Текст книги "Моя Чалдонка"

Автор книги: Оскар Хавкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

32

Три километра, и все бегом, без передышки. Подгоняемые хлестким сивером, школьники добежали до протоки, пересекли ее и поднялись на взлобок. Они увидели набухший, свинцово-темный Урюм; толстые серо-белые льдины стремительно проплывали вниз по течению. Льдины вращались, словно танцуя, сшибались, врезались в берега…

Драгу мальчики увидели сразу. Ее окрашенные в красный цвет борта ярким пятном выступали на фоне темной реки и белых ледяных глыб. Драга тихо смещалась к тому берегу. Сверху драга напоминала гигантского жука, сонно шевелившегося на поверхности воды: четыре боковых каната, соединявшие борта понтона с берегами, – словно лапки; головной канат – словно хоботок, спущенный в воду.

Ребята по крутому склону побежали вниз, карабкаясь до бугристо-ледяной поверхности уже смерзшихся галечных отвалов. Эти каменные голыши были как белые, серые, желтые шары в стеклянной упаковке. Они словно выкатывались из-под ног, и мальчики спотыкались и падали.

Но вот мальчики вышли к берегу. Хлещет под яростным ветром красный флаг над драгерской будкой. Плывут льдины, а на драге все спокойно. Вот она сместилась еще ближе к берегу, черпаковая рама немного приподнялась над уровнем воды, и черпаки, только что выбиравшие породу со дна, теперь, как огромный фрез, снимающий стружку, стали срезать надводный слой почвы.

– Любовь Васильевна! Сеня!

Как огромная велосипедная цепь, вращались вплотную пригнанные друг к другу черпаки. Они выплывали чередой медленно и важно; их разинутые пасти были набиты серо-желтым песком; среди песка мелькали камни и огромные валуны, почерневшие куски дерева, бородатые водоросли. Все без разбору выгребали неутомимые ковши со дна реки. Черные влажные тела черпаков, словно кланяясь новыми козырьками, проплывали вверх по цепи, чтобы сбросить свой груз через завалочный люк в бочку. Бочка быстро вращалась, валуны бились о ее стенки, песок сыпуче и яростно шелестел, и все вместе грохотало, щелкало, лязгало, тарахтело…

И вдруг разом все стихло: драга выходила на середину реки.

– Сеня! Чугунок! Любовь Васильевна! – вразнобой закричали мальчики.

В окошке драгерской будки показалась голова Карякиной, туго повязанная красной косынкой. Любовь Васильевна поглядела вперед, по сторонам, сказала что-то невидимому собеседнику. Бросив взгляд на отвалы она увидела школьников и помахала им рукой:

– Берите лодку, вон у шустов!

Мальчики почти скатились с отвалов к пологому берегу. У шустов, наполовину залитых водой, покачивалась лодка.

Ерема оттолкнулся веслом от желтого песчаного дна. Маленькие льдинки запрыгали по воде вокруг лодки. Дима опустил руку за борт – ледяная вода обожгла пальцы.

Ерема осторожно подвел лодку к понтону, привязал к кольцу, вделанному в борт, и первым выскочил на палубу. Они поднялись по лесенке, пробежали мимо грохочущей бочки, поднялись еще раз и по высокой, узенькой лестничке с железными перилами добрались до драгерки.

– Любовь Васильевна! Любовь Васильевна!

– Тихо, ребята, тихо! Обождите! – сказала Карякина своим спокойным голосом.

Драга, как говорят приискатели, зашагивала на новый забой.

Любовь Васильевна оттянула назад высокий рычаг. Медленно и грузно поднялась на блоках черпаковая рама; черпаки, вздымаясь в воздух, словно отряхивались от воды. Затем Любовь Васильевна нажала кнопку на белом мраморе пульта управления. Понтон задрожал. Передний, становой канат вытянулся струной и, сматываясь на барабан, потянул драгу вперед.

Навстречу драге двинулась серая речная гладь, заспешили льдины, проплывающие мимо. Порыв ветра хлестнул в лицо.

Драга продвинулась на метр-полтора. Любовь Васильевна снова отвела рычаг, нажала кнопку – нижний конец рамы опустился.

– Любовь Васильевна! – во все горло крикнул Володя. – Да вы послушайте!

Карякина в ответ погрозила им пальцем. Ребята, топчась на месте, молчали, понимая, что Любовь Васильевна не оторвется от механизмов, пока не окончит зашагивание.

Но вот драга стала вычерпывать породу со дна реки. Черпаки, появляясь из воды, шли на цепи, как вагонетки в гору; опрокинув свой груз в люк, они где-то позади вновь ныряли в воду. Чугунок, стоявший на носу понтона, вылавливал из черпаков огромные глыбы породы и выбрасывал их за борт. В этих глыбах не было ни грамма золота, а провалится такая махина в прорезь, может пробить обшивку, попадет в бочку, будет бить изнутри о стенку и выведет бочку из строя.

– Любовь Васильевна! – дождавшись, когда Карякина оторвалась от рычагов, очень решительно сказал Володя. – Там лесины с берега смыло… Прямо на драгу идут!

Карякина быстро выглянула в переднее окошко, всмотрелась в реку.

– Сеня, – крикнула она Чугунку, – погляди-ка, что там впереди, вон у, мыса! Или это у меня в глазах зарябило?

Чугунок, оставляя резиновыми сапогами мокрые пятна на палубе, перешел к левому борту. Несколько секунд он молча смотрел вверх по течению; мальчики тоже придвинулись к окошку. Метрах в ста, там, где берег острым углом выступал в Урюм, вода словно бы сгустилась, почернела, и в этой черноте вскипала языками белая пена.

– Лесины это, Любовь Васильевна, – целое войско! – ответил Чугунок. – Будет сейчас ледовое побоище! – И вдруг другим голосом, словно читая по книге, произнес: – «Высокая ледяная лавина, направляясь к северу, с огромной быстротой неслась на бриг». – И снова своим голосом сказал: – Ну, чалдоны, будьте наготове!

Приглядевшись, мальчики различили огромные, многометровые бревна, которые неслись навстречу драге, словно флотилия подводных лодок. Быстрина шла ближе к правому берегу Урюма, как раз там, где было сейчас судно, и бревна устремилась сюда. Карякина поняла опасность. Глубоко запавшие глаза ее словно похолодели. Каждое движение ее у рычагов и пульта сделалось точным, рассчитанным. Ребят, напряженно следивших за нею, она будто не замечала. Карякина подняла раму, включила лебедку и, разматывая правые бортовые канаты, пыталась увести драгу из стремнины к берегу.

Да, но бревна-то, бревна – что они, зрячие, что ли? Или кто управляет ими? Бревна тоже повернули в сторону медленно уходящей к левому берегу драги.

Карякина закусила губу. Она опоздала с маневром всего лишь на несколько секунд…

– Ну, мальчики, выручайте! – По дрогнувшему голосу Карякиной ребята поняли, что опасность грозит большая. – Сеня, покажи ребятам, где багры! – крикнула она. – Отгоняйте лесины!

Все четверо горохом скатились по узеньким, крутым лестничкам на нижнюю палубу, сняли с противопожарной доски длинные багры-пики с крючками на концах и побежали на нос понтона.

– Дима и Ерема – у черпаковой прорези, – послышался сверху голос Карякиной, – Чугунок – по левому борту, Веня и Володя – по правому…

Бревна приближались.

– Ну и махины! – ухмыльнулся Чугунок. – Долбанет, и пойдешь вместо черпака дно царапать. «Ни с места! – вскричал Гаттерас. – Следите за льдами!»

И оттого, что Сеня помянул своего Гаттераса, как-то спокойнее стало у мальчиков на душе. Склоняясь над водой, сжимая нацеленные багры до боли в суставах, мальчики ожидали атаки. Вот лесины уже в десяти, пяти… трех метрах.

– Сеня! – предупредила Карякина. – Берегись!

Чугунок зацепил багром скользнувшее к понтону бревно, провел его вдоль борта и с силой оттолкнул в стремнину.

– Плыви себе сторонкой! – крикнул он лесине. – Тебя ж, дура, не трогают, и ты отвяжись.

И снова склонился с багром над бортом:

 
Эх, отвяжись, дурная жизнь,
Привяжись, хорошая!
 

Володя с Веней стояли на правом берегу. Сдвинув светлые брови, Володя следил за движением лесин. Одна из них, наскочив на другую, свернула под прямым углом и ринулась наискось к понтону, точно намереваясь протаранить борт. У Володи пересохло в горле. Ох, ну и бревно – целый корабль! И два сучка – словно корабельные люки. Секунда, еще одна, и Володя с силой уперся багром в глазастый комель. Его отбросило назад; Он больно ударился спиной о мачту. Зато бревно прошаркало вдоль обшивки и, обогнув корму, уткнулось торчком в вязкие желтые пески. Так ему! Нечего было глаза таращить!

– Молодец, Володя! – услышал он голос сверху. – Осторожнее.

Ломило спину; казалось, она превратилась в сплошной синяк… Ага, вон еще один гад метит в понтон! Размахивая багром, Володя побежал вдоль борта.

На носу понтона, у черпаковой прорези, тоже шла схватка с лесинами. Ерема сбросил телогрейку, засучил высоко рукава рубахи. Его мускулистые руки и широкое лицо блестели от пота, ноги словно вросли в палубу; небольшие медвежьи глазки зорко перебегали с бревна на бревно, а багор наносил меткие и сильные удары… Дима, тоже засучив рукава изорванной ковбойки, не отставал от товарища. Он чувствовал себя сильным, собранным, готовым к борьбе. Он даже не заметил, как в воду упал отцовский картуз и закачался рядом с понтоном, выставив косым парусом черный, блестящий козырек.

– Ерема! – услышали мальчики голос Карякиной. – Ерема!

Но и Ерема и Дима уже заметили огромное бревно, мчавшееся, как торпеда, прямо на них – к носовой прорези понтона. Желтый, начинавший чернеть комель, погруженный на три четверти в воду, был в обхвате не меньше двух метров. Слоноподобное лесное чудовище легко и бесшумно, словно сберегая силы для удара, неслось на беспомощно-неподвижную драгу. Вода шелестела и морщилась, расступаясь, а за бревном оставался пенный след…

Метрах в пяти от понтона бревно крутанулось вокруг оси, комель отнесло назад. Дима понял, что багром он не достанет, что лесину сносит ближе к Любушкину. Он прыгнул с понтона в прорезь, ближе к товарищу. С левого борта на помощь спешил Чугунок.

Ерема ожидал, широко расставив ноги и наклонив туловище вперед. Он точно слился с багром. Вот сейчас он вонзит острый наконечник и крючок в желтый круг. Но бревно, будто у него были глаза, чуть сместилось – на несколько сантиметров! – и багор, царапнув толстую коричневую кору, скользнул мимо…

– Эх! – только и успел выкрикнуть Ерема.

Сильный удар потряс понтон. Внизу, у прорези, раздался хруст. Качнулась над головой высоко взнесенная на блоках черпаковая рама. Заскрежетали, заскрипели лебедки. Свистнув и прожужжав, лопнул передний канат; концы его вяло повисли в воде. Дима и Ерема, стоя рядом, ясно видели, как зеленой толстой струей крутилась вода, прорываясь через пробоину внутрь понтона. А бревно, сделав свое дело, повернулось к понтону боком и мирно закачалось у бокового среза…

Любовь Васильевна с телогрейкой в руках по лестничкам обежала на палубу.

– Сеня, звони на прииск! – крикнула она. – Ерема, быстро за мной!

Она исчезла в люке, ведущем в трюм. Любушкин бросился вслед за ней. Дима хотел бежать за Любушкиным, но вдруг увидел Володю, барахтающегося в воде у правого борта. Дима кинулся туда. Он слышал, как наверху, в драгерке, кричит в телефон Чугунок: «Алло, прииск! Алло, контора!» Пробегая мимо лебедок, Дима поскользнулся, и что-то острое, железное ударило его в надбровье. Голову словно опалило огнем, в глазах все закружилось, и он грудью навалился на барабан лебедки. Только бы удержаться, не сползти на пол. Надо же вытащить Володю, а потом бежать в трюм. Сквозь тупую боль в голове, сквозь вату, заложившую уши, настойчиво доносился голос Чугунка: «Алло! Алло! Говорит драга пятьсот семь! Алло, контора!.. Чтоб вас… Контора!..»

– Дима, очнись, Дима!

Володя, мокрый с ног до головы, стуча зубами, перевязывал ему голову изорванным на полосы носовым платком.

– Эх, Димка, здорово же тебя расшибло! Прямо об рукоять лебедки шмякнуло. А меня, понимаешь, в воду столкнуло… Ничего, выбрался. Только магнит вот – из кармана и сразу на дно. Теперь попробуй разыщи! Жалко!

И Диме почему-то представился не железный брус, а огромный металлический щит на колесах, как на Володином чертеже. Конечно, жаль! А в голове все помутилось, и тошнота подступила к горлу.

– Любовь Васильевна, – донеслось сверху, из драгерки, – не отвечает прииск. Все к лешему оборвано!

– Что ж, живее вниз! Давай пластырем залеплять! Ерема, милый, уж как-нибудь пока телогрейкой сдержи.

Дима и Володя, забыв про все свои беды, кинулись помогать Любови Васильевне и Чугунку.

Живее! Живее!

И вот уже большой квадратный кусок брезента распластан на палубе.

Живее! Живее!

Замерзшие, затвердевшие пальцы привязывают к металлическим кольцам толстые мокрые канаты, а к их концам – камни.

Но, как ни прижимал Ерема Любушкин телогрейку к пробоине, а вода все-таки со свистом и хлюпаньем врывалась в трюм.

Нос понтона медленно опускался все ниже, все ниже, и вода заливала низкую палубу. Ноги скользили. Вот-вот драга уйдет на дно….

Чугунок спрыгнул через прорезь в ледяную воду:

– Подавайте!

Карякина и Володя с одного конца, Дима и Веня с другого сбросили канаты с каменным грузом.

Вода сбивала Сеню с ног, вода срывала брезент, но Сеня онемевшими руками упрямо прилаживал пластырь. А струей воды пластырь все не присасывало к пробоине.

Навалившись на брезент всем телом, прижав его к пробоине и руками и ногами, Чугунок наконец крикнул:

– Затягивайте!

Мальчики и Карякина живо прикрутили веревки – к столбам мачты, к перилам откидного мостика. Пластырь стал на место. Доступ в трюм воде был прегражден.

Когда дядя Яша во главе ремонтной бригады – с досками, просмоленной кошмой, инструментами – прибыл на драгу, понтон уже выпрямился. Аварийные насосы выкачивали из трюма последнюю воду. Завизжали пилы, застучали топоры, запахло горячей смолой.

Дядя Яша поднялся наверх, в драгерку. Тут у раскаленной железной печи сушили одежду Карякина, Чугунок и мальчики.

– Любовь Васильевна, – сказал Яков Лукьянович, – молодчина вы, Любовь Васильевна! Спасли драгу. И ты, Чугунок, показал себя. А вы, ребята… – Он подошел к Диме, посмотрел на повязку, сквозь которую проступали красные пятна: – Вот, брат, все как на фронте! Выходит, когда сердце-то готово к подвигу, подвиг рядом…

И он глубоко-глубоко, до самой души, заглянул в блестевшие под большим, надвинутым лбом упрямые Димины глаза.

33

На восьмое ноября Тамара Бобылкова пригласила к себе Римму Журину, Володю Сухоребрия и Машу Хлудневу. Аграфена Самсоновна испекла сладкий пирог с цукатам. Конечно, пирог поплоше, чем в прошлые годы: из серой пайковой муки. И все же пирог получился вкусный, с поджаристой корочкой. Умела Аграфена Самсоновна печенюшки печь! Но пришла одна только Маша, и то с опозданием.

– Тома, – спросила мать, ставя на круглый обеденный стол блюдо с пирогом, – хорошо ли ты приглашала?

– По два раза говорила, – пожала плечиками Тамара. – Маша, ты ведь слышала?

– Конечно, только я думаю, что не придут.

– Вот как! Почему же?

– Ну просто, как тебе сказать… – Маша замялась. – Ты же знаешь… Устали после вчерашнего, отдыхают.

– Да, – покачала головой Аграфена Самсоновна, – говорят, если бы не школьники, утонула бы драга.

– Факт! Ужасная трагедия! – живо подхватила Маша. – На прииске – я проходила и слышала – все только и говорят о драге.

– Говорят, Володя смелее всех был! – живо сказали Тамара. – Он чуть не утонул… А вообще, – вдруг рассердилась она, – уже и загордились сразу. Герои!

– Нехорошо, Тома, – вмешалась мать, – это же твои товарищи!

– Не-хо-ро-шо! Не-хо-ро-шо! – пропела Тамара. – Лучше-ка, мамочка, давай пирог!

Аграфена Самсоновна вздохнула, отрезала девочкам по куску пирога, налила сладкого чаю.

– Ну и пусть не приходят! Правда, Маша? – сказала Тамара. – Мы и сами можем пирог съесть. Ты ешь, Маша, ешь – я тебе еще отрежу.

Маша Хлуднева всегда все нахваливала, все ей у Тамары нравилось: «Как красиво у вас!» «Какая ты, Тамара, нарядная!» «Как твоя мама вкусно готовит!» Тамара и Аграфена Самсоновна привыкли к Машиным похвалам, но сегодня она вяло и скучно съела пирог и сказала только: «Спасибо». Это не устраивало Тамару.

– Вкусный пирог? – спросила она.

– Да, – ответила Маша и не добавила: «Ужасно вкусный».

После чая подруги стали собираться в клуб. Тамара вырядилась в новое темно-синее платьице с алой оторочкой у ворота; долго в прилежно повязывала новенький ярко-красный пионерский галстук.

– Вот видишь, хорошо я сделала прошлой весной, – расхваливала себя Аграфена Самсоновна, любуясь Тамариным платьем: – и крепдешину, и жоржету, и бархату накупила. Деньги уходят – вещи остаются.

Тамара вертелась перед зеркалом и не могла наглядеться на себя.

– Красивое платье?

Тамара ожидала, что Маша сложит ладошки и скажет: «Ох, какое бравенькое!» Но Маша серым голосом ответила:

– Хорошее платье, новое.

«Новое. Только-то! Расстроилась, что никто не пришел. Ну и пусть их! Была бы честь предложена!» Тамара участливо спросила:

– Что с тобой. Маша? Не заболела?

Маша встрепенулась:

– Нет, я здорова. Только… Тома, может, не пойдем в кино? Лучше твой альбом посмотрим. Или в фантики поиграем.

Она знала, что Тамара очень дорожит своим альбомом со стихами, переводными картинками и засушенными цветочками. А в фантики играть Тамара была великой мастерицей.

– Здравствуйте! Почему это я не должна идти в кино?

– Мы, наверное, опоздали… – робко сказала Маша.

– Тома, – вмешалась Аграфена Самсоновна, – и вправду, не ходи. Занялась бы историей. Ведь у тебя…

– Мамочка, должна же я отдохнуть! Все-таки праздник. И не будут же сразу после праздников спрашивать!

Тамара сердито посмотрела на Машу и повелительно сказала:

– Идем!

Они в самом деле опоздали. Уже погасили свет, и девочки в темноте пробрались на свои места.

…Петр Первый ведет свои войска на Нарву, грохочет русская артиллерия, от стен древнего российского города бегут опрометью шведы.

И в самый разгар битвы кто-то впереди Тамары и Маши садится на спинку кресла и кричит изо всех сил:

– Бей фашистов, бей гадов!

В зале шумно и одобрительно смеются.

– Отмахов, сядь, ты мне мешаешь! – говорит Тамара.

– А, коммерсанта пришла! (Тамара узнает голос Пуртова. Голова у него забинтована). Слезь, Веня! Может, конфетку получишь.

– Такой конфеткой еще подавишься, – ответил Веня, но слез.

Сзади кто-то фыркнул.

– Что это они? – Тамара оглянулась на Машу.

Та с каменным лицом смотрела на экран.

Весь сеанс Дима и Веня изводили Тамару колкими и ядовитыми словечками. Тамара еле досидела до конца картины.

При выходе из клуба Тамара и Маша столкнулись с Риммой Журиной.

– Что же ты! – с упреком сказала Тамара. – Ждала тебя, ждала. Пирог мама испекла.

– Не смогла, извинись перед мамой, – ответила Римма, пристально-холодно взглянула на Тамару и отвернулась.

– Пойдем сейчас, – еще ничего не понимая, но обеспокоенная, сказала Тамара, схватив Римму за рукав пальто. – Пойдем, там еще пирог остался.

– Ешь сама! – со сдержанным гневом ответила Римма. – Мне твоих пирогов не нужно!

Она вырвала руку и убежала.

– Вот еще! – только и смогла сказать Тамара. – Подумаешь! Идем, Маша, без них справимся.

Но и Маши рядом с ней не было.

34

На перемене к Тамаре подошел Володя. Хмурое лицо его казалось бледным, губы обветрились, щеки словно запали.

– Сегодня приходи на совет отряда, – быстро сказал Володя и сразу отошел, сделав вид, будто кого-то ищет.

– Зачем, Володя? – крикнула Тамара вслед.

– Узнаешь!

Тамара пыталась разузнать, зачем ее вызывают. Римма Журина сказала, что не знает. Нина смотрела так откровенно холодно и недружелюбно, что Тамара даже и не пыталась подступиться к ней. Оставалась Маша, но на уроке Маша все отворачивалась, а лишь только звонил колокольчик, как назло куда-то исчезла.

Тамара даже обрадовалась, когда на большой перемене Лиза Родионова предложила ей поиграть в прятки. Ее удивило, правда, что вместе с Лизой в круг стали Дима и Ерема. Обычно они с Тамарой не играли.

– И я буду! И я!

Это, запыхавшись, подбежал к пионерскому клубу Веня Отмахов.

Лиза, никого не спрашивая, самочинно заняла позицию в центре круга и быстро, взахлеб начала:

 
Катилася то́рба
С высокого го́рба,
В этой то́рбе
Хлеб, соль, пшеница,
С чем ты хо-чешь
По-де-лить…
 

Последние слова Лиза произносила раздельно, по слогам, больно тыча каждого остреньким пальцем в грудь. И все внимательно следили за этим иглоподобным пальчиком и терпеливо сносили его уколы.

– …ся! – Веня Отмахов почувствовал тычок в грудь: – Тебе, кудрявенький!

Веня покорно отошел к пионерскому клубу и прислонился лицом к дверному косяку. Играющие разбежались.

Лиза схватила Тамару за руку:

– Я потайное местечко знаю, так схоронимся – ни за что не найдет. Бежим!

Она почти насильно увлекла Тамару к штабелям дров, которые занимали всю глубинную часть ограды – между клубом и школой. Одну за другой огибали они белые березовые и красновато-серые лиственничные поленницы, все глубже забираясь в дровяной лабиринт.

– Лиза, мы же сами ничего не увидим, – сопротивлялась Тамара. – Как же мы застучимся?

– Увидим! Мы да не застучимся!

Лиза остановилась только тогда, когда они очутились в узком колодце, между штабелями и глухой стеной школьной теплицы. Запыхавшаяся и торжествующая, Лиза крикнула:

– Вот она!

Тамара попятилась… Как тут очутились Дима и Ерема? И почему у всех такие чужие, странные лица?

– Вот еще! Что это такое? – ломающимся от страха голосом выкрикнула Тамара.

– А то! – Лицо у Димы было мрачное, на лбу белая повязка. Дима приблизился к Тамаре. – А то, что ответа от тебя требуем: зачем про какие-то тайны плетешь? Зачем Нинку с Володей поссорила?

Тамара посмотрела назад: там, заслонив проход, стоял Веня. Она повернулась направо: там, подбоченившись, с самым решительным видом стоял Ерема. А рядом с Тамарой, как страж, – Лиза. Удрать было невозможно. Тогда Тамара, презрительно выпятив губу, сказала:

– Кто ссорил-то? Сами поссорились, а я при чем?

– При том. – Дима придвинулся к Тамаре на шаг. – Кто просил у Нины задачу списать?

– Очень я нуждаюсь! – Тамара отступила на шаг. – И вообще, пустите меня! Не хочу с вами разговаривать!

– Ишь, еще разговаривать не хочет! – прогудел Ерема.

– Вот и продержим тебя тут до ночи! – тоненько выкрикнул за Тамариной спиной Веня. – И не выпустим, пока совесть не зазреет.

– Погоди, Венька! Значит, задачки, не списывала и конфеток не предлагала? На Володю не наговаривала? – спрашивал Дима Тамару, все так же угрюмо поглядывая на нее.

Краска злости и стыда хлынула Тамаре в лицо. Вот почему Пуртов вчера кричал насчет конфетки! Все знают, все Нинка рассказала. Но ведь никто не видел и не слышал. Не такая она дура, чтобы при всех… Пусть докажут!

– Ничего я не говорила! Ничего не предлагала! – закричала Тамара. – Пустите, вам попадет! Хулиганы!

– Еще обзывается! – снова тоненько выкрикнул Веня. – Вот змея!

– Запомни, Бобылиха, – сказал Дима, – запомни: не признаешься – жалеть будешь!

Тамара, вне себя от страха, пятилась к проходу, где стоял Веня. Храбрый племянник Якова Лукьяновича пятился вместе с нею.

– Ой! – Это Веня наткнулся на кого-то.

Он испуганно обернулся: перед ним стояла Антонина Дмитриевна в своем синем спортивном костюме, со свистком в руке.

– Что это вы нут задом наперед ходите? Так вы и к вечеру до школы не дойдете!

Тамара, ни слова не говоря, метнулась мимо вожатой. Антонина Дмитриевна проводила ее взглядом:

– Зачем вы сюда забрались?

«Выручай», – прочитал Веня в глазах у Димы и Еремы.

– …Это мы, – заговорил он, – это мы… по серьезному делу. В военную игру играем. Тут, значит, у нас штаб. Дима, выходит, у нас командир, а мы, выходит, бойцы… А Тамара, выходит…

– А Тамара не выходит, Тамара убегает, – улыбнулась Антонина Дмитриевна. – И вы бегите, уже звонок был.

Тамаре в этот день пришлось вынести еще одно испытание.

В середине урока Мария Максимовна вызвала Тамару. Для Тамары – полная неожиданность. Она не повторила ни строчки! Даже не перелистала учебника. Тамара стояла у карты Древнего Востока, и голова была совсем пустая, а пальцы еле держали указку. Нет, она ничего не может рассказать о походах Александра Македонского.

Мария Максимовна выждала и обратилась к классу:

– Кто-нибудь желает помочь Тамаре?

Учительница часто обращалась с таким вопросом к школьникам. И обычно поднимался лес рук, особенно, когда речь шла о походах и битвах. А сейчас не поднялась ни одна. Дернулась рука у Володи Сухоребрия. Встрепенулся было Ерема Любушкин. Загорелись глаза у Нины Карякиной. Но никто не вызвался отвечать.

Нет, не так вы задали сегодня вопрос, Мария Максимовна!

– Дети, – отчетливо произнесла она, – я спросила: кто поможет Тамаре и расскажет о походах Александра Македонского?

И снова никто не поднял руку. Класс затих, затаился, ушел в себя. Медленно, лицо за лицом, обвела Мария Максимовна взглядом всех пятиклассников. И каждый, встречая этот испытующий взгляд, опускал глаза. Мария Максимовна перевела взгляд на Тамару. Девочка тоже стояла с опущенными глазами и чертила указкой невидимые узоры на полу.

– Ерема Любушкин! – негромко вызвала старая учительница.

Ерема – большой, сильный, умный и добрый Ерема – кулаками оперся на парту.

– Я не знаю! – пробормотал мальчик.

– Римма Журина!

– Я забыла, – решительно ответила девочка и закусила губу.

– Маша Хлуднева!

– Я… Александр Македонский… он… – Маша замолчала и с сожалением смотрела на Тамару.

– Веня Отмахов!

– Мария Максимовна, – торопливо ответил мальчик с кудрявой головой, – я в следующий раз про всю Грецию расскажу, и про индийский поход, и про персидский, а сегодня все начисто из головы вылетело. Ровно из пушки по ней пальнули!

– Садись, садись!

Мария Максимовна подошла к парте, за которой сидел ее лучший ученик. Она уже знала, что он откажется, но вызвала.

Володя Сухоребрий («И почему это у него губы сегодня такие белые?») ответил:

– Я знаю, Мария Максимовна. Мы все знаем. Но мы не можем отвечать. Мы… мы не хотим помогать Тамаре Бобылковой!

Мария Максимовна до конца урока никого больше не спрашивала.

А Тамара Бобылкова просидела до звонка, ни разу не повернув головы, не шевельнув рукой, с застывшей на лице гримасой отчаяния и стыда.