Текст книги "Моя Чалдонка"

Автор книги: Оскар Хавкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

19

У подножия Аммональной сопки, в двух километрах от прииска, стояло срубленное из толстых, негниющих лиственниц здание. Когда-то в нем хранили взрывчатку – аммонал, и задняя половина аммоналки была упрятана в выем сопки – на случай взрыва. Молоденькие сосны поднимались над крышей, и ветер порою склонял их вершины к дощатым скатам. Летом вплотную к стенам подступали багул-чушатник и ковыль.

Многоярусные стеллажи, обитые из мощных, в три пальца толщиной, плах, пустовали; окна были накрепко заколочены досками.

В верхней части аммоналки – просторный и высокий чердак. Годами здесь копился разный хлам: заржавленные лопаты без черенков, обрывки проволоки, прохудившаяся железная, деревянная, стеклянная тара, чугунные трубы.

На чердак вела изнутри лесенка. Ребята открыли новый ход – со стороны сопки. Оторвали доску из обшивки чердака, и образовался лаз. Толстая проволока старого громоотвода, свисавшая с крыши, была лучше всякой лестницы.

Первым, звякая проволокой, взобрался на чердак Дима. Посветил кругом фонариком.

– Давайте побыстрее!

Он лег на широкий карниз и опустил правую руку как можно ниже.

Володя и Веня один за другим, держась за сосны, передали ему несколько больших свертков; потом, протянув руку друзьям, Дима помог им взобраться наверх.

Проникнув через лазейку на чердак, они с минуту не трогались с места. Дима ощупал лучиком фонаря все уголки. Желтое пятно света выводило из темноты то массивную, почерневшую от времени материнскую балку, то железную бочку с мятыми боками, то груду битых кирпичей, то четырехугольную дощатую вентиляционную трубу, устремленную в прорезь крыши.

Дима снял картуз и отряхнул с него мелкие порошинки сухого октябрьского снега.

– Ветром намело. Мороз какой, а мне жарко!

– И мне, – ответил Володя. – Полтора километра, и все бегом.

– А у меня уши прихватило, – признался Веня. – Руки-то заняты – не потрешь.

Они уселись на своих свертках в дальнем углу чердака.

– Дима, потушил бы фонарь! – посоветовал Володя.

– Зачем? Не надо! – поспешно сказал Веня. – Может, тут дыры. Провалимся еще.

– Не провалимся, – ответил Дима. – Хуже, если заметят.

– А как же считать будем? – дрожащим голосом спросил Веня.

Лучик погас.

– Называть будем, что принесли, и на ощупь, – ответил Дима уже в темноте. – Давайте скорее.

На чердак через лазейку ворвалась упругая струя ветра; что-то сначала царапнуло по крыше, а потом волоком протащилось по ней.

– Что это? – Веня схватил Диму за руку.

– Эх ты, суслик, – сказал Дима. – Это же дерево о крышу торкнулось. Ну, Володя, говори, что у тебя?

– Огурцов десяток. Телогрейка вот. Валенки почти новые, в ту зиму подшивали.

– Новые! Раз подшитые – значит, не новые. – Дима просунул руку внутрь. – Ничего, сойдут. Еще что?

– Рукавицы вот. Эти старые, – признался Володя, – в кладовке нашел. Отец дрова в них колет.

– Вот уж добро принес, – усмехнулся Дима. – Они же брезентовые! Лучше бы портянки.

– Все тебе мало! – вскипел Володя. – И так стыдно: никогда из дому не тащил. Еще рубашку теплую принесу. И крабы – консервы. И хватит. Что мне – весь дом утаскивать?

– А крабы мертвечиной питаются, – вдруг сказал Веня. – Если кто утоп, крабы тут как тут. Я сам читал в книжке…

– Некогда слушать тебя, Свист, – оборвал Дима. – Не хочешь, будешь одни сухари грызть, а мы с Володей не побрезгуем и крабов поедим!

Веня обиженно запыхтел.

– Ну разревись еще! Говори, что у тебя?

– Унты дяди Яшины и рукавицы из собачьего меха.

– Рукавицы такие, что в каждую целиком можно влезть. Еще что?

– Носки шерстяные, куфайка. Ремень солдатский. Еще в ту войну дядя Яша носил.

– Ремень ни к чему. Обратно отнесешь.

– Обратно? Это опять на сундук лезть, опять ключ доставать, замок отпирать, да оглядывайся все время! Этим же ремнем и всыплют! И так из-за кинжала попало.

– Бил?

– Два раза замахнулся. А если сейчас в сундук заглянет? Говорю, пригодится ремень. Может, шашки выдадут.

– Шашки! – засмеялся Володя. – Шашка-то больше тебя!

– Ну, говори, что еще? – поторапливал Пуртов.

– Капусты две чашки набил, грибов маринованных банка. Еще вареное мясо – дзерен[8]8
  Дзерен – зобатая антилопа, обитающая в степях юго-восточного Забайкалья.


[Закрыть]. Дядя Яша в то воскресенье подстрелил. Мясо, правда, постное… Варенье из зимоложи. Орехи кедровые…

– Ну и чудак же ты, Веня! Сколько лишнего тащил! Орехи-то зачем?

– А… в подарок партизанам. Пусть щелкают.

– Есть им время орехи там щелкать. Ладно, сами дорогой сщелкаем. Все?

– Еще одну вещь прихватил. По-моему, сгодится.

– Да говори же, что тянешь!

– Компас.

– Ну и Веня, ну и Свист! – хлопает товарища по плечу Дима. – Как это ты еще протез у дяди Яши не утащил?

– Смеешься! Знаешь, как ему трудно без меня будет! Из-за этого неохота…

Мальчики немного помолчали. Венины слова затронули всех.

«Нет, – подумал Дима, – я на попятный не пойду. Мать и без меня проживет».

– Ребята, заготовим дяде Яше дров, – робко сказал Веня, – а? Ему же не управиться одному!

– А что ж, – быстро ответил Володя, – давай заготовим, я согласен.

Оба ждали, что скажет Дима. Тот зажег вдруг фонарик, навел на товарищей:

– Ладно уж, не люблю, Венька, когда ты вякаешь. Заготовим – до весны хватит. А ты, Володя, что обрадовался?

Володя замялся, потом, прямо глядя Диме в глаза, сказал:

– Понимаешь, Голован, решили отрядом клуб из столярки строить, ну и хорошо, что мы задержимся – поможем.

– Ох, это да! Из столярки? – Веня взглянул на Диму и примолк.

– Ну, дело твое, – сказал Дима, – хоть что строй. Только уж когда назначу, чтоб тогда без выдумок… Послушайте, что я принес. – Он деловито начал перечислять: – Чаю кирпичного плитка, галеты – целая пачка…

– Я знаю, – оживился Веня, – галеты – это вроде сухарей, твердые, как чурка. Одну штуку надо неделю есть. Американцы придумали.

– Ладно, мы тебе одну на неделю и дадим… Ягоды у меня, брусника, заместо сахара, с кипятком хорошо. Из вещей шапка-ушанка, ичиги, одеяло шерстяное да еще свитер.

– Ох, как много у нас всего! – восторгался Веня. – На всю войну хватит!

– «Много»! Надо не только для себя, надо партизанам в подарок и рассчитать надо, чтобы хватило до места. Ты, Володя, это самое, – Дима словно бы смутился, – как там… морской волчонок, что ли? Как он свои запасы рассчитывал, знаешь?

– Очень даже просто, Анна Никитична объясняла – забыл? Это, значит, так…

– Ладно, не сейчас, в поезде растолкуешь. Сейчас давайте насчет срока – нечего тянуть, каждый день хватиться могут.

Облако колючего снега, занесенного сквозь лазейку ветром, ударило им в спины. Дима прислушался, щелкнул пуговкой – фонарик погас.

– Ох, заметает… – Веня запахнул свой полушубок.

– Тише! – сердито шепнул Пуртов. – Ти-ше!

– Что ты? – испуганно прижался к нему Отмахов.

Назойливо фурчащий звук доносился со стороны прииска все ближе, ближе.

– Машина!

– Может, на Ерничную, по дрова?

– На ночь-то? Сюда… газогенераторка.

Машина стреляла уже у подножия сопки, потом замолкла.

Внизу, у крыльца аммоналки, послышались голоса. Скрипнула дверь. Сначала гулко, потом приглушенней отдались тяжелые мужские шаги. Люди прошли в глубь здания, к решетчатому окну. Голоса зазвучали невнятно.

Дима тихо скользнул к вентиляционной трубе и прижался к ней ухом. То же сделал Володя. Веня, как замер с первого слова Пуртова, так и остался сидеть на своем свертке. Он-то уж знал, чьи шаги доносятся снизу!

Через трубу можно было услышать почти каждое слово пришельцев, будто они совсем рядышком.

– Темень-то какая, – говорил один, – где же тут их найти?

– Найдем, не бойся, – ответил другой голос – басистый, густой. – Куда они денутся? Не убегут, брат, от нас!

Это был голос дяди Яши.

Дима схватил Володю за руку и крепко сжал: не было никакого сомнения – это искали их, это пришли за ними.

– Где вы там? – плачущим шепотом спросил из своего угла Отмахов. – Володя, Дима!

– Тихо! – с яростью сказал Дима. – Выходите! Первый Веня, второй Володя, третий я.

– Веревкой придется связывать. Скопом и потащим, – снова произнес дядя Яша.

– Верно, покрепче увяжем, чтоб не растерять, – ответил первый голос.

– Пропали! Перевяжут нас всех! – шепнул Дима. – Беги, Веня!

Отмахов метнулся к отверстию.

– Погоди! Веня, вернись! – громко шепнул Дима.

Отмахов застыл у лазейки.

– Вернись!

Дима и Володя вновь прижались к вентиляционной трубе.

«С чем это они там возятся?»

Внизу загрохотало: падали тяжелые плахи – одна, вторая, третья. Удары гулко отдавались в ушах. Здание аммоналки пошатывалось. Снизу доносилось пыхтенье, возня, шарканье. Затем басистый голос сказал:

– Покрепче захватывай! Ох, мать моя, как бы не надорваться!

– Одни не справимся, и носить далеко. Придется подмогу брать. Ну, давай. Забрасывай на плечо.

Внизу затопали, закряхтели.

– Стеллажи уносят, – сказал Дима. – Ох, и напугали! Да вы потише, погодите радоваться!

Вновь скрипнула входная дверь.

– Полегче, полегче, – говорил дядя Яша, – неровен час, слетишь. Ступеньки-то пообломаны.

Голоса стихли. Дима молча вернулся в угол.

Снова у подножия Аммональной зашумела машина. Она затарахтела в направлении поселка.

– Уехали, – сказал Веня. – Может, вернутся еще?

– Что это они вдруг аммоналкой занялись? – Дима осветил лица товарищей фонариком. – Так они и до чердака доберутся. Что тогда будет? Давайте, ребята, через воскресенье, – предложил Дима. – В первое воскресенье – по дрова, а во второе – махнем. Скажем, что в сопки уйдем на целый день, а сами утречком – к эшелону и не к разъезду, а через висячий мостик – на Артеушки. Дольше идти, да вернее: там все поезда останавливаются. Поняли? А сейчас – по домам!

Снова на чердак ворвалось снежное облако, ветер стукнул вершинами сосен о деревянные косые скаты. Сверкнул луч фонарика. Три маленькие фигурки скользнули гуськом в отверстие. Дима, выходя последним, прикрыл лазейку доской. Забрякала тяжелая проволока громоотвода, закачалась, стуча о бревна старой аммоналки. Кто-то тихонько свистнул. Желтый кружок фонарика промелькнул меж деревьями. Зазвенела мерзлая земля под быстрыми детскими ногами.

По-прежнему тихо в старой, заброшенной аммоналке.

20

В воскресенье чуть свет Пуртов с товарищами прибежал в школу. Долго упрашивали мальчики Елену Сергеевну доверить им телегу и лошадь.

– Лошадь-то хорошая, вожжистая, да вы-то с норовом. Как покалечите Рыжуху, тогда что? А если сами не убережетесь? С меня спрос!

– Будто в первый раз, – говорил Володя. – Дрова-то кто летом навозил? Мы!

– Я могу зиму промерзнуть, – убеждал Веня, дядю Яшу жаль.

– Знаете, с какого боку подойти! – сказала техничка. – Струмент-то есть?

– Есть, – ответил Дима, – и пила и топор.

– Если что стрясется, уж лучше на глаза не показывайтесь!

Но ничего не стряслось – не считать же за событие короткий спор из-за кучерского места! Решили, что раз будут три поездки, то все будут править Рыжухой по очереди, а Веня, конечно, выплакал кучерство в первую поездку, и, едва запрягли лошадь, он уже сидел на передке, нетерпеливо перебирая вожжами. Рыжуха, маленькая, мухортая лошадка, испуганно косила глаз на кнут с желтым узким ремешком и помахивала длинной и пустой метелкой хвоста.

– Но-о!

Бродом, мимо Тополиного острова, выехали они за Урюм, в тайгу.

Первый воз привезли после полудня.

Разгружая в ограде пахнущие морозцем и грибами лесины, мальчики не заметили, как появилась у калитки Лиза Родионова в своей вязаной шапочке с помпоном, в вязаной серой кофточке. Она высмотрела в окно, что мальчишки возятся в ограде у дяди Яши. От Лизы ни у кого не должно быть секретов. Всюду она сует свой нос. Вот и сейчас, запрятав руки в карманчики кофты, она прислушивалась к разговору мальчиков.

– Кубометра два будет, а, Дима? – подсчитывал Веня. Обняв тонкий березовый ствол, он волочил его к заплоту. – А может, и все три!

– Еще два раза съездим и хватит! – ответил Дима. – Давай, Володя, эту листвянку вдвоем сбросим.

– Еще бы кубов пять – тогда бы как раз до весны.

– А до той осени не хочешь? – засмеялся Володя. – Хитрый ты, Венька!

– Нет уж, – сказал Дима, – и так воскресенье пропустили!

«Пропустили воскресенье? Как это… пропустили? Ох, что-то затеяли!»

Лиза тихонько двинулась было в ограду, поближе к мальчишкам, и вдруг вздрогнула от трубного голоса Еремы, раздавшегося за спиной:

– Эй, Пуртов, где дрова брали – за Ерничной?

– Ну, за Ерничной, – недовольно ответил Дима. – А что?

– Там, в сторонке, за сопочкой, сушняку сколько! Бери да складывай! Показать, что ли? – Ерема был уже в ограде. Он взял обеими руками березовую леснику, которую с трудом волочил Веня, и выжал ее, как штангу. Лицо его побагровело. Он бросил деревце к заплоту. – А Лизка тоже с вами?

– Тоже! – вызывающе сказала Лиза.

– Иди, иди отсюдова! – тоненько прокричал Веня. – А то сейчас все веснушки на носу пересчитаю.

– Развоевался, кучерявый… Вы, Володя, кому дрова привезли?

– Дяде Яше, – неохотно ответил Володя.

– А почему только мальчишки помогают? Мы тоже хотим.

– Иди, говорю! – снова закричал Веня.

– Пусть, если хочет, – шепнул Дима, – а то подумают что-нибудь.

Лиза мигом слетала за Ниной и Риммой.

…Рыжуху на этот раз так нагрузили, что маленькая, сильная лошадка едва не сдала: на крутом подъеме на Аммональную воз потянуло назад. Ерема с риском размозжить пальцы успел подвалить под колеса каменные подпоры. Дружно подталкивая воз, уже в сумерках добрались до вершины. Все-таки всемером получалось веселей, чем втроем. Здесь, на верхушке Аммональной сопки, немного передохнули.

Дима, держась рукой за тонкую листвянку, засматривал с крутика в темнеющую падь. Прииск смутно угадывался внизу. Но ведь все дома и все проулки Чалдонки знакомы ему с малых лет! И вдруг прииск представился Диме живым человеком. Будто шел большущий человек вдоль железной дороги, притомился и прилег отдохнуть в широкой пади Урюма, меж круглых сопок. Площадь – словно бы туловище, Партизанская и Приисковая – две ноги, и уперлись они в старые разрезы. А труба электростанции – самокрутка у человека во рту: пых-пых!

Почему-то мелькнула мысль о матери, о Чугунке, о дяде Яше. Что-то защемило у сердца. «До свидания», – сказал он тихо, словно боясь разбудить спящего внизу человека, и боль отошла, стало легко и свободно в груди. Дима достал из кармана брюк самодельный маночек: два блестящих кусочка жести, вставленные один в другой и по-особенному загнутые. Маночек тоненько засвистел.

– Ну прямо как рябчик! – восхищался Ерема.

– Дай мне, дай мне! – закричала Лиза. Она надула щеки – жестяная свистулька молчала.

– Тихонько надо, лопнешь! – выхватил у нее свистульку Дима. – В прошлом году косач из кустов вылетел на манок – крылья распластал, хохолок дыбом.

– Подстрелил? – спросил Володя.

– А как же! Ну, поехали.

За разъездом вспыхнула и погасла макушка Веселовской сопки, словно навели на нее под солнцем увеличительное стекло и быстро убрали. Над сопкой по небу, как на пестром флаге, пошли цветные полосы – багровые, нежно-алые, светло-желтые, иссиня-темные, – и все будто в дыму. Небо морщил ось, дымилось, полосы смещались, и вдруг точно кто-то смахнул все краски большой ладонью, и небо застлалось синей ровной мглой. И тотчас же, от сопок ли, от реки ли, потянуло холодком.

– А там что? – Веня махнул кнутом в сторону крутой излучины Урюма. – Костер, что ли?

Между землей и темным небом избоченилась струйка огня, словно горел фитиль огромной керосиновой лампы.

Рядом появилась вторая струйка. И третья. И похоже уже не на фитиль, а будто на невидимой рукояти воткнулись в небо огненные вилы.

– Это же пожар! – крикнул Ерема. – У нас на Первом стану горит!

– Ох, только бы не драга!

Нина испуганно прижала руки к материнской телогрейке. Огненные струйки соединились, овились жгутом и рванулись кверху, опалив темное небо, обагрив побеленные снегом сопки.

– Ребята, давайте скорее!

Ну и плелась эта Рыжуха, прямо зло брало! Ни кнут, ни окрики не помогали. Пока до брода дошли, из сил выбились. Дима все забегал вперед: его просто трясло от нетерпения. Наконец выбрались на тот берег. По Партизанской улице, громыхая, промчалась пожарная повозка.

Тут Дима не выдержал:

– Вы, ребята, без меня!

И побежал по середине улицы вслед за пожарной повозкой, а за ним и Веня с кнутом в руках. Володя и Ерема сделали два-три шага рядом с возом: на большее их не хватило.

– Вы, девочки, к дяде Яше в ограду заведите. Потом сгрузим!

– Ребята, куда же вы? Вот бессовестные!

Дима по пути на Первый стан забежал домой. Вспотевший, растрепанный, он бросился к кадушке. Зачерпнув литровым ковшом ледяной воды, он пил жадно и торопливо – на горле, под грязной кожей, ходил кадык, вода струилась по подбородку.

– Откуда его принесло, водохлеба окаянного? Где цельный день колобродил? Хватит тебе!

Дима бросил ковш на полуотодвинутую крышку, утерся рукавом стеганки.

– Поди-ка, бык водяной, поешь!

– Некогда, на Первом стану пожар! Прямо как смолье горит! – И к двери.

Прасковья Тихоновна, сунув голые ноги в катанки, побежала за сыном.

Горел дом Чугунка, сложенный из старые мощных лесин, принесенных полсотни лет назад из тайги Самотягом и сыновьями. Пожар не сразу приметили, и сухие лиственничные бревна занялись, как порох. Пламя охватило дом сплошной и подвижной стеной. Струя воды из единственного шланга, шипя, словно растворялась в огне. Трещали бревна, дым валил клубами, кругом сыпались искры. Суетились люди, беспорядочно крича что-то друг другу; возле пожарной бочки-повозки посвистывал ручной насос; по ограде, распустив крылья, с оголтелым кудахтаньем носились куры; тыкался туда и сюда, дико визжа, пятнастый, словно опаленный, поросенок.

У самой ограды Дима увидел Чугуниху. У ног ее валялись бидоны, туес без крышки, пустые чуманы-плетенки. Чугуниху крепко держали Тоня и Карякина. Она рвалась из рук и осипшим, обессиленным голосом кричала:

– Пустите, люди добрые, пустите!

Среди женщин, стоявших в сторонке, была и Димина мать.

– Ушла Чугуниха на разъезд к поезду, – рассказывала Хлуднева, размахивая короткими, толстыми ручками, – а печь не протопилась. Видать, уголечек выпал.

– Она Семена-то про печь упредила, – добавила Родионова, – а он, дурной, на драгу заспешил.

– Так ей, падле, и надо, – резко сказала Пуртова. – Чтоб чужим горем не кормилась!

– Ух, злющая ты, Паша, – покачала головой Хлуднева. – Не трогает тебя чужое горе! Этот дом Самотяжки своим плечом поставили. И Сеня-то чем виноватый?

– Хорошо хоть стайку успели растворить, корову выпустить, – сказала Родионова. – Сама-то Чугуниха чуть не сгорела. Прибежала с разъезда и – в огонь.

– Денежки припрятала, – зло засмеялась Пуртова, – вот и кинулась. Значит, сгорела кубышка!

– Вон Семен бежит! – показала Хлуднева в сторону реки. – Хватился парень!

Чугунок забежал в ограду. С фасада пламя бушевало с особой яростью; проникнуть в дом было невозможно. Чугунок перепрыгнул через боковую загородку, отделявшую двор от огорода, и обежал дом кругом. Дима и Веня, сами не зная зачем, понеслись за Чугунком. Тот подскочил к угловому окошку, ловко подтянулся на руках и, еле держась на выступе подоконника, вышиб ударом ноги раму. Вместе с рамой он ухнул в комнату. Из развороченного окна повалил серо-зеленый дым, густой, удушливый.

– Как из паровоза! – Веня не решился близко подойти к дому. – Чугунок! Сеня!.. Как бы не задохнулся.

Из клубов дыма вырвался голос Чугунка:

– Кто там есть, возьмите!

Дима принял из невидимых рук тяжелый двухведерный самовар и сунул его Вене.

– А ну, суслик! – Дима разбежался, подпрыгнул и исчез в дыму.

Веня стоял в обнимку с самоваром, а тот, как живой, и дышал, и пыхтел, и чихал, и отплевывался дымом. А из окна выглядывали короткие и быстрые язычки огня.

– Дима! – жалобно выкрикнул Веня.

Рядом с ним что-то шлепнулось, зазвенев, – не то корыто, не то таз… Дима показался Вене черным, страшным.

– Что, самовар-то не вскипел? – Это вынырнул из дыма Чугунок в обгорелой телогрейке и с полосами сажи на лице. Под мышкой у него был большой черный футляр – баян!

– Держите ее, держите, она с ума спятила! – услышали они голос Карякиной.

Чугунок и мальчики побежали во двор. Они видели, как вырвалась из рук женщин Чугуниха. Она была уже в нескольких шагах от охваченного огнем крыльца, как вдруг с грохотом, разбрасывая головешки, взметая тысячи искр, рухнула крыша. Тетю Дусю словно толкнуло в грудь: она остановилась, шумно выдохнула воздух…

Чугунок постоял рядом с матерью, тупо смотревшей в землю, поправил на ней шаль.

– Что ж теперь делать-то, мать! – сказал он. – Дом-то слезами не воротишь… Не помирать же из-за этого!

Чугуниха не отвечала – стояла, словно окаменев, с темным, застывшим лицом.

Сеня растерянно почесал затылок.

– Приглядите уж за ней! – сказал он подоспевшей Тоне. – Да пристройте пока… А я на драгу: у меня еще смена не кончилась.

Он раскрыл футляр, вытащил баян, и на лице его появилась обычная беспечная усмешка.

– Какой-такой спектакль без музыки? – И вдруг развернул баян:

 
Опустилось небо низко,
Звезды крупные зажглись.
По таежному прииску
Бродит Сенька-гармонист.
 

И пошел под частушку к протоке, на драгу.

– Вот дурило! – сказала Пуртова. – Распелся на пожарище!

Уже за кустарником, возле протоки, слышалось:

 
Бродит в ватнике китайском,
В половинчатых унтах.
Если в сердце неприятность,
Он фальшивит на басах…