Текст книги "Реальность 7.11 (СИ)"
Автор книги: Ольга Дернова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
– Ах да, зона трансформации…
– Если бы только это, – мрачно ответил он. И, проведя рукой под столом, включил какие-то приборы. Столешница озарилась, предъявляя нам, как я немедленно догадался, миниатюрный, но довольно точный план Таблицы. Над гладкой поверхностью полупрозрачными прямоугольниками и квадратами взметнулись трёхмерные очертания зданий. Шеф СБ ткнул пальцем в скопление построек, отсечённое от Башни и города пустым и тёмным пространством.
– Похоже, Серебряков намылился в ЗоНеР. Знаешь, что это за фигня?
Я кое-что помнил (в изложении Риты), но помотал головой.
– А должен бы знать. Ты ведь, предположительно, родом оттуда… – К таким вопросам я давно привык, поэтому помотал головой ещё энергичнее. Кобольд вздохнул обречённо. – Ладно, слушай. Это пустой городишко на северо-востоке. Так называемая «зона нестабильной реальности». Люди там не бывают уже давно: слишком сильна опасность исчезнуть.
Я уже догадывался, к чему он клонит, и всё же спросил:
– Рем не знает, что это опасно?
– Наоборот: очень хорошо это знает. Но он там как рыба в воде.
– Местный уроженец? – Я так старательно косил под дурачка, что почти поверил в собственную неосведомлённость. В любом случае, не помешает узнать, какое у Церкви досье на Рема. Шеф СБ диковато глянул на меня, но ответил ожидаемо:
– Да, местный. Сумел выжить, когда всё посыпалось.
Дальше расспрашивать было нельзя, я вдруг ясно это почувствовал – осознание вспыхнуло передо мной, словно красное круглое лицо светофора на обочине дороги. Одновременно я ощутил, что Кобольд от меня чего-то ждёт. Он наблюдал из придорожной засады, замаскированный ветками, но я видел два ярких получеловеческих глаза – они уставились на меня в нетерпеливом ожидании.
Он выдержал подобающую паузу, прежде чем сказать:
– Думаю, для меня охоту можно считать законченной.
«Как?!» – молча вскинулся я. Криво ухмыляясь, Кобольд присел на край стола. Его движение потревожило чуткий сон программ, и белые маленькие прямоугольники зданий на голографической карте утратили резкость, превратившись в кучку блестящей ряби.
– Ты когда-нибудь чувствовал, как твой позвоночник превращается в раскалённую спицу? Вижу, что нет. Но если проживёшь в Таблице безвылазно ещё годиков пять и попробуешь выйти за её пределы накануне Глобального Изменения, – тогда тебе точно кирдык. Церковь метит своих – так, что вовек не отмоешься.
Я едва не повёлся на эту его сказочку. Но, открыв рот для смиренного вздоха, мысленно увидел лицо Зенона. Старший по общаге погрозил мне пальцем, а затем многозначительно постучал им по виску. И тогда я сказал:
– К транзитникам же это не относится.
– Да-а? – иронически протянул Кобольд. – Стоит ли понимать это так, что ты готов последовать за Ремом в ЗоНеР?
Вот она, заготовленная для меня ловушка! Я сунулся в неё слишком глубоко, но капкан ещё не захлопнулся. У меня ещё оставалось достаточно простора для пары простых манёвров. Что же заставило меня колебаться? Кобольд начал неторопливо прохаживаться по комнате; слова, которые он говорил, так же неторопливо падали в сумрачное пространство.
– А ведь это могло бы сработать. У тебя есть вполне реальные шансы проникнуть внутрь и здоровеньким вернуться обратно. Мы бы снабдили тебя всем необходимым. Пропуск, оборудование, всё в таком духе… Вполне возможно, – тут он покосился на меня, словно змей-искуситель, мне даже померещился раздвоенный змеиный язычок, мелькнувший меж его тонких пересушенных губ, – вполне возможно, что ты бы приблизился к разгадке своего прошлого.
О последнем я додумывался и сам. Мелькнуло даже нечто вроде внутреннего образа, похожего на образы из прежних моих повторяющихся сновидений: солнце, ветер, глинистый обрыв…
– Впрочем, это как раз не важно, – продолжал Кобольд, подстраиваясь под амплитуду моих колебаний. – Вряд ли обретённые воспоминания добавят тебе целостности. Это отмазка для слабачков. Так что, если уж решишься на этот шаг, выбери себе другую причину.
– Какую? – вяло спросил я.
– Например, завершение начатого. Зря ты, что ли, старался? Приучал ога к горшку, приобщал, так сказать, к человеческим ценностям. Ты ведь хотел что-то доказать окружающим? А пришёл Серебряков, вломился в твою жизнь, как медведь в малинник, – и всё у тебя пошло наперекосяк.
Это звучало, как издевательство. Но что-то во мне отозвалось, какая-то нотка негодования брякнула внутри в ответ на эти слова. И уже такое вырвалось, словно вопрос оказался решён:
– Что я… буду делать с Ремом?
– А не знаю, – легко отозвался Кобольд. Даже рукой махнул, как бы давая понять, что это совершенно не его дело. – Это ты сам сообразишь. Хотя оружие не помешает, он-то тебя встретит во всеоружии.
Странно, но именно в этот момент я и решился окончательно. Весь мой страх, накопленный за последние дни и часы, собрался в тяжёлый гладкий шар и под собственным весом ухнул вниз, ушёл из моих пяток, провалился куда-то в башенные подвалы. И так мне сразу сделалось легко, что если бы тело поспевало вслед за душой, я был бы уже на полпути между Башней и ЗоНеРом.
– Значит, идёшь? – проницательно понял мой собеседник.
– Значит, иду, – вздохнув для приличия, согласился я. – Но при одном условии…
Я попросил сопровождающих остаться у осыпающейся стены, которая отделяла городское пространство от территории покинутого вокзала, и это было верным решением. Свернув за угол, я в одиночку прошёл сквозь мёртвые турникеты. Здесь голову мою символически защищала крыша, напоминающая решето; пол под ней почти в правильном шахматном порядке усеяли мокрые чёрные и сухие серые пятна. А на перроне я оказался в привычной компании накрапывающего дождика. Впрочем, ожидал меня там ещё один компаньон, увидеть которого я почти не надеялся, но которому обрадовался как родному. Эд Риомишвард, едва завидев меня издали, энергично замахал обеими руками. Он был обряжен по погоде – в синий плащ, который, впрочем, казался ему коротковат и нелепо топорщился на его долговязой фигуре. Я уже начал привыкать, что все наши встречи обходятся без взаимных приветствий, вот и сейчас, едва я приблизился, он спросил только:
– Ну как, готов отдаться местному краеведению?
Я кивнул, и мы решительно слезли с перрона на пустынные рельсы, и дружно, плечом к плечу, зашагали по ним прочь от города. «Держись железной дороги, – наставлял меня Кобольд перед расставанием, – она выведет тебя к ближайшей станции, там и начинается ЗоНеР». У меня было с собой оружие, которое он мне навязал, и один типовой легионерский рацион в рюкзачке, болтавшемся теперь за спиной. Лежала там и бумажная карта двадцатилетней давности, когда городишко, располагавшийся на месте ЗоНеРа, ещё был полон жизни. Эдвард же, как я успел заметить, двинулся в путь совершенно порожним.
Первые полкилометра мы одолели в молчании. Непрерывная тишина царила на заброшенной железной дороге. Но я заметил, что дождь начал стихать. Он пока не выдохся окончательно, но уже не шёл, а плёлся – задумчиво и неуверенно, с повторяющимися передышками, которых становились всё больше. Воздух теплел, и когда я пригляделся к рельсам, сходящимся вдали, то заметил подымавшийся от них белый дымок – я не сразу сообразил, что это водяные испарения. Духота была мне непривычна и неприятна, но она намекала на близость солнца, которое я уже почти забыл и теперь отчаянно мечтал увидеть. Возле очередного полосатого столба Эд замешкался, снимая плащ. Он стащил его с себя через голову, не расстёгивая, и с удовлетворённым вздохом накинул на верхушку столба.
– Вроде как памятник себе воздвиг нерукотворный.
– Больше похоже на чучело, – заметил я, и он засмеялся.
– Пусть распугивает птичек! А теперь объясни-ка мне по порядку, как тебе такое в голову пришло.
– Что именно?
– Выторговать для меня у Церкви полное отпущение грехов.
– Надо же мне было что-то с них стрясти, – честно ответил я. – Чтобы не приняли за совсем уж пустоголового простачка. Я и попросил – за тебя и за своих транзитников.
– Очень дальновидно с твоей стороны, – откликнулся он. – И, в любом случае, большое спасибо. Я тронут, честно, очень тронут.
Я промолчал, размышляя о том, что авгуром быть иногда очень полезно. Риомишвард своим непостижимым чутьём уловил и облегчение своей участи, и то, что я ухожу из Таблицы, да ещё и сообразил, где мы могли бы пересечься. И то, что уходил я не в одиночку, наполняло меня ответной благодарностью, которая для него тоже, надо полагать, была кристально ясна.
– Как приятно снова чувствовать себя порядочным человеком! – поддакнул Эд. – Ты не представляешь, сколько всего гадостного я вытерпел за эти годы в Таблице. – Покосившись на меня, он добавил: – Тебе-то оно только предстоит, к сожалению, где тебе дышать полной грудью? За тебя подышу, Алекс, за нас двоих!
– Ужасно за тебя рад, – пробормотал я. Его нервное возбуждение казалось мне неестественным.
– Никогда не ври авгуру, даже из вежливости, – засмеялся Эд. – Тебя сейчас гложет озабоченность. Как и что ты будешь делать, когда…
Тут он осёкся и придержал меня за локоть.
– Погоди-ка.
Я молча повиновался. Риомишвард постоял с минуту, прислушиваясь, а затем проворно потащил меня прочь с путей на железнодорожную насыпь.
– Надо спрятаться. Вон туда, за те кустики…
Спеша за ним, я едва сдерживал вопрос, вертевшийся на кончике языка. Но Эд, на ходу обернувшись, многозначительно приложил палец к губам. И я покорно топал за ним, пока мы не оказались в укрытии.
– Наблюдай за рельсами, только аккуратно, – прошептал он. – Не высовываясь.
К тому моменту я уже различал далёкий низкий гул или вой – он доносился со стороны оставленного нами города и, ввинчиваясь в воздух, вызывал слабое, но неприятное сотрясение во рту. Мне казалось, что источник шума ещё далеко, но окружённый им человек возник на рельсах практически сразу. Даже не возник, а пронёсся мимо; скользнул легко и стремительно, как тень огромной птицы. Корпус его был слегка наклонён вперёд, как у конькобежца, а в руках он держал длинную палку. Вот и всё, что я успел заметить. Особенно поражала лёгкость его движения. Он как будто едва касался своей опоры. Что служило источником гула и воздушных вибраций, мне понять не удалось.
Авгур, очевидно, воспринял гораздо больше. Когда неизвестный скрылся из виду и когда затих издаваемый им звук, Эдвард пробормотал себе под нос:
– Смесь Феромы и Висоты. Оригинально… – И добавил, неодобрительно качая головой: – Но слишком уж откровенно, слишком.
– Кто это был? – поинтересовался я.
– Патрульный Оксидов. Похоже, они пытаются контролировать ближние подступы к городу. Вот так сюрприз! Что-то явно изменилось за эти годы…
Это неожиданное открытие его, похоже, расстроило. Во всяком случае, от былой эйфории не осталось и следа. Когда мы вернулись на рельсы, я не удержался от вопроса:
– Почему ты не вышел к этому патрульному? Ведь ты за Оксидов.
Эдвард грустно усмехнулся.
– Я-то за Оксидов, да только они об этом не знают. А с простреленной головой я уже вряд ли что-либо объясню…
Мы помолчали, восстанавливая прежний ритм движения и дыхания. Потом Эд заговорил снова.
– Это я тебя сбил с толку своими рассказами. Создал вокруг Оксидов этакий романтический ореол – как же, борцы с Церковью, одинокие, но несгибаемые! Ведь так?
– Так, наверное.
– Я всё время забываю, как ты ещё молод. В твоём возрасте протест сладок, а увлечения неизбежны… Не возражай, пожалуйста, – сказал он, упреждая мой следующий жест. – Я знаю, что ты хочешь сказать.
– Что если выбирать между тобой и Кобольдом… – отозвался я.
– Ну, разумеется, я бы тоже выбрал себя, – улыбнулся авгур. – Речь не об этом. В юности романтика прёт отовсюду. И скрадывает ужасы реальности. Но тут… тут война, тихая и неприметная – и оттого ещё более жестокая. На войне быстро тупеют, знаешь ли.
– К чему ты клонишь, Эд? – не выдержал я. – В ЗоНеРе, что ли, тоже Оксиды?
– Убежища у них там нет, если ты об этом. Но место назначения у этого патрульного явно то же, что у тебя… – Риомишвард, очевидно, испытывал по этому поводу смешанные чувства. – Лучше было бы на них не натыкаться. Или, если уж наткнёшься, не рассказывай об Афидмане.
– Почему? – прямо спросил я. – Неужели они опаснее, чем Рем?
– Смотря откуда смотреть, – откликнулся он. – Я уловил твою мысль. Ты действительно мог бы сделать их своими союзниками. Но для ога это замкнутый круг. Что у Оксидов, что там, – он мотнул головой в сторону города, – ему на роду написано быть пешкой в чужой игре. Кажется, ещё не так давно ты восставал против этого?
– Да, восставал, – с горечью согласился я. – Пока меня самого не затянуло в это болото. В последнее время я только и делал, что действовал по чьей-то указке. Неужели сейчас я свободен? Я иду не знаю куда, не знаю зачем – чтобы спасти ога, по-вашему? Нет, чтобы только вырваться из этой западни!
Увлечённые спором, мы двигались всё медленнее, наконец, совсем остановились. К финалу своей тирады я уже почти кричал. Авгур смотрел понимающе и сочувственно.
– Тш-ш-ш, – негромко сказал он. – Бедный Алекс, тебе давно хотелось выговориться. Ну, вот ты и выговорился. Теперь тебе полегчает, успокойся. И вообще… – он осмотрелся по сторонам, – давай-ка сделаем небольшой привал.
– Да не надо уже, – хмуро отозвался я. – Если ты боишься, что я снова начну орать…
– Нет, просто хочу отдохнуть. Пять минут, не больше… – Он произнёс это с лёгким придыханием, словно вдруг запыхался. Когда мы присели на ближний рельс, я внимательнее вгляделся в его профиль – он показался мне каким-то болезненным. Может быть, сыграло роль непривычное освещение. Небо по-прежнему было затянуто облачной пеленой, но вездесущая, на всём лежащая тень Таблицы была уже смыта, оттеснена прочь рассеянным бледным светом. Эдвард внезапно заговорил о другом:
– Я не любитель давать советы, но всё-таки рискну дать один, который здорово сэкономит тебе силы и нервы. Если тебе покажется, что ты не один, в том смысле, что ты – часть какой-то общности, группы, идеи, вспомни, что это самообман. Но если тебе, человеческой единице, станет очень плохо и одиноко, то лучше вспомни другое. Ты не один. Это величайший парадокс нашей с тобой жизни. Человек никогда не остаётся один. Он находится в постоянном диалоге – с миром, с другими людьми, а то и с самим собой. С теми сущностями, которые сидят у него внутри. Посреди такого шума путаница неизбежна. И чем больше открыто человеку, тем сильнее неразбериха. Многие на этом ломались. Но единственный способ разобраться – это двигаться дальше. А уж тебе, носителю Биоты, все карты в руки…
– Поэтому ты меня и выбрал?
– Как сказать – выбрал… Я клюнул на Афидмана, а он выбрал тебя. И вовсе не за те добродетели, которые ты сам в себе ценишь. Не за гуманизм, а за нечто прямо противоположное.
– За что?
– Ну-у, это трудно сформулировать так, чтобы ты проникся в должной степени.
– Но попробовать-то можно?
– Ладно, я попытаюсь… – Он потёр зажмуренные глаза пальцами и после сосредоточенной паузы выдохнул:
– Тхещь.
– Что? – не понял я.
– Мне интересно, как ты это слышишь, повтори.
– Тхещь?
Риомишвард от души расхохотался.
– Вот они, издержки общего языка! Поколение Калиоты… Но скажи я, что Афидман – просто вещь, ты бы точно обиделся.
– К чему всё это, я не…
– К тому, что Афидман – вещь с определённым артиклем. В английском языке было такое деление – как по мне, очень удачное. Какая-то абстрактная вещь или конкретная тхещь – чувствуешь разницу?
Я неуверенно кивнул.
– Да, Алекс Бор, если веришь моему чутью, поверь и в то, что Афидман – орудие. Ничем иным он себя сознавать не может. И выбрал он тебя так, как орудие, будь оно разумным, подбирало бы себе хозяина. С этой точки зрения, ты – такая же его собственность, как он – твоя.
У меня голова пошла кругом от этих объяснений.
– Не понимаешь? – полуутвердительно сказал Эд. – Ладно, не пугайся. Мои последние слова про собственность – они, скорее, о будущем, чем о настоящем. Просто знай, что у тебя есть на него права.
И добавил совсем уж загадочно:
– Много званых, да мало избранных.
Это был наш последний длинный и важный разговор. И хотя мы прошли вместе ещё не менее километра, беседа больше не клеилась. Возможно, авгур деликатно отдалился, чтобы дать мне время переварить услышанное. Но я не отличник. Не настолько способный ученик, чтобы сразу всё это осмыслить. Беспокойству, которое я испытывал, не было подходящего названия, я не мог облечь его в слова. И оно отступало всё дальше перед лицом очевидной слабости Риомишварда. Авгур начал двигаться какими-то непонятными рывками: он то и дело отставал, плёлся как сонная муха, потом, вскинувшись, делал несколько быстрых шагов, нагонял меня и какое-то время, тяжело дыша, шагал рядом, но ноги его то и дело заплетались, запинались о шпалы. Он производил впечатление человека, бредущего против течения. Я старательно приноравливался к его неровному шагу, но вскоре Эдвард начал выписывать совсем уж несуразные кренделя. Не утерпев, я спросил:
– Как ты себя чувствуешь?
Сказано это было достаточно резко, потому что настроение моё снова изменилось: я рвался вперёд, желая скорее покончить с доверенным мне заданием. И грызли меня подспудные опасения, что отпущенное нам время стремительно истекает. Риомишвард виновато поднял голову. Он дрожал, и я заметил испарину, блестевшую на его висках. Но сказал он только одно:
– Нормально.
Мы зашагали дальше, авгур почти сразу отстал, а я про себя побожился, что больше не стану ни подгонять его, ни донимать расспросами. Пусть сам назначит точку, в которой наши пути расходятся. Потому что в эту минуту я уже точно знал: расставание наше не за горами. Наш сумбурный, горячечный диалог был только прелюдией к прощанию. Не знаю, насколько осознанно действовал Эдвард, но все его недавние реплики внезапно слились для меня в одно большое и грустное напутствие.
Он продержался ещё два десятка метров, после чего выпалил: «Всё! Баста!» – и ничком повалился на шпалы. Я сел, прислушиваясь к его стеснённому дыханию. Не поднимая головы, авгур сказал:
– Сопротивление неимоверное… Прости за эти задержки. Я до последнего надеялся, что прорвусь.
Я пораскинул мозгами, вспомнил слова Кобольда о раскалённой спице в спине и пересказал это Эдварду. Он медленно, морщась, перевалился на бок и усмехнулся.
– Каждому своё… Скажи, когда ты пришёл в Таблицу, ты ведь не подписывал никаких бумаг? В кабинете у мэра…
– Вроде бы нет, – сказал я удивлённо.
– И не подписывай никогда. Страшный человек этот Ирвинг Дж. Терсиппер. Был когда-то неплохим писателем, между прочим… Видишь, как всё складывается? Я тогда ещё удивился, зачем им контракт… Всего-то подпись на бумажке, архаика, а какие последствия…
Это могло показаться бредом измученного или сходящего с ума человека, но такая версия ни капли не объясняла превращение здорового и бодрого авгура в еле ковыляющую развалину. Поэтому я спросил:
– И что теперь?
– Делать нечего, поплетусь обратно. Мог бы заподозрить неладное, когда они так легко меня отпустили… А ты молодец, – он покосился на меня со смесью одобрения и ехидства, – догадался быстрее, чем я. Так что, видишь, даже авгуры небезупречны… Как они меня так поймали, а?
Так мог бы сказать блестящий игрок, которому впервые в жизни поставили шах и мат. Но Эдвард не просто нервничал или досадовал – он боялся. Боялся по-крупному, до дрожи в пальцах, до неконтролируемой паники. Я сказал наобум, только чтобы не подцепить от него этот страх:
– Разве за возвращение наказывают? Что они – изобьют тебя, расстреляют?
– Есть вещи пострашнее физической боли, – со вздохом ответил он. – Любой эмпат, угодивший в здешние силки, рано или поздно задаётся вопросом: «где остальные мои товарищи?» Где все прочие легализованные эмпаты, которые по закону должны работать на Церковь? Дюжина человек, пристёгнутых к моему подразделению, – это ничто в масштабах Таблицы. Куда убрали остальных?
– И куда?
– Это большая загадка, Алекс… Сдаётся мне, что после возвращения я тоже быстро исчезну – да так, что и следов не останется.
– Ты мог бы снова залечь на дно. Рита…
Он криво улыбнулся.
– Она не вмешивается в опасные игры. Такой у неё принцип, очень здравый… Ладно, – кряхтя, он принял сидячее положение. – Давай прощаться. Время не ждёт.
– У тебя хватит сил вернуться?
– Ох, Алекс, для этого не надо быть предсказателем! Обратно я полечу, как с горы.
– Ну… тогда… – пробормотал я. – Тогда, что ж…
Я помог ему подняться. Оказавшись на ногах, Эдвард на мгновение помешкал и заключил меня в неловкое, неуклюжее объятие. Это длилось недолго, почти сразу он отстранился, превратился в прежнего сдержанного всезнайку Риомишварда.
– Я рад, что встретился с тобой в Таблице. Ты, можно сказать, освежил моё тухлое существование.
– Чёрт! – сказал я, терзаясь собственной беспомощностью. – Эд, а может, всё-таки…
Но авгур показал молчаливое: «нет». Так, покачивая головой и улыбаясь мне, как неразумному младшему брату, он отступил на несколько шагов, а затем круто развернулся и зашагал прочь. И больше уже не оглядывался.
Я последовал его примеру. Я решил быть твёрдым и не смотреть назад, но это тоже оказалось мучительно: рельсы простирались в обе стороны бесконечно долго, без уклонов и подъёмов, и я знал, что если обернусь через плечо, то смогу различить его удаляющуюся фигуру. Я начал считать шаги. На триста тридцать шестом шагу меня ослепило солнце.
Эдвард Римишвард. «Авгурская неизведанная»
Ох, Алекс, да разве же надо быть предсказателем, чтобы проследить этапы моего обратного пути?! Уверившись в том, что я повернул назад, мой организм испытает прилив сил. Я всё ещё буду ощущать лопатками пережитое давление, поэтому ноги сами понесут меня к городу. И когда вдали покажется вокзал, мои плечи освободятся от последних остатков тяжёлого груза. Я уже ни за что не буду отвечать, а это, ты знаешь, самый примитивный вариант. Быть безответственным – противно и малодушно, но так легко…
Жалею, что не сказал тебе больше ободряющих слов. Наверное, в глубине души я рассчитывал, что мы ещё увидимся. Хотя надежда на это исчезающе мала. Так, маячит что-то эфемерное, не из этого места и времени. Это, конечно, странно. Возможно, я заразился твоим молодым упрямством и оптимизмом. Молодость ведь, по сути, оптимистична. Её предают и сбивают с ног, наносят ей раны и теснят её к пропасти, а она и на краю продолжает твердить: «Не верю». И смешивает в общем коктейле глупость и чистоту, пьянящее сочетание. Бог, как известно, любит невинных и дураков, а пьяных и беспамятных – хранит и отводит от бед. Так что не надо трезветь, Алекс, не отрезвляйся…
Эх, сюда бы какую-нибудь попутку! На эти рельсы просится броневичок. Всё опять привычно-мокрое и потому – скользкое. Но пахнет травой и землёй, а не бензином и пластиком. Технический запах железной дороги был смыт бесчисленными поколениями осадков, и слабый горьковатый привкус в воздухе напоминает запах междугороднего автобуса, не более… Как я любил этот ночной неповоротливый транспорт! Я обязан ему массой хороших воспоминаний. Сколько раз мы с Мартом сбегали со скучных семинаров и, сев на рейсовый автобус, ехали развлекаться в соседний город! В общежитие следовало вернуться до полуночи, и каждый раз мы, небритые золушки, мчались как угорелые. Тыква превращалась в карету, карета – в самый поздний рейс, а в роли мудрой феи оказывался сторож, запирающий двери кампуса… Потом, прослеживая хитросплетения страшной и прекрасной сказки о будущем человечества, я невольно радовался единственному привычному предмету, способному пересекать мир бесплодных пустынь. Мир измельчавших людей, исчезающих ресурсов, единственными яркими пятнами в котором оставались красные ягоды, кладбищенские венки да салатовые бока последнего на Земле автобуса… Нет, было ещё одно яркое пятно: глаза Спящего, которые откроются в самом финале человеческой пьесы. Уже почти извергнутый из Вёльвы, я мельком поймал этот взгляд – так с тех пор и ношу его с собой, как портмоне в нагрудном кармане.
Левой-правой, сено-солома… Просто так идти скучно, а я позабыл все песни. Подошла бы какая-нибудь частушка, речёвка какая-нибудь, на худой конец. Чтобы идти и скандировать. Хммм, что бы такое… Допустим, «слабость и героизм». Ха! В этом девизе проглядывает нечто возвышенное, хоть сейчас на гербовый щит. Но куда точнее сниженный вариант: «слабоумие и отвага». Можно им заклеймить все огромные, тысячелетние усилия человечества. Потому что главное, как всегда, упустили из виду. Главное – это труд. Трудись в поте лица своего и возделывай землю. Не играй с силами, в которых смыслишь немного. Иначе окажешься перед сухим и бесплодным миром, в заложниках у дряхлой, угасающей Анимы:
«…и мы вверяем ей наши упования и молитвы, и привозим к ней на смотрины Спящего, вечного жениха. Но алхимическая свадьба не состоится…»
Да, моя дорогая Элька, когда ты вычёркивала эти слова из моей беспомощной пьесы, то вместе с водой умудрилась выплеснуть и младенца. Сверхъестественные силы не обязаны сочетаться ради нашего блага. И Спящий – это не магический рубильник, включающий машину изобилия и удачи. Всё, что мы имеем, это наши собственные победы и поражения: убогий возделанный клочок земли в первом случае и горстка диких красных ягод – во втором. Так работает жестокое милосердие этого мира. Устал бороться? Скушай ягодку, доставшуюся бесплатно, только не хнычь потом, что она была ядовитой…
Ещё разрешено уповать на чудо. Именно этим я займусь, когда впереди покажется вокзал. О, а вот и он! Там меня караулит почётный эскорт – трое легионеров в сопровождении Трясуто. Последний – в сильном волнении, но сияет, как начищенный пятак. Ему кое-что пообещали за мою поимку. Заранее знаю, как он будет оправдываться. «Прости, Эд, но в новой Реальности я хочу быть мачо…» Мачо-лечо, ха-ха!
Секундочку, только справлюсь с дурнотой… Это последний наплыв паники, её девятый вал. На самом-то деле, я морально готов. Они будут уверены, что застали меня врасплох, так пусть поломают головы об моё нетипичное спокойствие.
…Будь я поэтом, сочинил бы песню – о своём крестовом походе против Таблицы. В псевдофольклорном стиле. А называлась бы она – «Авгурская неизведанная». Тонкий парадокс, который, конечно, не по зубам такому дебилу, как Трясуто. Но я передам ему по наследству этот забавный экспромт, пусть поржёт напоследок.
Мысли в голове убывают с каждым шагом. Их вытесняет звенящее эхо, источник которого – я это чую – находится где-то за горизонтом. Там титанические пласты воздуха уже расплетают свои змеиные кольца, выделяют из себя странные переливчатые сполохи, похожие на полярное сияние. Селенитовые флаги поступательным маршем стягиваются к городу.
Я делаю последний шаг навстречу карательной делегации и говорю ожидаемое: «Ну, здравствуй, Юсуто».
Алекс Бор. ЗоНеР
На этих пустынных рельсах солнце жарило без передышки. Его блестящие зайчики скакали вокруг, как мячики, и, утомившись, прыгали мне в глаза. Я от такого чихаю. Чихнув десятый раз кряду, я силой воли попытался подавить щекотку в носу. Организм как будто решил избавиться разом от всего сгущённого воздуха Таблицы, вот и выталкивал его наружу самым простым и немудрёным способом. Но мысленная муштра подействовала, и я сумел, насколько позволяли настырные лучи, присмотреться к окрестностям.
Земля по обеим сторонам от железнодорожного полотна простиралась цветущая и нетронутая. Я видел густую траву в половину человеческого роста, из которой высовывались трогательные метёлки молодых берёз. Они уже покрылись салатовыми клювиками новой листвы. Налетающий ветер ласково трепал эту свежую зелень, и она сомнамбулично покачивалась под его порывами. Растения блаженствовали, а вот я очень быстро взмок. Хуже всего чувствовали себя лопатки, накрытые рюкзаком. Ноги у меня ныли ещё с достопамятной гонки по территории Фабрики, но это меня, скорее, обрадовало, чем расстроило, потому что по моим внутренним часам с тех пор прошло не меньше недели; боль же подсказывала другое. Я достал мертво молчащий мобильник и сверил по нему время. Было десятое мая две тысячи сто тридцать четвёртого года. Часы показывали 10:56. Батарейка садилась, поэтому, выяснив всё, что требовалось, я отключил телефон. И после этого начал думать. С тех пор, как я был похищен Гелией, прошло около полутора суток. В этот промежуток каким-то образом втиснулись посиделки у Риты, посещение Фабрики, гибель Второго Протагониста и дежурство в Башне под надзором Кобольда. Никто из перечисленных не назвал мне точное время перезагрузки, но я подозревал, что она уже не за горами. Витало что-то такое в воздухе. И безразличие растений, и всё обманчивое спокойствие земли было иллюзией. Именно поэтому я потел, пыхтел и жарился, но упрямо не сбавлял темпа. Усилия мои были вознаграждены: получаса не прошло, как по сторонам дороги замелькали приземистые бетонные параллелепипеды. Насыпи, на которых они стояли, сделались круче и плешивее; по глинистым склонам за их торцами вздымались и опускались сосновые и берёзовые рощи. Здесь повеяло прохладой, по небу лениво протащилось облако, но впереди, где насыпи сокращались и пятились прочь, меня ожидал финальный отрезок пекла.
Это ещё не стало полноценным воспоминанием, но местность выглядела знакомой. Я остановился и развернул карту, бессмысленно обшарил её взглядом и сунул обратно в рюкзак. Во мне подымалось беспомощное недоумение, которое карта поправить не могла: где именно в ЗоНеРе я буду искать Рема с Афидманом? Город начинался после толики открытого пространства – там, где высились две платформы, прорезанные рельсовыми путями. Теоретически, я мог взобраться на любую и, спустившись с неё, открыто войти в ЗоНеР. Если верить сводкам спецслужб, городок давно превратился в пустошь. И действительно, всё вокруг застыло без движения. Но меня насторожили дома, затаённо следившие за мной с противоположной стороны площади. Семи– и девятиэтажки, несколько штук. Я прикрылся от них дальней платформой и, пригнувшись, пробежал её из конца в конец, как пугливый заяц. На другой стороне чувство опасности слабело. Тут начинались хозяйственные постройки по правую руку и нестрашная асфальтовая дорога по левую, отграниченные от железки звукоизолирующими панелями. Бывшие жилые корпуса издалека таращились своими верхними этажами; спереди и справа они пропадали в шерстяном полумраке леса, и меня внезапно потянуло туда. Этот импульс во мне укрепился при виде брошенной автодрезины, стоявшей на правом рельсовом пути; я аккуратно обогнул её по кривой, присматриваясь к деталям: дрезина была относительно новая, на ходу. Значит, Рем где-то поблизости, подумал я, и кожу ободрало неуютным холодком. Отсюда хорошо просматривался ближний дом – он был как бетонная скала с бесчисленными лазейками пещер. Уже без колебаний я сошёл с путей и, отпихиваясь от веток буйного кустарника, направился туда. Дом приковывал моё внимание с такой силой, что я почти не замечал естественных преград. Краем сознания отметил шелест прошлогодней травы, машинально собрал со штанов несколько шариков репейника и, выходя на проезд, заворачивающий к многоэтажке, бросил их на разогретый асфальт. Двор многоэтажки встретил меня глубокой тенью, детскими горками и песочницами, неподвижными качелями, вереницей железных подъездных дверей. Вблизи стало заметно, что дом не остался нетронутым: кто-то здесь уже бывал, исследовал пустые квартиры; из-за разбитых стёкол тянуло сырым и затхлым запахом покинутого жилья, газоны – усеяны кучками пыльных осколков. Но двери стояли незыблемо, как верные часовые. Только одна была приоткрыта. Я не стал изобретать велосипед и осторожно протиснулся внутрь.
