Текст книги "Игра Эндера. Глашатай Мертвых"

Автор книги: Орсон Скотт Кард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Глава 13. ВЭЛЕНТАЙН

– Дети?

– Брат и сестра. Они смогли умело спрятать свои подлинные имена, так как пишут для компаний, которые, в свою очередь, оплачивают их компьютерное время в сети, вот такие пироги. Мы потратили уйму времени, чтобы выследить эту парочку.

– Что они скрывают?

– Все, что угодно. Вероятнее всего, они пытаются утаить свой возраст. Мальчику четырнадцать, а девочке двенадцать.

– И который из них Демосфен?

– Девочка. Двенадцать лет.

– Прошу прощения. Я и в самом деле не считаю все это забавным, но не могу не рассмеяться. Последнее время мы были страшно обеспокоены, все это время мы старались убедить русских не придавать слишком большого значения тому, что говорит Демосфен, и использовали Локка, как доказательство того, что не все американцы такие бешеные милитаристы. Брат и сестра, почти дети…

– И их фамилия Виггин.

– О! Совпадение?

– Тот Виггин – третий. А эти – первый и второй.

– Просто замечательно! Русские никогда не поверят…

– …что Демосфен и Локк не находятся под таким же строгим нашим контролем, как и Виггин.

– Есть какая-нибудь организация? Кто-то, кто направляет этих двоих?

– Мы установили, что между этими детьми и кем-нибудь из взрослых, кто мог бы направлять их, таких контактов нет.

– Если не считать того, что кто-то мог придумать способ, который вам неизвестен. Трудно поверить, что двое детей…

– Я встретился с полковником Грэффом после его возвращения из Боевой школы. Он выразил глубокую уверенность в том, что все, совершенное этими двумя, вполне им по силам. Их способности совершенно такие же, как у Виггина. Они отличаются только темпераментами. Больше всего его поразили линии, выбранные этими персонами. Точно установлено, что Демосфен – девочка, но Грэфф сказал, что она была отклонена Боевой школой как раз из-за своего излишнего миролюбия, примиренчества и, кроме того, хорошо развитого чувства сопереживания.

– Полная противоположность Демосфену.

– А у мальчика душа шакала.

– Ведь это Локка совсем недавно назвали «единственным по-настоящему непредубежденным умом Америки»?

– Трудно понять, что происходит на самом деле. Но Грэфф посоветовал, и я с ним полностью согласен, что пока нам нужно оставить этих детей в покое. Не разоблачать их. Сейчас не следует сообщать их имен, достаточно заявить, что нами не установлены какие-либо связи Локка и Демосфена с иностранными государствами и внутригосударственными группировками, за исключением тех, которые публично заявили о себе в сетях.

– Другими словами, дать им справку о том, что они абсолютно здоровы.

– Я знаю, что Демосфен выглядит очень опасным. В какой-то мере это объясняется тем, что у него, или у нее, так много последователей. Но более важным я считаю то, что тот из двоих, кто наиболее честолюбив, выбрал умеренную и мудрую линию. И они пока что просто разговаривают. У них есть влияние, но нет власти.

– Как показывает опыт, влияние и есть власть.

– Как только мы почувствуем, что они слишком увлекаются, мы легко сможем их разоблачить.

– Лучше, если это произойдет через несколько лет. Чем дольше мы ждем, тем старше они становятся и тем меньше будет шок, когда откроется, кто они такие.

– Ты, конечно же, слышал о передвижениях русских войск. Существует вероятность того, что Демосфен прав. И в этом случае…

– Нам выгодно иметь в запасе Демосфена. Ладно, на время дадим им кредит доверия. Но продолжайте наблюдать за ними. А я, в свою очередь, буду искать способы успокоить русских.

* * *

Несмотря на дурные предчувствия, Вэлентайн получала удовольствие от игры в Демосфена. В данный момент ее колонка входила практически во все сети страны, и было забавно следить за тем, как на счета ее доверенного лица стекается все больше и больше денег. Время от времени они с Питером жертвовали от имени Демосфена тщательно продуманную сумму денег на предвыборную кампанию определенного кандидата: достаточно большую, чтобы ее заметили, и в то же время не такую крупную, чтобы кандидат мог заподозрить их в попытке купить его поддержку. Она получала сейчас такое количество писем, что информационной сети пришлось нанять секретаря для составления ответов на определенные виды адресованной ей корреспонденции. Письма же от лидеров разного масштаба, включая международный, иногда неприязненные, иногда дружелюбные, но всегда содержащие дипломатичные попытки проникнуть в ход мыслей Демосфена, они прочитывали вместе с Питером, забавляясь от всей души тем, что люди такого полета пишут детям и даже не подозревают об этом.

Но иногда ей было очень стыдно. Отец регулярно читал Демосфена; Локка он вообще не читал, а если и читал, то никогда не упоминал об этом. Зато за обедом он часто потчевал их очередным высказыванием Демосфена, вычитанным из последней колонки новостей. Питер обожал такие моменты:

– Это указывает на то, что простые люди обращают внимание.

Но Вэлентайн была глубоко обижена за отца: «Если он когда-нибудь обнаружит, что все цитируемые им премудрости были написаны мной, которая к тому же ни капельки не верит и в половину того, что сочинила, он будет в ярости, и ему будет стыдно».

В школе она один раз чуть было не навлекла на них беду, когда учительница истории задала им написать работу, в которой нужно было сравнить взгляды Демосфена и Локка по некоторым из их ранних публикаций. Вэлентайн слишком неосторожно сделала блестящий анализ. В результате ей пришлось проделать титанический труд для того, чтобы отговорить директрису от посылки ее эссе в ту же самую информационную сеть, где была колонка Демосфена. Питер был в ярости.

– Ты пишешь, почти так же, как Демосфен, тебе нельзя печататься. Я сейчас же покончу с Демосфеном, потому что ты выходишь из-под контроля.

Гнев Питера, вызванный ее просчетом, был страшен. Но еще больше он напугал ее, когда вообще перестал с ней разговаривать. Это молчание было вызвано тем, что Демосфен получил приглашение стать членом Президентского Совета по перспективам образования. В Совете Демосфену отводилась роль свадебного генерала, и Вэлентайн была уверена, что Питер расценит это приглашение как их очередной успех. Но его реакция оказалась обратной.

– Откажись, – приказал он.

– Но почему? – спросила она. – От меня ведь ничего не требуется. К тому же они пообещали, что все заседания Совета будут обязательно распространяться по сети, чтобы Демосфен смог сохранить свое излюбленное инкогнито. Такое предложение является публичным признанием заслуг Демосфена, и…

– Радуешься, что тебе удалось забраться туда раньше меня?

– Питер, ты и я – это одно, а Демосфен и Локк – совсем другое. Они выдуманы нами. Кроме того, это предложение вовсе не свидетельствует о том, что Демосфен нравится им больше Локка. Просто у него гораздо больше последователей. И ты знал с самого начала, что так оно и будет. Сам понимаешь, что такое предложение придется по вкусу всем этим многочисленным русофобам и шовинистам.

– Я вовсе не предполагал, что все так получится. Уважаемым человеком должен был стать Локк.

– Он и стал. Настоящее уважение требует более длительного времени, чем просто официальное признание заслуг. Пожалуйста, не злись на меня за то, что я неплохо справилась с тем, что ты сам мне поручил.

Но он все равно злился целыми днями и перестал с этого времени помогать ей писать колонки Демосфена. Он, вероятно, надеялся, что без его помощи качество ее работы резко ухудшится, но даже если так оно и было, этого никто не заметил. И, возможно, он впал в еще большую ярость оттого, что она ни разу не пришла к нему, моля о помощи. Слишком долгое время была она Демосфеном, чтобы нуждаться еще в чьем-либо совете о том, что он должен думать по тому или иному случаю.

Так как ее переписка с другими политически активными гражданами резко возросла, она стала узнавать многие вещи, к которым широкая общественность не могла иметь доступа. Некоторые военные, находящиеся с ней в переписке, иногда, сами того не желая, выбалтывали важные детали, которые они с Питером тщательно анализировали. В результате вырисовывалась завораживающая и пугающая картина активности Варшавского Договора. Они и в самом деле готовятся к войне, к зловещей и кровавой войне на Земле. Демосфен не ошибался, подозревая Варшавский Договор в нежелании следовать обязательствам перед Лигой.

И постепенно личность Демосфена стала обретать свою собственную жизнь. Временами она обнаруживала, что к концу работы в сети она начинает думать как он, разделяя идеи, которые должны были быть ничем иным, как правильно выверенной позой.

Случалось, что читая эссе Питера, она замечала, что ее раздражает недальновидность Локка, его нежелание видеть то, что происходит на самом деле.

Может быть, это вообще невозможно – примерять на себя личность другого человека и не превращаться в того, кем стараешься выглядеть. Несколько дней она с тревогой размышляла об этом, и в результате написала статью, в которой использовала эту мысль в качестве основного тезиса. Она писала, что политики, заигрывающие с русскими с целью сохранения мира, неизбежно кончат тем, что станут всемерно зависеть от русских. Получилась изящная шпилька в адрес правящей партии, вызвавшая массу читательских откликов. И она перестала бояться той мысли, что постепенно превращается в Демосфена. «Как я и ожидала, он оказался умней Питера», – думала она.

Однажды, выйдя из школы после окончания уроков, она увидела Грэффа. Он стоял, опираясь на капот машины. Он был в штатском и сильно располнел, поэтому она не сразу его узнала. Когда он направился к ней, чтобы представиться, она вдруг сама вспомнила его имя.

– Я больше не буду ему писать, – сказала она. – Я не должна была писать то письмо.

– Догадываюсь, что ты не в восторге от медалей.

– Да.

– Давай прокатимся, Вэлентайн.

– Я не катаюсь с незнакомцами.

Он протянул ей бумагу. Это было освобождение от уроков, подписанное ее родителями.

– Значит, вы не совсем незнакомец. Куда едем?

– В Гринсборо, на встречу с молодым солдатом, получившим отпуск.

Она забралась в машину.

– Но Эндеру всего десять. Мне кажется, что когда-то вы говорили, что первый законный отпуск дается в двенадцать лет.

– Он перескочил через несколько классов.

– Значит дела у него идут хорошо?

– Спросишь у него, когда встретитесь.

– Почему я? Почему не вся семья?

Грэфф вздохнул.

– У Эндера свой собственный взгляд на мир. Нам пришлось уговорить его повидаться с тобой. Что касается Питера и твоих родителей, он не проявил интереса. Жизнь в Боевой школе была… интенсивной.

– Что вы имеете в виду? Он что, спятил?

– Наоборот, он самый разумный человек из тех, кого я знаю. Он прекрасно осознает то, что его родители не так уж и жаждут заново раскапывать в себе источник любви, зарытый и забытый много лет тому назад. Что касается Питера… Мы ему даже не предлагали отправиться на эту встречу, так что у него не было возможности послать нас к черту.

Сразу за озером Брандта они свернули с главной магистрали на узкую, петляющую по холмам дорогу, которая привела их к обшитому светлым деревом особняку, стоящему на холме. Одной стороной особняк смотрел на озеро Брандта, с другой было довольно крупное частное озеро.

– Этот дом был построен Медлиз Мист-Э-Рабом, – сказал Грэфф. – Дом пошел с аукциона за неуплату налогов и был по случаю приобретен Международным Флотом лет двадцать тому назад. Эндер настоял на том, чтобы ваш разговор не прослушивался, и я пообещал ему это. Для создания доверительной атмосферы вашу встречу решено провести на плоту, который он сам построил. Но я должен заранее предупредить, что после вашей встречи намереваюсь задать тебе несколько вопросов о том, что было сказано. Ты имеешь право не отвечать, но надеюсь, что ты согласишься нам помочь.

– Но у меня нет купальника.

– Мы об этом позаботились.

– А как насчет микрофона в нем?

– Начиная с какого-то момента необходимо доверять друг другу. Например, я знаю, кем на самом деле является Демосфен.

Вэлентайн почувствовала, как по телу пробежала дрожь.

– Я знаю об этом с момента возвращения из Боевой школы. В мире всего шесть человек, кому известно его настоящее имя. Не считая русских: одному Богу известно, что знают они. Но нас ему нечего бояться. Он может положиться на нашу щепетильность. Точно так же, как я полагаюсь на Демосфена в том, что он ничего не скажет Локку об этой встрече. Взаимное доверие. Мы просто обменяемся информацией.

Вэлентайн так и не поняла, кому оказано такое доверие – Демосфену или Вэлентайн Виггин. Если первому, то она не стала бы доверять им; но если они верят ей, то она, возможно, тоже станет им доверять. То, что они попросили ее ничего не обсуждать с Питером, говорило о том, что они знают разницу между ними двумя. Она решительно отогнала мысли о том, знает ли она сама, в чем эта разница.

– Вы сказали, что он построил плот. Сколько времени он здесь находится?

– Два месяца. Мы думали, что его побывка продлится всего несколько дней. Но видишь ли, он вроде бы не стремится продолжать свое обучение.

– А, так я опять выступаю в роли лекарства.

– На этот раз мы не смогли бы обойтись письмом. Мы просто хотим использовать наш последний шанс. Твой брат нужен нам позарез. Человечество, в страшной опасности.

Вэлентайн была уже достаточно взрослой, чтобы понимать, насколько велика эта опасность. И она уже достаточно долго выступала в роли Демосфена, чтобы без колебаний выполнить свой долг.

– Где он?

– Там внизу, на лодочном причале.

– А где купальник?

Эндер не помахал ей, когда она спускалась к нему с холма, не улыбнулся, когда она вступила на покачивающийся лодочный причал. Но она поняла, что он был рад ее видеть, поняла по тому, как он не сводил глаз с ее лица.

– Ты вырос с тех пор, как я тебя видела в последний раз, – глупо заметила Вэлентайн.

– Ты тоже, – сказал он. – Я помню, что ты была красивой.

– Память иногда устраивает с нами странные шутки.

– Нет. Твое лицо осталось таким же, просто я забыл, что значит красивое. Ладно, давай выйдем в озеро.

Она с недоверием посмотрела на маленький плот.

– Не надо вставать на него, вот и все, – сказал он. Он вполз на него как паук, касаясь досок только пальцами рук и ног. – Это первое, что я построил своими руками с тех пор, как мы с тобой строили из кубиков питерозащитные сооружения.

Она засмеялась. Они очень любили сооружать из кубиков такие постройки, которые продолжали держаться и после того, как из них вынимали большую часть видимых опор. Питеру же, напротив, нравилось вытаскивать по кубику тут и там так, чтобы при следующем прикосновении вся постройка рухнула. Питер был ослом, но он придал их детству особый колорит.

– Питер изменился, – сказала она.

– Не будем о нем говорить, – попросил Эндер.

– Хорошо.

Она вползла на плот не так умело, как Эндер. Орудуя веслом, Эндер медленно вывел плот на середину частного озера. Она вслух заметила, что он загорел и окреп.

– Сила – заслуга Боевой школы, а загар я получил здесь. Я много времени провожу на воде. Когда плаваешь, кажется, что ты в невесомости. Мне ее очень не хватает. И еще, на озере кажется, что находишься на дне блюдца. Я жил в таком блюдце целых четыре года.

– Значит, мы с тобой стали незнакомцами.

– Разве не так, Вэлентайн?

– Нет, – сказала Вэлентайн. Она вытянула руку и коснулась ею ноги Эндера. Затем неожиданно сжала его колено как раз в том месте, где ему всегда было очень щекотно.

Но почти в ту же секунду он схватил ее за запястье. Захват был очень сильным, несмотря на то, что кисти рук у него были меньше, чем у нее, а сами руки были тонкими и узкими. Минуту он казался опасным, а затем расслабился.

– Ах, да, – сказал он. – Ты всегда щекотала меня.

– Больше не буду, – сказала она, убирая руку.

– Хочешь искупаться?

Вместо ответа она перекинула себя через борт. Вода была чистой и прозрачной, и в ней не было хлорки. Она немного поплавала, а потом вернулась на плот и растянулась там под бледными лучами солнца. Над головой кругами летала оса, затем она приземлилась на плот невдалеке от нее. Она знала, что оса где-то рядом, и в любое другое время она испугалась бы. Но не сейчас. Пусть себе гуляет по плоту, пусть греется на солнышке, как она.

Но вдруг плот завертелся, и, повернувшись, она увидела, как Эндер спокойно раздавил осу одним пальцем.

– Это мерзкая разновидность, – сказал Эндер. – Они всаживают в тебя жало, не дожидаясь, когда на них нападут. – Улыбаясь, он добавил: – Я изучал стратегию предупредительного удара. И я преуспел в этом искусстве. Меня ни разу не побеждали. Я был лучшим солдатом за всю историю Боевой школы.

– Кто же мог в этом сомневаться, – сказала она. – Ведь ты – Виггин.

– Но какое это имеет значение?

– Это означает, что ты кое-что значишь для мира. – И она рассказала ему о том, что делали они с Питером.

– Сколько Питеру? Четырнадцать? И уже замыслил захватить власть над миром?

– Он считает себя Александром Македонским. А почему бы и нет? А почему бы и тебе не быть им?

– Мы не можем оба быть Александрами.

– Две стороны одной медали, а я – металл между вами.

Уже произнося это, она спрашивала себя, насколько это может быть близким к правде. В эти последние несколько лет она так много делила с Питером, что, даже когда презирала его, она все равно его понимала. В то же время Эндер был до сих пор просто воспоминанием. Очень маленький, хрупкий мальчик, нуждающийся в ее защите. Вовсе не этот загорелый человечек с холодными глазами, убивающий ос одним пальцем. «Может быть, и он, и Питер, и я – совершенно одно и то же, все стоим друг друга. И может быть, наше стремление быть непохожими друг на друга объясняется ничем иным, как ревностью».

– С этими медалями существует небольшая проблема: когда одна сторона вверху, другая всегда внизу.

«И в данный момент ты считаешь, что внизу ты?»

– Они хотят, чтобы я убедила тебя продолжить занятия.

– Это не занятия, а игры. Одни игры, от начала до конца, только они меняют в них правила, когда им это заблагорассудится. – Он поднял расслабленную руку. – Видишь ниточки?

– Но ты тоже можешь их использовать.

– Только если они сами захотят, чтобы их использовали. Только если они думают, что используют тебя. Нет, это слишком сложно, я сыт этими играми по горло. Как раз тогда, когда я стал чувствовать себя счастливым, когда я думал, что могу многое сделать, они всадили в меня еще один нож. С тех пор, как я здесь, я постоянно вижу кошмары, мне снится, что я снова в боевом зале, но вместо невесомости они устраивают игры с гравитацией. Они изменяют ее направление, и я вообще не могу добраться до стены, к которой стартовал. Я не могу добраться туда, куда намеревался. И я все время умоляю их разрешить мне добраться до двери, а они не пускают меня, все время затягивают меня обратно.

Она услышала в его голосе злость, и подумала, что причина этой злости она сама.

– Я думаю, что меня доставили сюда именно для того, чтобы затянуть тебя обратно.

– Я не хотел тебя видеть.

– Мне говорили.

– Я боялся, что все еще буду любить тебя.

– Надеюсь, что будешь.

– Мой страх и твоя надежда оправдались.

– Эндер, это и в самом деле правда. Хоть мы и дети, мы не так уж беспомощны. Мы долго играли по их законам, и их игра стала нашей игрой. – Она хихикнула. – Я в Президентской Комиссии. Питер в такой ярости.

– Они не разрешают мне пользоваться сетями. Здесь нет ни одного компьютера, не считая компьютерных дедушек, отвечающих за Систему Безопасности и освещение. Их поставили здесь сто лет тому назад, когда они вообще ни к чему не подсоединялись. Они отняли у меня мою армию, они отняли компьютерную доску, и что интересно, мне на самом деле на это наплевать.

– Тебе, наверное, не скучно одному?

– Нет. Со мной мои воспоминания.

– Может быть, мы – это и есть наши воспоминания.

– Нет, со мной мои воспоминания о незнакомцах. Мои воспоминания о чужаках.

Вэлентайн вздрогнула, как если бы вдруг набежал холодный ветерок.

– Я больше не смотрю видеофильмы о чужаках. Они всегда показывают одно и то же.

– Я смотрел их часами. То, как их корабли движутся сквозь космос. И что интересно, – как пришло мне в голову совсем недавно, когда я валялся на этом озере, – все битвы, в которых чужаки и люди сражаются врукопашную, взяты из Первого Нашествия. Все сцены из Второго Нашествия, где наши солдаты уже носят форму МФ, показывают чужаков мертвыми. Их тела валяются повсюду, некоторые из них – прямо на пультах управления. Ни малейшего признака борьбы или чего-нибудь в этом духе. Что касается битвы под командованием Майзера Рэкхэма – они не показали из нее ни единого кадра.

– Может быть, это какое-то секретное оружие?

– Нет, нет. И потом, мне плевать, каким способом мы их убивали. Но мне надо знать, кто они такие, эти чужаки. Мне о них ничего не известно, хотя и предполагается, что настанет день, когда мне придется встретиться с ними в бою. Я за свою жизнь участвовал во многих боях, иногда они были игрой, а иногда нет. И каждый раз я побеждал потому, что понимал мысли своего противника. По тому, как он действовал, я мог бы сказать, что он думал по поводу моих действий и по поводу дальнейшего развития боя. И я мог использовать это. Мне это всегда удавалось. Понимать, что думают другие люди.

– Проклятие детей Виггинов, – пошутила она, но слова Эндера ее напугали, ведь Эндер мог бы прочитать и ее мысли с той же легкостью, с которой читал мысли своих врагов. Питер всегда понимал ее или считал, что понимает, но это ни в малейшей степени ее не трогало. Питер сам был моральным уродом, и было совсем не стыдно, когда ему удавалось угадать самые низкие из ее мыслей. Но Эндер… Она вовсе не желала, чтобы он ее понимал. Ей было бы очень стыдно перед ним.

– Ты думаешь, что не сможешь победить чужаков до тех пор, пока не поймешь их?

– Это гораздо глубже. Пока я прохлаждался здесь в полном одиночестве, у меня было достаточно времени подумать и о самом себе. И попытаться понять, почему же все-таки я так себя ненавижу.

– Нет, Эндер.

– Не говори мне «Нет, Эндер». Я долго шел к тому, чтобы наконец-то понять это. Я ненавидел себя, я и сейчас себя ненавижу. Можно объяснить это так: в тот момент, когда я понимаю противника настолько хорошо, что способен нанести ему поражение, в этот самый момент я начинаю любить его. Я считаю, что невозможно по-настоящему понимать кого-либо: чего они хотят, во что верят, и при этом не любить их так, как они любят сами себя. И как раз в тот самый момент, когда я начинаю их любить…

– Ты наносишь удар. – На какое-то мгновение она перестала бояться того, что он может понять ее.

– Нет, ты не поняла. Я их уничтожаю. Я делаю так, чтобы они больше никогда не смогли причинить мне боль. Я их топчу, топчу пока они не перестанут существовать.

– Нет, ты не такой.

Страх вернулся, но уже более сильный. «Питер стал мягче, а ты… Тебя они превратили в убийцу. Две стороны одной медали, но как их различить?»

– Вэл, я на самом деле расправился с некоторыми людьми. Я ничего не выдумываю.

– Я знаю, Эндер.

«А как ты расправишься со мной?»

– Видишь, в кого я превратился? – мягко сказал Эндер. – Даже ты боишься меня. – И он с такой нежностью прикоснулся к ее щеке, что ей захотелось заплакать. Этот жест напомнил Вэлентайн, каким нежным ребенком он был когда-то. Она помнила это мягкое и невинное прикосновение его пухлой детской руки.

– Нет, я не боюсь.

И в этот момент это было правдой.

– Значит, будешь.

«Нет, не буду».

– Ты весь скукожишься, если будешь так долго сидеть в воде. Или тебя проглотят акулы.

Он улыбнулся:

– Акулы уже давно научились оставлять меня в покое.

Но он все-таки решил взобраться на плот. Плот накренился, зачерпнул воды, и спине Вэлентайн стало мокро и холодно.

– Эндер, Питер полон решимости добиться своего. Он достаточно умен, чтобы ждать столько, сколько потребуется. И он всегда будет стремиться к тому, чтобы завоевать власть, если не сейчас, так позже. Я до сих пор не могу решить, хорошо это или плохо. Питер бывает жестоким, но зато ему известно, как взять и удержать власть. И есть все признаки того, что, как только война с чужаками закончится или даже раньше, мир снова может быть ввергнут в хаос, как это случилось перед Первым Нашествием, когда Варшавский Договор отправился в поход за Мировым Господством. И если они попытаются это повторить…

– В этом случае даже Питер мог бы стать лучшей альтернативой.

– Ты открываешь в себе разрушителя, Эндер. И я тоже. Так что Питеру не удалось сохранить свою монополию в этой области, что бы ни думали по этому поводу специалисты по тестам. Но и в Питере есть что-то от созидателя. В нем нет доброты, но он больше не стремится разрушить любую хорошую вещь на своем пути. И как только начинаешь понимать, что власть всегда достается только тем, кто ее жаждет, то сразу же начинаешь понимать и то, что среди жаждущих этой власти есть такие, кто намного хуже Питера.

– С такими рекомендациями я, возможно, и сам проголосую за него.

– Иногда все кажется таким глупым: четырнадцатилетний мальчишка и его сестра, еще ребенок, обсуждают возможные пути достижения Мирового Господства.

Она сделала безуспешную попытку рассмеяться, но было совсем не смешно.

– Но ведь мы не обычные дети, не так ли? Все трое.

– А тебе никогда не хотелось быть самой обыкновенной девчонкой?

Она попыталась представить себя похожей на других девочек в классе. Попыталась представить жизнь, в которой не было ответственности за судьбу мира.

– Это было бы слишком скучно.

– Я так не думаю. – И он растянулся на плоту с таким видом, будто бы мог вот так пролежать на воде всю свою жизнь.

Он сказал правду. В Боевой школе с ним произошла какая-то метаморфоза. Было совершенно ясно одно – он растратил там свое честолюбие. Он и в самом деле не хотел покидать это согретое солнцем озеро.

«Нет, – вдруг поняла она. – Нет, он только думает, что не хочет отсюда уезжать. Но в нем слишком много от Питера. Или от меня. И никто из нас троих не смог бы быть счастлив достаточно долгое время, ничего не делая. А может быть, просто любой из нас не может жить в компании, состоящей только из него самого».

Поэтому она снова занялась прощупыванием его слабых мест:

– Назови единственное имя, которое знает весь мир.

– Майзер Рэкхэм.

– А что, если ты выиграешь следующую войну, как это сделал Майзер?

– Майзер Рэкхэм оказался везунчиком. Он был в резерве. Никто в него не верил. Он просто оказался в нужном месте в нужное время.

– Представь себе, что тебе это тоже удалось. Представь, что ты победил чужаков, и твое имя так же знаменито, как и имя Майзера Рэкхэма.

– Пусть знаменитыми будут другие. Питеру хочется стать знаменитым. Пусть он и спасает мир.

– Я говорю не о славе, Эндер. И не о власти. Я говорю о случайностях, о таких случайностях, как с Майзером Рэкхэмом, который стал тем человеком, который оказался под рукой человечества, когда надо было остановить чужаков.

– Если я здесь, то я не могу быть там. Найдется кто-нибудь еще. Пусть с ним и происходит эта случайность.

Этот тон усталой беспечности привел ее в бешенство:

– Я говорю о моей жизни, ты, эгоцентричный ублюдок.

Если ее слова каким-то образом и задели его, то он этого не показал. Он продолжал лежать на плоту с закрытыми глазами.

– Когда ты был маленьким и Питер мучил тебя, скажи спасибо, что я не сидела в стороне, дожидаясь, когда придут папа с мамой и спасут тебя. Им и в голову не приходило, как опасен Питер. Я знала, что у тебя монитор, но и их я тоже не ждала. Знаешь, что Питер обычно делал со мной за то, что я не давала ему мучить тебя?

– Заткнись, – прошептал Эндер.

Она видела, что его бьет дрожь, и знала, что причинила ему настоящую боль. Почти так же, как Питер, она смогла найти его слабое место и ударить прямо по нему. Она замолчала.

– Я не смогу побить их, – мягко сказал Эндер. – Когда-нибудь я буду там, как Майзер Рэкхэм, и все будет зависеть только от меня, а я буду не в состоянии это сделать.

– Если это не удастся тебе, то этого не сможет сделать никто. Если ты не сможешь их победить, это значит, что они заслужили победу, потому что они сильнее и лучше нас. В этом не будет твоей вины.

– Скажешь это мертвым.

– Но если не ты, то кто?

– Кто-нибудь.

– Никто, Эндер. Я тебе кое-что скажу. Если ты попытаешься и проиграешь, в этом не будет твоей вины. Но если ты не станешь пытаться и мы проиграем, виноват будешь ты. Ты убьешь всех нас.

– Я и так убийца, это не имеет значения.

– А ты и не можешь быть никем другим. Человеческие существа не для того развивали себе мозги, чтобы валяться всю жизнь на озерах. Убивать мы научились в первую очередь. И хорошо сделали, а то давно уже были бы мертвыми. И вместо нас на земле хозяйничали бы тигры.

– Я никогда не мог победить Питера. Что бы я ни делал или ни говорил. Ни разу.

«Итак, все опять сводится к Питеру».

– Он был намного старше тебя. И сильнее.

– Как и чужаки.

Она понимала его логику. Или, может быть, отсутствие логики. Он мог бы победить всех, кого захочет, но в глубине души он знает, что всегда найдется кто-то, кто сможет уничтожить его. И он всегда знал, что его победы были неполными, так как оставался Питер – непобежденный чемпион.

– Ты хочешь победить Питера? – спросила она.

– Нет, – ответил он.

– Побей чужаков. Затем вернись домой и посмотри, будет ли кто-нибудь все еще замечать Питера Виггина. Посмотри ему в глаза тогда, когда весь мир будет любить и боготворить тебя. И ты увидишь в его глазах отступление. И это будет твоей победой.

– Ты не понимаешь, – сказал он.

– Нет, понимаю.

– Нет, не понимаешь. Я не хочу победы над Питером.

– Тогда чего же ты хочешь?

– Я хочу, чтобы он меня любил.

Тут она была бессильна. Насколько ей было известно, Питер вообще никого не любил.

Эндер больше ничего не сказал. Просто лежал и лежал.

Наконец, обливаясь потом и отмахиваясь от атакующих ее комаров, Вэлентайн в последний раз искупалась в предзакатном озере, а затем принялась толкать плот к берегу. Эндер не показывал, что заметил, что она делает, но его неровное дыхание подсказывало ей, что он не спит. Когда они добрались до берега, она вскарабкалась на мостки и сказала:

– Я люблю тебя, Эндер. Больше, чем когда-либо. Независимо от твоего решения.

Он не ответил. Он мог просто не поверить ей. Она поднималась на гору, беспрерывно злясь на то, что ее заставили вот так встретиться с Эндером. И на то, что она в конце концов сделала то, что от нее требовалось. Она убедила Эндера вернуться к занятиям, и он теперь не скоро простит ее за это.

Эндер вошел в дом все еще мокрый после своего последнего купания в озере. Снаружи стемнело, и в комнате, где его ждал Грэфф, тоже было темно.

– Мы едем прямо сейчас? – спросил Эндер.