Текст книги "Если б мы не любили так нежно"

Автор книги: Овидий Горчаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 37 страниц)

– А вообще больше читай, – советовал сыну капитан Лермонт, – умнее друзей, чем книги, ты нигде и никогда не найдешь! Это завещал нам наш великий предок – сэр Томас Лермонт.

В домике отца на морском берегу в Абердине имелась солидная библиотека, собранная отцом во время захода его корабля в большие порты Европы. В ней были старинные и новые книги, больше всего о дальних путешествиях и замечательных открытиях, о неведомых странах и народах. Заметив, что сын рано пристрастился к чтению, капитан Лермонт не пожалел труда, чтобы обучить его читать не только по-английски, но и на испанском, португальском, французском, голландском языках. А встречаясь с иностранными моряками в порту, смышленый парнишка довольно быстро научился бегло болтать на этих языках.

Увы, никто, конечно, не учил его русскому языку. О Московии он знал не больше, чем об обратной стороне Луны.

– Читай эти книги, сын, – говорил сыну капитан Эндрю Лермонт. – Они откроют тебе целые миры. Мы живем в трудное, но прекрасное, небывалое время. Вот уже более полутораста лет как старушка Европа посылает все дальше и дальше свои корабли со смелыми моряками, бесстрашными открывателями и завоевателями. Человек шагает к познанию всечеловечества. Мы раздвигаем, как никогда прежде, не только наши физические горизонты, но и границы нашего ума. Древнейшие цивилизации открывают нам свои тайны и сокровища. Перед мощным напором нового не выдержит старый порядок, и мы, шотландцы, избавимся наконец от своих притеснителей и угнетателей, станем жить прежней свободной жизнью наших вольных родов и кланов, но без прежней дикости и варварства!..

Больше всего капитан Лермонт ценил в книгах – и в людях – правду. Правду, простоту и христианскую доброту.

– На пути правды – жизнь, – не раз повторял отец, – и на стезе ее нет смерти. Человек слаб, мой сын. Вон даже генуэзец Христофор Колумб, на что великий был моряк и первооткрыватель, из-за честолюбия и тщеславия допускал в своих писаниях самые дикие выдумки и преувеличения. Говорят, что Кристобаль Колон, как его называют по-испански, до самой смерти в 1506 году – за девяносто лет до твоего, сынок, рождения – верил, что открыл путь в Индию, доказав, что земля круглая, как шар. А я в юности встречал стариков, плававших с ним на каравеллах, которые уверяли, что это было вовсе не так, что он знал, что открыл Новый Свет, но из ложного упрямства стоял на своем. Да и испанским правителям Фердинанду и Изабелле нужна была не Америка, никому не известная, а морская дорога в Индию!..[20]20
  Переоценка личности Колумба действительно состоялась в 1992 году: когда белые праздновали его открытие Америки, с особым негодованием выступили против Колумба американские индейцы, которые считают открытие Америки пришествием белого дьявола.


[Закрыть]

Он снял с полки толстенный фолиант с замысловатыми серебряными застежками и тусклым золотом на кожаном корешке, отражавшим пляшущий огонь в камине.

– Вот и Эрвандо Кортес, завоеватель Мексики, вождь конкисты. С горсткой бедных дворян и разорившихся испанских крестьян покорил благодаря превосходству своего оружия огромную страну. Говорят, слог его своей ясностью и достоинством напоминает слог Гая Юлия Цезаря. Но как прозрачны его потуги скрыть ту зверскую жестокость, с которой он уничтожил несчастных туземцев!.. А вот доминиканский епископ Бартолемей де Лас Касас был белой вороной среди конкистадоров в сутанах – он принял сторону индейцев в своем труде «Отчет о разрушении Индий». Опускаясь до самой низкой лжи, Кортеса защищает историк Франциско Лопес де Гомара – вот его книга, изданная в прошлом веке. А епископа де Лас Касаса полностью поддерживает вот в этой книге – «Ужасные зверства покорителей Мексики» – наш современник Эрнандо де Альва Икстлилцохитл, из любви, видно, и сочувствия к индейцам принявший индейскую фамилию…

Превыше всех мореплавателей отец ставил свих предков – варягов, норманнов, еще называл он их норвежскими викингами, открывших, по его мнению, не только Америку, но еще раньше Ньюфаундленд, Гринланд, Новую Шкотию, то есть Новую Шотландию, и Новую Англию около шестисот лет назад…

Отец задумался, глядя в окно.

– Говорят, будто правду можно искать только на небе, а я всю жизнь ищу ее в книгах да еще в крепкой, как «вода жизни», моряцкой дружбе… Книги – это кладезь мудрости. Еще Соломон говорил: «Лучше знание, нежели отборное золото; потому что мудрость лучше жемчуга, и ничто из желаемого не сравнится с нею».

По нескольку раз перечитывал Джорди «Путешествия» венецианца Марко Поло, побывавшего в Монголии и Китае, Кохинхине и Персии, на Суматре и Цейлоне. Двадцать четыре года странствовал Марко Поло по чужим краям, подарив Европе такие китайские изобретения, как компас, печатные доски и… векселя. Не отрываясь глотал главы «Путешествия Магеллана вокруг света», написанного моряком Антонио Пигафетта, участником первого кругосветного круиза и множества захватывающих открытий.

Он знал наизусть многие страницы из «Правдивого отчета о покорении Перу», принадлежавшего перу личного секретаря бывшего пастуха, наемного солдата, искателя приключений Франсиско Писарро. Подобно Кортесу, захватившему Монтесуму, Писарро пленил, а затем приказал умертвить повелителя инков Атауальпу. Потом сам пал в бою с воинами своего врага и соперника – казненного им Альмагро… Но какую полную, смелую, блестящую жизнь прожил этот бывший испанский пастух!

Особенно нравилась Джорди книга испанца Бернала Диаса дель Кастильо, умершего в 1581 году. В книге под названием «Подлинная история покорения Новой Испании» этот воин, не уступавший, видимо, в храбрости и предприимчивости Кортесу и Писарро, живо и зажигательно описывал походы и подвиги своих товарищей по отряду, подробно останавливаясь на их оружии и воинских хитростях.

Чем больше читал Джорди о Мексике, Перу, Бразилии, тем сильнее тянуло его в эти диковинные страны, тем больше хотелось ему стать не только мореплавателем, но и воином, искателем приключений, удачи и счастия. Его увлекала история сэра Джеймса Лермонта, главы всех Лермонтов, который с целой флотилией джентльменов отправился колонизировать таинственный остров Сторновей во Внешних Гибридах, остров Сокровищ.

Победным маршем звучали в его ушах имена испанских и португальских первопроходцев: Алонсо де Ойеда, Педро Альварес Кабрал, Эрнандо де Сото, Хуан Родригес Кабрильо, Франсиско Васкес де Коронадо, Антонио де Эспехо… Все они искали золото и серебро, а Понс де Леон искал еще и эликсир молодости.

Из английских книг больше других запомнился ему фундаментальный труд Ричарда Хаклуйта (Гаклюйга) «Основные навигации, путешествия и открытия английской нации», чье второе издание вышло в 1600 году. Джон Кэбот и Себастьян Кэбот Генри Гудзон, Дрэйк и Раллей, капитан Джон Смит – у англичан было много замечательных мореходов, а то и пиратов. Всех, пожалуй, затмил своими талантами сэр Вальтер (Раллей) Ролли.[21]21
  Из всех пиратов еще мальчишкой в Лондоне я больше всего восхищался сэром Вальтером Ролли, подолгу засматривался на знаменитый Тауэр, где королева Елизавета I заточила своего опального фаворита.
  Родился он в 1552 году, был казнен в 1618-м. Этот современник Джорджа Лермонта окончил Оксфордский университет. Сражался на стороне гугенотов во Франции. Подобно сэру Джеймсу Лермонту, он был колонистом. В 1581 году молодой юрист, выпускник Оксфорда, возможно, стал любовником великой Елизаветы I и неповторимой. Она возвела его в рыцари в 1584 году, затем в капитаны своей гвардии.
  Когда великая королева сменила его на лорда Эссекса, он вновь занялся колонизацией, но не в Ирландии, а в Вирджинии. Дружил с известным поэтом Эдмундом Спенсером, которому, кстати, он помог написать его великолепную поэму «Королева фей», что сближало его с Томасом Лермонтом. Хорошо зная многогранного Ролли, королева назначила его своим пиратом. В этой роли он особо отличился. Но бывает и на старуху проруха. Узнав, что ее бывший фаворит женился на самой красивой ее фрейлине, она посадила его в Тауэр. Однако королева умела быть и благодарной. Когда пиратская флотилия Ролли вернулась с богатыми трофеями, она освободила его из тюрьмы. Он вернулся в объятия своих друзей: Шекспира, Марлоу Бена Джонсона, Бомона и Флетчера и Джона Донна, который известен во всем мире (с помощью Хемингуэя) как автор стихотворения «По ком звонит колокол».
  Придя к власти, Иаков I отправил Ролли обратно в Тауэр. Потом он одумался, послал великого пирата отнять золото у испанцев. Но этот номер на берегу реки Ориноко не прошел. 29 октября 1618 года палачи Иакова I обезглавили красавца, который вошел в историю как последний великий елизаветинец. Он был мудр и бесконечно талантлив.
  Любопытно, что сэр Вальтер Ролли был другом Ричарда Гаклюйта (1552–1616), любителя путешествий и автора многих их описаний. Есть основание думать, что Гаклюйт отправился бы в Московию с Ролли, где они наверняка встретили бы Джорджа Лермонта…


[Закрыть]

– Но нигде в этих книгах нет и намека, – однажды сказал ему отец, – что пираты Елизаветы Первой, вроде Дрэйка и Раллея, принесли казне двенадцать миллионов фунтов стерлингов!..

Отец Джорджа лично знал Джона Смита, Генри Гудзона, Вильяма Баффина, голландца Виллема Баренца.

Особенно много говорил он о сэре Вальтере Раллее, с кем плавал и в Северную, и в Южную Америку. С него отец всегда брал пример. Это был корсар и ученый, отважнейший рыцарь и образованнейший книголюб, воин и мыслитель. Вместе с сэром Франсисом Дрэйком, он топил Непобедимую Армаду, брал на абордаж и грабил испанские корабли, брал приступом и сжигал их форты во славу королевы Елизаветы и Англии. Хоть и южник, был он пуританином и, чтя Кальвина, к шотландцам относился вполне терпимо. Это он вывез из Нового Света картофель, прежде из всех людей Старого Света известный лишь испанцам. Если сэр Франсис Дрэйк открыл побережье Калифорнии, то он первым ступил на берег великолепного Ориноко. А за ним шли Эндрю Лермонт и другие белолицые люди, и было это в 1595 году, когда мать уже была тяжела Джорджем Лермонтом! А в 1603 году, когда умерла Елизавета, ее бывший фаворит, известный на Британских островах любому мальчишке, сэр Франсис Дрэйк, гроза испанского королевского флота, был брошен в темницу лондонского Тауэра по обвинению в заговоре против нового короля…

Отец в море и дома вел записи о своих путешествиях, выделив особую тетрадь, посвященную торговле «черным золотом». Еще в 1517 году испанские власти, дабы ускорить колонизацию Нового Света, разрешили каждому переселенцу-испанцу приобрести до двенадцати черных рабов. В первое время этих рабов доставляли на острова в Вест-Индию, а затем и на континент испанцы и португальцы, позднее – голландцы, французы, англичане. Сомнительная честь первого английского работорговца принадлежала сэру Джону Хокинсу. В 1562 году он доставил через океан «черное золото» под флагом Британии. Торговля рабами к XVII веку стала ведущей статьей дохода великих европейских держав, но упрямый капитан Лермонт не желал марать руки. Иначе думал хозяин его корабля – богатый купец из Эдинбурга. Не считаясь с капризами капитана, он отправил свой корабль из Лондона в Западную Африку с дешевой и легкой хлопчатобумажной одеждой, виски, джином, бренди и ромом, посудой, огнестрельным оружием и кучей бус и безделушек. Когда корабль бросил якорь у Замкового мыса, капитан узнал, что посланцу хозяина поручено обменять все это на черных рабов у знакомого «фактора», уже собравшего для отправки в Новый Свет большую партию невольников – около трехсот чернокожих. Часть из них была захвачена английскими солдатами, часть приведена и продана враждебным племенем, часть куплена по сходной цене у местных царьков и князьков, весьма охотно сбывавших своих подданных за заморские диковинки.

– Мне приходилось возить из Африки золото, слоновую кость и специи, – заявил Лермонт посланцу хозяина, – но негров, женщин и детей я не повезу.

Не помогли ни уговоры, ни угрозы. Капитан Лермонт вернулся к родным берегам на другом корабле простым матросом. Но и этот английский корабль вез невольников – другого судна капитан так и не дождался. Около четырехсот негров лежало тремя ярусами в темном и сыром кишевшем крысами трюме, словно сельди в бочке. Кормили их только маисом, ямсом, бобами и сушеными бананами, питьевой воды не хватало. Условия были ужасные. Сразу начались повальные болезни. Любые недуги судовой врач, беспробудный пьяница, безуспешно лечил только «малагеттой» – африканским перцем. Однажды, когда трюм залило водой, толпу негров вывели наверх. Трое из них бросились за борт, где стали добычей акул. В drink (пойло) кидали и мертвых, а их становилось с каждым днем все больше.

Когда Лермонт сходил в Портсмуте на берег, он спросил капитана, ко всему, кроме рома, равнодушного морского волка:

– Сколько довезете вы этих несчастных до Кубы?

– Если повезет и даст Бог, – нехотя сказал тот, – половину черного груза довезем, но внакладе не будем.

Речь шла о цвете негритянских народов Африки, наследниках древних цивилизаций. Черной Африке был нанесен неисчислимый урон. Никто не знает, сколько миллионов черных невольников захватили белые работорговцы в Африке, сколько перевезли через Атлантический океан. Во всяком случае, как писал капитан Лермонт в своей заветной тетради, гораздо больше, чем погибло в морской пучине жителей сказочной Атлантиды, а совесть человечества веками не спешила возмущаться.

Капитан Лермонт получил новый корабль у другого эдинбургского хозяина, побывал в Новом Свете, видел, как работают и умирают негры на табачных и хлопковых плантациях, на полях с сахарным тростником. Со святой наивностью поражался он тому, что богобоязненные люди, протестанты и католики и свои же шотландцы-пресвитериане, зверски угнетают чернокожих язычников, не считают их за людей. Узнав, что квакеры осуждают рабство, он попытался уговорить их напечатать свою рукопись, но ничего не добился. Во все времена и у всех народов в ящиках письменных столов, в чуланах и на чердаках валяются отвергнутые, непонятые, непризнанные рукописи. Нередко отчаяние или невежество бросает их в огонь. Никто не знает, что потеряло человечество на одних только костях святой инквизиции. Утрачена и рукопись капитана Лермонта…

Капитан Эндрю Лермонт из Абердина, хмурый, молчаливый моряк с обветренным лицом и горькими складками у упрямого рта, побывал однажды на аукционе и воочию убедился, что мог бы, презрев излишнюю щепетильность, легко и быстро разбогатеть, торгуя «черным золотом». Но он ценил не только свою свободу, но и чужую. Он возил через океан земляков-колонистов и погиб, защищая их и свой корабль со шпагой и пистолетом в руках от испанских пиратов, взявших его на абордаж в Карибском море.

Потом в абердинских тавернах рассказывали, как это было. Оказывается, капитан Лермонт не пал в бою – испанцы взяли его тяжело раненным в плен и заставили walk the plank – с завязанными за спиной руками пройтись по доске, выставленной за борт, над морем, изрезанным плавниками акул.

Сын капитана Лермонта на всю жизнь запомнил прощание с отцом перед его последним плаванием. Капитан поставил Джорджа меж колен, взял за плечи и, сидя, погрузил долгий испытывающий взгляд в его карие глаза.

– Сын мой! – наконец сказал он тихо. – Запомни все, что я рассказывал о нашем роде. Человек, не помнящий родства, забывший свои корни, всю жизнь не знает, кто он.

Мама была еще в трауре, когда Джордж решительно заявил:

– Мама! Я пойду по стопам отца. Я тоже хочу быть мореплавателем, как наши предки, открывать новые острова и страны, возить туда наших свободолюбивых эмигрантов, драться с оружием в руках во славу клана Лермонтов и родной Шотландии!..

Мать всплеснула руками, бросилась к сыну, крепко обняла его.

– Нет, сынок! Есть птицы певчие и есть птицы ловчие. Поверь, ты весь в меня, хотя я из воинственного рода Дугласов, а не в отца. Ты – птаха певчая. И сердце у тебя нежное, голубиное!..

Он надулся, решив, что этими досужими разговорами мать, всегда жалевшая, что он не родился девочкой, и даже одевавшая Джорди в раннем детстве девчонкой, пытается привязать его к завязкам своего фартука. Конечно, жалко маму, но не сидеть же ему весь век дома в Абердине!..

Вовсе не понравилось ему сравнение с голубями. Вспомнилась ему каменная голубятня над угловой башней в старинном лермонтовском замке Дэрси. Голубей Лермонты по обычаю лэрдов разводили для кухни, а соколов – для охоты! Нет, он, Джордж Лермонт, не голубь, а сокол!

Никогда!

Знамя вперед! Копья наперевес! За святого Эндрю и наши права! Лермонты, вперед!

Джорди жадно читал родословные записи, оставленные погибшим капитаном Лермонтом.

На первой странице рукописи капитана Лермонта стояли два эпиграфа. Первый – из Книги пророка Иоиля: «Передайте об этом детям вашим; а дети пусть скажут своим детям, а их дети – следующему роду…». Второй – из Пятой книги Моисея: «Вспомни дни древние, помыслы о летах прежних родов; спроси отца твоего, и он возвестит тебе…».

Домашнее воспитание и учение недоросля Джорди Лермонта начались с Библии старинного издания, в которой рядом с фронтисписом была начертана рукой прапрадеда родословная роспись Лермонтов с таким заглавием: «Отсель Лермонтов род начал, а выберет…»[22]22
  Подлинные родословцы Лермонтов автор обнаружил и заснял в Национальной библиотеке Шотландии в Эдинбурге. Они воспроизведены в его книге «Сага о Лермонтах».


[Закрыть]

Отец не жалел труда, чтобы восстановить историю рода Лермонтов, – копался в церковно-приходских фолиантах, рылся в библиотеках своих родственников, ездил в Эдинбург к знатокам генеалогии и геральдики шотландских дворян. Ему удалось установить, что фамилия Лермонт – одна из самых древних в юго-восточной Шотландии, недалеко от пограничья с Англией. Писалась в XII–XVI веках она по-разному: Learmonth, Lermonth, Learmond, Leirmount, Leirmountht, Lermonth, Leremont, Learmonthe, Leyremonthe, Leymountht, Lewrmoth, Lermocht, Leirmontht, Laremonth, Larmont, Larmonth, Lermond, Lermount.[23]23
  Доподлинно известно, что первый Лермонт, пересекший Ла-Манш, был нормандским рыцарем. В Нормандии автор узнал, что по сей день в ней стоит город Эрмонт. Этот небольшой город находится северо-западнее Парижа по дороге в Нормандию. Как читатель убедится, взглянув на перечень различных написаний фамилии, громче всех вариантов звучит именно коренная часть фамилии: Lermont, I’Ermont. Во Франции многие города и местечки начинаются с приставки Le: в районе Парижа – Левалуа, Лечесней, Леплесси, Леренси. С приставкой «Ле» пишутся города Леблан, ле Бурже.


[Закрыть]

Уже двадцать написаний! Отец писал свою фамилию Learmonth, считая это написание самым предпочтительным на том основании, что местность Лермонт в графстве Бервикшир (правильнее – Берикшир), из которой вышли и которой некогда владели Лермонты, обычно писалась именно так. По преданию Лермонты в старину были эрлами Берикшира и владели там замком. Однако отец считал это написание этимологически неточным. По его убеждению, эта норманнская фамилия первоначально писалась Lermount или Larmount. Mount (по-латыни mons, montis) – это и по-французски, и по-английски «гора». Но что означает первое слово: ler или lar? Или lear, lair, или lar – логово по-английски?

Эндрю Лермонт перебрал наиболее подходящие греческие и латинские имена, к которым мог восходить первый слог в фамилии: Lara, Laris, Larius, Lauus?.. Laurus означает «лавр», и тогда – «горный лавр»?.. Леро или Лерос?..

Быть может, le roi – «королевская гора»?

Отец склонялся к такому толкованию: ler или lar, lares – это лар, лары, то есть божества древнеримской мифологии, духи предков, их призраки и привидения, покровители родины и домашнего очага. Следовательно, фамилия Лермонт означает «гора предков» в указанном смысле или «горный предок». Такое толкование его как шотландца, для которого верность роду, клану – высший закон, вполне устраивало. И сын его всегда потом только так объяснял свою древнюю фамилию.

Первым в скрижали истории попал Вильям де Лермонт, судья в английском городке Суинтоне, Йоркшир, в 1408 году, при Иакове I Шотландском и Генрихе IV Английском. Таким образом, кроме шотландских Лермонтов была и английская ветвь Лермонтов, позднее угасшая. При Иакове II некий Иаков Лермонт служил нотариусом и пресвитером в епархии Глазго в 1454 году – через год после окончания Столетней войны. В 1479 году, при Иакове III, Вильям Лермонт предстал перед парламентом по обвинению в измене и других страшных преступлениях, однако судьба его неизвестна. Это случилось через два года после введения книжной печати в Англии. Самыми богатыми в клане были Лермонты из Балкоми. Лермонты победнее арендовали плодородные земли в долине Твид у аббатства в Келсо…

Капитан Лермонт довел свою хронику до последних времен, подробно записал хорошо известную историю о том, как братья Лермонты, Джеймс и Джон, колонизировали неприступный остров Люис в Атлантике…

В родовословце своем капитан Лермонт перечислял близких родственников, среди которых было два Михаила Лермонта, оба – священники Реформатской церкви Шотландии в Южном Пертшире, один в конце XVI, а другой в начале XVII века…

Кончалась тетрадь капитана Лермонта постскриптумом:

«Мы не должны забывать, откуда мы идем, чтобы яснее видеть куда. За смутной зарей рождения таится ночь того, что было до рождения, другие звенья, иные колена. Одно от другого неотделимо, как неотделимы позвонки позвоночника. Род – это хребет, на котором все держится. Власть прошлого над нами неисповедима и неизмерима. Река правд вчерашних вливается в море правды нынешней. Наши отцы и матери и их отцы и матери живут и дышат в нас сегодня. Порой мы, потомки, угадываем проблески откровений в задернутых мраком судьбах предков. Дети должны знать свои корни, – писал отец, – чтобы ходить путями своих отцов, когда пути эти дельные».

Навсегда врезался в память Джорджу один весенний день в Абердине – один из последних его дней в родном городе. Он стоял с Шарон в южном конце приморской улицы, на которой она жила в двухэтажном каменном домике. С утра гуляли они за городом, вдоль побережья, давно уже проголодались, но все не могли расстаться, хотя с некоторых пор Шарон стеснялась показываться со своим парнем в городе на виду у знакомых, обязательно начинавших прохаживаться насчет «жениха и невесты».

Из таверны напротив под названием «Лев и чертополох» доносился крепкий круживший голову аромат. Пахло прокисшим элем и жареной рыбой. Джордж глотал слюну – после смерти отца вдова Лермонт экономила каждый мерк и сыну ее редко перепадал сытный обед, а аппетит у него был дьявольский.

К таверне направлялась из порта диковинная даже для Абердина, этой маленькой северной Александрии, процессия из шести полуголых негров в цветастом тряпье мал мала меньше во главе с высоким и грузным одноглазым моряком лет сорока, кандыбавшим на деревянной ноге. На плече у него сидел облезлый попугай вида злющего и саркастического. Сделав знак неграм – обождите, мол, меня тут, – моряк вошел, кланяясь низкой притолоке, в настежь распахнутую дверь таверны.

– Это Роб Селкирк, – важно сказала Шарон, явно хвастаясь своей осведомленностью, – эта девчонка знала портовый люд лучше всех мальчишек. – Известный пират из деревни Ларго на Файфе. У Тобаго он потерял ногу в морском бою с испанцами и по пиратскому уставу получил, став калекой, шесть негров. Вот это мужчина!

Джордж метнул на подружку взгляд исподлобья. Эта Евина дочка старается полубессознательно возбудить в нем ревность.

– Ну, я пошла! – вдруг выпалила Шарон, завидев на улице знакомых девиц – Дирди и Шину. – До завтра, Дьорсу!

Deorsu – так нередко называла его по-кельтски маленькая ирландка.

Проводив ее взглядом, Джордж напустил на себя самый решительный вид, выпрямился и расправил плечи, чтобы казаться еще выше, и, подражая морской походке, вразвалку направился мимо севших на корточки негров в таверну, хотя мать строго-настрого запретила ему заглядывать в этот вертеп пьянства и разврата. В кармане он сжимал несколько мерков, вырученных за красивый голубой топаз, найденный на берегу Дина, у местного ростовщика – Judhach – еврея из Германии, открывшего меняльную лавку в порту. Больше всего он боялся, что ему, малолетке, вместо пинты эля укажут на дверь, но этого, благодарение Богу, не случилось. Он сел в темном уголке, поближе к одноглазому пирату, со жгучим любопытством глядя вокруг на пеструю публику, просоленную в плаваниях по семи морям, на большой очаг с весело полыхающим пламенем. Вон у того маленького окна сидел, бывало, со знакомыми капитанами и хозяевами кораблей его отец. За тем столом обсуждал он планы новых путешествий в разные концы света, подписывал контракт с хозяином корабля, набирал команду из старых морских волков.

Пират Селкирк сидел развалясь за столом отца и покуривал трубку, бросая дерзкий вызов Его Величеству королю Шотландии и Англии Иакову, строжайше запретившему это «гнусное зелье» («filthy weed»). Попугай чихал и ругался, как старый флибустьер, пропойным, скрипучим голосом.

– Кто сказал, будто рыцари перевелись на этом свете? – держал речь Роб Селкирк, покрывая трубным басом шум и гам. – Истинные рыцари уцелели только среди пиратов вроде Дрэйка или Ролли. Уж я-то знаю, можете поверить старому бродяге. Ни у одного отряда наемных солдат нет такого великодушного устава, как у рыцарей моря господ баканиров![24]24
  Bucaneer – пират.


[Закрыть] Всю добычу мы всегда делили по-братски, поклявшись всеми святыми, начиная с заступника нашего святого Андрея, что никто не утаил даже самой паршивой испанской монеты. Хозяин корабля, снарядивший его оружием, ядрами и порохом и отличнейшей провизией, получал, как водится, треть сокровищ, взятых с бою у испанцев и прочих наших врагов. Свою долю получали, само собой, судовой лекарь и плотник. Капитан брал равную со всеми нами долю. И только по единодушному решению мы, бывало, отваливали ему двойную и тройную долю, если он ее заслуживал, что, признаться, нередко бывало, например, у Черной бороды. Никто никогда не считал себя обиженным, потому что все доли разыгрывались по жребию. О, эти жеребьевки! Никакая игра в кости или карты не сравнится с ними!..

Глаза у его многочисленных слушателей разгорелись. Все чаще подносили они к губам тепловатый эль, с непривычки показавшийся ужасно горьким юному Лермонту. Он тоже развесил уши. Отец ему о таких вещах не рассказывал.

– Проштрафившихся мы высаживали с оружием и провизией на какой-нибудь райский островок, чтобы он охолонул там и покаялся в своих прегрешениях перед товариществом, превыше которого нет ничего на этом свете и которое я не променял бы на ангельскую компанию с арфами и волынками, но без рома, эля и табака на небесах, прости меня, Господи!

Шутка эта, смахивающая на богохульство, была встречена дружным гоготом, заставившим вздрогнуть закопченные балки под потолком со свисавшими черными кружевами сажи.

– А если бы отправили меня испанцы к праотцам, – продолжал пират свою нечестивую проповедь, – мою долю отправили бы в Ларго моей матери, а если не осталось бы у меня родичей, отдали бы попам, чтобы молились они за достойный меня прием на том свете, Господи, помилуй нас, грешных!..

– Тебе ли, достойнейший, – возразил (с эдинбургским акцентом) пирату расфуфыренный щеголь, то ли капитан, то ли хозяин корабля, – рассчитывать на хороший прием у врат Божиих! Слышал я в Санто-Доминго и на Ямайке, как вы резали пленных, а закапывая свои клады на необитаемых островах, пристреливали какого-нибудь христианина, чтобы призрак его охранял награбленное вами добро!

Пират широко осклабился, обнажив корявые зубы.

– Что вы, ваша милость, как можно! Бесплотными стражниками наших сокровищ, добытых в честном бою с врагами короля нашего и нашей державы, мы оставляли испанца, слугу антихриста Папы, или вовсе негра некрещеного… Пусть послужат доброму делу нечестивцы!.. Правильно я говорю, попка?

Попугай выругался смачно по-испански, помянув Мадонну и пообещав осквернить самым непристойнейшим образом материнское молоко всех недругов вселенской империи Бурбонов.

– Веселись, братва! – вскричал одноглазый, швыряя на стол золотой реал. – Все, что я тут наговорил, лично подтвердит сегодня же вечером сам Черный борода! – В таверне сразу стало тихо, только слышно потрескивали дрова в очаге. – Да, да! Мой славный капитан, даст Бог, уже швартуется у здешнего причала. На днях он отплывает в Тобаго, и ему нужны настоящие моряки…

Джорди дождался прихода Черной бороды. Он оказался безбородым и щуплым человечком, похожим на пресвитера, но живым, быстрым и чем-то неуловимо зловещим, словно электрический угорь. Преодолев застенчивость, он подсел к Селкирку с третьей кружкой эля, на которую он потратил остаток своего состояния, представился и спросил, не возьмут ли его в команду Черной бороды.

– Лермонт! – изумился Роб Селкирк. – Сын моего покойного капитана Эндрю Лермонта! Великий Боже! – Он придвинулся к Джорджу и зашептал ему в ухо, тревожно покосившись на занятого разговором капитана пиратов. – Дуй отсюда, парень. Все, что я тут наболтал, – брехня и дерьмо! Эта собачья жизнь не для сына капитана Лермонта, да благословит Господь его благородную душу. Мы с Черной бородой промышляли рабами, а твой отец уверял меня, что «Летучий голландец», вечно скитающийся под всеми парусами по морям и океанам с мертвой командой, был наказан Господом именно за то, что первым, преступив Божий и людские законы, начал торговать людьми!.. Уходи отсюда, заклинаю тебя именем твоего отца!..

И Джордж Лермонт, подавленный и растерянный, встал и стал пробираться к выходу. Еще раньше, как только в таверну вошел, неслышно, по-кошачьи ступая, постнолицый пиратский капитан, бочком-бочком, виляя штопором, из таверны выбрался побледневший при виде прославленного душегуба расфуфыренный щеголь.

Абердин уже зажег редкие огни. У причала тихо покачивалась на черных волнах темная бригантина Черной бороды с единственным зажженным фонарем на высокой корме. Сколько раз швартовался на этом самом месте капитан Лермонт! На глаза набежали слезы, расплылись лучиками, замерцали сквозь соленую влагу портовые огни. И все-таки он покинет Абердин, уплывет искать счастья за морями. Отомстит испанцам за отца. Что ждет его за непроницаемым покровом ночи?

Из таверны «Лев и чертополох» неслась лихая моряцкая песня. В родном доме теплился огонек. Мать никогда не ложилась спать до его прихода.

Уже шел к концу второй год учения Джорджа Лермонта в Абердинском духовном училище, помещавшемся в обветшалом здании коллегии близ собора. В узкие готические окна светило весеннее солнце. Пастор Джеффри Мак-Крери, выхваченный косым столбом солнечного света из сыроватой полутьмы, мирно клевал носом под звук французской речи. Джорди стоя декламировал «Песнь о Роланде»:

 
Великий Карл, наш славный император,
Семь долгих лет в Испании сражался…
 

Джордж с первых дней в училище невзлюбил пастора. Это был мрачный и унылый схоласт, Дуне Скот[25]25
  John Duns Scotus (1265? – 1308) – шотландский теолог, основатель обскурантской философской школы.


[Закрыть] в новом, пресвитерианском, издании, бездарный начетчик, делавший все, чтобы отбить у своей паствы вкус к изящной словесности. Однажды Джордж, отвечая на вопросы отца об училище и его педагогах, горячо накинулся на пастора Мак-Крери и разнес его в пух и прах. Отец вздохнул тяжко и с горечью сказал:

– Я еще помню время; когда нам казалось, что мы навсегда освободились от ревнителей веры,[26]26
  Эндрю Лермонт, наверное, употребил бы слово «фанатик», но оно, по свидетельству толкового словаря лексикографа Ноа Уэбстера, вошло в обиход лишь в 1660 году.


[Закрыть] от мракобесов и педантов, проведя великую Реформацию, разгромив папистов. Но затем вчерашние бунтари, заняв место изгнанных прелатов, епископов и настоятелей, сами стали на глазах наших коснеть, обрастать мохом, тянуть назад. Неужто все так и должно развиваться по кругам пифагорейцев! – Поглядев на сына, капитан Лермонт улыбнулся, решив ободрить его. – Однако все на свете не только вырождается, но и нарождается. Вот, например, слово «педагог» поначалу у древних греков обозначало безграмотного раба, отводившего в школу детей своего господина, а теперь этим словом называют маститых учителей.

Заметив, что пастор по своему обыкновению задремал, Джордж озорства ради перешел с Роланда на Тристана, причем на беду свою выбрал одно из самых вольных мест в поэме Томаса Лермонта. Пытаясь забыть Изольду Белокурую, Тристан женился на дочери бретонского герцога Изольде Белорукой, но в брачную ночь не смог нарушить свой обет верности первой Изольде и воздержался от исполнения, супружеского долга, сославшись на боль от старой раны в боку. Изольда Белорукая, любя мужа, хранила эту тайну, но однажды, когда она ехала на богомолье со своим братом Каэрдином, ее конь оступился, переходя через ручей, и брызги из-под его копыт попали ей в юбку между бедер. Изольда стала громко хохотать и на недоуменный вопрос брата о причине ее смеха ответила наконец, что ее рассмешило то, что вода коснулась ее ног там, где еще ни разу не касался ее Тристан! Еще больше понравился мальчишкам эпизод, в котором Тристан переспал с Изольдой, лишив ее девственности, а королю его в брачную ночь подложил служанку Изольды – девственницу!!!

Студиозусы, развесив уши, с затаенным дыханием слушали эти прелестные стихи. Но вдруг пастор схватил лежавший перед ним фолиант Фомы Аквинского и треснул им о стол так, что из старого тома взмыло облако заискрившейся на солнце пыли.

– Silencium! Молчать! – возопил он, подловив озорника. – Какое бесстыдство! Какая грязь! Джордж Лермонт! Я выпорю вас розгами! Да будет вам известно, что богопротивное блудословие вашего богомерзкого предка в свое время было запрещено повсюду святой церковью!