Текст книги "Реальность 7.11 (СИ)"

Автор книги: Ольга Дернова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Он поднял на меня свои странные жёлтые глаза и кивнул утвердительно.

– Ты хоть спать ложился? – на всякий случай уточнил я. Новый кивок.

– Ну, ладно, – сказал я. – Смотри не переусердствуй. Я зайду за тобой перед завтраком.

Афидман одарил меня благодарной улыбкой. Разговаривал он редко, так редко, что поначалу мы сочли его немым. Вообще говоря, от него не было ни шума, ни особого беспокойства. По этажам общежития он перемещался тихо, как маленькая бледная тень. Тех, кого его присутствие нервировало, он сторонился сам; тем же, кто в общении с ним проявлял дружелюбие и участие, быстро научился оказывать разные мелкие услуги. В этом, на мой взгляд, выражалась его врождённая деликатность. Так что вскоре недовольные голоса смолкли, и все транзитники привыкли к присутствию в доме ога. Но поначалу мы были друг для друга совершенными чужаками. В тот адски дождливый день, когда легионеры собирали по городу тела убитых огов. В тот день, когда мы передали их в ДУОБТ для сожжения, и все они превратились в прах, кроме одного – каким-то чудом оставшегося незамеченным в тёмной фургонной коробке…

Не знаю, сколько времени провёл я тогда в фургоне. Меня вывел из оцепенения громкий стук в переднюю стенку – только тут я расслышал урчание мотора и сообразил, что стучит недовольный Перестарок. Мимо ога, который сжался ещё сильнее, я подошёл к стенке и трижды постучал в ответ. Успокоенный Перестарок затих. Я не знал, понимает ли меня ог, и не хотел пугать его ещё больше, поэтому произнёс со своего места, стараясь говорить внятно и дружелюбно:

– Я тебя не трону. Сейчас мы уедем подальше от этого места. Но ты должен лежать тихо. Понял?

Я подождал: никакого ответа. Его спина с торчащими лопатками двигалась в такт беззвучному дыханию. Я сделал шаг к выходу, и снова он испуганно вздрогнул.

– Сейчас я закрою дверцы, – раздельно сказал я. – И машина поедет. Лежи тихо. Я помогу тебе.

Никакой реакции. То ли он был настолько плох, что не улавливал смысла моих речей, то ли я в роли спасителя был не очень-то убедителен. Да и что я мог предложить ему, кроме временного сомнительного убежища? Ничего. Но отдать его в руки утильщиков и тем обречь на верную и мучительную смерть было выше моих сил. Ни слова больше не говоря, я подхватил фонарь, соскочил наземь и, затворив дверцы фургона, защёлкнул засов. Иттрий, свесив руки и опустив голову, стоял в нескольких шагах от меня, между машиной и тёмной пастью ангара. Я ждал, что он шевельнётся, оживёт, начнёт спорить, да хотя бы крикнет наконец, – однако его жалкая поникшая фигура оставалась неподвижной. Не понимая его переживаний, я ощутил сочувствие пополам с раздражением. Я поставил фонарь у его ног и повернулся к машине. Только тогда он заговорил:

– Зачем ты это делаешь?

Я помедлил.

– Не знаю. Просто делаю и всё.

– Я вижу тебя насквозь, – с внезапной злобой напомнил он. – Все твои мотивы. И всё равно не понимаю, почему желание поиграть в благородство ставится выше, чем…

– Вот потому и не понимаешь, – ответил я. – Иногда это вредно – пытаться разложить всё по полочкам.

– Это сиюминутный импульс, – прошептал он. – О котором ты не раз пожалеешь впоследствии…

– Спасибо за бесплатное предсказание, – сквозь зубы сказал я. Кое в чём он был прав: от собственного легкомыслия мне заранее делалось страшно.

Иттрий невесело усмехнулся.

– Это не предсказание; но я знаю человеческую натуру. – Он подался вперёд. – Ты знаешь, я немного…

От машины донеслось громкое настойчивое бибиканье, несколько раз мигнули фары.

– Извини, – сказал я. – Мне пора ехать. Открой нам ворота, пожалуйста.

– Что тебя задержало так долго? – поинтересовался Перестарок, когда я сел за руль.

– Поспорили с эмпатом о смысле жизни, – ответил я. Так оно и было, в некотором роде.

Всю дорогу я отгонял от себя назойливые мысли о том, как себя чувствует ог, окружённый мраком, болью, пустотой и свежими запахами смерти. Слава богу, поводов, чтобы отвлечься, у меня хватало. Ненастье не желало утихать, наше ветровое стекло заливали потоки воды, сгустившаяся над городом туча сделала день неотличимым от ночи. Я вёл фургон, боролся со стихией и размышлял о том, что человеку свойственна немедленная, спонтанная реакция на вызовы внешнего мира. Может быть, в этом и состоит самая большая разница между огом и мной? Я – действую, переживаю, отыскиваю выход из ситуации. Ог – уходит в себя, застывает в пугающем безразличии, добровольно становится деталью окружающего пейзажа. Дышащая, обвиняющая и (возможно) мыслящая вещь – или живое существо, согласное с навязанной ему ролью орудия?

Когда подъехали к гаражам транзитного блока, не было ещё и полудня. Но я чувствовал себя так, словно провёл в путешествии месяц. Небо Таблицы наконец-то сжалилось над нами. Тучи быстро съёживались и, отзывая свои мокрые полки, расползались в разные стороны.

– Представление закончилось, – произнёс Перестарок. Я глянул на него с удивлением.

– Читаете мысли.

– Это обман, ловушка для дураков, – наставительно подняв палец, изрёк он. – Ты, кажется, подавлен общением с эмпатом. Кто он – твой дорожный попутчик?

– Он – хороший человек. – Я и сам не знал, почему вдруг встал на защиту Иттрия. – Нам пришлось кое-что пережить вместе.

– Какой бы ни был хороший, а всё равно эмпат, – спокойно произнёс Перестарок. Ну вот, подумал я, опять задета чья-то мозоль. Похоже, мне везёт на чужие комплексы…

– Вы намекаете, что ему нельзя доверять?

– Никому нельзя доверять, – сурово сказал старый транзитник, – больше, чем себе.

– А меньше, чем себе, значит, можно?

Он кивнул, издав слабый старческий смешок.

– Рубишь фишку, Бор. Что касается эмпатов… я так скажу. Слишком уж они хрупкие для этого мира. Слишком легко ломаются. И чтобы компенсировать эту слабость, стараются подавить собеседника своими способностями. Так что не бери в голову. Хочешь дружить с эмпатом – дружи, но фильтруй базар и не давай себя заморочить.

– Постараюсь, – пообещал я. Его совет мне понравился. Хотя теперь мне предстояло как-то заморочить голову самому Перестарку. Я нуждался в одиночестве.

– Вы устали, наверное, – нерешительно начал я. – Хотите, я тут всё приведу в порядок? А вы идите в общежитие.

Он повернул ко мне хитроватое лицо, похожее на печёное яблоко.

– Надеюсь, ты не планируешь каких-нибудь глупостей?

– Нет. Я просто… – тут мне в голову пришла спасительная мысль. – Просто хочу вымыть фургон. Можно?

– Гм… – сказал он. И потом: – Ну ладно. Если тебе так спокойнее.

Кажется, Перестарок не очень-то поверил в мою ахинею. Уходя, он пару раз оглянулся. Я вовсю хлопотал над краном: надел на него шланг, потащил тяжёлую скользкую кишку к машине… Но как только транзитник скрылся за воротами, я бросил всё это добро и поспешил к старой спортивной сумке, которая пылилась, никому не нужная, в одном из углов гаража. Спустя десять минут, рефлекторно пригнувшись и на ходу оскальзываясь, я уже мчался с сумкой на плече в сторону нашей общаги. Мне повезло: на улицах было малолюдно, и я незамеченным проскользнул в прихожую. Не разуваясь, метнулся на второй этаж, в свою комнату, и только там рискнул перевести дух. Продолжая прижиматься спиной к входной двери, я присел на корточки и осторожно опустил свою ношу на пол. Потом потянул за язычок молнии. Ог, свернувшись в клубочек, лежал на дне сумки, в той позе, в какой я его там поместил.

– Надеюсь, тебе хватало воздуха, – извиняющимся тоном сказал я. – Я не мог протащить тебя иначе. Точнее, мог, но если бы я сделал это в открытую, вся улица собралась бы на суд Линча…

Ог не спешил выбираться наружу. Возможно, ему было менее страшно в замкнутом, хотя и не очень уютном пространстве. Но мне почудилось, что он вслушивается в мои слова. А возможно, мой ровный тон подействовал успокаивающе.

– В общем, вот моя комната. – Я сделал широкий жест рукой. – Поживёшь пока здесь, а там решим, что с тобой делать… Ну, то есть, я надеюсь, ты не планируешь умереть у меня на руках. Если тебе нужен врач… – Тут я запнулся, настигнутый неприятной мыслью о причинах его молчания. – Послушай. Ты вообще говорить умеешь?

Он внимательно смотрел на меня; не на меня, точнее, а в какую-то одну точку моего лица. Зрачки его сжались до размера булавочных головок, и я разглядел цвет глаз. Они были жёлтыми – не такими непроницаемо-жёлтыми, как глаза кота, а более ясными и прозрачными, словно драгоценные камни. То, как он смотрел, мне понравилось: без недоверия, но и без мольбы, и страх его был обращён не на меня, а, скорее, на всю подстерегающую вокруг неизвестность. Я повторил свой вопрос:

– Ты можешь говорить? Или нет, не так: ты меня понимаешь?

Не сводя с меня внимательного взгляда, ог кивнул. Слабое, еле заметное движение головой, но этого было достаточно, чтобы я обрадовался.

– Уже лучше. Хочешь чего-нибудь? Есть, пить… – Он облизнул сухие губы. – Пить, да?

Я поднялся. Едва разогнул колени, так они затекли, пока я сидел на корточках.

– Сейчас.

К счастью, вода у меня была своя и стакан тоже нашёлся. Руки мои слегка подрагивали, и от крана до двери протянулась цепочка мокрых звёздочек. Кажется, я ещё не совсем поверил в реальность нашего контакта. Однако тело послушно выполняло всё, что ему велели. Я протянул огу воду и сказал:

– Сесть можешь?

Когда он принял сидячее положение, открылось то, чего я прежде не замечал: от его окровавленного, оголённого бока к материи, покрывавшей бедро, тянулись тонкие, эластичные ниточки биоткани. От его движения они завибрировали, но не порвались. Наоборот: ниточки на глазах утолщались, как будто впитывали в себя его кровь, и наконец начали сливаться друг с другом, создавая над обнажённым участком тела новый слой материала. Я так засмотрелся на это зрелище, что совсем позабыл про воду. Опомнился от негромкого всплеска. Почти всё содержимое стакана оказалось на полу.

– Ох, – огорчённо сказал я. – Извини. Сейчас принесу ещё.

Кажется, ог меня не слышал. Его глаза не отрывались от влаги. Внезапно он перегнулся через край сумки, приблизил лицо к лужице и окунул в воду свои запёкшиеся губы.

– Эй, она же грязная! – в смятении воскликнул я. – Перестань! Я принесу другую.

Подкрепляя слова делом, я помчался за новой порцией. Когда я вернулся к двери, от лужицы на полу осталось только маленькое влажное пятно.

– Ну вот! – огорчённо сказал я. – Зачем так делать-то? Держи стакан и пей как следует!

Ог вопросительно смотрел на меня.

– Ты человек, – раздельно объяснил я. – Значит, пей по-человечески. Ясно?

На сей раз он ответил мне более энергичным кивком. Он взял стакан обеими руками и пил, не отрывая глаз от моего лица. В этом было что-то трогательное и детское. Свисавший с его правого плеча большой лоскут биоткани шевельнулся и, изогнувшись, сам по себе скользнул к локтю, повторяя форму руки. Я невольно передёрнулся, но, поймав его доверчивый взгляд, устыдился собственных страхов.

– Извини. Я никогда не видел биоткань так близко… Это ведь биоткань, да?

Я осторожно ткнул пальцем в эластичную материю. Она показалась мне тёплой и податливой. И изрядно заляпанной.

– Мда… – пробормотал я. – Кровь-то она впитывает, а вот как насчёт остального?

С этой точки зрения я его ещё не рассматривал. Хотя, если хорошенько вглядеться, на нём лежали многослойные пласты грязи. Короткие волосы слиплись сосульками и больше всего напоминали торчащие в разные стороны ежовые иглы. Лицо, руки, комбинезон – в серовато-бурых разводах. Комбинезон, надо полагать, изначально был светлым. Там, где он ещё не успел самоподлататься, ткань свисала отдельными лоскутами, демонстрирующими изнанку кроваво-красного цвета.

– Короче говоря, – завершая осмотр, резюмировал я, – первым делом тебя надо хорошенько отмыть. Шагом марш в ванную!

Он покорно поднялся и следовал за мной до самой душевой кабины, но, оказавшись в тесном сыром помещении, снова оцепенел от непонятного мне испуга и недоумения.

– В чём дело? – Я сдвинул в сторону занавеску. – Можно подумать, ты видишь душ впервые в жизни. Давай, не стесняйся. Отмойся как следует! А я пока совершу набег на кухню.

С этими словами я вышел. Честно говоря, я боялся надолго оставлять его в одиночестве, поэтому по кухне носился как маленький смерч. При этом мне, разумеется, хотелось, чтобы первая трапеза в общаге произвела на него впечатление. С удивлением я подумал, что веду себя как радушный хозяин, стремящийся продемонстрировать гостю все выгоды своего жилья. Во всяком случае, еды, которой я набрал, хватило бы на четверых. Нагруженный ею, я рысцой вернулся в свою комнату. Ещё от двери навострил уши: не было слышно ни звука. При мысли, что ог исчез, меня прошибло холодным потом. Кое-как свалив похищенные яства на стол, я поспешил на поиски. Слава богу, он отыскался почти сразу. Тихо стоял в ванной – я мог бы поспорить, что он не менял позы с тех пор, как я ушёл.

– Ну в чём дело-то?! – повторил я. – Я думал, ты уже вымылся. Пожалуйста, не заставляй меня…

Я осёкся, когда заметил, что его бьёт мелкая безостановочная дрожь. Вдохнул. Выдохнул. И, шагнув к кабине, своей рукой открыл краны.

– Полезай, – скомандовал я уже мягче и подтолкнул ога к текущей воде. – Или тебе нравится быть грязнулей? Отстираем и тебя, и твою одежду…

Я безуспешно осматривал комбинезон в поисках какой-нибудь застёжки. Наконец, сдавшись, вопросительно посмотрел на него.

– Как это снимается?

Вместо ответа он отчаянно замотал головой.

– Не хочешь раздеваться? – догадался я. – Ну, полезай прямо так!

С этого момента дело у нас пошло на лад. Он покорно встал под душ и позволил себя намылить.

– Трудно понять человека, который отказывается использовать голос по назначению, – ворчал я, орудуя мочалкой. – Одежда теперь точно будет чистой, а за остальное я не ручаюсь…

«Дурак ты, Бор, – гораздо позже просветил меня Перестарок. – Вообрази себя на его месте. Тебя едва не убивают на улице, возят туда-сюда в чёрном мешке, потом притаскивают к чёрту на кулички, да ещё и норовят лишить единственной привычной вещи, которая у тебя осталась. Для ога биоткань – нечто большее, чем просто одежда».

Интереса ради мы пытались составить список функций, которыми обладал его комбинезон. Перечень получился довольно внушительный. Единственное, что вызывало недоумение, – это «бусина», некрупное, с фалангу большого пальца, уплотнение из биоткани, которое ог носил то на руке, то на шее. «Бусина» была твёрдая, скользкая как орех, тёмно-красного цвета. И точно так же, как орех, она состояла из двух равных половин. Границу обозначала тёмная стекловидная полоска, опоясанная рядом арабских цифр. Они были заметны под определённым углом наклона. Мы долго ломали головы над этим артефактом и в конце концов решили, что «бусина» показывает время. Хотя, если мы были правы, время это выражалось исключительно в секундах и безостановочно пятилось назад.

Свою команду я отыскал в комендантском кабинете, который временно был превращён в штаб-квартиру ударной группы транзитников. Исполняющим обязанности коменданта числился Зенон, при котором кабинет чаще всего стоял закрытым. Сейчас дверь была гостеприимно распахнута, самая приличная мебель в общаге – погребена под грудами исчирканных бумажек, лакированная столешница – заставлена грязными пепельницами и кружками с остатками кофе и чифиря. Это лучше всяких слов показывало, что разработка стратегии идёт полным ходом. Присутствовали Заши, Зенон, Марик, Оодзи, Джон-газ и вездесущий Перестарок. Я остановился у порога как раз вовремя, чтобы уловить конец Джоновой фразы:

– …а Бора и Заши, наверное, в поисковики, да?

– Угу.

– Поисковики? Это ещё кто? – осведомился я, переступая через порог.

– Мобильные юниты, – непонятно сказал Оодзи. Он был занят тем, что набрасывал на клочке бумаги очередную диспозицию.

Оодзи – начальник первой автоколонны, и в этом качестве он равен Зенону, но главный секрет его известности заключается в том, что Оодзи – непревзойдённый стратег. Большинством наших побед на Арене мы обязаны ему. Оодзи был невысок, худ как Кощей, с узкими плечами и хрупкой грудной клеткой, но когда он находился в дурном расположении духа, мало кто мог выдержать его холодный немигающий взгляд. Славился он и своей язвительностью: шутки его были точны и беспощадны, как лезвие гильотины. Говорил он с едва уловимым акцентом, который придавал неповторимое своеобразие его саркастическим высказываниям. Я всегда его побаивался. Поэтому я не стал развивать затронутую тему и шёпотом обратился к Заши:

– Я пропустил что-нибудь важное?

– Не волнуйся, – также шёпотом ответил он, – от этой их говорильни не так уж много пользы. Охота мозги себе засирать…

– В таком случае, о многомудрый Заши, почему бы вам не покинуть это место? – прервал Оозди. Оказывается, он всё слышал.

– Да ладно, Одзь, харе тянуть резину, – добродушно прогундел Марик. – Изложи всё так, чтобы народу было понятно, без этих своих заумных словечек!

– Ладно, – Оодзи соизволил оторвать глаза от бумаги и повернулся лицом к нам. – Но только пусть народ безмолвствует. Первый же сбивший меня с мысли отправится искать её в коридоре…

– Итак, – начал он, когда народ выразил готовность внимать, – специально для сосунков, забывчивых и невнимательных излагаю с азов. На Арене соревнуются две команды, состоящие из шести человек. На одну команду выдаются шесть переговорных устройств, шесть биобраслетов и – в некоторых случаях – набор ловушек. В других случаях ловушки уже являются частью боевого поля. Пара слов о браслетах. На карте, которая в них загружена, вы можете видеть местонахождение других членов команды. Но я обычно отказываюсь от этой опции. Как ты думаешь, Бор, почему?

– Наверное, – неуверенно сказал я, – это слишком опасно. Если один игрок попадает в руки противника, он подставляет всех.

– Именно так, – подтвердил Оодзи. – Утильщики пользуются картой, поэтому они лузеры. Есть менее опасный, но и более трудоёмкий путь. Я заставлю вас вызубрить наизусть около дюжины разных карт. Это даст вам необходимый навык в ориентировании.

– Опять зубрёжка… – пробормотал Джон-газ. Остальные ограничились досадливыми вздохами.

– Оружие, – Оодзи, игнорируя общую скорбь, поднял острый палец, – оружие на Арене запрещено. Это состязание в ловкости и смекалке, а не банальный мордобой, как думается некоторым. – Тут он весьма недвусмысленно покосился на Заши. – Однако каждая команда получает четыре омы и две оты. Компьютер выбирает их из списка случайным образом; между членами команды их распределяет стратег. То есть я. Маленький постскриптум: стратег на боевом поле – царь и бог. Поэтому, если хотите, чтобы вам досталось что-нибудь хорошее, не гневите божество.

– Аминь, – дурачась, прошептал Заши.

– Задание и карту боевого поля компьютер также выбирает случайным образом, – невозмутимо продолжал Оодзи. – Обычно на поле спрятан флаг, который нужно найти и доставить командиру. Или же вам предложат защитить свой флаг.

– Или захватить флаг противника, – добавил Марик. – Тебе всё понятно, Бор?

– Вроде бы да, – скромно сказал я. На этом адресованная мне вводная часть, видимо, закончилась, потому что все как по команде задвигались и заскрипели стульями.

– Я вот всё думаю, как бы нам замаскировать Марика, – улыбаясь, заметил Джон-газ. – Уж очень он крупный.

– На себя посмотри, – хихикнул Перестарок. – Вон какую задницу отъел.

– Я ща вам обоим что-нибудь отъем, – приобняв их за плечи, ласково сказал Марик. На фоне всех остальных он и впрямь выглядел великаном. Любая шофёрская кабина была ему мала.

– Марик нам нужен, чтобы рвать шаблоны, – серьёзно заметил Зенон. Его замечание вызвало дружный смех. Даже Оодзи заулыбался.

– Ты ведь не слышал эту историю, Бор? – обратился ко мне Джон-газ. – В одной игре утильщики вогнали Марика в такое смятение, что он грубо нарушил правило о реальности объектов и просто-напросто разорвал стену ближайшего дома!

– И спрятался за ней! – подхватил довольный Заши. – Утильщики бегают, ищут, а враг как сквозь землю провалился!

– Нам влепили за это десять штрафных минут, – сообщил Зенон, – но мы всё равно победили.

– Их было трое, – оправдываясь, пробасил Марик. – И они висели у меня на хвосте.

– Что за правило о реальности объектов? – поинтересовался я.

– Ах да, – спохватился Джон. – Ты ж не знаешь. На Арене все объекты сделаны из биоткани. Но сделаны так, что не придерёшься. Соответствие реальности практически полное.

– В спящем режиме она похожа на обычное покрытие, – добавил Перестарок. – Но когда компьютер загружает выбранную карту, биоткань меняет форму, имитируя нужные предметы. Короче говоря, большая такая потёмкинская деревня…

– Кстати, твой протеже уверен, что биоткань помнит все свои модификации, – сказал Оодзи. – Поэтому я дал ему небольшое, но важное поручение.

– Афидману? – не сразу понял я.

– То-то он с утра пораньше торчит в сети, – догадался Перестарок.

Словно в подтверждение этих слов, в комендантский кабинет заглянул мой подопечный. Он пришёл босиком. За ним наподобие хвоста тянулась упругая нить из биоткани. Свою левую руку ог держал ладонью вверх, осторожно неся витающую над ней стопку полупрозрачных прямоугольников, которая показалась мне поначалу горкой кухонных подносов.

– Лёгок на помине, – пробормотал Джон-газ. – Это ещё что?

– Надо полагать, карты, – ответил Оодзи. – Прямо с Арены утащил, да?

Маленький ог кивнул.

– Спасибо. Давай сюда.

– Вы что, взломали ТСМ Арены? – с благоговейным ужасом уточнил Марик. Заши расхохотался.

– Ну вы даёте!

– Банда, – фыркнув, сказал Зенон. – Преступное логово.

Афидман, сидя на корточках подле стратега, вертел головой и преданно всматривался в наши лица.

– Ну, хочешь не хочешь, – заявил Перестарок, – а придётся тебе, Оодзи, как-то поощрить нашего ога.

Они назначили его специальным членом команды. Было решено, что Афидман с Перестарком будут смотреть трансляцию из дома, а в случае нашего выигрыша примут участие в общем праздновании. Меня слегка обеспокоило это последнее условие, однако Оодзи не позволил нам расслабиться. Остаток дня я потратил на изучение карт, которые чаще всего использовались на Арене. И все последующие дни тоже сожрала подготовка: я делал утреннюю зарядку, съедал свой завтрак и поднимался в комендантский кабинет – корпеть над очередной картой или изучать свойства присосок. Так назывались в народе особые круглые бляшки из биоткани с записанными на них омами и отами. Приложи такую бляшку к любой части тела – она прилипнет намертво и будет держаться, пока не отработает своё.

– Это продукт Второй Лаборатории, – авторитетно пояснил Джон. Оказалось, что омы и оты – его давнее хобби. Найдя во мне благодарного слушателя, он не скупился на информацию. Я припомнил плакат, висевший в ангаре у утильщиков, и спросил:

– А что такое пластыри?

– Так называют приспособления, которые были в ходу при Гиазе, – довольный моей осведомлённостью, ответил Джон-газ. – Они действительно похожи на пластыри. Гиаз, видишь ли… это ведь его изобретение. Вычленяя из психики базовые синты и внедряя их в сложные органические соединения, он умудрился взять барьер, над которым безуспешно бились химики и биологи. Пересечь порог, отделяющий живое от неживого. Вернее, он доказал, что жизнь без синтов невозможна. А параллельно изобрёл это новое оружие.

– Пластыри?

– Да. На самом деле, это просто липучка со слоем клеток, в которые как бы впечатана матрица синта. Ещё присутствует кнопочка. Ты нажимаешь на неё, пластырь нагревается, и разбуженная им органика «оживает» под воздействием синта.

– А пустые омы и оты? Они для чего?

– Для того, чтобы пробудить твой собственный синт.

– Понятия не имею, какой у меня синт, – сказал я и невольно подумал про Иттрия. В преддверии матча я неосознанно и прочно причислил его к утильщикам; таким образом, в моём представлении эмпат оказался по другую сторону баррикад.

– Говорят, пустышки капризнее всего, – сообщил Джон. – Но вряд ли во время матча тебе достанется такая. Так что не морочь себе голову.

Афидман тихонько сидел в уголке и, похоже, вслушивался в нашу беседу. Я уже привык по его слабой реакции на отдельные словосочетания домысливать остальное. И всё равно – не знаю, что подтолкнуло меня в тот момент обратиться к нему:

– Присоски ведь тоже делают на Фабрике?

Он повёл в мою сторону удивлёнными глазами, а потом засветился от сдержанной радости. Должно быть, мой вопрос был признан важным. Настолько важным, что одного кивка ему показалось недостаточно.

– Оги делают все присоски, – сказал он. – Афидман показывает, как делать; оги повторяют.

– Ни фига себе! – присвистнул Джон. Я предостерегающе шикнул. Ог застенчиво опустил голову, пряча лицо под отросшими волосами.

– Погоди, – судорожно соображая, сказал я. – Значит, там… на Фабрике… ты был главным по присоскам? Я правильно понял?

Афидман помотал головой. Я уж думал, что не добьюсь больше ни слова, но после паузы он ответил:

– Афидман – Протагонист. Собирает весь Хор. Водит за собой. Говорит, что делать. Работа, еда, сон – Хор всё выполняет вместе с Протагонистом.

– И мысли тоже общие, – подсказал Оодзи. Он стоял в дверном проёме, прищуренными глазами рассматривая мальчишескую фигурку ога, – так, словно видел его впервые.

– И мысли тоже, – согласился Афидман. Внезапно он поднял голову, с беспокойством всматриваясь куда-то вдаль. Глаза его потемнели, дыхание сделалось быстрым и учащённым. Тонкие длинные пальцы сжимались и разжимались, свидетельствуя об усиливающемся волнении.

– Был Хор – были мысли, – сбивчиво произнёс он. – Но Афидман больше не слышит Хора. Почему?

Вопрос прозвучал так настойчиво и неожиданно, что я растерялся.

– Не знаю, – сказал я. Мне хотелось как-то оправдать своё невежество. – Видишь ли, я не совсем понимаю. Что такое Хор?

– Другие оги, – ровным тоном информировал Оодзи. – Похожие на него.

– Да. Похожие, – подтвердил Афидман. – Но не именные, как Афидман. Просто тля. Где они?

– Ох ты, ёперный театр! – внезапно сказал Джон-газ. – Я лучше выйду.

– Нет уж, посиди, – остановил Оодзи. И столько металла было в его голосе, что транзитник застыл, приподнявшись над сиденьем, а затем покорно плюхнулся обратно.

– Ты ведь знаешь, что с твоими товарищами, – всё так же размеренно продолжал стратег, обращаясь к Афидману. – Ты был среди них. Но, возможно, ты не понял, что случилось. Тебе известно, что такое смерть?

– Довольно, Оодзи, – негодующе вступился Джон. – Какого чёрта ты его мучаешь?

– Смерть, – не обращая внимания на Джона, повторил Оодзи. – Можешь дать определение?

Я, застыв, в удивлении наблюдал за этой сценой.

– Прекращение жизни, – сказал Афидман. – Но мысль не умирает. Нет?

– Нет, – согласился наш стратег. Голос его прозвучал неожиданно грустно. – Ты, разумеется, прав. Мысль никогда не умирает. Но когда ты был с Хором, ты воспринимал её целиком. А теперь воспринимаешь частями. Как все люди.

Ог снова опустил голову на сомкнутые колени; казалось, слова Оодзи его поразили.

– Все люди такие? – тихонько спросил он, прежде чем вновь погрузился в молчание. Но из нас троих это расслышал лишь я один.

В день, назначенный для соревнования, мы встали ни свет ни заря и слаженной маленькой группой выдвинулись из общаги. В фургоне все, позёвывая, молчали; Заши, невзирая на запрет Оодзи, привалился к моей спине и клевал носом, досматривая обрывки снов. За стёклами витал лёгкий розоватый туман, и мне казалось, что вокруг царит несусветная рань. На улицах и впрямь было безлюдно, однако Арена встретила нас спёртым воздухом, насыщенным принесённой с улицы влажностью, оживлённым гудением голосов и ярким электрическим светом. Мы встали в простенке между двумя автоматами, предлагающими напитки; тут соблазнительно пахло кофе, но я помнил наставления стратега и сдерживался. От волнения и духоты голова у меня слегка кружилась. Вокруг парами и небольшими группками прохаживались люди. Мне почудилось, что они с любопытством поглядывают на меня. Оодзи как сквозь землю провалился, потом Заши заметил какого-то своего приятеля и отошёл поболтать, остальные тоже разделились, непринуждённо занимаясь своими делами. Я боялся потеряться и неотрывно следил за ними, всё глубже ощущая скуку и одиночество. Мне начинало казаться, что я прикован к этой стене и к этим автоматам с напитками, навеки обречён вдыхать сладкий кофейный запах. Я вздохнул с облегчением, когда эта пытка закончилась и вынырнувший откуда-то сбоку Оодзи негромко сказал: «Всё, аппаратура проверена, пошли».

Все как-то приободрились, приняли собранный вид. Наша группа в сопровождении местного менеджера пересекла людный холл и сквозь неприметную дверь вступила в коридор, расположенный над пространством Арены. Стоило двери за нами захлопнуться, как гул голосов словно ножом отрезало. Стало так тихо, что я услышал, как работает вентиляция.

– Мы просим прощения за задержку, – хорошо поставленным голосом сказал менеджер. – В последнее время программа стала давать сбои. Но наши техники ручаются, что теперь всё в порядке.

Он вёл нас мимо гладких бежевых стен с закруглёнными углами, с огромными прозрачными панелями, сквозь которые смутно просматривалось внутреннее убранство никем не занятых комнатушек; между этими помещениями в строгой последовательности возникали проходы, ведущие куда-то вглубь, к похожим комнатам. Всё вместе составляло гигантский, запутанный лабиринт. Мы свернули не то в пятое, не то в шестое по счёту ответвление – и снова с обеих сторон замелькали скруглённые углы и слабо освещённые провалы. Настенные номера, нанесённые люминесцентной краской, наверное, помогали ориентироваться в этом геометрическом мире. По крайней мере, запустением тут не пахло. Я ощущал тепло, выделяемое приборами, и запах разогреваемой еды. В какой-то миг он резко усилился, словно источник располагался совсем рядом, но мы прошли мимо, и запах снова ослаб. Если верить моим внутренним ощущениям, мы забрели уже в центральную часть лабиринта. Я укрепился в этом предположении, когда менеджер остановился перед дверью на кодовом замке и приложил к ней руку с биобраслетом. Дверь откатилась в сторону, мы вошли. И первое, что бросилось мне в глаза, – это Терминал Арены, один из четырнадцати основных терминалов города. Огромный светящийся ромб, слегка утопленный в пол и рассечённый пополам прозрачной перегородкой. Воздух над ромбом туманила какая-то рябь, какие-то дымные клубы, поднимающиеся до самого потолка и медленно опадающие обратно. Сквозь них я разглядел, как во второй половине комнаты открылась дверь-близнец и вошла другая группа.

– А вот и утильщики, – негромко сказал кто-то из наших.

– Мы пришли первыми, – удовлетворённо прокомментировал Джон. – Хороший знак.