Текст книги "Реальность 7.11 (СИ)"
Автор книги: Ольга Дернова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Annotation
К 2134 году человечество получает возможность корректировать события прошлого. Это позволяет избежать войн, насилия и катастроф. Но не всё так просто. В самом закрытом и загадочном городе на Земле, где расположена Святая Машина – девайс, изменяющий реальность, – происходит череда странных событий, нарушающих привычную работу городских служб. Окончательную судьбу города решит дружба человека и ога – существа с нечеловеческой психикой, умудрившегося сбежать из своей резервации.
Ольга Игоревна Дернова
Пролог. Разбивая мандалы
Алекс Бор. Выбор
Эдвард Риомишвард. Дело эмпата Крамарова
Алекс Бор. Арена
Интермедия. Иерархи
Алекс Бор. «Мосандер»
Эдвард Риомишвард. Записи, надиктованные в телефон
Интермедия. К 70-летию Субраманьяма Гиаза. Интервью с биографом Первого Координатора
Алекс Бор. На изнанке Таблицы
Интермедия. Котлован
Алекс Бор. Неприкосновенное время
Алекс Бор. Во власти центробожных сил
Эдвард Римишвард. «Авгурская неизведанная»
Алекс Бор. ЗоНеР
Ольга Игоревна Дернова
Реальность 7.11
Пролог. Разбивая мандалы
Смотровая площадка «Санфлауэра» была забита туристами, ожидающими заката, а вот солярий стремительно опустел. Стоило температуре упасть на пару градусов, как серьёзные люди, равнодушные к краскам вечернего неба, переключились на гостеприимные бары и полулегальные казино огромного гостиничного комплекса. Воздух наполнило мелодичное треньканье непрерывно работающих лифтов.
Эмпат не рискнул смешиваться ни с первой, ни со второй группой. Он бесцельно бродил между рядами разложенных кресел, ещё хранящих очертания человеческих тел. Время от времени он нетерпеливо косился в сторону смотровой площадки; пальцы его крутили и тискали маленький портсигар в кармане плаща. Потом, испугавшись, что его могут принять за террориста, он вытаскивал руку из кармана, но та вопросительно повисала в воздухе, мешая его движениям. Эмпат не привык ходить без перчаток; боясь ненароком коснуться какой-нибудь поверхности, он снова запихивал неловкую руку в карман, и пальцы его снова вцеплялись в заветный портсигар, и весь круг действий повторялся сначала.
Наконец смотровая площадка очистилась от народа. Солнце ушло за горизонт, и кресла в солярии с металлическим щёлканьем стали складываться. Эмпат по какой-то загадочной дуге направился к нависшему над городом прозрачному пузырю. Сейчас, когда он понял, что время пришло, его охватила неуверенность, граничащая с физической слабостью. Оттягивая решающий миг, он посмотрел вверх, потом вниз. Над головой было чистое тёмно-синее небо, ещё хранящее отсвет солнца. Звёзды ещё не засияли на нём в полную силу. Под ногами, подёрнутый серой облачной рябью, притаился город. Город деловито поблёскивал бусинами окон, цепочками выкладывал фонари, подмигивал машинными фарами и задом наперёд писал на облаках бесконечную вязь рекламы. Но за всей этой мышиной вознёй, за всем этим карнавальным сбродом огней мерещилось то, что эмпату было хорошо знакомо. Холод. Вечная сырость. Мрак. Стараясь не думать о том, как он будет спускаться обратно в этот кромешный вавилонский ужас, эмпат вытащил из портсигара единственную сигарету и закурил.
Всё изменилось после второй затяжки. Голова сладко закружилась и куда-то поплыла, но, совершив маленький круг, вернулась на прежнее место. Тогда он открыл глаза, которые из-за какого-то суеверного страха держал зажмуренными, и приготовился к зрелищу нового мира…
Что следовало поставить во главу угла, а что – отмести, как несущественное? То многоцветное и текучее, вязко струящееся поверху, которое просвечивало сквозь маленькие овальные окошки? Или то, в чём эти окошки были проделаны, – белое и вроде бы плоское, но если смотреть как следует, в нём начинала просвечивать глубина, а за ней вторая, а вторую, кажется, подпирала третья, и вовсе необозримая… Эмпат покачнулся и, чтобы сохранить равновесие, прижал подбородок к груди. Глаза его рассеянно скользнули по руке с зажатой между пальцами сигаретой. Теперь он ясно видел, в чём фокус. Эмпат усмехнулся и, чувствуя, что всё идёт как надо, начал смотреть на город.
Город тоже изменился. Наивно было думать, что наполнявшие его миазмы исчезнут, и они действительно никуда не делись, даже сделались гуще и как-то значительнее. Но среди этих ядовитых скоплений, пронзая их во всех направлениях, протянулись прочные сияющие линии. Некоторые из них были шириной с человеческую ладонь, другие не уступали какой-нибудь оживлённой магистрали. Симметрия, с которой они сближались и расходились, наводила на мысль, что все эти линии – явление рукотворное. На окраинах города они изгибались широкими плавными дугами, и когда эмпат медленно повернулся по часовой стрелке, он понял, что все линии замыкаются в гигантскую светлую мандалу. Под ней золотилась вторая; сколько их было ещё, эмпат не знал, но возникшее в нём ощущение страшной тесноты и скученности подсказало, что таких мандал должно быть много.
Взгляд его невольно обратился к Башне, шпиль которой вздымался в небо к северу от «Санфлауэра». Центр города, обозначенный шпилем, был чёрен и пуст. Все мандалы казались стопкой ажурных салфеток, наколотых на длинное остриё. Только из маленького чёрного шарика, венчающего Башню, бил в небо невыносимо ясный световой луч.
Сражаясь с ощущением безнадёжности, эмпат слабо тряхнул головой. Мысли его путались, с губ сорвалось несколько хриплых восклицаний. «Значит, Цепь существует, – пробормотал он, – и они…» Вытащив из нагрудного кармана пластиковый квадратик извещения, он ещё раз вчитался в скудные строчки текста. «По крайней мере, – сипло сказал он, – там мне не придётся страдать от одиночества». Ему стало смешно. Но на самом деле эмпат был близок к состоянию помешательства. «А может, всё-таки…» – неуверенно пробормотал он. И сам себе возразил: «Нет. Живым я им не дамся».
Стены смотровой площадки были сделаны из толстого, прочного пластика, но к этому он как раз подготовился. Обхватив локоть левой руки пальцами правой, он нащупал под рукавом маленький бугорок и надавил со всей силы. Почувствовал онемение кожи под пластырем и резко выставил локоть вперед. Раздался хруст, и в прозрачной стене площадки образовался пролом. Острые осколки так и брызнули во все стороны, прежде чем начать тягостное, пугающее падение вниз. Нервным щелчком эмпат отправил туда окурок. За солярием уже звенели лифты, слышался топот ног. К нему устремились бегущие силуэты с просвечивающими изнутри полосками синтов. Эмпат попятился к пролому и то ли прыгнул, то ли упал в воздушную бездну. Он полетел вниз, переворачиваясь в тугом воздухе; воздух словно пытался запеленать его в бесчисленные невидимые полотнища, но человек всё-таки падал, пробивая своим телом светящиеся мандалы, которые – во всём огромном городе – в этот час видел он один.
Алекс Бор. Выбор
Голова начинала болеть за много километров от города. Я знал, что такое возможно. Вслед за головной болью возникала снаружи мелкая серебристая морось. Морось-мигренница. Это словцо из жаргона транзитников. Я как раз и был транзитником, хотя всё ещё числился в новичках. Это был мой шестой рейс в Реальность за пределами города.
Транзитники пахнут бензином и потом, пролитым кофе и дешёвым дезодорантом, а ещё – дорожной пылью и бессонными ночами. В городе их уважают, но сторонятся. Должно быть, из опасения подцепить кислотную заразу. Обыватели вечно путают одинаково чуждые им явления. Но болезнь – или дар – транзитника не передаётся воздушно-капельным путём. Это что-то в генах, в глубинных структурах психики. Неизвестно как и кем встроенный локатор, при любых смещениях Реальности безошибочно указывающий на Таблицу. Это то, что позволяет им уезжать и возвращаться. Впрочем, есть одно небольшое, но важное условие. Чтобы всё получилось как надо, транзитник должен верить, что он едет домой. Поэтому при первых признаках мигрени я сосредотачиваюсь на финале пути. Вспоминаю шумную захламлённую общагу на западной окраине города, и мысли мои обгоняют передние фуры, скрытые за неласковой серебряной пеленой. Там, в авангарде, мои товарищи. Крутят свои баранки, щурясь, вглядываются вдаль. С прошлой стоянки я намеренно выехал последним. Никто не должен знать про моё задание. Надо подобрать пассажира… Ничего особенного. Трансурановая Церковь изредка даёт транзитникам такие поручения. Но я всё-таки нервничаю и едва не пропускаю Последнюю Заправку.
«Последней» она становится, когда едешь со стороны Реальности. Со стороны Таблицы она первая. Всё зависит от направления взгляда. Но транзитники старательно именуют её последней – это такой же магический оборот речи, как и более известное пожелание «масляной дороги». Должно быть, никакая другая профессия не окружена таким количеством ритуалов, обычаев и табу.
Вовремя опомнившись и затормозив у Последней Заправки, я не спешил открывать дверцу кабины. Облокотясь на руль, боролся со вполне понятным волнением. Дождь выбрал эту минуту, чтобы разразиться по-настоящему. Где-то в небе над моей фурой громыхнуло, и по стеклу зацокали бесчисленные водяные иголочки. Окружающий мир словно обернули в несколько слоёв мутного, хрустящего полиэтилена. О том, чтобы выбираться наружу, теперь не могло быть и речи. Немного растерявшись, я сидел со включёнными дворниками и вертел головой то вправо, то влево. По правде сказать, толку от этого было мало. Все звуки глушил нарастающий ливень. От своей потерянности я очнулся лишь в тот момент, когда дверцу машины сотрясла серия внушительных ударов. Похоже, пассажир сам добрался до своего транспорта. Я опустил стекло и высунул нос наружу: внизу чернела клякса зонта и виднелись два обращённых ко мне бледных лица.
– Эй, шофёр, принимай пассажира! – проревел мощный раскатистый бас. Такому рыку невозможно было не подчиниться. Я распахнул дверцу и в падающем из кабины свете лучше разглядел эту пару. Один был высок, широкоплеч, затянут в кожу и чудовищно бородат. Короче, не производил впечатления человека, путешествующего автостопом. Его спутник, буркнув что-то неразборчивое, начал резво карабкаться в кабину. Этот был в мокром дождевике и в сухих перчатках; из-под низко надвинутого капюшона настороженно блеснули глубоко посаженные глаза. Я слегка расслабился, когда понял, что бородач выступает в роли провожатого. Убедившись, что владелец дождевика удобно разместился на пассажирском сиденье, бородач передал ему маленький потрёпанный саквояж и протянул широченную ладонь для прощального рукопожатия.
– Ну, давай! Как припишешься к Толстяку – перешли мне весточку с барменом.
– Спасибо! – сказал пассажир молодым, высоким голосом, в котором звучали нотки искренней благодарности.
Бородач усмехнулся, добрые морщинки у глаз на секунду преобразили его лицо.
– За опеку или за наставления? – уточнил он.
– Скорее, за первое, – ответил молодой. – Но наставления твои я тоже учту.
Чернобородый кивнул и захлопнул дверцу. Я уже сидел как на иголках, а при последних словах прощания нажал на педаль газа. Теперь, когда я выполнил первую часть задания, мне не терпелось нагнать свою автоколонну. Последняя Заправка дрогнула и начала пятиться. В зеркале заднего обзора мелькнула фигура в коже, машущая рукой. А потом всё это растворилось в пелене дождя. Дождь, кстати сказать, слегка поутих, словно и его напугал своей атлетической фигурой чернобородый. Я включил радио, но, услышав характерные потрескивания, спохватился и выключил. Мой попутчик нарушил молчание.
– А правда, что те, кто въезжают в город с работающим радио, слышат странное?
– Не знаю, – я пожал плечами. – Так говорят. Я не пробовал.
– Почему? – заинтересовался пассажир. Его дождевик стремительно высыхал, в кабине становилось влажно. Меня подмывало приоткрыть окно, но это тоже было запрещено.
– Есть правила, – сказал я.
– Негласные! – перебил пассажир.
– Негласные, да. Но они не на пустом месте выросли. Любопытные быстро отсеиваются.
– Правила, как грибы, плодятся там, где человеку страшно, – задумчиво сказал пассажир. – А самое страшное для человека – это неизвестность.
Я промолчал, фокусируясь на дороге.
– Прошу прощения, если отвлекаю, – снова заговорил попутчик. – Я просто хотел представиться. Иттрий.
Он откинул капюшон, открывая бритую голову и татуированный «третий глаз» на лбу. Татуировка была совсем свежая.
– Так ты эмпат! – догадался я. Пассажир усмехнулся с еле заметной горечью.
– Что, страшно?
– Нет. – Я старался быть предельно честным. – Только слегка неловко. Впервые вижу эмпата вблизи.
– Значит, мы в равном положении, – серьёзно ответил Иттрий. – Я тоже впервые общаюсь с гражданином Таблицы. Церковники не в счёт.
Мы опять помолчали. Потом Иттрий, не глядя на меня, прибавил:
– Даже более чем в равном положении. Меня предупредили, что при переходе эмпаты временно утрачивают способности… Похоже на правду.
– Не бери в голову! – залихватски сказал я. – Здесь и не такое творится.
Втайне я, конечно, вздохнул с облегчением. Неприятно сознавать, что чужой человек видит тебя как на ладони. Сами-то эмпаты, конечно, утверждают, что прямое чтение мыслей им не под силу, но большинство законопослушных граждан всё равно шарахается от них, как от чумы. Додумав до этого места, я был поражён внезапно обозначившимся сходством наших судеб. Что эмпаты, что транзитники – мы все стоим на отшибе. Все, так сказать, гордо несём бремя нашей неприкасаемости… Хотя эмпатам, если вдуматься, пришлось куда тяжелее. У них был свой краткий период славы, в скором времени сменившийся эпохой гонений. При Отце-Основателе в мире было относительно тихо. Но стоило ему помереть, как эмпаты начали выступать против Трансурановой Церкви. Были единичные убийства с обеих сторон; были и массовые волнения. Я не застал ни тех прекрасных, ни этих ужасных времён. В годы моего детства численность эмпатов сильно сократилась. Куда-то они все поисчезали – не без усиленной помощи Церкви, надо полагать. Чтобы получить лицензию и законный статус, каждый эмпат был обязан поработать в Таблице. Вот и ехали они туда, наподобие Иттрия. Странно другое: при таком положении вещей эмпаты по городу, казалось бы, табунами должны ходить. Я же за время моего пребывания в Таблице видел издали всего двоих или троих. Впрочем, в городе я хорошо изучил лишь окраины. В центр транзитников не посылали. А эмпаты, скорее всего, работали в Башне, так что наши пути никогда не пересекались.
– Значит, ты… едешь получать лицензию? – спросил я. Иттрий кивнул.
– Мне повезло… А ты? Давно за рулём?
Я покачал головой.
– Чуть больше года.
– И всё время ездишь туда-сюда?
– Угу.
– Говорят, что путь в Таблицу лежит через зоны трансформации, – сказал он. – Говорят, что по такой зоне можно плутать всю жизнь. Только проводники и транзитники знают дорогу.
– Наверное, так и есть. – Я пожал плечами. – Иначе зачем бы мы понадобились Церкви?
– Но как вы находите дорогу? – продолжал допытываться Иттрий. – Интуиция? Внутренний навигатор? Или какие-то особые приметы?
– У транзитников есть поговорка, – сказал я. – Не мы находим дорогу, дорога находит нас.
– Иначе говоря, это дар – такой же необъяснимый, как и эмпатия… – Он вздохнул. – Положение осложняется тем, что при пересечении границы ни один эмпат не способен определить, что же с вами происходит.
– Это, должно быть, трудно, – сказал я. – Вроде как внезапно оглохнуть, да?
Он усмехнулся.
– У нас с тобой получается обмен сведениями… Это не похоже на шум. Но, если пользоваться твоей аналогией, я страдаю не от тишины, а от какофонии. Если бы греческие эринии существовали, их бы следовало поселить здесь.
– Неприятно, – посочувствовал я, хотя слабо представлял, кто такие эти эринии. – Может быть, Полночный Хор – это тоже они?
– Полночный Хор? – переспросил Иттрий.
– Есть такое явление в Таблице, – объяснил я. – Слушаешь иногда музыку по радио или на компьютере, а сквозь неё прорываются голоса. Жуткие и нечеловеческие. У тех, кто их слышит, пальцы немеют, волосы встают дыбом, а по коже бегут мурашки.
– Я не знал.
– Типично местная легенда. Рассказывают, что иногда людей находили мёртвыми возле работающих радиоприёмников. С остановившимся сердцем. Про других, выживших, говорят, что Полночный Хор предсказал им будущее. Но, по-моему, это бессмыслица. Если хочешь исправить что-то в своей жизни, достаточно сходить в Башню, где за небольшую плату твои пожелания внесут в ПИР.
– ПИР?
– План Изменения Реальности.
– Прости за интимный вопрос, – сдержанным тоном сказал Иттрий. – Ты уже пробовал?
– В моей биографии почти нечего редактировать, – отозвался я. – А то бы попробовал. Интересно же.
Тут мне почудилось, он вроде как вздрогнул.
– По-моему, это противоестественно. Подменять чужими фантазиями то, что было на самом деле.
– О вкусах не спорят, – сказал я. – Многим нравится.
– Я никогда бы… – начал Иттрий и запнулся. Потом мрачновато взглянул на меня. – Ни одному эмпату такое и в голову бы не пришло.
– Ты забыл про Гиаза. Отца-Основателя. А уж он-то, если верить церковникам, был эмпат ого-го.
– Он был авгуром, – поправил мой попутчик. – Самым талантливым в мире авгуром.
– Один хрен! – отмахнулся я.
– Ты говоришь с позиции обывателя, – серьёзно возразил Иттрий. – Для нас… – тут он опять поправился, – для эмпатов старшего поколения это было ужасным шоком. Поступок Гиаза расколол мир на две половины.
– Но почему?
– Я не могу сказать. – Он беспомощно развёл руками. – Это как пытаться объяснить неэмпату, что такое эмпатия. Я просто знаю, что было табу и что оно нарушено. И каждый эмпат в мире страдает от этого чувства.
Не знаю, чем было вызвано моё везение – наличием попутчика или же случайностью, – но продвигались мы на удивление быстро. Мне почти не приходилось плутать. Однако ливень был страшенный. За ним я не сразу заметил наступление рассвета. А когда до меня дошло, что этот слабый сероватый отблеск, просочившийся в кабину, и означает утро, мы уже почти вырвались из зоны трансформации. Продолжая глядеть на дорогу, я вслепую протянул руку и подёргал дремавшего Иттрия за рукав дождевика.
– Подъезжаем!
Он сразу встрепенулся. Каково бы ни было его отношение к церковникам и Гиазу, а пропускать свой первый въезд в Таблицу он явно не собирался. Я его понимал. Сам хорошо помнил эмоции, охватившие меня при первой встрече с городом.
– Мы въедем с северной стороны, – объяснил я. – Тебе предоставляется редкая возможность разглядеть вблизи купола Фабрики.
– Через такой-то дождь? – усомнился попутчик.
– Привыкай, – я усмехнулся. – В Таблице всегда…
– …мокро, – закончил он. – Знаю. Побочный эффект работы Святой Машины.
Он завозился на сиденье, шумно роясь в недрах своего саквояжа. Потом выудил оттуда свёрток, обёрнутый коричневой промаслившейся бумагой.
– У меня тут бутерброды. Будешь?
– Спасибо, – поблагодарил я. – Но я мечтаю о свежем кофе.
– Сколько нам ещё осталось?
– Меньше часа. – Тут я осознал, что не помню, где его надо высадить. – Тебя кто-нибудь встречает?
– Теоретически, меня ожидают в ДУОБТ.
– Почти по пути, – сказал я с облегчением. – Будешь утильщиком, значит.
– Это так неприятно? – спросил Иттрий. И пояснил:
– Судя по твоей бессознательной реакции.
– Да нет, – смутился я. – Я думал, тебя отправят в Башню.
– Я рад, что меня не отправят в Башню, – вполголоса ответил он. Потом искоса взглянул на меня.
– Кажется, ты со мной не согласен.
– Хрен редьки не слаще. Но, если не боишься биоткани, то и эта работа сгодится.
Мы свернули с прямого как стрела шоссе и загрохотали по мосту.
– Сейчас как раз увидишь, где эту биоткань делают, – пообещал я, взглядом выхватывая из дождевой пелены знакомые очертания. Я почти соскучился по этому виду. Меня встречали округлые, голые как лысина, идеально ровные Купола. Четыре гигантских муравейника, битком набитые огами и их хозяевами… Впрочем, погодите-ка… Четыре? Въезжая на мост, я совершенно точно знал, что Куполов будет пять. Должно было быть пять.
Первой моей реакцией было удивление, почти сразу сменившееся паникой. Бессознательно я ударил по тормозам, мельком отметив ощутимый толчок и протестующий возглас эмпата. Но всё моё внимание было приковано к Фабрике. Реальность над ней и вокруг неё на моих глазах претерпевала изменения. Я никогда прежде не видел Святую Машину в действии, однако понял: это оно! Действительность превратилась в набор статичных картинок, каждая из которых противоречила предыдущей. Секунду назад я знал, что Фабрика состоит из пяти связанных между собой Куполов, а уже в следующий момент мог бы поклясться, что их всегда было только четыре. Потом я снова замечал пятый, недостающий Купол. Он то возникал на фоне стального неба, то бледнел и как бы размазывался. Эти мерцания были источником хаоса в мире и в моей собственной голове. Глядя на них, я ощущал себя свидетелем безмолвной, отчаянной борьбы между неведомыми противниками. Купол агонизировал, цепляясь за Реальность, но появления его становились всё реже. Потом до моста донеслось далёкое, глухое эхо, в котором слились грохот бетонных глыб и скрежет металлических перекрытий. Казалось, кричало само исчезающее здание. Вслед за этим моё ухо уловило куда более близкие и неаппетитные звуки, доносящиеся с соседнего сиденья. Иттрия тошнило.
– Прости, – сказал он, немного отдышавшись, когда я за шиворот выволок его из кабины. – Эти Изменения… это бич всех эмпатов.
– И что, вы всегда так… блюёте? – с недоверием сказал я.
Эмпат неопределённо махнул рукой.
– Это ещё ничего, – хрипло ответил он. – Вот с возрастом прогрессирует.
Он отцепился от перил моста и сделал попытку выпрямиться.
– Уже проходит. Дай мне ещё пару минут.
Я кивнул.
– Всё равно кабине надо проветриться.
– Не напоминай о моём позоре…
– Да ладно! Знаешь, что я подумал, когда недосчитался пятого Купола? Что мы попали не в ту Реальность. Чуть не описался со страху.
– Такое возможно? – спросил Иттрий.
– Байки про это ходят, – сказал я. – Я теперь чему угодно поверю.
Он серьёзно покачал головой.
– Нет. Это стопроцентное Изменение.
– Нацеленное на Фабрику? – с сомнением сказал я.
– Что в этом удивительного?
– Оговоды – наши союзники. Тебе это тут из каждого ящика… – начал я и запнулся. Со стороны Фабрики донёсся множественный вопль. Хор голосов, слившихся в протяжном крике или стоне.
– Что это? – вздрогнув, прошептал Иттрий. Я перегнулся через ограждение, тщетно пытаясь разобрать, что творилось внизу. Там стоял сплошной густой туман, отдельные клочья которого уже тянулись в нашу сторону. Я не успел заметить, когда он появился.
– Может, почудилось?
– Нет, – всё так же шёпотом отозвался мой пассажир. – Там, внизу, кто-то живой…
– Кто-то? – переспросил я. Только сейчас мне пришло на ум, что грохот, слышанный мной после Изменения, означал обрушение здания. Это могли быть перекрытия в нижней части Купола. А значит, внизу, под завалами, были жертвы.
– Один человек? Или много?
– Не могу сказать. – Иттрий хрипло дышал, глядя сквозь меня недоумевающими глазами.
– Одно сознание. Один мыслительный процесс. Но очень мощный.
Я снова покосился на пелену тумана. Она медленно, но неуклонно подползала ближе.
– Не нравится мне это…
Из пелены донеслось новое многоголосое завывание. Оно показалось мне громче и слаженней первого. Как будто обезумевший профессиональный хор, стоя среди тумана, тянул одно и то же нескончаемое «а-а-а». Голоса были высокие и не совсем человеческие. Никаких знакомых эмоций в их пении не ощущалось.
Эмпат вцепился мне в плечо. Его лицо было искажено страхом, причин которого я не понимал. Да и не мог понять.
– Оно плачет… – выдавил он. – Оно… или они… утратили что-то важное.
– Купол они утратили, – пробурчал я, беря его под руку. – Едем отсюда.
В этот момент из тумана выделилась фигура. Она мягко соскочила с перил моста, прямо у распахнутой настежь дверцы водительской кабины, и повернулась к нам. Увлекая за собой эмпата, я сделал несколько осторожных шагов навстречу. Это был человек. Не ог, а обычный человек из Таблицы. Надо полагать, он вскарабкался снизу. Я внутренне порадовался, что ключ зажигания у меня в кармане. То, как он смотрел на мою машину, мне не понравилось. Как и то, что он появился со стороны Фабрики. Наверное, он тоже осторожничал, выясняя, на кого напоролся, потому что, когда мы приблизились, сипло сказал:
– Люди… Вы ведь люди из Таблицы, да?
– Из Таблицы, – сдержанно подтвердил я.
Он был в коричневом костюме утильщика, довольно потрёпанном. На костюме выделялись белёсые пятнышки засохшей грязи; открытые участки кожи на лице и руках забрызганы вдобавок чем-то бурым. Впрочем, жестикулировал он только левой рукой; кисть правой была засунута под куртку. Кожа у него, как у многих рыжих, была бледная, за исключением тёмных кругов, окаймлявших светлые немигающие глаза. В его манере таращиться было что-то гадкое. При моих словах он нервно осклабился и похлопал ладонью по кожаному водительскому сиденью.
– Значит, сможешь подбросить, а?
– Руку убери, – предупреждающим тоном сказал я.
– Э, э! – Он слегка отодвинулся, словно бы уступая моему напору. – Спокойно, друг! Мне до зарезу нужно в город.
– Извини, – сказал я, вклиниваясь между ним и машиной. – Мне нельзя брать попутчиков. Запрещено.
– А этот как же? – Он подбородком указал на Иттрия.
– Не твоё дело, – буркнул я. Ситуация начинала меня раздражать. – Вали отсюда, ясно?
– Бор… – предостерегающе сказал Иттрий. Должно быть, почуял неладное. Но я уже и сам понял, что крупно влип. Лицо просителя изменилось, заискивающее выражение слетело с него, как плохо подогнанная маска. Он вытащил из-под куртки правую руку с зажатым в ней пистолетом.
– Залезай, – жёстко велел он. – Подбросишь, куда скажу. Эмпат останется здесь.
Я покосился на Иттрия; тот беспомощно пожал плечами. Переведя взгляд на рыжего, я твёрдо сказал:
– Нет. Он поедет с нами.
Те несколько секунд, когда мы играли в гляделки, были самыми неприятными в моей жизни. Глаза рыжего утильщика были словно бы вычищены изнутри безумием. Я видел в них злость и готовность выстрелить, но видел и слабое колебание: на препирательства со мной тратились те драгоценные секунды, которые он хотел урвать у времени, – в этом и заключалась моя надежда.
– Ладно, – уступил он в конце концов. – Пусть эмпат обойдёт с той стороны. Потом залезу я. Потом ты. И чтоб без фокусов.
Мы подчинились – что нам оставалось делать? Забравшись в кабину, рыжий вновь запихнул пистолет под куртку.
– Не питай ложных иллюзий, – предупредил он. – Дуло нацелено на тебя. Если что…
– Я понял, – ответил я, захлопывая дверцу со своей стороны. Иттрий сделал то же с противоположной. Меня беспокоил туман. Он уже охватил весь мост и теперь, кажется, расползался вширь, заполняя собой лежащую перед нами автостраду. Я предвидел проблемы. Эмпат не мог не почуять этого. Он заёрзал на сиденье, беспокойно кашлянул и спросил, обращаясь к нашему террористу:
– Что мы должны делать?
– Сидеть смирно, – нервно покусывая губы и не смотря в его сторону, отозвался рыжий. – Это что касается тебя. Шофёр может ехать.
– Неважно куда? – уточнил я.
– Я же сказал: в город! – внезапно взорвался он. – Давай трогай уже!
Я поймал предостерегающий взгляд Иттрия, как бы говорившего: не возражай, и без дальнейших комментариев завёл машину. Туман, похожий на белые ламинарии, плавал перед лобовым стеклом. Мы осторожно сползли с моста и окунулись в его гущу.
– Прибавь газу, – скомандовал рыжий.
– Я что, самоубийца? – огрызнулся я.
Он придвинулся ко мне вплотную, так что боком я почувствовал твёрдый ободок дула, упирающегося мне в рёбра. Его дыхание обжигало щёку.
– Ты так и так им будешь, – пообещал он и неожиданно засмеялся. – Если эмпат тебе не поможет. Он чует, где дорога чистая.
Иттрий кивнул, сочувственно глядя на меня.
– Можешь прибавить. Впереди никого нет.
– Сумасшедший дом. – Я выругался и увеличил скорость, одновременно включая фары. Два жёлтых луча устремились вперёд и немного рассеяли мутный кисель.
– Выключи! – сердито прикрикнул рыжий. В тот же миг раздался глухой удар, и за стеклом мелькнуло бледно светящееся пятно. Это длилось всего одну секунду, в следующий момент мы уже опять ехали плавно, но при мысли о том, что я случайно кого-то сбил, меня охватила паника. Судя по испуганным лицам попутчиков, они чувствовали то же самое. Рыжий стиснул моё плечо свободной рукой и глухо сказал:
– Не смей останавливаться. – Он встряхнул меня. – Ты понял?
– Кого я сбил? – с трудом переводя дыхание, пробормотал я. – Вы не видели?
– Нет, – за всех ответил Иттрий. И, помолчав, добавил: – Что бы это ни было, оно было лёгкое.
Я перевёл дух. Мой адреналин возвращался в норму, и я с досадой накинулся на эмпата:
– Ты же сказал, что впереди никого нет!
– Да, – утомлённо подтвердил тот, прикрывая глаза рукой в перчатке. – Там действительно никого не было…
– Кроме нелюдей, – с перекошенным лицом закончил рыжий. – Нелюди не в счёт.
После этого в кабине повисло тягостное молчание. Пережитые события вогнали меня в какой-то ступор. Туман и та ненормальная скорость, с которой мы прорывали его насквозь, привели к тому, что я совершенно утратил ориентацию в пространстве. Время от времени Иттрий возвращал меня на землю короткими фразами. «Поверни налево» – говорил он, или: «тут дорога сужается», – выглядело это так, будто он знает, что делает. В перерывах между командами его лицо нервно подёргивалось, как будто гримасы рыжего напрямую передавались ему. Через четверть часа мне начало казаться, что я сплю и вижу сон про двух кривляющихся паяцев, один из которых передразнивает другого. Но потом Иттрий сказал: «Легионеры», а рыжий откликнулся: «Близко?», и звук их голосов вернул меня к реальности. Я сбросил скорость, хотя никто мне не приказывал.
– Метрах в семистах отсюда, – между тем отвечал эмпат. – Идут цепью. Пешие.
Рыжий дёрнулся, однако справился с собой и почти спокойно велел:
– Останови.
Вообще, нервничал он теперь не так сильно, как раньше. Как будто атмосфера неизвестного ужаса, окутавшего Фабрику, перестала давить на его чувства. Он даже выглядел почти нормальным, и я не испугался, когда он сказал:
– Значит, приехали… Ну, и что мне теперь с вами делать?
– В смысле? – Я повернул к нему голову. Он опять вытащил пистолет из-под куртки и, взвешивая каждое слово, проговорил:
– В смысле, пристрелить вас, чтоб не болтали, или взять в заложники?
– Меня не устраивает ни то, ни другое, – отозвался я. – Может быть, разойдёмся мирно?
Он неприятно усмехнулся.
– Недолго мне тогда бегать на свободе.
– Боишься, что мы сдадим тебя легионерам? – догадался я. – От кого ты вообще бежишь? От Церкви или от Фабрики?
