Текст книги "Реальность 7.11 (СИ)"
Автор книги: Ольга Дернова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)
– Не вижу проблемы, – холодно произнёс Зенон. – При условии, что погрузкой займутся ваши люди.
– Боитесь замарать ручки, Вержбицкий? – едко и вкрадчиво сказал командир.
– Это принципиальная позиция. Мы не утильщики и не мусорщики… если такой жаргон вам понятнее.
Легионер хмыкнул.
– На «позицию» не тянет. Это либо трусость, либо саботаж. И оба варианта говорят не в вашу пользу.
– Нам с вами трудно понять друг друга, – утомлённо сказал Зенон. – Давайте поскорее покончим с этим делом.
– Действительно, – вклинился Перестарок. – Сколько можно лясы точить? Мы торчим тут уже… а кстати, сколько мы тут торчим?
Легионер взглянул на наручные часы.
– Ч-чёрт, – выругался он. – Ну и упрямый же вы народ, господа транзитники! Ладно! Разверните первый фургон. Я распоряжусь насчёт погрузки.
С этими словами он оставил нас и зашагал к своим людям.
– Каков гоголь, а? – вполголоса сказал Перестарок, глядя в тощую чёрную спину. Зенон, ни слова не говоря, ловко влез в кабину ближайшего фургона. Попятившись на обочину, мы наблюдали за его манипуляциями. Машина отползла, сделала разворот и стала медленно приближаться к пришедшей в движение цепочке. Мотор ревел в полную силу, в шуме его терялись нечленораздельные выкрики легионеров. Потом грохот и лязганье стихли. Наш шеф соскочил на асфальт и, пройдя вдоль серого длинного бока машины с логотипом ТЦ на нём, начал возиться с задними дверцами фургона.
– Я вот чего не понимаю, – сказал я, пытаясь сформулировать то, что неясно меня тревожило.
– Ммм? – протянул Перестарок. Он вытащил огромный клетчатый платок и теперь старательно стирал со лба капельки небесной мороси.
– У них что, нет собственного транспорта?
– Ты о чём? – Перестарок повернул ко мне удивлённое лицо.
– Ну… – стушевался я. – Мешки эти, допустим, мы перебросим в ДУОБТ. А они-то как уедут отсюда? Или мы должны увезти не только мусор, но и солдат?
– С удовольствием поменял бы их местами! – воинственно сказал Перестарок. – Да только фиг им! Чтоб транзитники ещё возили военных? Обойдутся как-нибудь. Впрочем, Кобольд, должно быть, поедет с нами, – задумчиво добавил он. – У него пунктик насчёт неусыпного контроля.
– У кого? – переспросил я. Мне показалось, что я недослышал. Перестарок взглянул на меня, как на слабоумного.
– Ты что, не узнал ихнего командира? Это же Кобольд, шеф Службы Безопасности! Собственной персоной.
Он ещё что-то рассказывал, но я не слушал. На меня волнами накатывала паника. Это что же получается? Сутки назад, на похожем шоссе, я спасал опасного дезертира от самого, мать-его-так, Кобольда! В то время как долгом моим было бы всячески способствовать его розыску и поимке… Нет, стоп, не будем пороть горячку. Вряд ли тогда они уже знали, за кем охотятся. Да и кого они, собственно, искали там, в этом жутком ватном тумане? Купол-1 принадлежит оговодам, а те посторонних на Фабрику не пускают. Потому как закрытый объект. Не подпадающий притом под юрисдикцию Церкви. Говорят, охрана там тоже сплошь из огов, не достучишься, и приказ у них недвусмысленный: чуть что не так – стрелять на поражение. Впрочем, если предположить, что Купол-1 обратился в пар стараниями наших мудрецов… Что ж, очень складненько тогда всё получается. Пока там у оговодов разброд и паника, взвод легионеров под командованием лично шефа СБ тихо просачивается на территорию Фабрики…
И одно только выбивалось из этой стройной гипотезы, одно соринкой засело в глазу – непонятная и пугающая фигура рыжего дезертира. Его-то роль какова во всём этом бардаке?
– Алло, ты слушаешь, Бор? – позвал Перестарок. Я потряс головой, чтобы отогнать непрошеные мысли, и обнаружил, что под одеждой я весь в холодном поту.
– В чём дело? – спросил подошедший Зенон. – Что между вами случилось? На парне лица нет.
Перестарок озабоченно пожевал губами.
– Кажется, у него такая же идиосинкразия на Кобольда, как у тебя.
– Ах, вон оно что! – понимающе сказал Зенон. – Напугал мне работника!
Говоря это, шеф незаметно мне подмигнул. Ничтожный такой жест, от которого мне чуть-чуть полегчало.
– А ты не дрейфь, Бор. Лучше пойди заведи вторую машину. Скоро она понадобится.
– Понял, – ответил я и дёрнулся было выполнять приказание, но меня остановили неожиданные звуки со стороны погрузочной цепочки. Кто-то вскрикнул истерическим голосом, какая-то тяжёлая масса с чмоканьем шлёпнулась об асфальт, и к первому вскрику добавилось ещё несколько, а затем по ушам ударила короткая очередь и всё стихло. Люди, сгрудившиеся у торца фургона, шарахнулись в стороны, и я увидел на асфальте один из этих загадочных чёрных мешков. Только был он уже не целый, а порванный, и валялись вокруг какие-то перекрученные жгуты, и отчётливо выделялась торчащая из прорехи в мешке бледная маленькая нога. «Простите, командир, – извиняющимся тоном сказал кто-то из легионеров, – этому обалдую почудилось, что в мешке змея». Кобольд с автоматом наперевес – теперь я заметил и его, стоящего над всем этим беспорядком, – раскрыл рот и гаркнул:
– Какая, к чёрту, змея, сержант! Каждый придурок в этой цепочке должен был зарубить себе на носу, что в мешках у него техножизнь! А значит, при малейшем намёке на движение надо стрелять! Стрелять, сержант, а не кричать и не заламывать руки, как кисейная барышня! Позаботьтесь донести это до всех ваших подчинённых!
Сержант, получивший этот приказ, встал по стойке смирно.
– Так точно! Есть донести!
Кобольд сунул ему автомат и, отвернувшись, сплюнул.
– Чуть не упустили, з-зараза, чёртова биоткань!
Оцепенев, я слушал этот их диалог. Мельком отметил, что отчётливо вижу детали, как бывает перед незаметно подкравшимся рассветом. На периферии зрения маячили напряжённые фигуры моих спутников: замерев, как и я, они наблюдали за происходящим. Но всё это я отмечал как-то походя, не имея сил отвернуться от маленькой окоченевшей пятки, торчавшей из прорванного мешка. Картина эта продолжала стоять у меня перед глазами и после того, как солдаты приподняли мешок за оба края и, кряхтя, забросили в фургон.
– Вот так-то, Бор, – негромко сказал мой шеф, и я почувствовал его тёплую руку на своём плече. – Небось, жалеешь теперь, что напросился с нами.
Ответить я не успел: к нам снова приближался Кобольд.
– Можете отправлять первый фургон, – пробурчал он. – Кто будет водителем?
– Поедут Бор и Перестарок, – моментально, как будто ждал этого и заранее подготовился, отозвался Зенон.
– Перестраховываетесь? – угрюмо заметил шеф СБ. – По два человека в кабине? Что ж, логично. Желаю вам хорошего пути. Надеюсь, – и тут он в упор, с иронией посмотрел на меня, – что ваши водители не испачкают штаны по дороге.
Я подумал, что он не так уж далёк от истины. Но Зенон сказал каменным голосом:
– Они исполнят свой долг, – так что нам пришлось быстренько влезть в кабину и уехать, не обменявшись больше ни словом.
Первый километр я пролетел заполошной птицей. Перестарок по соседству тихо сопел и не вмешивался. Но на переезде фургон тряхнуло так, что я и сам испугался за его сохранность. Старый транзитник прикрикнул:
– Эй, полегче, Бор, не дрова везёшь!
– Знаю, – буркнул я, сбавляя скорость. Лучше бы это были дрова…
– И вообще, давай, приходи в себя, – предложил Перестарок. Мы миновали переезд, и он, подслеповато щурясь, наклонился к карте – сверить наш курс.
– Что-то я из-за всей этой фигни запутался, где мы. Вот это что? – Он пальцем ткнул в какую-то точку на карте. – Хидота местная, что ли?
– Останавливаться не буду, – предупредил я. – Хоть убейте. Разбирайтесь на ходу.
– Не паникуй, – заявил он. – Неужели два транзитника не найдут дорогу к ДУОБТ? Просто смешно.
– Тут вам не зона трансформации, – огрызнулся я. Словно в подтверждение моих слов, снаружи кабины послышался бурный плеск, и что-то, судя по звуку – тугая водяная струя, с шелестом прошлось по всей боковой стенке фургона.
– Блин, откуда столько воды?
– Да, осадков многовато, – согласился Перестарок. – Интересно, они вообще запускали Хидоты со вчерашнего дня?
А и правда. Когда нарушается привычная работа каких-то систем, это замечаешь не сразу. Но подспудное чувство, шепчущее о недостаче, не даёт покоя.
– Сейчас узнаем, – мой сосед прищурился на светящийся циферблат. – Две минуты до запуска.
– Я вот даже не помню, в какие часы они работают, – сказал я, чтобы отрешиться от мыслей о нашем грузе.
– Дважды в день – в семь утра и в семь вечера. И ещё четыре раза ночью.
– Откуда вы всё это знаете?
– Поживёшь с моё… В былые времена их запускали утреннюю раньше, а вечернюю – позже. Чтобы, значит, не травмировать их диким видом городское население. Но нынешний мэр… как бишь его, этого отморозка?
– Терсиппер, – подсказал я.
– Во-во, он самый. Он с какого-то бодуна решил, что это зрелище, напротив, укрепит патриотический дух горожан. И убедит их в могуществе Церкви.
– С ума сойти, – сказал я. Не для того, чтобы поддержать разговор. Просто воочию увидел то, о чём мы беседовали.
Нет, я и прежде неоднократно наблюдал за работой Хидот. В чём-чём, а в этом наш придурковатый мэр отчасти прав: зрелище выходило завораживающее, покруче любого шоу. В решающий момент из-за горизонта в разных местах вылезают огромные тонкие антенны. Покачиваясь и трепеща, они начинают притягивать к себе дождь. Вода меняет направление и, позабыв о законах гравитации, устремляется вверх. Вокруг Хидот формируются серые водяные зонтики. В этот момент они похожи на рощицу гигантских поганок. Потом края зонтиков начинают медленно загибаться кверху. Зонтики превращаются в смыкающиеся воронки, после чего каждая Хидота становится фонтаном, выплёвывающим воду за пределы города. Колоссальные водяные дуги встают в направлении от центра к окраинам. Если бы в этот момент солнце выглянуло из-за облаков, воздух над Таблицей заискрился бы сотнями радуг. Но солнце пренебрегает нашим городом. Хидоты послушно извергают излишки воды и, как дрессированные змеи, тихо скрываются в своих подземных норах.
Так, по крайней мере, это выглядело издалека. Когда тупое, безглазое рыльце Хидоты попёрло наружу всего в нескольких метрах от нас, я впервые усомнился в его безобидности. Вблизи Хидота не обнаруживала ни малейшего сходства с изящным усиком насекомого. Скорее, в ней ощущалась мощь всесокрушающего тарана.
– Надо же, я угадал, – радостно заявил Перестарок. И через несколько метров добавил: – Знаешь, наверное, нам лучше остановиться. Сейчас вся вода полетит в нашу сторону.
Я послушно съехал на обочину. В благоговейном молчании мы наблюдали за тем, как эта штука вытягивается в длину. Иголочки, цокавшие по нашему кузову, довольно быстро превратились в звонкие молоточки.
– Это скоро закончится! – перекрикивая шум разбушевавшейся стихии, объяснил Перестарок. – Когда она утянет дождь за собой!
Я кивнул.
– Ты обратил внимание на маячок в её верхней части? – продолжал он. – Это и есть собственно Хидота – синт, управляющий водой! Всё остальное – кокон из биоткани!
Я кивнул снова. Ни один другой строительный материал на Земле не обладал такой пластичностью, из-за которой эта гладкая коричневатая поверхность казалась живой. И ещё характерный маслянистый блеск. Сходство с живым существом усиливалось тем сильнее, чем выше вытягивалась Хидота. С близкого расстояния было заметно, как сокращается и дрожит биоткань в попытке сохранить баланс.
Стоило мне подумать об этом, как она начала заваливаться в нашу сторону. Перестарок взвизгнул и вцепился мне в загривок. У меня не было времени подумать как следует – наверное, это нас и спасло. Руки и ноги сработали независимо от моей воли. Это они включили зажигание и на полную выжали педаль газа. Фургон взревел, как взбесившееся животное и, страшно вильнув задом, рванул вперёд по шоссе. Нас с Перестарком вжало в сиденья. Слава богу, при этом он отцепился. Я автоматически выровнял ход машины и ещё не совсем осознанно взглянул в зеркало заднего обзора. Хидота продолжала падать. Окружающие её струи воды со страшным напором били в разные стороны.
– Уффф… – со вздохом протянул Перестарок, тоже всматриваясь назад. – Проскочили… Что это было, а?
Я пожал плечами.
– Кажется, эта тварь пыталась убить нас.
– Она неживая, Бор.
– Помнится, кто-то, – не в силах справиться с ехидством, возразил я, – совсем недавно приравнивал её к живым существам.
– Помнится, кто-то со мной соглашался, – с достоинством парировал Перестарок. – Гляди, она теряет форму! Совсем растеклась… – Он фыркнул. – Тоже мне Пизанская башня! Накося! Теперь не догонишь!
И он показал Хидоте фигу. Она и впрямь напоминала теперь бессильно стелющуюся по земле водоросль. Основание вывернулось дугой, и в точке сгиба обозначился разрыв. От места её падения разбегались мутные волны с весёлыми пенистыми гребешками. Но и они были бессильны нагнать нас.
– Спорим, теперь её не починишь? – сказал Перестарок.
– Надеюсь, никто не пострадал, – пробормотал я.
– Не бойся. Здесь индустриальный район.
Мы замолчали. Я спохватился, чего это я так гоню, и поспешил сбросить газ. Попутно обратил внимание на карту. До ДУОБТ оставалось минут десять спокойной езды. Я подумал: если ещё что-нибудь случиться, я точно свихнусь на месте. Но ничего пока не происходило. Ободрённый этим, я начал размышлять о том, что в последнее время вокруг происходит чересчур много странного. И о том, что постоянные драйв и кураж, оказывается, выматывают куда сильнее недельного путешествия в автоколонне. Перестарок на соседнем сиденье начал посмеиваться, сперва тихо, потом всё громче. Я уж забеспокоился, не повредился ли он рассудком, но тут он повернулся ко мне и сказал:
– А ведь нам же никто не поверит, Бор! Представляешь, какая засада…
Двор перед крематорием был тщательно забетонирован, удручающе гол и обнесён по периметру трёхметровым глухим забором. Я прямо почувствовал себя в мышеловке, особенно когда пропустившие нас ворота начали затворяться медленно и беззвучно. Во всяком случае, первым моим порывом было выскочить отсюда поживее, пока между створками ещё виднеется просвет. Встречающий нас утильщик казался частью этого унылого пейзажа. Безликая сутулая фигура в коричневом дождевике, которая, пятясь назад и указывая дорогу вялыми взмахами рук, довела машину до разгрузочного ангара. Пока я разворачивал фургон, то да сё, этот местный призрак что-то наговаривал в снятую трубку телефона, висевшего при входе в ангар. Перестарок же словно не замечал царящей вокруг кладбищенской атмосферы.
– Я надеялся, нас встретят с помпой, – заметил он, выбравшись из кабины. – Что, всех уже затопило?
Я думал, что призрак промолчит, но из-под козырька капюшона прозвучал глуховатый, однако вполне человеческий бас.
– Не. Шеф сказал: без вас растопку не начинать.
На мой взгляд, это прозвучало зловеще, но Перестарок одобрительно хмыкнул.
– Тогда зовите бригаду, мой юный друг, тут довольно много работы.
Обладатель баса откинул капюшон и оказался симпатичным рослым юнцом со слегка расплывчатыми чертами лица.
– Ща придут, – пообещал он. И жадно добавил: – Слыхали, с Хидотой чего случилось? Кошмар.
Перестарок, понятное дело, засветился от сдержанной гордости.
– Не только слыхали, но и видали! Эта зараза…
Я предоставил ему излагать подробности нашей поездки, а сам отошёл немного вглубь ангара. Здесь было прохладно, темно и гулко, вдоль стен стояли погрузочные тележки. Ближнюю ко мне стену украшали немногословные корявые надписи от руки: «Хапуги», «Чайников просят не беспокоиться», «А-15 сз 2 ур от вилки налево» и тому подобная абракадабра. На второй стене висело объявление в широкой траурной рамке: «Не забывайте сдавать найденные пластыри! Вход с присосками и пластырями на территорию Департамента воспрещён!» Не успел я удивиться непонятным мне присоскам и пластырям, как дверь в дальнем конце ангара распахнулась и через неё ввалилась обещанная бригада. Первым сквозь дверь протиснулся невероятно тучный человек. Больше всего он напоминал величественный дирижабль – во всяком случае, брюхо своё он нёс с таким видом, словно оно, против обыкновения, тянуло не к земле, а прочь от земли. Я почему-то сразу догадался, что это и есть Сакахалла.
Не дойдя до меня пары метров, он приостановил движение. Его глаза, полуприкрытые тяжёлыми пухлыми веками, с сонным видом обратились на мою персону. Я услышал слабое непрерывное сопение – должно быть, он размышлял, кто я такой и что тут делаю, – а потом он раскрыл рот и воскликнул:
– Хрунчащик! Духлячишь оферепнуть?
– Чего? – опешил я. Утильщики из бригады громыхнули слаженным смехом.
– Духлячишь? – с вопросительно-обиженной интонацией повторил Сакахалла. – Плю го. Ча хапрова?
Я затравленно огляделся по сторонам. Но люди в коричневых спецовках отнюдь не спешили прийти мне на помощь. Они столпились вокруг и с явным любопытством ждали продолжения беседы. Я лихорадочно придумывал подходящий ответ. Сакахалла, как чайник, поставленный на огонь, начинал сопеть всё громче и громче; лицо его при этом скривилось, словно от боли. Отчаявшись добиться понимания, он безнадёжно взмахнул короткопалой рукой.
– Э! Бусяш!
И, потеряв ко мне всякий интерес, двинулся к фургону. Утильщики, всё ещё посмеиваясь, начали разбирать тележки. Пару раз меня вежливо, но твёрдо отодвинули в сторону. Потом кто-то совсем нахально дёрнул меня за куртку, я обернулся и увидел Иттрия. При взгляде на его улыбающееся лицо мне стало как-то легче, хотя странный привкус унижения не выветрился окончательно.
– Рад тебя видеть! – шепнул Иттрий. – Поговорим?
И он мотнул головой в том направлении, откуда пришла бригада. Я колебался. Не идёт ли это вразрез с местными правилами? Но Иттрий не был бы эмпатом, если б не знал о моих сомнениях больше меня самого.
– Не бойся. Сакахалла не будет против, если я угощу тебя чаем. Он – незлой человек, хотя и кажется странным…
Итак, в скором времени я сидел вместе с Иттрием на дежурном пункте утильщиков и прихлёбывал из кружки горячий и сладкий чай. Такой горячий, что первым глотком я обжёг себе язык. Может, это было и к лучшему, иначе бы я завалил Иттрия вопросами. А так – он начал первым и в том порядке, в каком ему хотелось.
– Я рад, что мы встретились, – повторил он. – Я хотел переговорить с тобой. Особенно с тех пор, как услышал новость о дезертирстве этого… – тут он поправился, – о дезертирстве Рема Серебрякова.
– У него остались тут друзья? – спросил я. Иттрий покачал головой.
– Его считали законченным психом. Тебя это, может быть, удивит – после общения с Сакахаллой.
– Что с ним не так? – сказал я, имея в виду шефа ДУОБТ.
– Это какая-то болезнь. Засекреченная. Не заразная, – поспешно добавил он, заметив, как я дёрнулся. – Его тучность, кстати, – тоже один из симптомов. Факт тот, что шеф – как та собака из анекдота: понимает всё, что ему говорят, а ответить внятно не в состоянии.
Меня неожиданно осенило.
– Поэтому им понадобился эмпат?
– Угадал, – отозвался Иттрий. – Я при нём вроде толмача. Конечно, я не мог заглянуть в официальные документы, но когда по телевизору стали твердить о бегстве Серебрякова, я решил прикинуться дурачком и собрать как можно больше слухов.
– Блестящая мысль, – сказал я от чистого сердца.
– Спасибо… Так вот, что я узнал. Во-первых, этот Рем не местный. Появился в Таблице неизвестно откуда пару лет тому назад. Похоже, до того, как наняться в ДУОБТ, он какое-то время бомжевал на улицах. А когда узнал, чем занимаются утильщики, попросился к ним. Биоткань он всей душой ненавидел. И огов тоже. В этом все показания сходятся.
– «Нелюди не в счёт», – задумчиво сказал я. – Почему все так ненавидят огов, а?
– Ненавидят? – удивлённо переспросил Иттрий. – Уверяю тебя, ксенофобия и ненависть – разные вещи. Вторая нужна, чтобы замаскировать первую.
На моём лице, должно быть, отразилось недоумение. Иттрий взял со стола кружку и начал бесцельно вертеть её в руках.
– Видел когда-нибудь тараканов? – внезапно спросил он. От неожиданности я засмеялся, но эмпат сохранял серьёзность.
– Видел? – повторил он.
– Ну, разумеется! Я, кажется, понял, о чём ты. Тараканы такие мерзкие на вид…
– …что в первый раз ты бежишь от них сломя голову! – подхватил Иттрий. И очень тихо закончил:
– А потом тебе хочется их убить…
Больше он ничего не прибавил, но я почувствовал какую-то неловкость. Неудобно было спрашивать у Иттрия, испытывал ли он по отношению к огам нечто подобное. Потом я вспомнил, что когда мы встретились, он улыбался. Теперь, задним числом, мне казалось, что улыбка была несколько принуждённой. И он ни разу не взглянул в сторону фургона, старательно делая вид, что не происходит ничего особенного. Чересчур старательно.
В конце концов я решил обойти эту скользкую тему.
– Но ведь оги не тараканы, – сказал я. – Что касается Рема… возможно, у него были какие-то личные причины не любить огов.
– Тут ты попал в точку, – поспешил ответить Иттрий. – Он не особо распространялся о своём прошлом, но некоторые слышали, как он рассказывал своей девушке, что жил в плену на Фабрике.
Я пожал плечами и пробормотал:
– Не знаю, чему тут больше удивляться: тому, что у него была девушка, или его байкам на эту тему.
– Значит, тебе в это не верится? – напрямик спросил эмпат.
– Не очень, – признался я. – Хотя… если это правда, у него могли быть счёты с огами и их хозяевами. Но тогда получается, что здесь он был на своём месте. По какой причине его объявили в розыск?
– Может быть, он приложил руку к развалу Купола?
– Каким образом? Ты же не будешь спорить, что там было Изменение?
– Но наши хозяева отрицают свою причастность, – возразил Иттрий, понизив голос. – А в этом Реме… было кое-что странное.
– У нас считают, что все утильщики… малость того. – Я повертел пальцем у виска. – Уж прости за откровенность.
– Ничего, – он засмеялся. – У нас то же самое говорят о транзитниках. Но я, слава богу, эмпат и могу судить со своей колокольни. И когда я говорил о Реме, я имел в виду нечто такое, что может увидеть только эмпат.
– Что именно?
– Ты знаешь, эмпаты воспринимают синты. Матрицы, которые лежат в основе человеческой психики. Так вот, у Рема синт был неполный… Мне трудно объяснить тому, кто не видит. Ну, как бы полустёртый. Одни линии есть, а другие словно… словно зарубцевались, вот.
– Погоди… – попросил я. – Мне уже просто интересно. А мой синт ты тоже видишь?
– Ну… вообще-то, они видны не всегда, – стеснённо произнёс мой приятель. – Ярче – в те минуты, когда человек сконцентрирован на чём-то важном. Ещё при сильном волнении. Но, в общем и целом, – да, я его видел: там, на дороге. Я не знаю, что у тебя за синт. Мне такие раньше не попадались.
Мы чуть-чуть помолчали – надо полагать, он давал мне время на усвоение информации. Наконец я спросил:
– А синт Серебрякова? Его ты определил?
– Да, – довольно уныло сказал Иттрий. – По базе данных ТЦ.
Я так и не успел спросить о названии, потому что Перестарок вынырнул из боковой двери, будто чёртик из табакерки, да не один, а в сопровождении давешнего юнца, сторожившего двор и ворота.
– Ну, молодёжь, ещё не наболтались? Груз сдан, мы можем спокойно ехать. – Он посмотрел на наши недовольные лица и, вытянув обе руки, легонько похлопал нас по плечам: – Встретитесь ещё в «Мосандере»…
– Где-где? – переспросил эмпат. Перестарок показал в улыбке все свои уцелевшие зубы.
– В лучшем баре этого города!
– А это мысль, – одобрил я. – Ладно! Спасибо за чай… В следующий раз угостимся чем-нибудь покрепче.
Иттрий невесело усмехнулся.
– Наверное, после сегодняшнего мне это не помешает.
И я вспомнил, что вот-вот они должны включить свои топки.
– Может, проводишь нас до ворот?
Юнец-привратник вдруг вынырнул из полусонного забытья.
– А правда, слухач, проводи их наружу! Я наломался, как кляча, а погодка там…
– Погодка шепчет! – бодро сказал Перестарок.
– Ага, шепчет. Аж за воротник льёт.
– Тебе-то что? Это ж твоя стихия, Гуппи, – сказал Перестарок. Юнец надул свои пухлые губы и впрямь сделался похожим на аквариумную рыбку.
– Ничего. Я закутаюсь поплотнее, – поспешно сказал Иттрий. Привратник снял с шеи магнитный ключ и протянул ему.
– Только не потеряй. А то с нас обоих головы снимут.
– Я понял, – терпеливо сказал Иттрий, но Гуппи продолжал посылать нам вслед свои напутствия:
– И фонарь возьми… И сапоги!
– Смотри, какая забота! – тихонько сказал Перестарок, когда мы удалились от юнца на достаточное расстояние. Иттрий хмыкнул.
– Он действительно устал. И хотел бы выпить без свидетелей.
Мы поднялись по какой-то лестнице и оказались в гулком пустом коридоре. Там было бы темновато, если бы не стена из прозрачного пластика – сквозь неё сочился красный свет. Другая стена была как из холодного, чёпного мрамора.
– Мне мерещится, или ты действительно перепутал спуск с подъёмом? – спросил Перестарок.
– Простите, – виновато сказал эмпат. – У меня доступ только в эту часть здания.
– Это галерея третьего этажа? – продолжал допытываться старый транзитник.
– Да…
– Значит, под нами топки. Смотри-ка, Бор! Они уже начали.
Невольно я придвинулся к стене из пластика. Но за ней почти ничего не было видно. Только несколько источников света, похожих на большие прямоугольные пещеры, в глубине которых вздымалась и опадала краснота. В какой-то момент мне привиделись тёмные извивающиеся кольца, они взметнулись из пламени и тут же рухнули обратно. Но не было слышно ни звука. Только Иттрий громко сглотнул один раз.
– Ладно, нечего тут торчать, – сказал Перестарок. – Поехали домой.
Мы с облегчением покинули мрачную галерею и после спуска на лифте очутились перед знакомой мне дверью ангара. Иттрий прижал пропуск к считывающему устройству, и на нас хлынул поток прохладного влажного воздуха. В ангаре пел и насвистывал сквозняк. Под пеленой очередного шквала внешний мир сделался мутным и серым – словно внезапно подкралась ночь. Эмпат включил фонарь, висевший под пожарным стендом, и, светя по сторонам, вместе с нами двинулся к тёмному прямоугольнику фургона. Я пытался разглядеть давешние надписи, но увидел лишь смутные очертания тележек, уже возвращённых на прежние места. С толикой вины я подумал о том, что так и не поинтересовался у бывшего попутчика, каково ему на новом месте. Но уже подходили к машине, так что стали видны широко распахнутые дверцы.
– Ну что за люди! – с упрёком заметил Перестарок. – Всё нараспашку… Закрой тут, Бор, а я пока прогрею мотор.
– Ага, – отозвался я, и Перестарок, ещё брюзжа на ходу, направился к кабине. Иттрий поднял фонарь повыше, и в глубине фургона мелькнуло что-то белое, вроде брошенной на пол тряпки. Я с недовольством подумал: вот, придётся ещё прибирать за этими утильщиками, но эмпат сказал изменившимся голосом:
– Стой. Это ведь не… Это похоже… – И я, вспомнив рассказ Джона, сам понял, на что это было похоже.
Я взглянул на Иттрия. Лицо у того посерело от испуга, рука, державшая фонарь, мелко подрагивала, и свет как будто мигал от этого. Я спросил полушёпотом:
– Ты думаешь, это мёртвый ог?
Он кивнул головой. От его неподдельного страха перед возможным трупом я почувствовал себя сильнее и старше и сказал уже более уверенно:
– Да нет. Как они могли проглядеть целого ога?
Но всё-таки я отобрал у Иттрия фонарь и полез внутрь, а он уже вдогонку мне выдавил:
– Погоди… Я лучше позвоню.
– Отставить звонить! – как можно беспечнее отозвался я. – Не хватало ещё выставить себя посмешищем перед…
Но тут фонарь осветил лежащее на полу тело, и я как-то позабыл закончить фразу.
Трудно сказать, о чём я думал в те секунды, пока смотрел в чужие, полные страха и боли глаза. Ог боялся не меньше моего; похоже, он уже успел познакомиться с человеческой жестокостью. Но – то ли от полного изнеможения, то ли по причине врождённого фатализма, – он не сделал ни малейшей попытки отползти прочь, как поступило бы любое раненое животное. Возможно, он, опять же как животное, замер в тщетной попытке слиться с окружающей средой. Но глаза, направленные на меня, выдавали весь его затаённый ужас. Пытаясь уклониться от этого немигающего взгляда, я разглядел и остальное. Лицо у него было совсем детское, маленькое и очень бледное, с острым подбородком и округлыми щеками, а волосы – белые, как у старика. Наверное, с утра на нём ещё был аккуратный комбинезончик из биоткани, но сейчас от одежды остались измочаленные, изжёванные лохмотья. Лежал он на боку, прижав к груди судорожно стиснутые руки, – в позе, напоминающей о молитвах и страстных порывах души. Которой, если верить официальной пропаганде, у него не было и быть не могло.
Грезил ли я наяву? Фонарь, похоже, погас, а я был со всех сторон упакован в дождь, и шум его нарастал грозно и равномерно. Я не смел обернуться, но мне казалось, что за спиной кто-то стоит. Потом я услышал голоса, они говорили поочерёдно, не смешиваясь, не вклиниваясь друг в друга: стоило одному закончить свою тираду, как вступал другой. Иногда голоса отступали и звучали как бы издалека, сливаясь с грохотом ливня по стенам хрупкой коробки.
Вот то, о чём я тебе долдонил, говорил Зенон. Мы привыкли идти по телам – поэтому мы столь безжалостны. Сколько веков мы учим простой урок, сводящийся к тому, что любая жизнь священна? Но самый ничтожный моральный выбор, встающий перед нами, вселяет в нас тоску и тревогу. Снова и снова мы падаем в эту пропасть.
Падают те, кто не смог удержаться, возражал ему Кобольд. Мы безжалостны, да, но только поэтому мы сумели поднять непосильную ношу; мы с кровью выдрали наш гуманизм из глубин первобытной жестокости. Гуманизм кровав, ибо он – наше завоевание.
Если закон не работает, значит, он неправильный, вклинился Перестарок. Гуманизм теряет смысл, если он не применяется равно ко всем живым существам. Избирательный гуманизм – лживый, старый, грязный трюк, который давно пора выкинуть на помойку.
Мы – его создатели, надсаживал глотку Рем, мы и только мы вправе решать, с кем поделиться его плодами! Отбросы жизни следует сжигать, если мы не хотим потонуть в нечистотах.
Тогда называйте это как-то иначе, устало сказал Зенон. То, что вы проповедуете, давно уже не имеет отношения к старой доброй человечности.
Весь наш мир не имеет отношения к человечности, откликнулся Кобольд. Как и ко всем этим милым, расплывчатым понятиям, подпирающим ветхое здание общественной морали. Уж теперь-то мы знаем, что такое человек. Знаем, на каком-таком топливе лучше всего работает его душа. Выбор между добром и злом ничего не меняет в знании.
Я никогда не хотел знать, прошептал Иттрий. Вы считаете эмпатов какими-то сверхъестественными существами, потому что у них в организме есть лишний орган восприятия, отсутствующий у вас. На самом деле, в вас работает жадность: при слове «лишний» вы делаете стойку и говорите себе: «я тоже хочу это испытать». Поверьте, быть эмпатом не так уж приятно. Вы презираете нас за наше молчаливое повиновение, хотя мы всего лишь оглушены этим миром.
