Текст книги "Новый год по новому стилю (СИ)"

Автор книги: Ольга Горышина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

       Глава 4.2 «Пять минут – вылет»

       – Мне кажется, тебя это не касается, – выплюнула я в телефон низко и грубо, зацементировав связки.

       – Ты так думаешь? – прорычал Кирилл в ответ.

       – Это не я так думаю, а законодательство Российской Федерации о неприкосновенности личной жизни. Перечитай, полезно…

       – У тебя ПМС, чего завелась?

       – Нет, предновогодний синдром хорошего настроения. И я не хочу себе его портить. Подарок можешь послать по почте или оставить у дверей, если это действительно подарок, а не предлог…

       – Чего предлог? – оборвал меня Кирилл еще грубее. – Дочь увидеть?

       – Мне настроение испортить. Я дала тебе шанс увидеть дочь полгода назад. Ты этим шансом не воспользовался. Вторых шансов не раздаю – закончились. Новые не завезут.

       – Типа, шутишь?

       – Типа, да…

       Я привалилась к стене, чтобы подкладка пуховика впитала проступивший на спине ледяной пот.

       – Я не разрешаю тебе дарить Любе подарок до Нового года.

       – Запрещаешь, типа? Не много ли на себя берешь, Лизонька?

       – Я взяла на себя все! – закричала я громче, чем требовала того гулкая лестничная клетка. – Ты самоустранился из жизни ребенка.

       – Я исправно плачу алименты.

       – По решению суда!

       Мне хотелось дать ему в рожу, но рядом была лишь стена, и я колотила ее кулаком свободной руки. Свободной от обручального кольца.

       – И по решению этого же суда я решаю, видеться дочери с отцом или нет. Вот сейчас я решила – нет, потому что у нас дела. И только попробуй нарушить мой запрет, мало не покажется.

       – А что ты такая боевая? Нравится на халяву жить? Испугалась пинком под зад получить? Только я должен за квартиру платить?

       – Да ты никому ничего не должен! – шипела я, чтобы не злить эхо и соседей. – Я решу вопрос с квартирой после десятого числа. Ясно? К ребенку это не имеет никакого отношения.

       – Ну вот я и приду в свою квартиру.

       Сердце бешено колотилось, но голова все же работала.

       – Приходи. Только Любы в квартире не будет.

       – Прятать будешь?

       – В кино пойду, я тебе уже сказала, – отчеканила я, перекладывая телефон в другую руку, чтобы вытереть вспотевшую ладонь о пуховик. – Все, после десятого я тебе позвоню.

       И я отключила телефон, чтобы тут же набрать Грише. Половина девятого. Ведь припрется Каменцев, как пить дать…

       – Доброе утро, – Гриша ответил после второго гудка. – Только не говори, что передумала…

       – Тебе сколько до нас ехать? – не стала я вдаваться в сантименты, и его голос сразу сделался серьезным:

       – Это ведь не праздный вопрос?

       – Мне нужно свалить из дома в течении получаса.

       – Не доеду. Бери такси до Московской. А от дедушки Ленина я вас заберу…

       – От кого?

       Гриша хохотнул, но нервно.

       – Там памятник у фонтана. Не была там никогда?

       – Нет, я тот район вообще не знаю.

       – Таксист знает. Не при Любе, да?

       – Я понимаю, что от важных разговоров бесполезно бегать, но сейчас же Новый год… Твой дедушка Ленин может исполнить мое желание не встречаться с этим козлом до января? – спросила я с горечью, чувствуя неприятную резь в глазах.

       – Внук деда Мороза тебя устроит? Он будет очень стараться исполнить это твоё желание. Давай, я у тебя пять ценных минут украл. Я буду у памятника. Ждать свой звездный час. Выше нос, Елизавета Аркадьевна! Он у тебя очень красивый.

       Ты у меня очень хороший… Но этого я не сказала – пусть не думает, что подлизываюсь.

       – У тебя тоже ничего так нос.

       Хоть он и мешает целоваться, но мы приспособимся…

       Я шла наверх, чувствуя на ногах сказочные железные ботинки. Еле волочила ноги. Неужели мне не хватило пяти лет, чтобы стоптать их? Кто дал Каменцеву возможность и право портить первый мой радостный день?

       – Александр Юрьевич, я ключи забыла, – набрала я номер свёкра, отбивая тапки от невидимой пыли.

       – Люба проснулась, – сказал он и через минуту открыл дверь.

       Какое счастье, что мне не придётся ее будить!

       – Кто звонил?

       Не догадался? И не надо.

       – Нам нужно побыстрее собраться. Я заказала такси.

       Нет, я ещё ничего не заказала, но уйду все равно. Воскресенье, утро, машина обязательно будет свободна. Десять минут в соседнем дворе не беда. Переплачу, если не найду эконом-класса.

       – Суп сами выключите. Через двадцать минут, – говорила я, стоя к свёкру спиной, безуспешно стараясь трясущимися руками зацепить пуховик за крючок. Потом плюнув, повесила его на капюшон.

       – Лизавета, ты зачем на лестницу пошла?

       Вот только не надо допроса! Не сейчас!

       – Александр Юрьевич, я боялась разбудить ребёнка, – отрезала я зло.

       – Чем? Телефонным разговором?

       – Да! – почти закричала я и рванулась на кухню заваривать чай.

       – Лизавета…

       Но договорить ему не дал тихий голос Любы:

       – Мам, высморкай мне нос…

       Только этого не хватало! Я рванулась с ребёнком в ванную, включила воду. Люба нагнулась над раковиной, играя в слона. Большого слона! Соплей было море. Чертов сквозняк! Я приложила руку к лобику – не горячий, но тридцать семь на лицо – розовое, как пижама с сердечками.

       – Иди в комнату и начинай одеваться, – скомандовала я и ринулась обратно в кухню.

       Встала на цыпочки, чтобы дотянуться до верхней полки крайнего шкафчика, чтобы взять коробку с лекарствами.

       – Опять голова болит? – бросил мне в спину свёкр, и я даже не пыталась понять, заботливо или с сарказмом.

       – Это для Любы. У неё сопли.

       Ни слова про температуру. Жаропонижающее я спрятала в кулак. На виду остался только спрей для носа.

       – Прогулка отменяется?

       Она отменилась бы, не будь звонка от Кирилла.

       – Это всего лишь сопли. Помоем нос и поедем…

       – Лизавета!

       Александр Юрьевич не дал мне выйти из кухни, остановив за плечо. Я с трудом удержалась, чтобы не скинуть его руку. Мне не нужно было спрашивать, что? Этим вопросом горел мой бешеный взгляд.

       – Я останусь с ребёнком. Иди, раз тебе так надо…

       – Что мне надо? – вырвалось у меня слишком громко.

       – Лизавета, я все понимаю и очень рад за тебя. Но не надо тащить ребёнка на свидание… Ну и ребёнок вам не нужен там.

       – Свидание?

       Меня трясло, мое плечо билось в его ладонь.

       – У меня нет никакого свидания… Мне надо увести ребёнка из дома, чтобы сюда не явился Кирилл. Вот что мне надо!

       И я вырвалась. Ринулась в комнату. Ребёнок мой оставался в пижаме. Вернее, наполовину. Она спустила штанишки, но не вынула ноги. Может, я неправильно измерила температуру? Люба давно одевается самостоятельно. Даже колготки.

       Снова потрогала лоб – нет, все тоже, чуть тёплый, и нос, к счастью, не пузырится. Но я потащила бы ее из дома даже с тридцатью девятью… Нет, не ради свидания, на которое меня благородно отпускали… Я не мать-ехидна! Не нужен сейчас никакой Кирилл в жизни Любы. Не нужен!

       – Александр Юрьевич, дайте нам одеться!

       Свекр впервые открыл к нам дверь без стука. Или стучал, да только я не слышала. Он исполнил просьбу, и я подтянула Любе колготки почти что к самому носу.

       – Одевайся, одевайся! – торопила я вялого и сонного ребёнка.

       И доторопила до скандала – Люба разревелась, когда я вырвала у неё из рук свитер с единорогом, подарок Вербова. Ладно, надевай, что хочешь!

       – Александр Юрьевич! Да дайте уже мне одеться!

       Я еле успела одернуть футболку, которую собиралась снять. Пришлось впервые повернуть на двери замок. Мы не запирались, даже когда занимались с Кириллом сексом. Его родители не думали нам мешать.

       – Почему Люба плачет? – вынужденно вопрошал свёкр из-за двери.

       – Да потому что мы торопимся! Дайте нам уже уйти!

       Я снова влезла в джинсы, чуть не порвав колготки, которые все никак не желали натягиваться. Схватила водолазку и резинку, чтобы, не расчесывая – на это не было ни сил, ни времени, ни нервов – сделать Любаше хвост.

       – Это Кирилл звонил? – наступал мне на пятки свёкр, когда я побежала в кухню паковать для ребёнка завтрак.

       Пять минут – вылет.

       – Да!

       – Что случилось?

       – Ничего! Я запретила ему видеть ребёнка!

       – Почему?

       – Я не хочу сейчас ничего объяснять. Оденьте, пожалуйста, Любу.

       Я кинула в сумку термос, контейнер с блинами – съест без мёда, некогда и некуда отливать – и термос. У меня в желудке только чашечка кофе. Первый блин не получился комом, и я ничего не съела, а сейчас просто не могла. Потянула за молнию и только чудом не сломала, когда в ней застряла подкладка сумки.

       – Лизавета, я хочу знать!

       Я уже натягивала сапоги и не смотрела на свёкра.

       – Вечером все объясню. Поправьте Любе шапку. Спасибо!

       Пуховик я не застегнула. Мне и так жарко. Шапка тоже была набекрень. Люба ревела, но я тащила ее за руку.

       – Не смей упираться! – я, кажется, впервые орала на ребёнка и силой впихивала в лифт.

       А на улице схватила на руки и побежала, хотя головой соображала, что Кирилл даже на ковре-самолете не смог бы добраться до нас так быстро.

       Глава 4.3 «Внук деда Мороза»

       Я не особо настаивала на Любином завтраке – боялась за чужую машину, так что когда в такси она три раза отвернулась от блинов, я закрыла контейнер и убрала. Дело, наверное, не столько в мёде, про который Люба канючила, сколько в ее болезни. Ну почему детям надо болеть в Новый год! Почему? Сама заморозила ее сначала в парке, затем в чужой квартире на сквозняке, а теперь вопрошаю Вселенную… Дура!

       Прижавшись гудящей головой к холодному стеклу Фольксвагена-Поло, я проверяла телефон в страхе найти новое сообщение от Каменцева, но написал мне Вербов: я на месте.

       Ему хорошо, а у меня все не на месте – и сердце, и мозги, и перчатки. Их не оказалось в кармане пуховика, и теперь я растирала окоченевшие пальцы. У меня вообще быстро мерзнут руки даже при плюс пяти, но сейчас от нервов они тряслись даже в теплой машине, и я с трудом набрала в ответ, что будем минут через двадцать. Только бы за эти двадцать минут не поседеть!

       – Люба, не засыпай! – толкала я ребёнка.

       Сон – лучший доктор, и лекарство явно со снотворным, но если она уснёт, и мне придётся ее будить – будет ор, как во время одевания. Но не щипать же ребёнка! И я начала говорить скороговорки, которые она так любит повторять. Правда, сейчас язык ее не особо ворочался.

       – А можно помедленнее, я пытаюсь запомнить, – вдруг обернулся к нам водитель, и я чуть не подавилась очередным словом.

       – Однажды галок поп пугая… – начала я медленно, и Люба даже немного приободрилась.

       – Вы – няня? – после третьего круга остановил меня водитель.

       Я снова подавилась скороговоркой, и Люба опередила меня с ответом:

       – Это моя мама.

       – Извините, – смутился водитель.

       – Ничего. Не вы первый…

       – Ну, просто кормите на ходу и не в телефон тупите. Вот я и подумал…

       – Я знаю, что мы не похожи, но это точно я ее родила.

       Я попыталась шутливо замять неприятный разговор. Жутко не хотелось говорить сейчас, что Люба похожа на папу. Даже не на бабушку Таню, а именно на Кирилла! Ну почему при заказе такси нельзя выбрать вариант кляпа таксисту…

       Наконец мы приехали – в окно я увидела памятник. Жаль только макушку, но не сомневалась, что у ног дедушки Ленина стоит внук дедушки Мороза. От остановки, где нас высадили, мы шли минут пять – Люба еле ноги волочила, а у меня в безопасном отдалении от Каменцева, рука не поднималась тащить ребенка волоком. Да и у самой закончились силы: мне было заранее плохо от предстоящих объяснений со свекром. Я впервые повела себя как самая настоящая истеричка. Так ведь я впервые полностью потеряла над собой контроль. Теперь бы сдержать лицо при Вербове. Он ничего не спросил по телефону, но ведь сейчас спросит обязательно. Как без этого… Да и я сама скажу, потому что мне до противного стыдно, что я втянула в свои семейные разборки постороннего человека. Почти что постороннего. Разве пару поцелуев сблизили нас настолько, чтобы вдвоем принимать душ из моих помоев? Вот уж точно Снегурочка-дурочка… Влезть бы на елку, пусть даже не украшенную: возможно, тогда я буду видеть хотя бы на два шага вперед, а то сижу низко и гляжу близко…

       Я следила, чтобы ребенок не споткнулся, поэтому Вербов увидел нас первым, а я подняла голову слишком поздно: он не бежал, но все равно шел слишком быстро, и я не сумела собраться. Бросилась к нему и уткнулась в грудь. Только бы не разреветься – говорить от подкативших к горлу слез я уже не могла. Зажмурилась – куртка мягкая, как подушка. И я готова спать на этой груди целую вечность и не просыпаться в свою жуткую реальность. Но вечность закончилась, когда мой пуховик кто-то потянул. Кто-то снизу… Напоминая, что у меня есть дочь, за которую я в ответе.

       Гриша отпустил меня и тоже посмотрел вниз, на Любу.

       – Иди, я и тебя обниму.

       И поднял ребенка ко мне. Теперь мы с Любой были одного роста. Она даже немного выше.

       – Можно тебя поцеловать? – не дожидаясь ответа, Гриша чмокнул обалдевшую Любашу в щеку. – А твою маму можно?

       Люба кивнула, как болванчик, и Гриша повернулся ко мне, но вместо щеки нашел губы. На секунду, но это была волшебная пилюля. Я сглотнула сахарные слюни и почувствовала огромный прилив сил – теперь я смогу радоваться жизни и защищать своё счастье от посягательств всяких гадских личностей.

       – Что будем делать? – спросил Гриша, так и не спустив ребенка с рук.

       Я взглянула в ее горящее смущением – или не им, лицо. Подняла руку ко лбу – прохладный, но каким ему быть после лекарства?

       – В чем дело? – нахмурился Гриша.

       – С утра была маленькая температура и сопли. Я дала ей лекарство.

       – У вас что, бегство с больничной койки получается? Ты предлагаешь мне таскать по городу больного ребенка?

       Я отвернулась к памятнику Ленина, чтобы спрятаться от осуждающего взгляда Вербова.

       – Гриша, у меня не было выбора, как ты не понимаешь… – отозвалась я шепотом, и мой шепот не перекрыл голос Любы, сообщающий дяде, держащему ее на руках, что она не болеет.

       И этот дядя впервые проигнорировал ее слова и ответил мне:

       – Лиз, без всяких задних мыслей… Поехали ко мне, уложим ребенка в кровать, посмотрим мультики… Могу даже купить попкорн.

       – Мы не едим попкорн, – выдала я на автомате, еще не совсем понимая, что мне предлагают. Будто воспаленный мозг, по закону Штирлица, запомнил только последнее слово. – Куда к тебе? К кошкам…

       – Хочу к кошкам! Хочу к кошкам! – перебила нас Люба и даже запрыгала в руках, но они оказались достаточно сильными, чтобы удержать ее.

       – Ко мне домой. У меня нет кошек. Зато тепло и тихо. А это то, что нужно сейчас Любе. Тут рядом можно блины купить на обед или на завтрак, – добавил он уже скороговоркой.

       – Мама испекла блины, но я не хочу есть их без меда.

       – У меня есть мед. Хочешь ко мне за медом?

       – Хочу…

       Да ёшкин кот, вот так и совращают малолетних дур! И не очень малолетних.

       – Здесь через дорогу кафе, – продолжал Вербов говорить уже для меня. – Думал, зайдем на чашку кофе…

       Так и хотелось вставить, что я уже пила с утра кофе. Но язык не повернулся заплатить медяком за золотую заботу.

       – Можем взять у них медовик или сметанник. С собой. Торты у них отличного качества.

       Мне не хотелось выяснять, с кем и при каких обстоятельствах господин Вербов это проверял. Не слишком ли я ревную – не слишком ли рано? У нас еще и отношений никаких нет… Ну что для мужчины могут значить пара поцелуев? И что из того, что он стоял передо мной на коленях? Может, он всех так соблазняет? Медом и медовыми речами. Я ведь ничего о нем не знаю, но делаю все возможное, чтобы он знал все обо мне.

       – Вчера был торт… – начала я несмело, не зная, что сказать ему про новые гости, в которые он тянет меня против моей воли… Или во мне уживаются сразу два человека, но я все равно никак не пойму, кто тянет меня в гости – мама больного ребенка или женщина, больная на голову?

       – Сегодня все еще выходной. Но там есть и штрудель, если, по-твоему, это полезнее?

       – Все неполезно. Засахаримся…

       – Тебе, Лизонька, это не грозит…

       Меня передернуло – ни от трех градусов мороза, а потому что Вербов назвал меня точно так же, как час назад Каменцев.

       Глава 4.4 «На чужой территории»

       – Приехали, принцессы. Вылезайте!

       Григорий Антонович Вербов обитал в любимом всеми городе Пушкине. Летом трехэтажное строение желтого цвета, наверное, полностью утопало в зелени, а сейчас было голо, но совсем не как сокол, а как журавль, которого обычному человеку вряд ли можно поймать в руку. Единственное, что могло не нравиться жильцам, так это парковка на улице, но тут либо классическая архитектура, либо – извините – блага современной цивилизации.

       Впрочем, я не понимала, зачем берусь оценивать его достаток: квартира в «Корабле» еще могла меня удивить, а эта всего лишь подчеркивала разницу в общественной иерархии. В таком доме говорить про проблемы двухкомнатной квартиры было более, чем смешно. Наверное, когда он спросит про камень преткновения между мною и Кириллом, я назову имя дочери.

       Вербов снова достал свою увесистую связку и открыл парадную дверь. Внутри все чистенько, даже имеются незапыленные почтовые ящики. На второй этаж по чистой лестнице, и вот снова переступать порог чужой квартиры…

       – Можно без тапок. Полы с подогревом, – бросил хозяин, закрывая дверь. – Детских тапок у меня точно нет, но тебе могу дать.

       Женские имеются, понятное дело…

       Он отодвинул зеркальную дверцу шкафа, явив миру почти пустое нутро. Вынул вешалку и сначала принял пуховик от меня, затем куртку от Любы и лишь потом уже повесил свою. Я смотрела на свое отражение, и оно мне совершенно не нравилось. Не спать и ругаться в моем возрасте губительно для внешнего вида.

       – Люба, руки мыть! – Вербов держал открытой угловую дверь, за которой горел яркий свет, и я машинально растерла собственные руки, которые, едва отогревшись, снова замерзли. – Лиза, и ты тоже…

       Он явно заметил мой жест, но никак не откомментировал. Я протянула ему сумку:

       – Там Любин завтрак.

       Он взял ее и вопросительно уставился на закрытую молнию.

       – Ты хочешь, чтобы я рылся в твоей сумке?

       – Там ничего личного нет.

       – Спасибо за доверие.

       Я проскользнула под его рукой, и он, отпустив дверь, ушел куда-то. Наверное, в кухню. Здесь была только раковина и туалет – гостевой вариант, и я спросила дочь, не желает ли она им воспользоваться. Пришлось закрыть дверь и поймать себя на мысли, что мне не хочется выходить из самой маленькой комнаты квартиры в самую большую. Кухня тут, наверное, не два на два…

       Направление движения мы нашли по перезвону посуды. Кобальтовая сеточка. О, нет…

       – А есть что-нибудь попроще?

       Я купила маме в подарок набор из двух чашек Ломоносовского завода и поэтому знала безумную цену именно этого чайного сервиза.

       – Это же ребенок.

       – И что? – выдал Вербов. – Знаешь, Фрейндлих в одном интервью сказала, что жить надо сегодня, есть из красивой посуды и не ждать особого повода. И если честно, то я буду рад, если Люба перебьет весь сервиз. Это свадебный подарок. В общем-то как и эта квартира… Мне это не особо и нужно. Садись.

       Он усадил Любу к барной стойке. Я оценила высоту, но ничего не сказала о переходе в столовую, которая была у меня за спиной в арке. Еще там был диван, кресла и начало лестницы – стен внизу не было, только держащие балки в виде колонн. Единственная стена, на которой висел телевизор, отделяла гостиную от прихожей. Ко всему этому я сидела спиной – перед глазами зияло одно лишь окно, которое тоже поддерживали тонкие колонны, назначение которых, возможно, было просто декоративным. На стекле, на пластиковых полочках, красовались миниатюрные кактусики, оставляя глубокий подоконник девственно белым и пустым, за исключением моей сумки.

       – Какой мед желаешь?

       На гранитной столешнице перед моим ребенком выросли аж три пластиковые баночки – мед явно рыночный.

       – Названия не спрашивай, – Вербов, наверное, перехватил мой удивленный взгляд. – Одно могу сказать – мед хороший, с проверенных пасек. Ленка по поводу экологически чистой еды полный шизик. Кстати, в холодильнике творог и йогурты тоже фермерские. И молоко. Она как раз в пятницу все завезла по дороге на дачу в страхе, что мальчик с голоду один умрет.

       – Нам не надо молока…

       – Вам? – переспросил он так же тихо, как и я. – А тебе? Ты, наверное, не завтракала?

       – Я ничего не хочу.

       – Даже коньяка?

       Я выдержала взгляд, но не улыбнулась. Сказала даже немного зло:

       – С утра не выпил, день пропал?

       – Этот – да, – ответил Вербов серьезно. – Я могу налить, чтобы ты расслабилась хоть чуть-чуть. Выдохни, Лиза…

       Я выдохнула, как по команде. И вдохнула.

       – Чем это пахнет? Так вкусно.

       Это точно не блины, которые Вербов сунул в микроволновку разогреть.

       – Корица, кажется. Даже отсюда чувствуешь? Это натюрморт из шишек и веток на обеденном столе. Ленка, когда была тут в понедельник, заявила, что у меня в доме нет ощущения праздника. Сумасшедшая баба! Электровеник. И специалист по промывке мозгов высоким напором воды. Какое счастье, что эта страшная женщина появилась в моей жизни, когда я был уже в сознательном возрасте, а то бы она произвела надо мной лоботомию.

       Он поставил перед Любой тарелку и протянул ложку, чтобы она сама продегустировала открытый им мед. Потом снова уставился на меня.

       – Можно тебе хотя бы кофе сварить?

       Я отрицательно мотнула головой.

       – Так не пойдет. Люба, скажи своей маме, что Гриша обидится, если она ничего не съест.

       Люба повернулась ко мне и с точностью до слова передала слова Вербова. Да что же в нем такого магического для моего ребенка!

       – Я действительно не хочу… – завозмущалась я, когда Люба потянулась ко мне с блином, с которого капал мед. – Вон, Гришу и корми! – добавила я уже со злостью.

       А он будто того и ждал. Еще сильнее облокотился локтями о столешницу и перегнулся к Любе с открытым ртом. Я слезла с барного стула, чтобы размяться, и пошла к холодильнику, чтобы от меня отстали. Хотелось сразу распахнуть обе створки, как тренажеры, чтобы отдать во Вселенную бурлящий в крови адреналин, но пришлось ограничиться одной, чтобы не выглядеть сумасшедшей. Идеальная чистота с ярким, почти больничным, светом: на полочке баночки с йогуртами и коробочки с творогом. На дверце – молоко и пластиковая коробка с яйцами. Вспомню свой холодильник – страшно становится. В него если только ногой не впихивают продукты. Слишком маленький.

       – Он не любит, когда долго думают, – Вербов вырос у меня за спиной и протянул руку за йогуртом. – Сейчас запищит.

       И я тоже – от его близости и от пол-литра туалетной воды – точно в сосновом лесу оказалась, новогоднем. А он еще прижался щекой к моей и будто невзначай приложился к моему втянутому животу ледяным йогуртом, перехватить который я не успела. Вербов захлопнул холодильник и поставил банку на стойку, а сам пошел мне за ложкой. Да, на этой кухне точно танцевать можно, хотя зачем – достаточно будет стометровок по треугольнику: плита, раковина, холодильник. Для чего? Чтобы держать себя в форме для… любимого мужчины. Для чего еще женщине нужны формы?

       – Замешай в йогурт мёд, будет вкуснее.

       Я смотрела ему в глаза и чувствовала на своих слёзы. Не горькие, а те, которые невозможно объяснить. Мне было вкусно, хотя я и не хотела есть. Вся эта красота вокруг растворилась. На смену элитной квартире пришёл мягкий тёплый плед, укрывший мои поникшие плечи, которые хотелось расправить и никак не получалось. Я протянула руку, чтобы потрогать дочкин лоб, а дочка дернулась от меня, как от чужой, и мне пришлось ухватиться за розового единорога, чтобы удержать Любу на стуле.

        – Каковы результаты проверки? – Гриша по-прежнему стоял напротив сидящих нас, точно официант, готовый броситься исполнять любой заказ привередливых клиенток.

       – Горит.

       – Лекарство есть?

       – Да…

       На этот раз я сама полезла в сумку и провела экзекуцию над ребенком.

       – А теперь спать?

       Гриша спрашивал не меня, и Люба впервые надулась на его предложение всем своим видом, а не только словами, заявив, что делать она этого не будет.

       – Ты ещё мою кровать не видела… – Это было сказано снова не мне. – Я тоже всегда говорю, что спать не буду, а потом до подушки и моментом отрубаюсь.

       Я повернулась к нему, и улыбка пропала с его лица.

       – Что я не так сказал?

       А я не так посмотрела, да?

       – У тебя разве нет детской кровати?

       Он не улыбнулся, и в его голос тоже не вернулись задорные нотки.

       – Здесь прошёлся смерч по имени Елена Владимировна. Только стены устояли, да и то не все. Она бы с радостью всю мебель поменяла, если бы муж не ограничил ее в бюджете. Но я могу перестелить кровать, если в этом проблема… Лиз, у меня раскладушки нет, – вдруг добавил он с прежней улыбкой, перекрывая затянувшуюся паузу.

       А что я молчала? Просто молча соглашалась. Поняв это, Вербов подхватил Любу на руки.

       – Да никто тебя спать не заставляет! – повысил он голос на выкручивающегося из рук ребенка. – Я тебе мультики включу…

       Да, и выключит строгую маму. Прошёл мимо меня, точно пустого места, но я ринулась следом, через гостиную к лестнице, насчитав по дороге три колонны, за которые успевала схватиться, непонятно только зачем. Ноги подкашивались – вот зачем! Он укладывает в постель не меня, а мою дочь! Смешно и очень грустно.

       Лестница деревянная, но без тапок мы поднялись по ней довольно тихо. Небольшой холл и три двери. Мы прошли к той, что посередине. Спальня небольшая, а может такой эффект создавала огромная кровать, не поместившаяся между окнами, потому изголовье сделали ступенчатым, чтобы оставить свет из окон с бежевыми романскими жалюзи, а прикроватные тумбочки как бы продолжали подоконники, в которых, точно в нишах, стояли лампы.

       Я, кажется, слишком долго смотрела на чужую кровать, потому что закончилось все тем, что Вербов усадил на неё Любу и взялся за розового единорога. Нет, это перебор! Я ничего плохого не думаю – просто чересчур!

       – Она может сама раздеться!

       Я, наверное, сказала это слишком громко и грозно, потому что Гриша отдёрнул от Любы руки, точно обжегся, и даже поднялся с кровати.

       – Лиза, ты чего?

       Не знаю, что он прочитал в моих глазах – я действительно ничего плохого о нем не подумала, поэтому прошептала:

       – Она большая. Мы дедушку тоже просим выйти.

       – Хорошо! – он взмахнул руками, явно затаив обиду. – Позовёшь, если захочешь. Я в соседней комнате. Пульт от телевизора на тумбочке.

       – Нам не нужны мультики. Она и так уснет. Да, Люба? – решила я за ребёнка. – Я с ней просто посижу.

       Гриша кивнул и вышел, а я нервно схватилась за розовый свитерок, пытаясь унять раздражение за собственное идиотское поведение и не сорваться на ребенке. Вербову уже прилетело от меня. Как говорится, не делай добра…

       – Я не хочу спать!

       Только не начинай истерик! Хватит на сегодня деда под дверью! Этот стучать не будет. Это его территория. Но дочке я сказала иное:

       – Если хочешь завтра с Гришей на ёлку, то сейчас спи!

       Я оставила Любу в трусиках и майке, аккуратно сложила детские вещи в изножье и откинула одеяло. Простыни не белые, а цвета слоновой кости. Или это отсвет из окон?

       – Мама, полежи со мной.

       Люба погладила одеяло подле себя. Обычно я лежала с ней на ковре подле детской кроватки, а сейчас действительно могла прилечь рядышком. Поверх одеяла и, конечно, не раздеваясь.

       – Лиза, – услышала я тихий шепот Вербова и открыла глаза, которые непонятно когда закрыла и сколько продержала закрытыми. – Извини, что разбудил, – он стоял перед кроватью на коленях и держал мой телефон. – Два раза позвонили.