спросил он, хотя получилось это у него довольно невнятно.
Прислушавшись к своему телу, Пэйтон сочла, что если не считать самой первой вспышки боли, в дальнейшем ощущения может были и не самыми замечательными, но болезненными их тоже назвать было нельзя. Она уперлась руками в грудь Дрейка, крепче сжала бедрами, лишив его тем самым возможности двигаться, и неожиданно для себя поняла: то, что она чувствовала, было удивительно схоже с тем, что она испытала днем ранее… только сейчас все было гораздо приятнее.
– Пэйтон? – переспросил Дрейк, и хотя теперь говорил он более разборчиво, терпения в его голосе поубавилось. Его кандалы гулко загремели, когда он слегка встряхнул ее.
– Пэйтон? С тобой все в порядке?
– Тссс… – сказала она и чуть качнула бедрами.
Дрейк резко откинул голову, ударившись при этом о дощатый настил, и застонал. Но Пэйтон даже внимания на это не обратила. Сейчас ее занимало то, что она вообще больше не ощущала боли. Она чувствовала только страстное желание вжаться в Дрейка так сильно, насколько это вообще было возможно.
Вскоре это желание превратилось во всепоглощающую жажду. Вцепившись в любимого, Пэйтон двигала бедрами, смутно осознавая, что Дрейк ей что-то говорит. Но она понятия не имела, что именно. В какой-то момент, когда Пэй в очередной раз опустилась на него, – она была практически уверена в этом, – он сказал, что любит ее.
Затем Дрейк начал двигаться вместе с ней, крепко сжав своими большими ладонями ее ягодицы – не столько в попытке направлять, сколько пытаясь остаться внутри…
Пэйтон ощущала себя так, словно ее несет стремительный поток, кружа в водоворотах страсти, лишая сил, затягивая все глубже и глубже, а потом яростной и греховно-сладостной волной наслаждения, обрушивается на нее, омывая блаженной истомой от макушки до пяток. И вот она уже будто не плывет по морю. Она словно парит меж небом и волнами, сверкая, подобно яркому солнечному свету. Пэй выкрикнула его имя, внезапно осознав, что просто не может улететь без него.
Когда Пэйтон пришла в себя, она обнаружила, что, задыхаясь и совершенно обессилев, до сих пор судорожно цепляется за обнаженные плечи Дрейка. Однако Дрейк этого не замечал, все еще пребывая там, откуда она только что возвратилась. Об этом Пэй могла судить по выражению его лица, плотно закрытым глазам и напряженной линии губ, сомкнутых как от боли. И по той силе, с которой Коннор вторгался в нее – с каждым разом все жестче и жестче, пока Пэй не уверовала, что он сейчас порвет ее надвое… но это ее не беспокоило.
И вот, сделав завершающий яростный толчок, Дрейк на мгновение замер на грани, а затем черты его лица разгладились, стирая отпечаток прожитых лет и сделав его еще красивее, чем прежде, и если бы Пэйтон уже не любила его всем сердцем, то влюбилась бы в него сейчас.
Потом он затих, приходя в себя, и казалось, исчерпал последние силы, как и сама Пэйтон, парой мгновений до него. Так они и лежали, по-прежнему не размыкая объятий и переводя дыхание, в темноте корабельного карцера, служившего Дрейку узилищем.
Затем Дрейк приподнял голову и, убрав рассыпавшиеся в беспорядке влажные пряди с лица Пэйтон, немного смущенно спросил:
– Ты в порядке? Я не… Я ведь не причинил тебе боли?
Пэйтон тщательно обдумала его вопрос. И пришла к выводу, что какая-то крохотная часть ее существа охвачена ужасом от того, что с ней действительно «все в порядке». Ну, говоря откровенно, на самом-то деле она чувствовала себя гораздо лучше, чем просто «в порядке». По сути еще ни разу в жизни Пэйтон не чувствовала себя настолько замечательно.
Однако она сознавала, что это было совсем не то, что ей следовало чувствовать. Она полагала, после утраты девственности ей было положено страдать от ужасной боли и истекать кровью. И Пэйтон теперь сильно подозревала, что с ее девственностью что-то было не так, поскольку, хоть девушка и ощутила острую боль, когда Дрейк впервые вошел в нее – словно гигантский волнорез, разбивающий морские волны, – но эта боль была настолько мимолетной, что почти сразу же утихла. Она просто была обязана испытать больше неприятных ощущений – не считая ее первоначального страха, что Дрейк для нее слишком велик. Что это за леди, которая потеряв девственность, не испытала безумной боли?
Ну, по-видимому, одна лишь достопочтенная мисс Пэйтон Диксон. Большего доказательства тому, что как леди она является жалкой неудачницей, и придумать было сложно. Теперь нет никаких сомнений в том, что она, должно быть, сама, и не меньше тысячи раз, повредила девственную плеву, когда, следуя указаниям Мэй Линг, помещала внутрь себя кусочки морской губки во время ежемесячных недомоганий. Это просто ужасно.
– Все хорошо, – горестно вздохнула она.
Дрейк смерил девушку встревоженным взглядом:
– Да ну? А звучит как-то не очень.
– Я просто полагала… ну, я думала, что крови будет больше.
– О?! – выдохнул он с огромным облегчением – вот только Пэйтон не была уверена, что стало тому причиной: то, что у нее почти не было крови, или то, что он выказал себя умелым любовником, возведя ее на вершину наслаждения. – Не нужно так переживать. Я вовсе не хочу, чтобы тебе было плохо.
– Ну да… Понимаю, конечно – уныло протянула Пэйтон. – Однако живи мы в менее цивилизованные времена, ты был бы обязан предъявить своим родным простынь со следами моей девственной крови, чтобы доказать им, что я была непорочна до того как оказалась в твоей постели.
– Сильно сомневаюсь, – с некоторой иронией возразил Дрейк, – что в том невероятном случае, если нам удастся выбраться отсюда живыми, кого-либо из моих родственников – в особенности мою бабулю – будут интересовать доказательства твоей невинности.
– И все же, это как-то огорчает… Девушка ведь теряет девственность лишь раз в жизни и…
– И ей хотелось бы, чтобы все прошло настолько драматично, насколько это вообще возможно?
– Что-то вроде того. Просто было бы неплохо, будь крови чуть побольше.
Дрейк чувствовал себя последним негодяем. Он похитил у нее то, на что у него не было никаких прав. К тому же сделал это, отлично сознавая, насколько бесчестно поступает. Он поклялся себе, что если ему повезет еще раз заняться любовью с Пэйтон Диксон, то он сделает это в постели, а еще лучше – на их брачном ложе. А если с постелью ничего не получится, то по крайней мере, надеялся, что в достаточной мере будет владеть собой, чтобы больше ее не пугать.
И хотя Коннор полагал, что она получила удовольствие от их любовных ласк, он корил себя за то, что набросился на Пэйтон как дикий зверь – вопреки своим клятвам, что этого не сделает. И неважно, что она была сверху…
Но вот скажите, как бы он сумел сдержаться? Ведь у него еще никогда не было женщины, которая отдавалась бы ему целиком с такой готовностью и страстью. А потому в то же мгновение, когда боль и страх в ее ореховых глазах сменились радостным изумлением – он пропал. После этого Дрейк уже был не в состоянии остановиться – особенно когда, полностью погрузившись в нее, обнаружил меж стройных ножек Пэйтон Диксон свой собственный рай на земле – самое тугое и тесное, влажное и жаркое место, которое мог только себе вообразить.
Но, невзирая на это, он обязан был сохранить самообладание. В конце концов, он ведь не какой-то безусый юнец, впервые попавший в спальню леди. Однако же он взял Пэй как дикарь, без следа нежности – и ее невинность, черт подери!
Неважно, что она производила впечатление полностью удовлетворенной, и единственное, о чем сожалела – с ее слов, единственное – о неприлично малом количестве девственной крови, он ее грязно использовал. Как бы то ни было, он должен отблагодарить ее.
– Тебе станет легче, – бережно заключив ее лицо в свои ладони, начал он, – если я скажу, что люблю тебя?
Сердце Пэйтон пропустило удар.
– Ты что…?
Одна из его золотистых бровей выразительно приподнялась.
– А чему ты так удивляешься?
– Ну, хотя бы тому, что, будучи влюбленной в тебя уже много лет, всегда полагала, что ты этого не замечаешь.
– О! Я заметил, – заверил ее Дрейк, мягко улыбнувшись. – Хотя это и заняло у меня некоторое время, но я все же заметил.
Девушка блаженно улыбнулась, подалась к нему и обхватила руками за шею. Однако чтобы она ни собиралась сказать, это стало неважно, как только позади них послышался противный скрежет проворачивающегося в замке ключа.
Пэйтон тотчас же подалась от него в сторону, и не прошло и секунды, как она была уже на ногах, поспешно приводя в порядок рубаху и брюки, попутно подгоняя Дрейка, требуя делать то же самое, не тратя времени на пререкания.
Дверь распахнулась, и на пороге возник тюремщик. Мужчина повыше приподнял руку со свечой, пытаясь рассмотреть их обоих в темноте отсека.
– Я… ик!… эт’, – едва ворочая языком и икая наконец выговорил он.
– Говори уже – равнодушно переспросила Пэйтон, неторопливо двигаясь в колеблющихся отсветах слабого огонька свечи. – Чего тебе, Тито?
– Кок з-з’…ик…вет тебя. – Тито пошатывался, едва держась на ногах. Мужчина был настолько пьян, что пребывал в полубессознательном состоянии, точно потерявшее управление судно, у которого «все три шкота по ветру» [47] [47]To be three sheets in the wind – «быть как три шкота по ветру» – быть вдрызг (в стельку, в доску, в…) пьяным.
Sheet – в данном выражении означает «шкот». Шкот – веревка, которая удерживает парус в нужном положении. Если один шкот оборвется (окажется на ветру), то корабль будет плыть не совсем ровно. Ну а если оборвутся сразу три шкота – судно потеряет управление. Было время, когда у английских матросов даже существовала система градации опьянения. Человека в подпитии они называли "one sheet in the wind", а высшим «пилотажем» считалось "four sheets in the wind" – то бишь «подзаборный» вариант.
[Закрыть]. И почти пустая бутылка, зажатая в одном из его массивных кулаков, ясно показывала почему. – н’…ик…адо зап'р'ть камбуз на ночь.
– Что ж. – Пэйтон отточенным движением поддернула брюки. Дрейк, наблюдая за ее действиями с пола, отметил, что этот жест Пэйтон переняла у своего братца Росса, который частенько таким же манером поддергивал свои бриджи. – Пошли уже.
Тито уставился своими осоловевшими глазами на Дрейка.
– У т’я c этим нет проблем? – спросил он, впрочем, без особого интереса.
– С этим-то? Не, никаких.
Тито согласно кивнул:
– Лады.
Затем, уже не глядя в сторону Дрейка, Tито развернулся, собираясь выйти. Из тени, отбрасываемой этим великаном, Пэйтон одарила Дрейка последним коротким взглядом. Потом тяжелая дверь с глухим стуком захлопнулась за ними, и Коннор снова остался в одиночестве. Единственное, что напоминало о том, что Пэйтон вообще когда-либо приходила сюда, осознал он, была принесенная ею нехитрая снедь на дощатом полу да слегка влажное пятно спереди его бриджей.
И дыра, которую по его глубокому убеждению, она выжгла в его сердце.
