Текст книги "Новый год по новому стилю (СИ)"

Автор книги: Ольга Горышина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

       Глава 6.1 «С Новым годом!»

       – С Новым годом…

       В тишине прошла, пожалуй, целая вечность, и вот я услышала не только долгожданный шепот, но и почувствовала на щеке Гришин нос. И этот нос щекотал, поэтому я непроизвольно отстранилась. А потом, чтобы Гриша не подумал, что я его оттолкнула, приподнялась на локтях, не придерживая на груди одеяла: стыдливость ушла, и я не желала ее возвращения.

       – А уже Новый год? – уставилась я в его горящие глаза, должно быть, таким же пугающим взглядом, потому что он зажмурился и ничего не ответил.

       Дурацкий вопрос… А другого и не может быть, когда в теле и в голове пусто…

       – Уже давно, – приоткрыл он один глаз, точно смеясь надо мной.

       Ну и пусть смеётся – кто же в праздник грустит?

       Я так и держалась на одном локте, точно врезалась коньком в мягкий и тёплый лёд кровати. А вот Гриша наоборот убрал локоть и рухнул обратно в подушки. На лестнице горел тревожный свет, который озарял спальню точно затухающий камин.

       – Как думаешь, президент обиделся, что мы пропустили его речь?

       Что я несу, что я несу…

       – Нет, не думаю… Нас у него сто сорок семь миллионов. Пропажу двух человек он не заметил. Но, если ты такая сознательная гражданка, я могу включить его поздравительную речь в записи…

       Гриша смотрел в темный потолок, но я прекрасно видела, как дергались в улыбке уголки его губ, и помнила их терпкое послевкусие… А он, видимо, подумав, что забыла, вдруг швырнул меня в подушки и навалился сверху с еще большей силой, чем час назад. Или два? Так ведь и не сказал, наглец, который сейчас час… Который час он безраздельно мой.

       – То оливье, то Владимир Владимирович… – шептал Гриша мне в губы. – Всегда у тебя есть кто-то важнее меня…

       – Ну что ты такое несешь? – улыбнулась я, проводя губами по его носу, но любопытный нос тотчас нырнул в ямочку на моей шее. – Гриша, не надо…

       Я хотела добавить – щекотать, но зачем… Он, как мальчишка, не слышал никаких не надо. Да и мое тело не желало их слышать. Ему все было надо, ему всего было мало… Даже ненавистной щекотки, но в исполнении Гриши я и ее полюблю… Не сейчас, нет. Не так быстро… Сейчас я буду извиваться и пищать…

       – Ну в чем дело? – приподнял он голову от моей гудящей груди.

       – Щекотно, – честно призналась я.

       – Ну так на то и рассчитано, – усмехнулся Гриша и тронул носом шею, заставив меня содрогнуться уже по другому поводу. – Мальчишки дергают девчонок за косички, потому что это больно.

       Он снова смотрел на меня – и чертики из его глаз перепрыгнули ко мне на губы, и я с трудом сдерживалась, чтобы не слизать их.

       – И ты дергал? – спросила я, почувствовав в довершение всего ещё и непонятный укол ревности.

       – Предпочитал таскать за вихры мальчишек. А вот сейчас мне вдруг стали нравиться косички, – и он зарылся носом в подушку, рядом с моим ухом, полностью укрытую волосами.

       Было чуть больно, слишком сильно он натянул переднюю прядь, но я терпела, не желая прерывать момент совершенно невинной близости. Мы молчали, оставив в недавнем прошлом сбившееся дыхание: мы больше не спешили подарить друг другу наслаждение. Теперь мы станем растягивать его, как карамельку… Начинку конфеты «Коровка»… Боже, да что же я такое несу, даже мысленно…

       И вот он дал моим волосам свободу. Даже собрал их в кулак и взвесил – выходило много, очень много… И он успел узреть их цвета воронова крыла, а помедли Гриша пусть даже один день, я б успела поседеть…

       – Хочешь, наберу для тебя ванну? – ошарашил он меня своим вопросом, и я не сразу нашлась с ответом, да и ответ мой оказался опять же вопросом:

       – Зачем?

        Гриша рассмеялся:

       – Сказал же, для тебя. Хочешь?

       – Зачем? – повторила я.

       Но не как заведенная игрушка, а потому что и вправду не поняла его желания налить для меня пенную – ведь пенную же? – ванну.

       – Чтобы тебе было хорошо. Зачем же еще? – воскликнул Гриша неестественно громко, или у меня за последние часы (если не дни) обострились все рецепторы.

       – Вот именно: зачем еще, когда мне уже хорошо?

       Я не задавала вопрос: шепот, который мы передавали из уст в уста, минуя уши, не допускал никаких подъемов и падений. Гриша уже поднял меня на непонятно какое по счету небо и удержит меня там, что бы это ему не стоило. И я по собственной воле не собираюсь срываться вниз – я насиделась в окопе, меня туда больше не тянет… Если только кто-то столкнет меня в пропасть, но этого кого-то нет рядом и никогда не будет, пока рядом есть другой… А он есть – он не фантазия, я могу его нащупать и делаю это. Не щипаю, но глажу…

       Ущипнуть сейчас надо если только меня, но я и так знаю, что не сплю, что это наконец случилось со мной наяву… И я не проснусь от сказочного новогоднего сна, потому что сна нет – я смотрю на свой новогодний подарок широко распахнутыми глазами, в которых ни на грамм сна и ни на градус опьянения.

       – А будет еще лучше…

       Разве может быть еще лучше? Не хочу в ванну, не хочу вылезать из теплой постели – никогда…

       – Хочешь выпить?

       Да говорю же тебе и глазами, и руками, и вздохами, что я ничего не хочу, кроме тебя… А ты уже здесь и никуда…

       – Гриша, ну куда ты?

       Я потянулась рукой, но поймала лишь нагретый нашим дыханием воздух.

       – Я быстро…

       Закрыть глаза и не смотреть ему в спину… И не думать, даже слыша его не такие уж и легкие шаги на лестнице, что он не рядом… Не совсем рядом. В одной квартире, но не под боком…

       – Уснула?

       Я почувствовала холод бокала раньше, чем открыла глаза. И села, едва не расплескав на кровать все шампанское… Нет, простыням ничего не грозило, все попало бы на мою грудь… Но хрусталь удержал драгоценные пузырьки.

       – За новый год по новому стилю…

       – Есть только по старому, – попыталась я поправить Гришу, но он улыбался слишком загадочно, чтобы я могла поймать его на ошибке.

       – Это у них по старому, а у нас по новому, у нас все будет по новому…

       Я не отпускала его от себя, сжав ножку бокала поверх Гришиных пальцев. Брудершафта не вышло, зато я наконец облилась шампанским… Оно потекло по губам на подбородок, потом на шею и грудь, но не пропало даже капли – Гриша поймал все, а потом и бокал, сумев, не отрываясь от моего тела, поставить недопитое шампанское в нишу к лампе. Зачем нам пить, когда мы и так уже пьяны друг другом… Голова кружится, или это земной шар вдруг стал вращаться с бешеной скоростью, отнимая у нас счастливые секунды вдвоем… Скоро утро, да? Но я не хочу, чтобы оно наступило. Оно все равно принесет с собой старые заботы и сдобрит их новыми, о которых мы, возможно, еще даже не догадываемся…

       Я искала его губы, а он находил ими мои пальцы, запястья, волосы, дрожащие ресницы, потому что желал слышать отклик на свои ласки… Столько лет не догадываться о существовании любовной песни, которую поют довольные женщины тысячи лет, – это тихий ужас… Верно? О, да – все, что происходило с Каменцевым, было тихо и ужасно… Ужасно, потому что не устояло перед напором настоящего мира, но сказка, подаренная Вербовым, выдержит даже девятый вал… Я знаю… Даже задыхаясь в его объятьях, я выплыву… Нет, я выплыву как раз потому, что буду крепко держаться за его шею…

       – Гриша, ну что ты делаешь? – спросила я, не желая отнимать влажной щеки от его такой же влажной груди.

       – Ванну… Не видишь, что ли? Я ведь включил свет…

       Я видела, все видела, продолжая висеть на нем обезьянкой. Да Гриша и не желал снимать меня со своей шеи – сам ведь повесил меня на неё. Присел вместе со мной на край ванны, подле которой горело несколько искусственных свечей, и целовал под звуки водопада, срывающегося с высоты крана на дно глубокой ванны. Лишь один раз он отстранился, чтобы включить джакузи и взбить пену, точно сладкую вату… Да, для меня все сейчас будет иметь медовый вкус, так Гриша засахарил меня своими ласками. Даже пена…

       – Не уходи! – я поймала его рукой, оставив на запястье пенный сугроб.

       Гриша замер, но не улыбнулся, как прежде, и на моем лице застыла тревожная маска. Должно быть…

       – Лиза, я никуда не уйду.

       Он присел на корточки и теперь из-за высоких бортиков ванны я видела лишь его лицо и грудь. И почти не слышала его шёпот из-за бурлящей вокруг меня воды. Или крови, стучащей в голове.

       – Я хочу, чтобы ты мне доверилась. Доверилась полностью. Знаю, что это не просто. Но поверь, я тот, кто уходя по делам, всегда возвращается туда, где ему хорошо. А мне было хорошо. Спасибо!

       И он уткнулся губами в пену на моих ладонях. Сумасшедший!

       – Я всего лишь за шампанским. Вдруг не выдохлось…

       Да пусть в нем не осталось ни одного пузырика, мною все равно сейчас владеет вселенская жажда, утолить которую шампанскому не под силу, но, возможно, сладкое игристое поможет мне пережить краткую разлуку с Гришей – ну можно же человеку сходить в душ…

       – Пять утра!

       Я все ещё ощущала на губах привкус взрослого виноградного сока, когда Гриша, замотанный в полотенце, распахнул для меня огромное махровое полотнище, заставляя восстать из пены морской, как Афродита.

       – Я хочу наконец уложить тебя в постель по-настоящему. Взрослое время почти закончилось, а детское наступит слишком быстро.

       Он прав… К сожалению и к счастью, прав. Сон, легкий и короткий, прервал не будильник, а Гриша, плечо которого нагло выскользнуло из-под моего уха – сколько же мы проспали вот так, слившись воедино? И сколько сейчас складок любви отпечаталось на моей щеке?

       – Хочешь кофе?

       Я мотнула сонной головой.

       – Не хочу. Лучше обними меня и полежим так лишние пять минут.

       – Мы и так их пролежим.

       Гриша вытащил из-за лампы айфон и вызвал какую-то программу.

       – В этом доме все умнее меня: от туалета до кофеварки. Елена Владимировна до сих пор считает меня неразумным ребёнком, о котором обязаны заботиться даже неодушевленные предметы – роботы.

       Гриша откинулся на подушку и замер с айфоном в руке. Сейчас на нем горела камера – селфи.

       – Гриш, не надо, – зажмурилась я на свет экрана.

       – Меня с красным носом, значит, можно?

       – Ты и с красным носом красивый! Убери!

       И я выставила руку против камеры, точно заправский телохранитель. Да, я отдала тело Вербову, но не его телефону.

       – Не хочешь позвонить Степановой?

       Все внутри сжалось – почему мне так стыдно перед Любашей? Почему… Она не может ещё понять желание женщины быть с мужчиной, но не должна обидеться на меня за пару часов, проведенных с подружкой. И я зажмурилась от обиды на собственный стыд сильнее, чем от айфоновского света.

       – Давай просто заберём Любу.

       – Давай, – донеслось до меня из темноты. – Мне самому не терпится показать Любе комнату. Кстати, ты чувствуешь запах кофе?

       Я мотнула головой.

       – А он уже готов. Давай вставать. Впереди новый день, вернее оставшаяся его половина, и Новый год – без половинки дня.

       Впереди что-то непознанное, но до безумия манящее.

       Глава 6.2 «Разбитая семейная жизнь»

       Я прятала глаза от Лии, хотя и не верила, что в них может сквозить осуждение. Мне страшно было смотреть и в лицо дочке, поэтому я сосредоточилась на завязках ее шапочки и объяснениях, что подарок из-под елки мы заберём в другой раз.

       – Лиза, у тебя все хорошо? – шепнула мне Степанова у самой двери.

       – Да, у меня все хорошо… – хотя я продолжала смотреть мимо подруги, которая теперь знала обо мне слишком много. Именно это, видать, и насторожило Лию. – Нехорошо у Александра Юрьевича, и я чувствую себя предательницей. Немного, но чувствую, – добавила уже больше для себя.

       Вот тут я готова была разреветься – с меня точно слетела сказочная фата, которой Гриша укрыл меня от остального мира на несколько ночных часов, но мир за сказочными границами его королевской квартиры продолжал существовать вне зависимости от нашего общего желания. И пусть город за стеклами Мерседеса казался теперь совершенно чужим, в нем продолжали жить не чужие мне люди.

       – Я не знаю, как себя вести.

       С ними. Со всеми. И даже с самой собой. Сказка сказкой. Ее принято читать только на ночь, а день, увы, пугает хуже ночи. Хотя сейчас на дворе почти что вечер. Фонари уже горят. Как факелы. Погребальные. Моим надеждам, что чудом все решится само собой: проблемы исчезнут и я буду жить в сказке. Наивная дурочка…

       Любаша сразу поставила меня на место, спросив про платье. И задала вопрос, на который я не находила правильного ответа: почему мы едем к Грише? Да потому что я так хочу – увы, опасно давать детям слишком уж правдивые ответы.

       – Он приготовил тебе сюрприз.

       Да он вообще сюрприз! Для нас обеих. Завтра будет неделя, как мы неофициально знакомы…

       Я не знаю, как себя вести. Я не повторила вопроса, но ждала от взрослой подруги ответа. Или, по крайней мере, одобрения.

       – Как?

       – Никак, – голос Лии был твёрдый, пусть и тихий. – Все само разрулится. Как-нибудь. И так, как должно быть.

       Боже, Степанова, ты веришь в сказку? Новый год наступил, но впереди еще Рождество, день самый невероятных чудес… Я должна в это верить? Должна? Или все же в мужчину, который ждет меня с дочерью под окнами чужой квартиры. В его рукопожатие – сильное и нежное одновременно, которое передало мне столько мужских сил, сколько нужно женщине, чтобы сделать первый шаг по шатающемуся мосту. Мост выдержит, если я не буду тянуть – если я побегу к другому берегу, но я хочу растянуть эти «на старт, внимание, марш» на пару дней.

       – Я не хочу сегодня видеть деда, – сказала я четко, когда Гриша в очередной раз предложил заехать в квартиру Каменцевых. Теперь уже за Любиными игрушками. Но игрушки были лишь поводом. Однако тревожился Гриша совсем не за Александра Юрьевича, он хотел скинуть тяжелый камень с моих плеч. Только не знал, что на них лежит целая гора, скидывать которую придется по крошечным камушкам не один вечер, а этот вечер – вечер так прекрасно начавшегося дня – я не хочу портить проблемами, пусть и не совсем еще из прошлой, но все же в чем-то прошлой жизни.

       В моей нынешней жизни не поменялось лишь одно – дочь. Я – мама Любы и я должна сделать все возможное и невозможное, чтобы она улыбалась. Даже тогда, когда взрослая рука слишком сильно затянула под подбородком завязки шапки.

       – В машине снимем, – уверила я дочку только в лифте, потому что за собственными мыслями не заметила мучений ребенка. Что за мать!

       Гриша выскочил из машины – он никогда не научится просто выходить? Все бежит – все спешит услужить, и я ловлю себя на мысли, что должна на каждом выдохе его благодарить. Не надо за мной ухаживать. Не надо так настойчиво, а то я разучусь все делать сама… А это неправильно. Все как-то неправильно у нас. Хорошо, но не так, как должно быть у взрослых людей. Куда я тащу ребенка? Вырвала ее из одной кровати, уложила во вторую и теперь предлагаю улечься спать в третью? А что делать, что делать?

       Дрожащая рука все никак не могла застегнуть ремень безопасности. А ведь это главное – чувствовать себя в безопасности, а мне страшно – страшно услышать, как ребенок скажет: мама, я хочу домой. И как ответить, что у мамы нет дома. Нет другого дома, кроме того, что предложил нам почти что незнакомый мужчина… Мужчина, с которым мне было хорошо в постели, но будет ли хорошо моему ребенку в обставленной по чужому вкусу комнате? В комнате – одной, без мамы… Я пробыла там одна не больше десяти минут. Гриша попросил повесить в шкаф пару сменок одежды. Его, видимо, пугает пустота во всех шкафах. Сейчас он с огромной радостью и с такой же лучезарной улыбкой повесил маленькую курточку в стенной шкаф прихожей. А вот Люба не улыбалась. Моя дочь вдруг решила начать стесняться Григория Антоновича – с опозданием почти что в неделю.

       Гришу это смутило не меньше, а то и больше, чем меня, но он быстро решил этот вопрос по-мужски – объятиями. И прижимал Любу к груди сильнее, чем даже меня в порыве страсти. Сейчас вся его страсть сосредоточилась на ребенке, и я стояла у них за спиной, связанная по рукам и ногам чувством материнской беспомощности. Я не знала, как помочь родимой кровинушке сделать со мной шаг из привычного мира в неизведанный. Неужели так и простою истуканом у дверей дома, в котором меня встретили с распростертыми объятиями? Григорий Антонович, так нечестно – дайте мне хоть какое-то распоряжение. Вы же начальник в конце-то концов!

       – У нас торт в холодильнике! – ответил он то ли на мои молчаливые просьбы, то ли на какой-то вопрос Любы, который я не расслышала. То ли завел речь о сладком, когда все остальные попытки растормошить ребенка с треском провалились.

       Что-то действительно трещало – не пол же под ногами, здесь плитка, до паркета далеко… Это под ребрами щемит или ломается тонкий лед, образовавшийся по желанию Мороза на моем жизненном болоте. Бежать, бежать, бежать… Вперед, к холодильнику, к торту мечты, к горячему чайнику, дорогущему фарфору…

       – Черт!

       Я смотрела на осколки у своих бестапочных ног – я забыла про тапки и про осторожность.

       – Лиза… – сначала в голосе хозяина чашек прозвучало осуждение, но не трагическому действию, а моим словам, а потом послышался смех: – На счастье!

       Люба уже крутилась рядом со мной с метелкой, которую успела выпросить у счастливого папы. Я продолжала сидеть на корточках перед осколками прежней – когда-то ведь явно счастливой – семейной жизни Григория Вербова. На глазах наворачивались непрошенные слезы, и я боялась поднять их даже на дочь и позволила Любе убрать все осколки самостоятельно.

       – Лиза, разве нам не хватит пяти чашек?

        Гриша протянул мне руку, но я ее не приняла. Не хотела, чтобы он почувствовал мое волнение. Встала сама и одернула юбку из нового гардероба. Слишком короткую – но не я ее выбирала. Но достаточно длинную, чтобы послужить полотенцем для влажных рук.

       – Пока и трех хватит, – продолжал Гриша уже где-то у самого моего уха. А я так и не взглянула в его сторону. – Пока хватит…

       На что он намекнул сейчас? Я втянула живот и наконец подняла на бывшего хозяина бывшей чашки глаза, бывшие на мокром месте.

       – Не люблю, когда бьется посуда. Красивая посуда. Не люблю… – произнесла я в оправдание прилипшим к ресницам слезинкам.

       – Это не посуда. Это прошлое. Пусть бьется. Оно ушло и им не порежешься…

       И только на этих его словах я взглянула на своего ребенка: Люба уже скинула с совка осколки в автоматически открывшееся перед ней блестящее мусорное ведро. Я схватила ее за руки – все пальцы целы, слава богу! Что же я творю, во что впутала ребенка…

       – Блюдца достает Люба! – зачем-то объявил Гриша голосом ГАВа и, подхватив мою дочь на руки, отнес сначала к раковине вымыть руки, а затем уже поднял к стенному шкафчику с зеркальными дверцами.

       – Одно можешь разбить, – Гриша скосил в мою сторону глаза и подмигнул.

       – Я не хочу ничего бить, – отвечая, Люба даже малость надулась. Ага, решила, что ее, как и мать, посчитали безрукой.

       Я сжала пальцы до боли, до хруста… Или это снова дрожал под весом моих страхов тонкий защитный морозовский лед. Нет, это хрустнул под ногами маленький осколок и намертво завяз в капроне… Но я сдержалась, не вякнула даже проклятье – не надо еще сильнее смущать ребенка: будто ругая за то, что не весь сор за матерью вымела. Но вынуть осколок незаметно от Вербова не получилось. Он резко опустил Любу на стул – да, заставил ее на нем стоять. И шагнул ко мне.

       – Допрыгалась?

       Ах, какое замечательное слово он выбрал… Как всегда… Да, допрыгалась за разбивание свадебных сервизов!

       Теперь на стуле сидела и я – хорошо, не стояла, хотя так бы Вербову не пришлось наклоняться, чтобы стянуть с меня колготки. Лучше бы сказал словами – я совершенно не поняла его намерений, а потом отпираться стало поздно, но я всеми силами старалась скрыть охватившую меня дрожь от быстрого, совсем неласкового прикосновения мужских пальцев к коже горячего бедра. Это уже было, утром, когда я глотала голодные слюни, глядя не на дымящуюся чашечку с кофе, а на подающего ее мужчину. Вылезая из теплой постели, Гриша накинул только халат, прямо на голое тело – завтрак до душа; может, у него так и заведено, а не сделано исключение для меня…

       – В душ по очереди, – сверкнул он тогда морскими глазами. – Иначе Любу заберём только второго января.

       Я тяжело сглотнула. Так же, как он. Темнота спальни не помешала мне запомнить его тело, изучив на ощупь. Халат теперь не помеха моему шальному голодному воображению. И даже ребёнок не помеха, как выяснилось.

       – Гриша, что ты делаешь?

       Я смотрела, как мусорное ведро сожрало колготки. Он не понял вопроса. Ещё бы! Даже не посмотрел, пошла ли по стопе стрелка. Что делать? Привыкать к такому отношению к вещам? Или наоборот отучать его, приучая к строгой экономии. Ага, той, которую господин Вербов проповедует в офисе. Явно три месяца копил мне на новые колготки!

       – Они были целые… Наверное…

       Я же под его тяжелым и жарким взглядом разваливалась на дольки, как мандаринка. Новогодняя – наполняя дом дурманящим запахом и пачкая руки соком. Только бы он ко мне не подошёл!

       – Покажи Любе комнату!

       О, да… Спасительная мысль! Уйдите! Оба… Мне нужно успокоиться, мне нужно собраться, мне нужно научиться дышать с тобой одним воздухом…

       – Гриша… – я молила и взглядом, и голосом, а он молчал и смотрел на мои стиснутые голые коленки.

       О чем думал? О том же, о чем и я… О том, чего не будет… Пока… Пока ребёнок не освоится в новом доме. Люба чутко спит. Очень. И она не поймёт… почему мама вдруг спит не в своей кровати. Сказать, что у Гриши нет в доме третьей? Но ведь это правда…

       Я не заметила, как они ушли. Вдвоём. Взявшись за руки. Мысли не собрались, а силы окончательно сбежали. Я сидела и смотрела на злополучное ведро. Ты так же безразлично пожрешь и меня со всеми моими принципами.

       Наконец я поднялась и нашла на стеклянном чайнике кнопку. Наверное, он тоже управляется с телефона, но айфон лежал на столешнице чёрным безмолвным прямоугольником. Мне тоже никто не звонил. Как странно. Точно по мановению волшебной палочки о нас вдруг забыли. Весь мир забыл.