Текст книги "Моя Чалдонка"

Автор книги: Оскар Хавкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

17

Нина Карякина просыпается на рассвете. Плотно на болты закрыты ставни; в комнате темно-темно. Слышно, как тяжело, с хрипом дышит мать – наверное, ноги промочила: вода сейчас осенняя, ледяная. Заворочался и тихонечко, жалобно всхлипнул во сне Валерик.

Мать работает в две смены. Пришла – совсем темно было. Легла поздно – стирала, а к семи опять уйдет. Лишь бы не проснулась раньше времени. Нина сейчас встанет, растопит плиту, поставит чугунец с картошкой. В ведре есть еще немного воды – значит, на речку можно сходить попозже. Уйдет мать – надо проводить в первую смену Киру и Петю. Ох, Петя, Петя, засонюшка, как ты любишь спать! Каждый раз приходится за ногу стаскивать. С пятилетней Симой и то легче. Сима одевается сама, сочиняет новую песенку, идет в детский сад, как на праздник. Валерик – тот всегда похнычет. Ну, его слегка шлепнешь, обещаешь сводить к маме на драгу, и он, хоть и сердитый, идет в детсад, а пока дойдет, и слезы на глазах просохнут.

Жаль только, что Валерин детский сад у электростанции за площадью, а Симин – в начале Партизанской, почти у старых разрезов. Пока обоих отведешь, сколько времени уйдет!

Да, хватает обязанностей у Нины…

Но сейчас у нее есть еще немного времени, и она вполне успеет решить примеры и прочитать о прорастании семян в «Ботанике». Интересно, как себя чувствуют фасоль и горох в блюдце на окне – проросли или нет? Второй раз приходится опыт ставить. В первый раз Валерик добрался до блюдца и… съел семена, они и прорасти не успели! Нина заплакала тогда, и он тоже в слезы: «Нинуся, возьми ножик и вытащи у меня из живота горошек!» Никак нельзя на него сердиться!

С чего же начать? Примеры можно решить днем, Володя придет и проверит. А о семенах сейчас. Правда, неизвестно, будет ли сегодня урок Лариона Андреевича. Никто, даже Лиза, не знает, что с ним случилось. Но все равно, она прочитает эти две странички. Хорошо, хоть света зажигать не надо; спасибо Володе: одолжил карманный фонарик и две лампочки, и фонарь так ярко светит – все можно прочитать, даже то, что мелкими буквами напечатано.

Нина раскрывает учебник ботаники и, лежа на боку и плотно закутавшись в одеяло, начинает читать шепотом, чтобы лучше запомнить:

– «Прежде всего появляется корень; он развивается из зародышевого корешка. Корень быстро растет вниз и образует боковые корни, которыми проросток еще больше укрепляется в почве… Через некоторое время трогается в рост и стебелек…»

Нине кажется, что она видит все это. Вот лежит оно, семя фасоли. Оно похоже на зайца, поджавшего ушки. Потом у зайца появляется бородка, и она растет книзу – тоненькая, узким клинышком; у зайца начинает вытягиваться шея – тянется, изгибается. Раз! – и заяц прыгает наверх, рассыпается надвое и превращается в два нежных крохотных листочка. И вдруг нет зайца, он превращается в голубя, и голубь начинает клевать росточек…

«Не надо! Не надо!» – хочет крикнуть Нина, но рот словно втиснут чьей-то рукой… И она видит Веню Отмахова, с кинжалом в руках, и с ним Диму Пуртова. Они подкрадываются к голубю, и Нине жаль и росточка, и голубя, но она никак не может крикнуть, никак…

Нина садится на постели. Учебник лежит на полу, а фонарь у нее в руках, и светит себе, светит. Ну и сон! Ерунда какая-то!

– Ох, неужели проспала?

Тихо, Нина, тихонечко – пусть мама еще с полчасика поспит.

Быстрым движением Нина набрасывает на себя свое ситцевое клетчатое платьице и начинает давно привычные хлопоты по хозяйству.

Свернув на тропку, круто забирающую вниз, к Урюму, Володя увидел идущую от реки маленькую фигурку в длинной, не по росту, телогрейке. Осторожно, словно пританцовывая на согнутых тонких ножках, карабкалась она по валунам прибрежной террасы, и полные ведра на коромысле раскачивались в такт. Володя нагнал девочку, подошел к ней сбоку и ловким движением снял с худеньких плеч коромысло.

– Ох, да зачем же ты, Володя? Ведь я привыкла, мне вовсе и те трудно… Какой же ты!

Нине было неловко. Но вместе с тем было и приятно, что Володя помог. Вот если бы эта вертушка-задавала Тамара Бобылкова видела, лопнула бы от зависти.

– Ты сегодня что-то рано, я еще не управилась.

– Так… скучно одному…

Нина широко раскрыла перед Володей покосившуюся калитку:

– Здесь осторожно, дорожка щербатая, не оступись!

– Знаю, не первый раз.

В сенях Нина сняла ведра с коромысла, а само коромысло повесила на железный крюк, вбитый в бревно.

За дощатым, начисто вымытым и выскобленным столом, стоявшим посреди комнаты, чинно сидели все младшие Карякины. Они сидели все по одну сторону стола, живой лестницей, в которой верхней ступенькой (ближе к окну) была десятилетняя Кира, а нижней (ближе к двери) – трехлетний Валерик.

Посреди стола, на деревянном чурбашке, стоял черный, как уголь, чугунный горшок, прикрытый чугунной же сковородкой; из-под сковородки, с боков, шел седой пар от варева. Смиренная компания явно ожидала старшую сестру и приготовилась к завтраку.

Валерик навалился на стол, подперев обеими руками щеки, и глядел на пар, идущий из горшка.

Нина вытащила из ящика полбуханки черного хлеба, нацелилась и ловко отрезала пять кусочков – три потолще, два потоньше. Она вопросительно взглянула на Володю, намереваясь отрезать и шестой кусок.

– Не надо, Нина, я уже завтракал, – сказал Володя.

– Степушка прошел! – с испугом сказал Петя, глядя в окно, и бросил ложку.

– Успеешь! – ответила Нина.

Она сняла с чугунца сковородку и стала раскладывать картошку по мискам: Пете, Кире, себе положила побольше, Симе и Валерику – поменьше.

– Их еще в садике будут кормить, – пояснила Нина.

Валерик старательно окунул большую желтую картофелину в солонку.

– У нас завтра была овсянка, – деловито сказал он, отправляя картофелину в рот. – С маслом!

– Не завтра, а вчера! – поправил Петя.

– Завтра! – упрямо повторил малыш стуча ложкой по металлической тарелке. – И не смеись!

Петя и Кира оставили чашки с недопитым чаем.

– Чай теперь редко допивают, – пожаловалась Нина, – невкусно без сахара. С ягодой пьют, да ведь некогда за нею ходить.

И, подражая матери, девочка широко развела руками. Она с привычной расторопностью собирала младших: повязала Валерику шарфик, проверила, застегнуто ли Симино пальто.

– Прямо не вовремя ты, Володя, – говорила она. – Пока их отведу, да еще в магазин сбегаю, да картошку потом чистить…

Она, уже одетая, в телогрейке, нерешительно стояла у порога.

– Иди. Я подожду. Иди же! – сказал Володя.

Володя, оставшись один, быстро прибрал со стола. Убрал чугунец, сковороду, чайник поставил в печку – в загнеток. Вытер тряпкой стол. Потом вытащил из портфеля учебники, тетради, пенал, достал из-под занавески на низеньком подоконнике маленькую квадратную чернильницу. Теперь все готово к работе.

Он сел на скамейку. «Сказать Нине или не сказать?» Тогда, во время разговора с Димой, все казалось просто. Дима разжег, убедил. А подумал – все по-иному представилось. Как оставить отца, тетю Веру? Кто Нине помогать будет? И еще вот – выбрали председателем совета отряда. «Ты – моя правая рука», – сказал Сеня. «На тебя, кажется, можно надеяться», – сказала Анна Никитична. Посоветоваться бы с Ниной. Пятый год учимся вместе, дружим, и рассуждает она всегда здраво. А задумано все великолепно! Ну и Голован! Нет, лучше не советоваться с Ниной, пусть потом все узнает. Как Володя фашистских парашютистов поймал, или про вражеские танки разведал, или в болото немцев завел… Вот уж Нина обрадуется за него! Да, а письмо все равно надо отправить… И поскорее!

Взгляд его упал на ведро с картофелем, стоявшее на западне подполья. Нина, видимо, лишь успела набрать картошки, а потом пошла по воду. Он поколебался. Дима что сказал бы? «Девчачье дело! Подумаешь!» Ну и ладно! Он достал из ящика кухонного стола алюминиевую миску и нож.

Нина вернулась минут через сорок:

– Вот и я!

Она аккуратно вытерла ноги о половик.

– Что же ты, Володя, – рассмеялась она, – что же ты делаешь?

– Картошку чищу!

– Сразу видать, что у вас картошки много.

– А что?

– Да ведь ты же кожуру от картошки чистишь, а не картошку от кожуры! Эх ты, мужичок!

Нина достала из ящика стола второй нож, пристроилась рядом, взяла большую картофелину. Очистки из-под Нининого ножа вились длинной, тонкой змейкой; нож, казалось, не отрывался ни разу и быстро скользил вокруг картофелины. Володя присмотрелся, приладился, и у него работа пошла лучше. Он несколько раз искоса поглядел на Нину. «Сказать или нет? А вдруг выдаст или на смех подымет? Скажу, пожалуй… Только не сразу».

– Нина, тебе фонарик еще нужен? – спросил он как ни в чем не бывало, а в горле запершило, точно от сухарных крошек.

Нина вспомнила, как заснула сегодня утром с фонариком в обнимку, вспомнила сон и прыснула. Картофелина чуть не выскользнула у нее из рук.

– Ты что? – подозрительно спросил Володя.

– Так просто… Если нужен, возьми. – И, словно читая его мысли, неожиданно спросила: – Ты что это, Володя, все с Пуртовым шепчешься? То подраться норовили, а тут секретничаете?

Володя почувствовал, что жар хлынул ему в лицо, в затылок, в руки.

Нина, не поднимая глаз от ножа, ждала ответа.

– Да так… ничего особенного…

– Он смелый, – заметила Нина, – только грубый. – Она бросила в миску очищенную картофелину, и та словно сплющилась в воде. – Я все жду, когда Дима побьет Тамарку.

Взяв новую картофелину, Нина быстро взглянула на Володю.

– За что? – Володя оторопел от неожиданности.

– За то, что кукла. В прошлый год что ни день, – новое платье: то синее, то красное, то желтое. И считает, что раз красивее всех одета и вкуснее всех ест, то и умнее всех. – Нина говорила все горячей и горячей. – Нет, ты зря за нее заступаешься!

– Не заступаюсь, а просто чтобы справедливо к ней. И хорошее в ней есть… И потом – воспитывать надо!

Ему показалось, что он ответил правильно. Так ответили бы Мария Максимовна или Алексей Яковлевич.

– Воспитывать! – презрительно сказала Нина. – Куклу-то! Была маленькой куклой, а потом станет большой куклой! – И непримиримо-ревниво добавила: – Не знаю, что ты в ней находишь!

– Она, что же, обыкновенная девчонка, – нерешительно ответил Володя. – Я всего раз у нее был.

– Был?! – Нина швырнула картофелину в миску, я брызги полетели и на нее и на Володю. – Уж там, наверно, весело!

– Вот послушай. У них в большой комнате рояль стоит. – Володя рассмеялся. – Я попросил Тамару: «Сыграй что-нибудь». Она говорит: «Я на нем только в фантики с Машей играю. Крышка гладкая, полированная – они, как бритвочки, скользят…» Ну, еще любит она переводные картинки, альбом у нее… – Он наморщил лоб, припоминая, что же еще было у Тамары. – Нет уж, каждый день в фантики – скучища!

– Еще, наверное, тебя приглашала? – ревниво спросила Нина.

А Володе за этими словами послышались другие: «Неужели пойдешь? Пойдешь, да?»

– Ну и что! Не обязательно идти! – ответил он.

Картофельная стружка из-под Нининого ножа пошла живее.

Они помолчали, дружно работая ножами.

– Письма были, Нина? – осторожно спросил Володя.

– Одно только, с дороги. Помнишь, я говорила?

– Помню. И все?

Девочка опустила голову, будто это она была повинна в том, что от отца вот уже два месяца нет весточки. Володя видел тонкую шею, край бледной щеки и светлый пушок на щеке, и ему захотелось поцеловать и эту щеку и этот пушок. Ему показалось, что ручка ножа раскалилась и жжет ему пальцы, и он испуганно бросил нож на стол. Нина подняла голову и с удивлением посмотрела на Володю. Потом, подумав, убрала миску с желтой горкой начищенного картофеля, слила воду.

– И верно, хватит; давай заниматься. Еще маме обед на драгу нести. Она, наверно, на вторую смену останется.

– Вместе пойдем, – скапал, не глядя на нее, Володя. – Мне с твоей мамой посоветоваться надо, насчет модели.

– Что ж, пойдем, если хочешь.

Нина придвинула к столу табурет и села на него, поджав ноги. Маленькие руки с красными натруженными пальцами она, чтобы согреть, зажала меж коленками.

Володя посмотрел на Нину, улыбнулся одними губами, как его отец.

– Сначала решим задачи и примеры. Ладно?

Не встретив возражений, он открыл учебник Березанской.

В тот же день, после уроков, к Володе подошел Дима, отвел его в сторону и с каким-то странным любопытством заглянул товарищу в лицо:

– Не забыл, Володя, насчет аммоналки?

– Что ты!

– Вот что: принеси с собой какие-нибудь вещи.

– Вещи?

– Ну да. Рукавицы, полушубок… и еще консервы или сухари.

Володя поколебался:

– Ладно, принесу.

18

Тоня вышла из дому ранним октябрьским утром.

Первый снег не удержался на сопках, и они сверкали под солнцем оранжевыми, желтыми, багряными красками. Эту огненную пестроту осенних красок кое-где смягчали зеленые пятна сосен. Тоня шла, глубоко задумавшись, и, выйдя на приисковую площадь, чуть не столкнулась с женщиной, вынырнувшей из-за угла заплота. Через плечо у женщины на скрученном полотенце висели два бидона: в одной руке у нее было круглое лукошко, затянутое холстиной, а другой она придерживала у груди большой берестяной туес. Лицо у женщины было наполовину скрыто шалью, но Тоня сразу узнала Чугуниху.

«Опять к поезду – торговать», – неприязненно подумала девушка.

Тетя Дуся – деваться некуда! – остановилась.

– Не спится тебе, девка! В этакую рань расшаталась. Куда это?

– На подсобное, к Сухоребрию.

– Чего тебе приспичило?

– Буфет в школе организуем. Насчет продуктов.

– A-а! Говорил Семен. Это, конечно, двести грамм ржанухи ребенку не прокорм. Прикуска к чаю – и все! Приварок какой – картоха да капуста – брюхо подтянет, не до ученья… Да ты что хмуришься?

– Да так. – Тоня закусила тубу. – Письмо от Алексея… Накануне боя написал. – Она с трудом досказала: – Бой-то был уже две недели назад…

– Ты, девка, прежде времени не горюй. – Тетя Дуся с сочувствием посмотрела на Тоню. – Другое-то письмо, может, в дороге… Ну, побегу. Девяносто седьмой сейчас подойдет. Народу в нем – тьма: одни общие вагоны. Хочу вот молочишко – на мыло, махорку. А ты не горюй, заходь-ко!

Тоня посмотрела Чугунихе вслед – на ее огромные мужские сапоги, на широкую спину.

– Тетя Дуся!

– Чего еще? – Чугуниха замедлила шаг, чуть повернула голову.

– Вы бы молоко в наш буфет сдавали, а?

Тоня увидела, как побагровели у Чугунихи край щеки, ухо.

– Ты вот что, Тоня: из Семена своего чего хоть вышибай, а под мою копейку не подкапывайся. Слышь?

Она шевельнула плечом, поправляя сползавшее полотенце, и размашисто зашатала к разъезду.

Хотелось Тоне крикнуть ей прямо в толстую спину что-нибудь очень злое и обидное, да ничего не пришло на язык. Эх, как это не понимать самых простых вещей! Ведь как важно лишний раз накормить дочь или сына того, кто там, на фронте, в окопной грязи, под пулями, под бомбежкой, отстаивает родную землю! Вот он получит письмо, и светлее станет у него на душе, и мать будет спокойней работать. Нет, буфет – дело государственное. А тетя Дуся как была жадиной и хапугой, так и осталась. И война ее не исправит. И то, что Тоня пыталась найти у нее сочувствие, а тетя Дуся утешала, успокаивала Тоню, было неприятно, оскорбительно… А все же написано то письмо – после боя – или нет?.. Эх, Алеша, Алеша, быть бы рядом с тобой…

Так думала вожатая чалдонской школы, шагая по Тунгирскому тракту – мимо сопок, полыхающих осенним огнем, мимо покрытых изморозью полей и лугов.

Комната, в которой занимался на подсобном агроном Сухоребрий, меньше всего походила на кабинет. Вдоль стен стояли маленькие столики – на них ящички, горшочки, банки, блюдца. На одном из столиков возвышался на своей подковообразной ножке микроскоп; в круглом зеркальце его играло солнце. Рядом, на другом столике, из круглых деревянных жилищ выглядывали десятки пробирок. Возле узкого высокого бюро боком к двери стоял в белом халате Георгий Иванович, а против него – в комбинезоне и резиновых сапогах – Карякина. Разговор у них, по-видимому, подходил к концу. Тоня тихонько присела на край табурета, занятого деревянной цветочницей.

– Так как же, товарищ Сухоребрий, – говорила Карякина, – долго ли ждать? Я ради этого до смены забежала.

– Да, да. – Агроном почесал тонкий, изогнутый нос, поправил пенсне. – А я, Любовь Васильевна, прихожу сюда так рано, чтобы мне не мешали!

– А я не по своему делу. Драгу по-новому наладим – сколько золота стране дадим!

– Понимаю, понимаю… Но не могу же я снять гусеницу с первого попавшегося трактора. Посмотрим, проверим на складе. Может, придется дать на сварку.

– Что ж, смотрите. Денек-два подожду, а уж потом не серчайте!

– Вы со мной разговариваете, как с чиновником. – Сухоребрий схватился за переносицу, удерживая сползавшее пенсне. – Вы же меня знаете. Кажется, и дети наши не первый год дружат.

– Дети – само собой, а вот не могу я, когда зряшные препятствия на дороге. До свидания!

Проходя мимо Тони, Карякина без удивления взглянула на нее и отрывисто спросила:

– Учитель-то этот, по ботанике, воротился?

– Нет, Любовь Васильевна.

– Вот уж дите взрослое! – И Карякина вышла.

– Так, еще одна утренняя гостья! – Агроном повернулся спиной к бюро и вопросительно глядел на Тоню сквозь стекла пенсне.

– Я хотела узнать, – сказала, привстав, Тоня, – какую площадь убрали школьники и сколько мешков накопали? Есть ли у вас эти сведения?

– Конечно, – ответил агроном. – Мы провели учет в тот же день.

– Могу ли я узнать, сколько заработали школьники? – спросила Тоня.

– Это очень срочно?

– Да, срочно.

– Вам придется подождать несколько минут. – Глаза агронома сквозь пенсне глядели сухо и недобро. – Нет ни плановика, ни бухгалтера. Мне придется самому.

– Я буду очень благодарна! – Тоня всегда сочетала настойчивость с вежливостью.

Сухоребрий вытащил из ящика бюро книгу в обложке под мрамор и стал молча прикидывать на маленьких счетах. Тоня ждала, кое-как пристроившись на краешке табурета.

– Две с половиной тонны, – отложив счеты в сторону, сказал агроном. – Вы могли бы просто позвонить по телефону, это заняло бы у вас несколько минут.

И на лице агронома мелькнула суховатая, нетерпеливая улыбка.

– Две с половиной тонны, не больше, Георгий Иванович? – Девушка, казалось, не поняла намека.

– Вы полагаете, что я способен вас обмануть?

– Что вы! И по моим расчетам столько же. Просто была бы рада ошибиться. Пять килограммов на школьника – это мало.

– Что же я могу сделать? – сказал несколько мягче агроном. – Это не моя и не ваша вина, и не вина детей.

Теперь уж, казалось, девушка должна уйти, но девушка не поднялась с табурета, хотя сидеть ей было не очень удобно.

– Скажите, Георгий Иванович, можете ли вы половину заработанной школьниками картошки выдать капустой, огурцами, морковью, свеклой?

Агроном сморщил нос, сдвинул брови – это он удерживал пенсне.

– Половину нельзя, но известную часть – пожалуй. Продснаб, я полагаю, не будет возражать.

– Значит, Георгий Иванович, мы договорились?

– Разумеется.

– Еще один вопрос, – поспешно сказала Тоня, – и я не буду вам больше мешать. Не могли бы вы сверх заработанного выделить нам еще пять тонн картофеля?

– Слушайте, я не знаю, как вас зовут…

– Антонина Дмитриевна, – охотно подсказала девушка, – или просто Тоня.

– Так вот, Антонина Дмитриевна, или просто Тоня – как это все понимать? Сначала вы перевели часть картошки в капусту и другие овощи. Я согласился. А теперь вы… требуете еще пять тонн картофеля. Что это за комбинация? Картофель подсобного идет для рабочего снабжения. Разговаривайте в продснабе.

Он вытащил из ящичка бюро какие-то бумаги и углубился в них.

– Это же для школьного буфета, чтобы завтраки у детей были, – сказала Тоня, – а вы со мной разговариваете, как… как тетя Дуся! И спиной повернулись.

Голос Тони прозвучал неровно, прерывисто. Сухоребрий поспешно покинул свое бюро и остановился против Тони:

– Какой вздор! При чем здесь тетя Дуся! Слушайте, милочка, вы знаете, что такое пять тонн картофеля?

– Да, разумеется, – пожала плечами Тоня. – Это винегреты, салаты, гарнир к котлетам. Понимаете?

– Понимаю. – Агроном сдержанно улыбнулся. – А котлеты будут?

– О котлетах я хотела поговорить потом, – вздохнула Тоня, – но теперь я скажу все сразу. Если бы дети получали хоть изредка кусочек мяса и стакан молока…

– Милая девушка, – ответил агроном, – я ведь не владелец этого хозяйства. Я здесь служащий. Обратитесь к начальству.

– Георгий Иванович! – Тоня встала и подошла к агроному. – Я о чем вас прошу? Только подсчитать. Вот были бы вы хозяином, что могли бы выделить детям?

Казалось, Сухоребрий сейчас вспылит, но пенсне, оседлавшее его нос, внезапно слетело, повиснув на нитке, и Тоня увидела добрые, беспомощные глаза с сеточкой тонких морщин в уголках.

– Никак не соберусь пружину наладить. Ниточку белую приспособил и – за ухо. За сединой незаметно… Ну что же, подсчитать – дело менее сложное. Вот, погодите, телескоп свой налажу.

Агроном снова отошел к бюро. Он долго щелкал костяшками, заглядывал в какие-то книги, делал выписки, и Тоня совсем не досадовала на Сухоребрия, что он стоит к ней спиной. Напротив, теперь спина Георгия Ивановича казалась ей симпатичной, приветливой и даже доброй.

Закончив подсчеты, агроном сказал:

– Если немножко поджать рабочее снабжение, можно выделить еще четыре тонны картофеля. С мясом труднее, но можно бы дать пять-шесть баранов, это полтора-два центнера мяса. Из сверхпланового надоя раза два в неделю… ну, скажем, пятьдесят литров молока. Это вас устроило бы, просто Тоня?

– Спасибо от всей школы! И теперь я вам больше не мешаю.

– Поздно мешать: сейчас уж начнется рабочий день. А спасибо за что? Это ведь пока только цифры.

Солнце пригревало сильнее. Еще ярче горели оранжево-желтые костры сопок. Тоня шла по тракту, и снова на душе у нее было грустно и сиротливо. Эти пестрые краски осени, студеные утренники, воздух, пахнущий грибами, ягодами, отмирающей хвоей лиственниц, – во всем были воспоминания, приметы счастливых дней, дыхание прошлого… Скоро с отцовской мелкокалиберкой будет снова она делать заходы в тайгу, но уже одна… Вон там, за разъездом, есть место, где козы отстаиваются от волков. Стоят на скале, как на пьедестале, – только стреляй. Сколько раз бывали они там вдвоем! А теперь – «Напишу после боя».

В приемной начальника продснаба толпились люди, вызванные на совещание, – заведующие магазинами, столовыми, агенты по снабжению, работники базы. Бобылкова еще не было. Тоня попросила секретаря, пожилую, задерганную женщину, доложить о ней, как только он придет.

– Нет, нет. Валерьяну Павловичу сейчас некогда, – сказала Раиса Самойловна, секретарь Бобылкова: – совещание начнется через пять минут, а к двенадцати Валерьяну Павловичу надо успеть на поезд.

Тоня села в уголок у круглого столика. К ней тотчас же подошла Пуртова, облокотилась на столик:

– Зачем пришла?

Тоня объяснила.

– Вот что, Тоня. – Глаза у Пуртовой блеснули. – Вроде не должна говорить, да уж пусть себя не выставляет, а дело делает. Все они, мужики, на один лад! Вот возьми-ка на заметку: есть у меня в кладовой варенье и мед – старые запасы, не фондовые. Должны привезти с Семиозерной свежую рыбу: там наша рыболовецкая бригада работает. Печенья у нас два ящика есть – можно по детским карточкам отоварить. Вот, скажи-ка ему! – злорадно добавила Пуртова.

– Спасибо, Прасковья Тихоновна! Это очень важно, что вы сказали. А вот и Бобылков!

Начальник продснаба был в кожаных сапогах, кожаном пальто, кожаной фуражке, чуть сдвинутой на затылок. В руках – толстый портфель из какой-то желтой ноздреватой кожи. Он шел, и все скрипело: сапоги, пальто, портфель и, казалось, даже фуражка. Широко раскрыв дверь, Бобылков высоким голосом, пропел:

– Прошу, товарищи!

Тоня вместе с другими прошла в кабинет.

Со скрипом усевшись в кресло за неуклюжим, громоздким письменным столом, взяв из стаканчика толстый синий карандаш, начальник продснаба объявил:

– Заслушаем два вопроса: первый – о строительстве нового магазина на базе старой аммоналки, второй – об итогах самозаготовок дикорастущих. Так прошу, Яков Лукьянович, по первому вопросу.

К высокому, почти женскому голосу Бобылкова надо было привыкнуть. Казалось, что он нарочно так говорит, и это у него ненастоящий голос.

– Прошу, – повторил он и, постучав карандашом, хотя никто не шумел, оглядел собравшихся.

Бобылков был сравнительно новым человеком на прииске. Наметанный глаз приискателей быстро разобрался в достоинствах и недостатках начальника золотопродснаба. Был он суетлив, важен, разговорчив и деятелен. Любил прихвастнуть: «я организовал», «я сделал», но и в самом деле работал на совесть: вот и рыболовецкую бригаду послал на Семиозерную, транспорт наладил к зимнему завозу, а главное – не тащил, не ловчил. В общем, привыкли к Бобылкову.

Начальник продснаба работников своих уже знал. Незнакомая девушка с задумчиво-независимым лицом, усевшаяся поблизости, привлекла его внимание.

– Одну минуточку, Яков Лукьянович! – Бобылков обратился к Рядчиковой: – Позвольте, вы… тоже на совещание?

– Да, – ответила Тоня, вынула свою тетрадочку, распрямила ее и протянула руку к стаканчику. – Разрешите?

– Пожалуйста, но вы, собственно, где работаете, – в магазине, на базе или…

– Я – заведующая школьным буфетом, – невозмутимо ответила Тоня, рассматривая остро отточенный карандаш.

– Школьным буфетом? – Бобылков пожал покатыми плечами. – Такой точки у меня нет.

– Уверяю вас, что есть, – ответила Тоня, устремив на начальника продснаба доброжелательно-мягкий взгляд.

– Странно… Собственно, где вы получаете зарплату? По какой ведомости проходите? – спросил Бобылков.

– Я не получаю за это зарплату, – беззаботно ответила Тоня, – это у меня общественная нагрузка.

– Продснаб не общественная организация, – сказал Бобылков, начиная сердиться. – Кто вы? Где работаете? Ваша фамилия?

– Я – Рядчикова, старшая пионервожатая. В нашей школе.

– Слушайте, товарищ Рядчикова, нельзя же так проникать на служебные совещания! Вам нужно со мной поговорить – узнайте у секретаря, когда я свободен. Но отрывать у меня драгоценное время! Я прошу…

– Вы напрасно сердитесь, Валерьян Павлович, – дружелюбно возразила Тоня. – Я как раз хотела попросить, чтобы вы обсудили вопрос о плановом снабжении школьного буфета.

– Я сам знаю, что мне обсуждать! – вспылил Бобылков и в сердцах переложил портфель с правой стороны стола на левую. – У меня строительство нового магазина, подготовка к зиме, улучшение рабочего снабжения, преодоление военных трудностей, а вы лезете со своей… пустяковой мелкорозничной школьнобуфетной точкой. Я прошу вас…

– Я попрошу у вас десять минут. – Тоня встала и обратилась уже не к одному Бобылкову, а ко всем собравшимся. (Одни прятали улыбку, наблюдая за ер поединком с начальником продснаба, другие смотрели на нее с откровенным сочувствием.) – Товарищи! Я вижу – тут немало родителей. Разве питание наших детей пустяковое дело? Разве это не срочный, не важный вопрос? Ведь и у вас, Валерьян Павлович, дочь учится в школе!

Тоня говорила негромко, но заикалась больше обычного, и это придавало ее словам особую взволнованность.

– Да, да, конечно. – Бобылков переложил портфель на старое место, посмотрел на часы. – Хорошо, мы подготовим вопрос, продумаем, просмотрим наши ресурсы, поручим сделать доклад… сразу после моего возвращения.

Конечно, может быть, нехорошо считать свое дело самым важным, но если оно общественное, государственное? Если с этим делом связаны интересы пятисот детей?

– Я все продумала и могу сделать доклад. Дайте мне десять минут. У меня все конкретно.

– Послушаем, Валерьян Павлович, – сказал дядя Яша. – Она же так не уйдет, и вы на поезд опоздаете!

Валерьян Павлович развел руками:

– Десять минут. Ни минуты больше. Прошу.

Тоня обрушила на голову Бобылкова цифры из своей тетрадки: четыре тонны картофеля, тонна овощей, пятьдесят литров молока, двести килограммов мяса – это с подсобного; семь центнеров рыбы, грибы и ягоды – из фонда самозаготовок; сто килограммов меда, восемьдесят варенья…

– Это все можно выделить немедленно. Ну, а если продснаб сочтет возможным выкроить немного масла, сахара и плиточного чая, тогда дети будут получать полноценные, питательные завтраки… Все.

– Все? – переспросил с иронией Бобылков. – Вы ничего не забыли?

– У меня привычка основательно готовиться к докладу, – деловито ответила Тоня. – Разве я что-нибудь пропустила?

– Вы не девушка, а рентген: вы видите насквозь все, что у меня есть на подсобном, на базе, в кладовой.

– Простите, Валерьян Павлович. Я учла только то, что необходимо для школьного буфета.

– Для буфета? Да ведь с этими продуктами рес-то-ран можно открыть. Рес-то-ран!

«Неужели не убедила?» – подумала Тоня, собираясь с мыслями, как вдруг неожиданная, шальная, совершенно мальчишеская улыбка преобразила одутловатое лицо Бобылкова.

– Слушайте, товарищ Рядчикова, переходите ко мне! Из вас выйдет блестящий агент по снабжению, лучше многих. – Он внушительно посмотрел на участников совещания. – Я вам дам приличный оклад, паек…

– Знаете, товарищ Бобылков, мне очень нравится моя точка – школьный буфет. Оставьте меня, пожалуйста, там.

Тоня произнесла эти слова смиренно-просительно, будто от Бобылкова в самом деле зависел ее перевод, и все рассмеялись.

А теперь – домой, домой! Сейчас она откроет синий почтовый ящичек… Ах, все будет хорошо, лишь бы пришло то письмо – письмо после боя…