Текст книги "Игра Эндера. Глашатай Мертвых"

Автор книги: Орсон Скотт Кард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Я всегда думала, что я уже слышала ее до этого, и мне только кажется, что она принадлежит мне.

– Ты ошибалась. В мире всего две или три, тысячи людей, равных нам по уму, сестренка. И большинство из них просто зарабатывают себе на хлеб. Эти бедняги кого-нибудь учат или что-нибудь исследуют. И очень немногие из них имеют реальное отношение к власти.

– И конечно же мы – среди этих счастливчиков.

– Это так же смешно, как одноногий кролик, Вэл.

– Которых наверняка несколько в этом лесу.

– И они прыгают аккуратными маленькими хороводиками.

Вэлентайн засмеялась над этой нелепой картинкой, и тут же возненавидела себя за то, что это показалось ей смешным.

– Вэл, мы можем сказать то, что все остальные будут повторять через две недели. Мы это действительно можем. И не надо ждать, когда мы повзрослеем и благополучно утонем в каком-нибудь деле.

– Питер, тебе всего двенадцать.

– Но не в информационной сети. Там я могу назваться кем угодно, и ты тоже.

– В сети мы однозначно значимся как учащиеся и даже не можем выступить в настоящей дискуссии. Для нас открыт только режим выступления из аудитории, а это означает, что мы ничего не сможем сказать.

– У меня есть план.

– У тебя всегда есть план. – Она притворилась безразличной, но на самом деле стала внимательно слушать.

– Мы можем появиться в сети, как полноценные взрослые с какими нам вздумается именами, но при условии, что отец разрешит нам пользоваться своим гражданским доступом.

– С какой стати он будет это делать? Ведь мы уже имеем ученический. Что ты ему скажешь? Мне нужен гражданский доступ, чтобы я мог завоевать мир?

– Нет, Вэл. Не я. Ты ему скажешь. Скажешь, что обеспокоена насчет меня. Что я стараюсь изо всех сил преуспеть в школе, и тебе кажется, что я схожу с ума оттого, что не могу разговаривать с умными людьми. Все говорят со мной с высоты своего возраста, считают меня ребенком. И я не могу беседовать с теми, кто равен мне по уму. Ты сможешь доказать, что я нахожусь на грани нервного срыва.

Вэлентайн подумала о трупе белки в лесу и догадалась, что даже эта находка была частью плана Питера. Или он решил воспользоваться этим после того, как все сделал.

– Итак, ты хочешь, чтобы я убедила его разрешить нам пользоваться его гражданским входом. Под чужими именами, чтобы нельзя было догадаться, кто мы на самом деле, и чтобы люди относились к нам с подобающим уважением.

Вэлентайн могла бы посмеяться над какой-нибудь его идеей, но не над этой. Она не смогла бы, например, спросить: «А почему ты считаешь, что достоин уважения?» Она читала об Адольфе Гитлере. Интересно, каким он был в двенадцать лет? Не такой умный, в этом смысле совсем не такой, как Питер, но так же сильно жаждавший славы. И что было бы с миром, если бы в детстве он попал в молотилку или его задавила лошадь?

– Вэл, – сказал Питер. – Я знаю, что ты обо мне думаешь. Что я не очень хороший человек, да?

Вэлентайн метнула в него сосновую иголку.

– Стрела прямо в сердце.

– Я уже очень давно собирался поговорить с тобой. Но никак не мог решиться.

Она взяла губами хвоинку и с силой дунула, чтобы попасть ею в Питера. Та упала почти у самых ее ног.

– Еще один неудачный выстрел.

«Почему он притворяется слабым?»

– Вэл, я боялся, что ты мне не поверишь. Не поверишь, что я смогу когда-нибудь сделать это.

– Питер, я верю, что ты сможешь сделать что угодно и, вероятно, сделаешь.

– Но еще больше я боялся, что ты мне поверишь и попытаешься мне помешать.

– Продолжай, Питер, скажи, что убьешь меня.

«Неужели он действительно верит, что меня можно одурачить, притворяясь этаким маленьким беспомощным братиком?»

– Просто у меня нездоровое чувство юмора. Прости. Ты же знаешь, что я просто дразнил тебя. Мне нужна твоя помощь.

– Как раз тебя миру и недостает. Двенадцатилетний решает все наши проблемы.

– Это не моя вина, что мне сейчас всего двенадцать. И не моя вина, что именно сейчас открылась такая возможность. Что именно сейчас то время, когда я могу управлять событиями. Во Времена Перемен мир всегда представляет собой демократию, где побеждает тот, чей голос сильнее других. Все думают, что Гитлер пришел к власти только благодаря своим головорезам, которые были готовы убивать. Но это только часть правды. Да, в реальном мире власть всегда строится на угрозе смерти и бесчестья. Но не меньшую роль играют слова, нужные слова, сказанные в нужное время.

– Я как раз занималась тем, что сравнивала тебя с ним.

– Я не ненавижу евреев, Вэл. И не хочу никого убивать. И я не хочу войны. Хочу, чтобы мир оставался таким, как есть. Разве это плохо? Не хочу, чтобы мы вернулись к тому, что было. Ты читала про мировые войны?

– Да.

– Мы можем снова к этому прийти. Или еще хуже, мы можем оказаться под пятой Варшавского Договора. Весело думать об этом сейчас.

– Питер, мы с тобой – дети, неужели ты этого не понимаешь? Мы ходим в школу, мы растем…

Но, хотя она и возражала ему, ей хотелось, чтобы он переубедил ее. С самого начала ей этого хотелось.

А Питер еще не знал, что победа уже у него в кармане.

– Если я буду так считать и примирюсь с этим, мне остается только сидеть и смотреть, как испаряются последние возможности, а когда я вырасту, будет слишком поздно. Вэл, послушай меня. Я знаю, как ты ко мне относишься, как всегда относилась. Я был страшным и мерзким братом. Я был жестоким к тебе и еще более жестоким к Эндеру, пока его не забрали. Но я не ненавидел вас. Я любил вас обоих. Мне просто необходимо было, я должен был сохранять контроль, ты это понимаешь? Это – самое важное для меня, это мой самый большой дар: я могу сразу определить слабые места людей и могу придумать, как до них добраться и использовать. Я вижу эти слабые места без всяких усилий с моей стороны. Я мог бы стать бизнесменом и управлять какой-нибудь крупной корпорацией. Я мог бы потихоньку карабкаться наверх, пока не оказался бы на самой вершине, и что из этого? Ничего. Я хочу быть правителем, Вэл, хочу что-нибудь контролировать. Но это что-нибудь должно стоить того, чтобы им управлять. Хочу совершить что-нибудь на самом деле стоящее. Например, Американский Мир по всему миру. Поэтому, когда после нашей победы над чужаками явится кто-то еще, когда этот кто-то захочет нас завоевать, он обнаружит, что мы живем уже в тысяче других миров, живем в мире с собой и нас нельзя завоевать. Понимаешь? Я хочу спасти человечество от саморазрушения.

Никогда раньше она не видела его говорящим с такой искренностью. Без малейшей издевки и без всякого намека на фальшь в голосе. Он весьма преуспел в этом. Или действительно верит в то, что говорит?

– Итак, двенадцатилетний мальчик и его сестра собираются спасти мир?

– Сколько лет было Александру? Я не собираюсь достичь всего за одну ночь. Я просто собираюсь начать прямо сейчас. Если ты согласишься мне помочь.

– Не верю, что то, что ты сделал с теми белками, было всего лишь частью твоего плана. Думаю, что ты сделал это, потому что тебе это нравится.

Неожиданно Питер закрыл лицо ладонями и расплакался. Вэл решила, что он притворяется, но потом задумалась. А вдруг он на самом деле любит ее, и в момент такой грандиозной возможности для себя он захотел продемонстрировать перед ней свою слабость с тем, чтобы завоевать ее любовь. Он манипулирует ею, но это не означает, что он неискренен. Его щеки были мокрыми от слез, а глаза покраснели.

– Я знаю, – сказал он. – Это то, чего я боюсь больше всего. Что я на самом деле чудовище. Я не хочу быть убийцей, но ничего не могу с собой поделать.

До сих пор она никогда не видела его таким слабым. «Ты очень умен, Питер. Ты приберег свою слабость до того момента, когда тебе потребовалось вызвать во мне сочувствие. И тебе это удалось». Но если бы это было правдой, хотя бы частично, тогда Питер вовсе никакое не чудовище, и она могла бы удовлетворять свою жажду власти, почти такую же сильную как у Питера, не опасаясь превратиться в монстра. Она знала, что даже сейчас Питер действует по глубокому расчету, но она верила, что за всем этим расчетом все же стоит правда. Правда, запрятанная в самых скрытых глубинах его души и извлеченная им оттуда для того, чтобы завоевать ее доверие.

– Вэл, если ты не поможешь мне, то я не знаю, что со мной случится. Но если ты будешь всегда рядом, всегда моим партнером, ты сможешь удержать меня от превращения в…

Она кивнула. «Ты только притворяешься, что делишь со мной власть, – подумала она, – но на самом деле у меня есть власть над тобой, хотя ты об этом и не догадываешься».

– Хорошо, я помогу тебе.

Получив доступ к гражданскому каналу отца, они потихоньку начали делать первые пробы. Поначалу они решили не выходить в информационные сети, требующие предъявления настоящего имени. Это было совсем несложно, так как настоящие имена требовались лишь там, где платили. Деньги им были не нужны. Они искали признания, и получить его было вполне возможно. С выдуманными именами в правильно выбранных сетях они могли выдавать себя за кого угодно. За стариков, за женщин среднего возраста, и вообще за кого бы то ни было, при условии, что они будут внимательны к стилю своих писем. Все, что будет видно остальным, – это написанные ими слова, выражающие их идеи. Все граждане имеют равные права по отношению к информационным сетям.

Во всех своих ранних опытах они использовали временные псевдонимы, а не те имена, которые Питер собирался сделать влиятельными и знаменитыми в будущем. Конечно, они не могли сразу же включиться в работу ведущих национальных и международных политических форумов, но они могли участвовать в публичных обсуждениях поднимаемых там вопросов и ждать, пока их не заметят и не начнут приглашать для персонального участия. Так они и сделали. Они внимательно следили за разгорающимися на их компьютерных досках спорами и анализировали статьи, подписанные великими именами. А в менее престижных конференциях, где простые люди делились своим мнением по поводу основных дебатов, они начали вставлять и свои комментарии. Питер настоял на том, чтобы их первые выступления были нарочито вызывающими: «Мы не поймем, каким воздействием обладает наш стиль письма, до тех пор, пока не начнем получать отклики. Но если мы будем бесстрастными, то нам никто не напишет».

Они были далеко не бесстрастными, и люди им отвечали. Ответы, поступающие по общей сети, были едкими, а те, которые приходили обычной почтой и предназначались для личного прочтения, были просто ядовитыми. Но они поняли, какие из особенностей их письма воспринимаются как детские и незрелые, и старались это исправить.

Как только Питер решил, что их послания выглядят вполне взрослыми, он отказался от прежних псевдонимов, и они начали подготовку к новой кампании по привлечению общественного внимания.

– Мы должны выглядеть совершенно независимыми друг от друга. Мы будем писать о разных вещах и в разное время. И никогда не будем ссылаться друг на друга. Ты будешь работать в сетях западного побережья, а я в основном в южных штатах и в местных сетях. А теперь иди и выполняй домашнее задание.

Они выполняли домашние задания. Они сейчас постоянно были вместе, и они не расставались со своими компьютерными досками, что иногда вызывало определенное беспокойство у отца с матерью. Но у них не было причин жаловаться: оценки детей были чрезвычайно высоки и Вэлентайн очень благотворно влияла на Питера. Она изменила его отношение ко всему на свете. В хорошую погоду они отправлялись в лес, а когда шел дождь, они сидели в крошечных ресторанчиках или закрытых парках, где были заняты тем, что писали свои политические комментарии. Питер тщательно работал над созданием двух новых персонажей. Требовалось, чтобы не только они сами являлись носителями своих идей; пришлось придумать и несколько запасных псевдонимов, позволяющих время от времени вставлять слово от имени третьей стороны.

– Пусть у каждого из нас будут последователи, – сказал Питер.

Однажды, устав от многократного переписывания и придирок Питера, Вэлентайн потеряла терпение и сказала:

– Тогда сам пиши все это.

– Не могу, – ответил он. – Они не должны быть похожими. Никогда. Ты забываешь, что в один прекрасный день мы станем настолько знаменитыми, что кто-нибудь захочет провести анализ. Мы все время должны выступать как два различных человека.

И ей пришлось писать дальше. Ее основным именем для сети стало имя Демосфен, предложенное Питером. Себя он назвал Локком. Их имена были явными псевдонимами, и это являлось частью их плана.

– В любом случае им будет интересно узнать, кто мы такие.

– Если мы станем достаточно знаменитыми, правительство всегда сможет проверить наш выход в сети и определить, кем мы являемся на самом деле.

– Если такое и произойдет, то мы будем уже достаточно крепко стоять на ногах, и это навряд ли нам сильно повредит. Конечно, люди будут шокированы тем, что Демосфен и Локк всего лишь двое маленьких детей, но к тому времени они уже привыкнут прислушиваться к нашему мнению.

Затем они стали думать о том, как создать впечатление, что выступления их персонажей не проходят незамеченными. Вэлентайн, например, напишет первое выступление, а Питер от имени третьего лица напишет ответ на выступление Вэлентайн. Его ответ будет очень умным, и возникшая дискуссия станет захватывающей – масса остроумных выпадов и добротная политическая риторика. Это будет не так уж и сложно, особенно, если учесть, что Вэлентайн обладает талантом придумывать аллитерации, которые делают ее фразы запоминающимися. Когда все будет готово, они вступят в дискуссию по сети, но поведут ее с некоторыми интервалами, чтобы создать полную иллюзию того, что ответы придумываются прямо по ходу. Вероятно, что и еще кто-нибудь захочет вставить слово в их дискуссию, но Питер и Вэлентайн не собираются обращать на это особого внимания, хотя, может быть, иногда им и придется слегка изменить заранее составленные послания, чтобы была видна реакция на выступления третьих лиц.

Питер тщательно записывал все запоминающиеся фразы, сказанные их героями, а затем внимательно наблюдал за тем, как часто эти фразы появляются в самых различных местах. Такое случалось не со всеми фразами, но большинство из них повторялись то тут, то там, а некоторые даже выплывали в центральных дискуссиях престижных сетей.

– Нас читают, – любил повторять Питер. – Наши идеи потихоньку просачиваются.

– По крайней мере, фразы.

– Это и есть основной показатель. Посмотри, мы действительно оказываем некоторое влияние. Никто пока не называет наших имен, но они обсуждают поднятые нами вопросы. Мы уже участвуем в формировании повестки дня. Скоро и сами мы выйдем туда.

– А так ли уж необходимо попадать в главные дебаты?

– Конечно, нет. Подождем, когда нас пригласят.

Они занимались всем этим всего около семи месяцев, когда одна из сетей западного побережья прислала Демосфену приглашение вести одну из недельных колонок в весьма престижной информационной программе.

– Я не в состоянии выполнять работу такого объема за недельный период, у меня и месячного-то периода еще нет.

– Эти два друг с другом не связаны, – сказал Питер.

– Для меня связаны. Ведь я еще ребенок.

– Напиши им, что согласна, но не хочешь называть своего настоящего имени. Пусть расплачиваются с тобой компьютерным временем. И дадут тебе новый код доступа через свой корпоративный вход.

– Поэтому, когда правительство меня выследит…

– Ты будешь всего лишь персоной, подключенной через их канал. И гражданский вход отца не будет задействован. Единственное, чего я не могу понять, почему первым пригласили Демосфена, а не Локка.

– Настоящий талант всегда пробьет себе дорогу.

Как игра это было весьма забавно. Но Вэлентайн не нравились некоторые взгляды, которые под прямым нажимом Питера отстаивал Демосфен. Он стал быстро превращаться в параноидального противника Варшавского Договора. Это не давало ей покоя, так как именно Питер знал, как лучше всего использовать страх, и ей приходилось все время обращаться к нему за идеями. В то же время Локк вел себя как выразитель ее собственных весьма умеренных и сострадательных взглядов. В каком-то смысле, это было правильно. Ведь изображаемый ею Демосфен также обладал некоторым ее состраданием, а Локк Питера мог иногда умело сыграть на страхах людей. Но основная цель Питера была в том, чтобы сохранить ее непреодолимую зависимость от него. Она не смогла бы сейчас просто уйти от него и использовать Демосфена в своих собственных целях. Она просто не в состоянии это сделать. Но и он, со своей стороны, не смог бы писать за Локка без ее помощи. Или смог бы?

– Я думала, что ты хочешь сплотить людей всего мира. Но если я буду писать так, как, по твоему мнению, я должна писать, я буду просто заниматься развязыванием войны против Варшавского Договора.

– Не в войне дело, а в том, чтобы добиться открытия всех сетей и запретить перехват информации. Добиться свободного обмена информацией и соблюдения прав Лиги.

Неожиданно для себя Вэлентайн вдруг заговорила голосом Демосфена, хотя то, что она сказала, едва ли могло быть его идеями:

– Каждому известно, что с самого начала Варшавский Договор рассматривался как некое целое, когда дело касалось вышеназванных правил в отношении информации. Международный поток информации все еще свободен. Но между странами внутри Варшавского Договора все эти вопросы решаются на внутреннем уровне. Вот почему они согласились на главенствующее положение Америки в Лиге.

– Но ты говоришь, как Локк. Поверь, Демосфен должен призывать к тому, чтобы Варшавский Договор как можно скорее потерял свой официальный статус. Ты должна сделать очень сердитыми как можно больше людей. А потом, когда ты наконец поймешь необходимость компромисса…

– Они перестанут меня слушать и отправятся воевать.

– Вэл, поверь, я знаю, что делаю.

– Откуда? Ты нисколечко не умней меня, и тебе еще никогда не приходилось делать ничего подобного.

– Мне тринадцать, а тебе всего десять.

– Почти одиннадцать.

– И я знаю, как такие вещи делаются.

– Ладно. Будь по-твоему. Но я не буду писать весь этот бред про свободу или смерть.

– Будешь.

– И когда-нибудь, когда они до нас доберутся, им будет интересно узнать, почему твоя сестра была такой кровожадной. Могу поспорить, ты им скажешь, что это ты приказал мне.

– А ты уверена, что у тебя еще нет месячных, маленькая женщина?

– Я тебя ненавижу, Питер Виггин.

Но больше всего Вэлентайн раздражало то, что, как только ее колонка стала появляться в некоторых других местных информационных сетях, отец начал ее читать и постоянно цитировать за столом.

– Наконец-то появился человек с мозгами, – говорил он. И затем принимался зачитывать самые ненавистные ей пассажи. – Совсем неплохо работать с этими русскими гегемонами, когда вы со всех сторон окружены чужаками. Но как только мы с помощью этих русских одержим победу, я не вижу почему бы половине культурного человечества не превратиться в рабов другой половины, а ты, дорогая, что об этом думаешь?

– Мне кажется, что ты слишком серьезно к этому относишься, – сказала мать.

– Мне нравится этот Демосфен. Нравится, как у него ворочаются мозги. Удивляюсь, почему он до сих пор не выходит в главные сети. Знаешь, я пытался отыскать его в дебатах по международным отношениям и выяснил, что он никогда в них не участвовал.

Вэлентайн расхотелось есть, и она поднялась из-за стола. Выждав необходимое время, Питер тоже покинул столовую.

– Значит, тебе не нравится лгать отцу, – сказал он. – Ну и что из этого? Ты и не лжешь ему вовсе. Ему и в голову не может прийти, что Демосфен – это ты, и Демосфен не говорит ничего такого, во что бы ты сама верила. Отсюда логически заключаем, что ты невиновна во лжи.

– Это как раз та самая логика, которая делает Локка настоящим ослом.

На самом деле, больше всего ее беспокоило не то, что ей приходилось лгать отцу, а то, что отец полностью был согласен с Демосфеном. Она думала, что только идиоты могут разделять его взгляды.

Через несколько дней Локк получил приглашение от одной из инфосетей в Новой Англии. Ему было сделано предложение выступать в качестве оппонента Демосфена в одной из популярных рубрик.

– Совсем неплохо для двух ребятишек, которые не насчитают на двоих и восьми волосков на одном интересном месте, – прокомментировал Питер.

– От писания статеек для сетей до мирового господства еще очень долгий путь, – поспешила напомнить Вэлентайн. – Такой долгий, что еще никому не удавалось его преодолеть.

– Мы будем первыми. А если нет, то хотя бы получим моральное удовлетворение. В своей первой же статье я разнесу Демосфена в пух и прах.

– Ну и что? Демосфен собирается вообще не замечать, что на свете есть какой-то там Локк. Никогда.

– Это пока.

Итак, для оплаты сетевого времени им сейчас вполне хватало денег, которыми с ними расплачивались за их интеллектуальную полемику, а выходом отца они пользовались лишь для отправки посланий от третьих лиц. Мать с тревогой отмечала, что они стали тратить слишком много времени на работу в сетях.

– Одна работа и совсем мало развлечений сделали Джека занудой, – часто напоминала она Питеру.

Питер старался, чтобы его руки чуть-чуть дрожали, когда он ей отвечал:

– Если ты думаешь, что мне пора прекратить, я думаю, что сейчас я уже смогу держать себя в руках, да, наверняка смогу.

– Нет, не надо, – говорила мать. – Не надо прекращать. Просто будь осторожен, и это все.

– Я осторожен, мама.

Прошел год, все было по-прежнему, ничего не изменилось. Эндер был вполне в этом уверен, но все же, все стало гораздо тяжелее. Он все еще занимал лидирующее положение в таблице, и сейчас уже никто не сомневался в том, что он это заслужил. В возрасте девяти лет он командовал отделением в армии Феникса, и его командиром была Петра Аркания. Он все еще руководил вечерними тренировками, которые теперь посещались элитной группой солдат, назначаемых их командирами, хотя на них мог приходить и любой желающий запускник. Алаи тоже был командиром отделения, но в другой армии, и они оставались хорошими друзьями. Шэн оставался солдатом, но это не создавало между ними препятствий. Динк Микер в конце концов согласился принять под свое командование армию Крысы, сменив в этой должности Задери Носа. Все было прекрасно, просто здорово, лучшего и желать нечего.

«Но почему я так ненавижу свою жизнь?»

Он освоил все ступени подготовки и игр. Ему нравилось учить мальчиков своего отделения, и они охотно ему подчинялись. Он чувствовал всеобщее уважение к себе, а солдаты вечерней группы его почитали. Командиры приходили, чтобы ознакомиться с тем, что он делает. В столовой у него просили разрешения сесть за один с ним стол. И даже отношение учителей было уважительным.

У него было столько этого проклятого уважения, что хотелось просто завопить.

Он смотрел на маленьких детей из своей армии, прибывших прямо из групп запуска, смотрел, как они играют, как вышучивают своих командиров, когда думают, что за ними никто не наблюдает. Он смотрел на братства старых солдат, вместе проведших в боевой школе многие годы. Как они болтают и со смехом вспоминают старые времена и давно выпустившихся солдат и командиров.

Но ни он, ни его старые друзья никогда не смеялись и не вспоминали прошедшие дни. Была только работа. Только понимание и воодушевление, связанные с игрой. Но ничего сверх этого. Этим вечером его отчаяние достигло верхней точки. Эндер и Алаи обсуждали тонкости маневрирования в открытом космосе, когда к ним подошел Шэн, который слушал их первые несколько минут, а потом вдруг неожиданно схватил Алаи за плечо и заорал:

– Нова! Нова! Нова!

Алаи расхохотался, и Эндер несколько секунд смотрел, как они вспоминают бой, в котором им пришлось применить маневр открытой комнаты. Они проскользнули мимо взрослых мальчиков и… Вдруг они вспомнили, что с ними Эндер.

– Прости, Эндер, – сказал Алаи.

«Прости, Эндер. Но за что? За то, что они друзья?»

– Я тоже там был, ты же знаешь, – сказал Эндер.

И они снова извинились. Вернемся к работе. И к уважению. Эндер вдруг понял, что в своем веселье и своей дружбе им даже и в голову не могло прийти, что Эндер мог бы быть вместе с ними.

«Но как им было догадаться, что я тоже часть этого? Ведь я не рассмеялся вместе с ними и не вступил в разговор. Я просто стоял и смотрел, вел себя, как учитель.

И воспринимают они меня соответственно. Учитель. Легендарный боец. Они не видят во мне одного из них. Теперь я не тот, кого можно обнять и кому можно шепнуть на ухо „Салам“. Это все продолжалось до тех пор, пока я еще казался жертвой. Пока был уязвимым».

Сейчас же, когда он стал отменным солдатом, он чувствовал себя абсолютно одиноким.

«Давай, пожалей себя, Эндер». Он напечатал несколько слов на своей доске и лег на койку.

БЕДНЫЙ ЭНДЕР.

Затем он посмеялся над собой и стер надпись. В этой школе не было мальчика или девочки, которые не хотели бы поменяться с ним местами.

Он вызвал личную игру. В который раз он шел по деревне, построенной гномами в холме, бывшем когда-то телом великана. Скелет великана значительно облегчил им работу: крепкие стены можно было сложить между ребрами, имеющими как раз требуемую для этого кривизну, а межреберные промежутки обладали такой шириной, которая была необходима для установки окон. Скелет был разделен на квартиры, двери которых открывались в коридор, идущий вдоль позвоночника. Публичный амфитеатр был встроен в таз, а между ногами великана паслось стадо самых обычных пони. Эндер никогда не мог понять, чем же в данный момент занимаются гномы, а те всегда давали ему спокойно пройти через свою деревню, и он, в свою очередь, не причинял им вреда.

Он обогнул тазовую кость у выхода на публичную площадь и пересек пастбище. Пони испуганно ускакали от него… Он их не преследовал. Эндер не понимал, как игра вообще могла еще продолжаться. В старые времена, когда он только добрался до Конца Света, все время приходилось драться и разгадывать загадки – он должен был все время или обращать в бегство врагов, стараясь сделать это прежде, чем они убьют его, или искать способ обойти очередное препятствие. А сейчас, куда бы он ни пришел, все было мирно, никто не нападал на него и ничто не вставало у него на пути.

Конечно, за исключением той самой комнаты в замке на Конце Света. Она была единственным опасным местом, которое еще оставалось. И Эндер, много раз клявшийся больше не входить в эту комнату, все равно всегда возвращался туда, всегда убивал змею, всегда смотрел в глаза своему брату и всегда, что бы он после этого ни делал, погибал.

И на этот раз не было никаких изменений. Он попытался воспользоваться ножом, лежащим на столе, чтобы расковырять цемент и вытащить кирпич из стены. Но как только ему удалось пробить брешь в стене, в отверстие хлынула вода, и Эндер беспомощно глядел на доску, где его больше не поддающаяся контролю фигурка беззаветно сражалась за свою жизнь, за то, чтобы не утонуть. И все это время лицо Питера Виггина оставалось в зеркале и смотрело на него.

«Я в ловушке, – подумал Эндер, – я попался в западню на Конце Света, в западню, из которой нет выхода». И он, наконец, ясно понял, как называется то отвратительное чувство, которое, несмотря на все его успехи в Боевой школе, полностью поглотило его. Это было отчаяние.

Когда Вэлентайн приехала в школу, у всех ее дверей находились люди в военной форме. Они стояли не как охранники, а просто слонялись вокруг, как будто ждали кого-то, кто должен был, окончив свои дела, вот-вот выйти. Все они были в форме морских пехотинцев МФ, той самой форме, которую все видели в кровавых сражениях по видео. Это придавало обыкновенному школьному дню отсвет романтики: все дети были взволнованы.

Но не Вэлентайн. Происходящее напомнило ей об Эндере. И вместе с тем оно ее напугало. Недавно в сети появились весьма озлобленные комментарии на избранные выступления Демосфена. Эти комментарии и ее собственные работы в настоящее время широко обсуждались на открытой конференции, проходящей по сети международных отношений. И некоторые из наиболее известных людей как нападали на Демосфена, так и защищали его. Больше всего ее напугало замечание одного англичанина: «Нравится это ему или нет, но Демосфен не может больше оставаться инкогнито. Ему удалось рассердить такое количество умников и вдохновить такое количество глупцов, что он уже больше не может скрываться за своим слишком подходящим псевдонимом. Либо он должен открыть свое имя и встать во главе сил глупости для того, чтобы привести их в порядок, либо его врагам придется сорвать с него маску для того, чтобы лучше изучить болезнь, которая смогла породить такое извращенное и изощренное сознание».

Неудивительно, что Питер был весьма обрадован. Вэлентайн же боялась, что зловещая личность Демосфена сумела задеть слишком многих людей, облеченных властью, и что сейчас они на самом деле могут ее выследить. Международный Флот мог бы сделать это даже без разрешения американского правительства, связанного определенными конституционными запретами. И это появление войск МФ у стен средней школы в Западном Гилфорде… Не совсем обычное место для пункта по вербовке морских пехотинцев.

Поэтому, она не очень удивилась, когда, включив свою доску, обнаружила на ней следующее послание:

«ПОЖАЛУЙСТА, ВЫКЛЮЧИ ДОСКУ И НЕМЕДЛЕННО ЗАЙДИ В КАБИНЕТ ДОКТОРА ЛАЙНБЕРРИ».

Вэлентайн никак не решалась войти в кабинет доктора Лайнберри, пока та сама не открыла дверь и не завела ее внутрь. Последние сомнения развеялись, когда она увидела человека с животиком в форме полковника МФ, расположившегося в одном из уютных кресел.

– Ты – Вэлентайн Виггин? – спросил он.

– Да, – шепотом ответила она.

– Я – полковник Грэфф. Мы уже встречались.

Встречались? Когда могли пересечься пути ее и МФ?

– Я приехал, чтобы поговорить о твоем брате, и разговор должен остаться между нами.

«Так им нужна не только я, – подумала она, – они знают про Питера. Или что-то другое? Он опять сделал что-то ужасное? Но я думала, что он перестал делать эти ужасные вещи».

– Вэлентайн, ты очень испугана. Это лишнее. Пожалуйста, садись. Поверь, с твоим братом все в порядке. Он более чем оправдал все наши ожидания.

Вэлентайн сразу захлестнула волна облегчения, когда она поняла, что они приехали из-за Эндера. Эндер. Это было никакое не возмездие, а просто маленький Эндер, исчезнувший из ее жизни много лет тому назад и избежавший ее участи заложницы в махинациях Питера. «Тебе повезло, Эндер. Ты успел уехать до того, как Питер смог вовлечь тебя в свои секретные дела».

– Вэлентайн, что ты думаешь о своем брате?

– Эндере?

– Разумеется.

– Как я могу что-то вообще о нем думать? Я не видела его и не получала от него писем с тех пор, как мне исполнилось восемь.