Текст книги "Выстрелы с той стороны (СИ)"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц)

А поскольку на лекциях по конспирации об этих играх умолчали – Габриэлян сделал вывод, что значения им не придается. И, в общем-то, совершенно правильно: в виртуалии не назначишь встречу кому попало, а если и назначишь – он, скорее всего, не придёт, сметённый толпой монстров и любителей острых ощущений. Не одну игру нужно пройти от нуля, чтобы как сейчас назначить встречу в определенном месте, на определенном уровне, с уверенностью, что контактер пройдет туда и продержится там до твоего подхода. «Дом кинжалов» – всё ещё очень популярную игрушку – они облазали довольно плотно. Было у нее несколько параметров, делавших её особенно удобной – в частности, неизменные ландшафты уровней, позволявшие назначать встречу в точно заданном районе.

Интерфейс-модуль игры походил на японское сооружение для распятия, воткнутое в потолок. Габриэлян встал на его нижнюю распорку, продел ноги в тапочкообразные педали-считыватели, чуть попружинил в них, пробуя "ходить"; откинулся на опорный стержень спиной, сел на почти велосипедное сиденье, крест-накрест через грудь пристегнулся, потом раскинул руки и влез в интерфейс-перчатки, закрепленные на верхней "перекладине" – упругой и гибкой, как китовый ус. Потянулся и опустил на голову шлем.

Перед глазами его предстала комната "в японском стиле". Знаток оного стиля обнаружил бы ту эклектичность, с которой неизбежно изображают японский интерьер европейцы – но игроки не придирались.

На столике лежали маски – мужские и женские. Возьмешь такую в руки – и в воздухе загорятся характеристики персонажа. Можно идти здоровенным "буддийским монахом" с неописуемым запасом силы и выносливости – но Габриэлян уже знал, что в порядке компенсации в следующих комнатах он обнаружит лишь самый примитивный деревянный доспех и шест в качестве оружия. Можно идти очень быстрой и гибкой девушкой-ниндзя. Можно – самураем-мечником. Габриэлян давно облюбовал мужчину-синоби, обоеручного бойца с парными кодати.

Взяв и приложив к лицу знакомую маску – одежда сгенерировалась сама собой – он прошел в следующие двери («Выбор сделан», – сказала приятным женским голосом машина) и взял с вешалки-распорки лёгкий кожаный доспех скрытого ношения и широкую шляпу-амигасу с замаскированным стальным каркасом и лезвием по краю.

В третьей комнате, где по стенам было развешано оружие, Габриэлян обзавелся любимой парой коротких мечей и набил слоты сюрикэнами.

Первый уровень, обучающий, пройденный сотни раз, – "замковый лабиринт" – был просто скучным. Зарезав два десятка крыс, одну бешеную собаку и трёх обрушившихся с потолка дурных ниндзюков (дурных – потому что компьютерных, на этом уровне игрок ещё не встречался с другими игроками), Габриэлян вышел в ночь, полную звёзд и светлячков. Вот тут уже следовало держать ухо востро. Путь пролегал по мостику, на который обязательно должны были выскочить штуки две-три капп, но это не главная проблема; главная – идиоты, которые думают, что на этом этапе игры избавляться от конкурентов лучше: если ты его – то он тебе не будет докучать всё дальнейшее время, а если он тебя – ты быстро войдешь снова.

Идиотов оказалось двое, и Габриэлян получил два неполных комплекта доспехов и неплохой меч-дайто. Разменяв это дело в деревне, он на всякий случай прикупил зелье увеличения скорости – когда идиоты пройдут лабиринт, они будут искать человека с двумя кодати и в амигасе. Не то чтобы Габриэлян их боялся, но было бы чертовски обидно получить удар в спину во время оживленной беседы, скажем, с рокуро-куби или иппон аси[4].

В буддийских монастырях послушников часто заставляли выполнять бессмысленную утомительную работу. Габриэлян полагал, что игры рано или поздно сделают из него дзэн-мастера. Потому что, перетаскивая камни или, скажем, отдраивая котлы, можно хотя бы думать, а тут приходилось полностью сосредотачиваться на том, что делаешь.

Поэтому когда впереди возникло кладбище, заваленное останками ямамба и ямаотоко[5] («О поле, поле, кто тебя…»), и замаячила фигура седой монахини в красной накидке, он вздохнул с облегчением. Хотя всё могло быть. Набор лиц и причесок всё-таки ограничен, а цвет одежды мог совпасть и по чистой случайности – поэтому ни в чём нельзя быть уверенным.

– And knowing what you know, you sprawled upon it without a word of prayer? – сказал он, подходя к старухе, усевшейся на могильной плите.

Монахиня печально глянула из-под шапки седых волос.

– It was on the ground already. What harm could it get by my resting on it[6]?

Габриэлян сел на могильный камень напротив. Теперь каждый видел, что делалось у другого за спиной.

– Ты знаешь, – сказала монахиня, – в этом городе продают зэмэлэх в кондитерских. Настоящие. Они говорят – это разновидность тульского пряника. Надо будет рассказать Королю, он будет счастлив.

– Ради звонкой радости в тихий вечер будничный кихалэх и зэмэлех покупайте в булочной. Будет счастлив. И купит. И номер ими завалит. А у меня в самый ответственный момент из ствола начнут сладкие крошки сыпаться. Ты лучше меня осчастливь. Что на мне выросло и куда оно докладывает?

Монахиня улыбнулась (шлем, прилегая к лицу, считывал движения мимических мускулов и передавал в виртуальность).

– Служба защиты животных, местное отделение. Докладывают ребята, как и положено, начальству, а их начальство держит руку даймё.

– Совсем интересно. И при этом милиции он завалить порученную им подставу не помешал. Ну, городок, – фыркнул синоби, – что там Ларедо.

– А как бы он мог помешать, – возразила старуха. – Ведь никакого четкого приказа в письменной форме не было. Был обычный эвфемизм типа "позаботься об этом щелкопёре". И милиция сделала все, как хотела, а потом развела руками: упс, мы промахнулись. И когда кувшин разбит – Насреддин находит, что дочку бить уже поздно.

Тут из-под земли опять попёрла нечисть, и монахиня с синоби какое-то время отбивались спина к спине. Когда бой закончился, синоби был почти при смерти – два хита.

Игра не предусматривала возможности поделиться исцеляющим зельем, но заклинание можно было бросить не только на себя, но и на другого. Габриэляна окутала синеватая дымка.

– Зря, мне сейчас уходить, – сказал он. – Или нет, уходи первым. Так. Я ещё по двум адресам, потом в гостиницу, а потом – шантажировать нашего даймё. Ты можешь подхватить меня на выходе из гостиницы? Так чтобы тебя не засекло прикрытие?

– Вполне, – монахиня бросила на Габриэляна ещё три заклинания и какое-то время следила за окрестностями, пока он обыскивал трупы – на мёртвой нечисти часто находились исцеляющие зелья и артефакты. Когда синоби покончил с обыском, монахиня кивнула – и растворилась в рассветном сумраке, оставив Габриэляну фонарь.

Габриэлян двинулся вперёд, не дожидаясь, пока кладбищенская нечисть обновится. Туман развеялся, вдали жалобно заплакал "морской монашек", а у полуразрушенной пристани на волнах качался корабль. Это был корабль призраков, фунаюрэй, и пока он плыл через пролив, Габриэлян вволю намахался клинками и выпил два оставшихся зелья. Сходить на пристань в Ёкай – мире демонов и духов – он не имел никакого желания, но нужно было дать время Кесселю – и он прыгнул с палубы на причальный настил и почти тут же вступил в схватку с ледяным демоном, который выбил из него половину жизни. Юки-онна, снежной женщине, встреченной дальше на побережье, досталось то, что демон не догрыз – и на вопрос машины, хочет ли он идти третий уровень сначала, Габриэлян с облегчением ответил: "нет". Сунул карточку в считыватель, расплатился и покинул аркаду.

Ещё года два, подумал он, и этот способ окажется засвечен. А жаль, ведь это достаточно тяжёлая задача для постороннего наблюдателя – отследить каждого из посетителей аркады за последний час. Даже каждого взрослого – не так-то просто. Ну а если несколько аркадных залов соединены Сетью, как здесь – это вообще песня.

В принципе, и такую встречу можно было отыскать, просмотрев все логи разговоров за данный период – но, поскольку эти логи, как правило, не содержали ничего, кроме воинственных и часто нецензурных воплей, администраторы их обычно стирали каждые полчаса (еще одно преимущество аркад перед сетевыми играми, где логи сохраняют). По идее – раз уж до здания его довели – роспись беседы синоби с монахиней может и оказаться на соответствующем столе. Но произойдет это не раньше чем через сутки (пока они разберутся, в какой слот записали нашу беседу…) А к тому времени будет уже поздно. В том или ином смысле.

Он вернулся в гостиницу, где ногами кверху на кровати валялся Миша и жевал зэмэлэх, так неудачно прикинувшиеся тульскими пряниками.

– Ты представляешь себе… – сказал Король.

– Представляю. Как Света?

– Для провинции – очень хорошо. Но они говорят, – возмущенно прошипел Миша, потрясая сдобой, – что это татарский пряник.

– Пожалуй, будь себе татарин. Ну, так что тут вышло восьмого?

Заглушка включена. От жучков в этом виде она защищает прекрасно, от луча – никак.

– А ничего. Вызвали их утречком следующего дня, подписали протокол… Даже подписку о неразглашении не взяли. Извини, Света.

– Да, очень жаль, что гнедая сломала ногу. – Теперь девочка пойдет под категорию за дачу ложных показаний. Если не удастся доказать, что она действовала под давлением… Габриэлян поддел пальцами пряник. – Ну что ж, раз уж ты у нас копаешь эту делянку – загляни в милицию.

– А ты?

– А я к леди из податного ведомства и к подзащитному.

С леди все выяснилось мгновенно – женщину (девочкой она была разве что в глазах Краснова) не купили, а перепугали до потери сознания. Она выговорилась в жилетку москвича с пулеметной скоростью, и ясно было, что как только приезжий отойдет на два метра, продаст тут же – со страху.

Итак, Муравцева и Бродский. Муниципальное строительство и земельный отдел. Ключевые точки, не мог Фальковский при строительстве империи пропустить таких людей на таких должностях.

Эти два визита, в некотором смысле, тоже были оказались полезны, поскольку настрой после них образовался самый что ни есть правильный. Оба функционера были очень осторожны, на прямую конфронтацию со смотрящим не шли, но не нужно было быть ни эмпатом, ни Королем, чтобы заметить, что Фальковского они ненавидят. Тяжелой, застарелой ненавистью.

Ну что ж, поскольку бандерильерос и пикадоры свою работу выполнили, настало время "момента истины" – выход матадора с быком один на один. "А почему это в вашем ресторане сегодня подают такие маленькие уши?"

Вообще-то Габриэлян ожидал, что его – после всех его маневров – некоторое время помаринуют в приемной. Но нет, пять положенных минут – и его впустили в святая святых. А что хозяин кабинета навстречу не встал и даже кивнуть в ответ на поклон не соизволил, так ему по штату и не положено.

– Здравствуйте, Вадим Арович, – на Габриэляна с улыбкой и с прищуром смотрел высокий (за огромным столом он ни капли не терялся), некогда полный и смуглый мужчина. Фото– и голографии отлично передавали особую, балканского типа красоту черт, а вот атмосфера, возникавшая вокруг Фальковского, ощущалась только при близком контакте. Габриэлян затруднялся её описать – но в кабинете тульского магната он вспомнил честертоновского лорда Айвивуда[7].

– Как поживает Аркадий Петрович? Вроде и соседи теперь – а никак не свидимся. Всё-то он в делах.

А вот считать Волкова соседом было не по чину уже Фальковскому. Это в Белоруссии они соседствовали.

– Аркадий Петрович действительно очень занят. Федерация, конечно, не покойный Союз, но тоже требует времени и внимания.

Что самое забавное, подумал он при этом, – ни он, ни я даже ради приличия не вспоминаем о человеке по фамилии Стрельников, занимающем скромную должность президента ЕРФ. И к губернатору мы с Королем не заехали даже для проформы, хотя региональные выборные органы, в отличие от центральных, вовсе не беспомощны…

– И в настоящий момент его внимание сосредоточено на мне. – Глаза Фальковского блеснули странным интересом. – Я же знаю, что вы такое. Вас ведь не посылают по пустякам. Помнится, у него была сабля. Настоящий дамасский клинок, он рассказывал, что прадедушка взял у турка, и рассказывал, как именно взял – очень интересная история, спросите его как-нибудь. Теперь-то я понимаю, что это его собственный трофей. Он очень дорожил этим клинком, и зря в ход не пускал. Ну, так я вас слушаю, Вадим Арович.

– Юрий Андреевич, – обратившись к Габриэляну по имени-отчеству, Фальковский дал ему такое право, – на вашей территории произошло ЧП. Я имею в виду не щели в налоговых ведомостях и не нарушения в порядке распределения лицензий на инициацию, а то, что ряд ваших подчиненных недоволен вами настолько, что счел возможным это недовольство совершенно недвусмысленно продемонстрировать.

Фальковский пожал плечами.

– Я сижу здесь уже шестьдесят пять лет. Я поднял этот регион из дерьма. Я помню километровые очереди за хлебом и трупы умерших от голода и орора прямо на улицах. С очередями и трупами я покончил меньше чем в два года. Население региона возросло в четыре раза и динамика роста положительная. И теперь вся эта пузатая мелочь считает, что я здесь засиделся. Что ж, пусть попробует меня сдвинуть.

– Юрий Андреевич, они уже попробовали. И практически преуспели.

– Прямо уж, – улыбнулся Фальковский. – Ну и что же вы со мной сделаете? Отставите от должности смотрящего? Да забирайте её, надоело. Лишите меня влияния в регионе – каким образом, любопытно узнать? "Фалвест" – собственность моих клиентов. "Армада" – собственность моих клиентов. "Салют" – собственность моих клиентов. Вы рассчитываете на то, что в бизнесе нет принципов. Неправильно вы рассчитываете: принципов в бизнесе действительно нет, но есть инструменты более надежные. Тридцать четыре процента регионального бюджета так или иначе формирую я. И если Аркадий Петрович тронет меня – другие магнаты начнут подумывать о рокоше. Я лоялен к нему и буду лоялен впредь, а вот за тех, кто узнает о моем скоропостижном уходе – не поручусь.

Плохо дело, подумал Габриэлян. Даже без всякого Мозеса сюда бы все равно пришлось ехать. Беда. Он ведь действительно прекрасный администратор. И мог бы работать с пользой. Просто он уже ничего не хочет. Он ведь даже Аркадию Петровичу не завидует. Понимает, что на новом уровне аркады ему тоже скоро станет скучно. Рождественского он испугался – по старой памяти, наверное, испугался и забаррикадировался. А теперь будет доказывать всем и себе, что не боится.

– Уход бывает разным, – сказал Габриэлян. – Он ведь может быть и таким, что коллеги-магнаты даже не заподозрят вышестоящую инстанцию. Более того, и вышестоящая инстанция может себя не заподозрить.

Магнат прищурился.

– Это, – сказал он, – уже почти интересно.

Да. Тут уж и к гадалке не ходи…

– Ничего интересного, Юрий Андреевич. Скучные административные дела. Рутина. Вам они кажутся любопытными, потому что отличаются от вашей собственной рутины. А для тех, кто ими занимаются, управление, например, фармакологическим концерном, представляется вещью чрезвычайно увлекательной и совершенно непохожей на их серые будни.

Ну, давай уже, клюй, устало подумал он.

– Каждый развлекается, как умеет, господин Габриэлян. Хотите, завтра устрою экскурсию по "Фалвесту"? Или "Армаде"? Поверьте, это более увлекательно, чем аркады.

– Я верю, Юрий Андреевич. Уже хотя бы потому, что трудно придумать что-то менее увлекательное. Разве что счёт овец или мотогонки. Хотя и тут находятся любители.

Поймёт или не поймёт? Если он настолько хорошо разбирается в московских делах, чтобы знать, кого Волков берет в референты, должен понять.

– Мотогонки? – ехидный прищур тульского владыки сменился удивленной и почти радостной улыбкой. – А вот это уже совсем интересно. По-настоящему.

Габриэлян покачал головой.

– Ездят по кругу, трещат. Понять ничего нельзя. Время от времени кто-нибудь врезается в бордюр.

– Или взрывается.

Да. Господин магнат следит за рекламой. И причины скоропостижной гибели гауляйтера Австрии и Германии для него не секрет.

– Или взрывается. Хорошо, если на треке.

Фальковский откинулся в кресле. Всё так же вальяжно, но уже без прежней скуки в глазах.

– А я-то думал, что этот ваш американец меня вызовет. Или вы. Не хотите попробовать зубы на том, кто ожидает удара, а, господин ночной референт?

– Если вы дадите серьезный повоз для вызова…

– Насколько серьезный? – Фальковский выгнул бровь.

– Не менее серьезный, чем покойный Рождественский дал Кесселю.

Фальковский улыбнулся.

– Нет, господин Габриэлян, повод вам придется изыскивать самому. Вы, говорят, мастак.

– Слухи, Юрий Андреевич. Сплетни. Я не изыскиваю поводы, я интересуюсь причинами.

– Ну, если отыщете причину – так милости прошу. А пока – не задерживаю.

– Большое спасибо, Юрий Андреевич. С вашей стороны было очень любезно меня принять.

Габриэлян поклонился и вышел.

Он оставил машину на парковке в двух кварталах от цитадели и пошел в гостиницу пешком. Дождь, ну дождь. Купеческий ампир, ну купеческий ампир. Ну, не Прага. Так и не Сеул. По крайней мере, теперь ясно, откуда взялся этот дискурс, и почему в аппарате даже женщины (на удивление малочисленные, хоть гендерную квоту обратно вводи) ведут себя как персонажи гангстерской саги, причем русской, постимперской. "Крёстного отца" Фальковский тоже наверняка смотрел. Так что вкус ситуации оценил бы, пожалуй, возьми кто на себя труд ему объяснить. Теперь мы ждём: Клеменца или Тессио. Бродский или Муравцева. Кто выйдет на контакт. Кто назначит встречу. Налоговичку использовать они не станут – она уж слишком явно перепугана, я ей не поверю. А вот вице-мэра могли бы, могли бы, если бы не собака. Так что только двое. Вот будет смешно, если Фальковский всё-таки не Мозес…

Но если не он – то кто-то очень близко от него. Настолько близко, что может пользоваться автомобильным парком "Армады" – пять десятков машин, разных классов и марок (по весовой категории ездящих на этих машинах менеджеров) – но всегда чёрных, только чёрных…

Король, голый до пояса, сидел на кровати и интенсивно растирал голову полотенцем. Можно было подумать, что он из душа, если бы не мокрые от колен книзу джинсы и носки.

– Как? – спросил он.

– Плохо, – сказал Габриэлян. – То есть хорошо, но очень плохо. Он мне объяснил, почему именно Волкову придётся оставить все, как есть. "Тёркин сник, тоска согнула. Тула, Тула, что ж ты, Тула. Тула, Тула, это ж я. Тула, родина моя…"

– Волкову? Придётся? – Король весело хмыкнул, видимо, вообразив себе Волкова, который узнает, что ему "придётся"… Волкова, которого поставили перед фактом. Факту будет худо.

– А у меня хорошо, – сказал Король. – Знаешь ведь поговорку – зачем ходить в ресторан, если дома повар есть? Ну, вот из этих соображений Еришев, – это была фамилия начальника милиции, – и исходил. Поручил это дело Ляшко, начальнику райотдела. А Ляшко, по тщательно проверенным слухам, отхватил от охраны Фальковского по морде на одном банкете. Кислов ошибся, это не еришевскую бабу шуганули, а Ляшка. Или еришевскую тоже. Какая прелесть эти личные мотивы… Он даже не поплыл, Габриэлян. Он на редан вылетел.

– И ведь это хороший случай. Доброкачественный, – фыркнул Габриэлян. – Область в порядке.

Он разделся, принял душ, натянул пижамные брюки и лёг, взяв на сон грядущий возможную оперативную разработку ближайшего времени, досье на Виктора Саневича, псевдо Ростбиф, издание последнее, переработанное и дополненное.

By whiteness, along the cutting edge of the gulf

it trudges carefully through broken ice

that empty tugboat called "The Happy One".

Why are the happy ones allowed to pass?[8]

Виктор Саневич пишет стихи на трёх языках. Неплохие стихи, заметим, хотя его английский старомоден и холодноват. Ещё он очень прилично стреляет. И операции планирует примерно так же, как пишет стихи. Даже лучше. Потому что иные его дела несут на себе следы благородного безумия, которого всё же не хватает его текстам.

В последние две недели Габриэлян довольно плотно занимался Саневичем. По оперативным данным, Ростбиф с группой должен был в ближайшее время возникнуть где-то на непуганом востоке Украины, и Габриэлян хотел перехватить его до того, как это сделают киевские коллеги. Было у него дурное предчувствие в отношении киевлян: либо Ростбиф в очередной раз порвет невод, либо они на радостях переусердствуют – и уж точно не пожелают отдавать такую добычу залетному москалю, если москаль не возьмет ее сам.

Габриэлян никогда не пользовался служебным положением в личных целях. Или вернее так: Габриэлян выбирал себе такие цели, в которых можно было спокойно воспользоваться служебным положением, и служба от этого только выиграла бы. Случай с Саневичем был как раз из этой категории – удовлетворение собственного любопытства за государственный счёт. Но для того, чтобы поговорить, нужно, как минимум, знать начатки местного диалекта, не так ли? "Лягут белые снега ранним утром четверга…" Ох, не выйдет разговора, а попробовать надо. О здешних делах можно не беспокоиться. Сто из ста, они заявят о себе сами – ещё до рассвета.

Кессель тоже писал стихи, и пишет до сих пор, там их многие пишут. Есть о чём. Наверное, существование в виду обыденной смерти обостряет восприятие до нужной степени – чтобы пресловутая творческая жилка наполнилась кровью и билась с потребной частотой. Есть такая теория, что благополучие таланту неполезно, у него начинается анемия – уход в выдуманные миры, игра словесами и созвучиями… В отдаленной перспективе и это хорошо – поэтический язык обогащается, нарабатываются формотворческие методы… но штука в том, что хорошее содержание отыскать сложнее, чем выдумать хорошую форму. Хотя большинство ныне живущих и не поймет содержания, не пожелает понять – не потому что слишком сложно, а потому что для этого нужно впустить внутрь то, что впускать совсем не хочется. Так что пароль-отзыв у Саневича скорей выйдет со мной, чем с любым из рядовых граждан.

"Кроме свободы, кроме удачи и славы…" Нет, хватит. Спать-спать-спать. Потому что на меня непроснувшегося не то что Мозес, комар не позарится. Хотя Сурт их, извращенцев, знает…

Комм засвиристел, казалось, едва только Габриэлян закрыл глаза – и он мысленно проклял всё на свете – но когда «продрал вежды» и глянул в окно, увидел, что дома темнее неба.

– Вадим Арович Габриэлян? – спросил незнакомый голос на той стороне добра и зла. Экранчик не загорелся. Модулятор не позволял определить даже пол говорящего.

– Он самый. С кем имею честь?

– Я не могу сказать в открытом эфире. Пожалуйста, будьте через сорок минут у Левши. Есть очень важная информация. Приходите один – я буду на машине, вас заберу. Если вам страшно без прикрытия, захватите маячок или снитч, пусть ваши следуют за нами кварталах в двух. Мы покатаемся, и я вам все расскажу, а потом высажу, но меня никто, кроме вас, не должен видеть, слышали? Или вы один, или у нас разговора не будет. До свидания.

– Конец связи, – сказал голос робота.

В "открытом эфире". Вчера это словосочетание дважды употребил Бродский. Ну вот, значит, и решилось, кто у нас Тессио.

– Король, – Габриэлян сел на постели.

– Я проснулся. Сколько у нас времени?

– Десять у меня. – Габриэлян уже хлюпал водой в душе, – пятнадцать у тебя.

Полчаса – это как раз дойти пешком. Пусть господин ломает голову или что у него там. Если он попытается форсировать события – тем лучше. "А у меня для тебя сюрприз, – сказала Красная Шапочка волку, – Меня зовут Лиззи Борден[9]".

Левша – неплохая мобильная скульптура работы Фейнмана (а вот пластическое искусство не пострадало, и даже наоборот – промелькнуло в голове). Тульский национальный герой то разглядывает блоху в "мелкоскоп", то протягивает "мелкоскоп" прохожему на предмет посмотреть – и если заглянуть в окуляр, можно видеть, как блоха пляшет камаринского. Технично и иронично. А на барельефе за спиной Левши тенями мелькают Платов, государь-ампиратор, новый царь, английский шкипер и морские черти.

Когда Габриэлян подошел к памятнику, один из морских чертей ожил и обрушился на него. Габриэлян усилием заставил себя не уйти с линии атаки, успел заметить маленькую плоскую коробочку в руке чёрта – а потом ударил разряд, и он повалился навзничь.

Сознания он не потерял – просто от удара током свело все тело в короткой мучительной судороге и потемнело в глазах. Он чувствовал, как его переворачивают на бок, заламывают за спину руки, слышал приближающийся гул мотора и позвякивание металла – так, этот тип в накидке-хамелеоне достал наручники – обонял мокрый асфальт, ощущал на языке озон, исходящий от автомобиля – но не видел машины, хотя и знал, что она чёрная.

– Поверх рукавов, Ник, – сказал Фальковский – видимо, в открытое окно: звука открываемой двери Габриэлян не уловил. – Нам ведь не нужно, чтобы остались следы.

Однако, он ещё и не один… Ну, нахальный пошел маньяк. И бестолковый. Пистолет не отобрал, локти дополнительными браслетами не зафиксировал… Может, он и "кое-что" через запятую пишет?

Дверь открылась. Произошла рокировка: втащив Габриэляна на заднее сиденье лимузина, тип в "хамелеоне" сел за руль, а Фальковский переместился напротив.

Габриэлян проморгался и увидел, что они не совсем одни – рядом на сиденье, безвольно свесив голову на грудь, обретается Бродский. Как видно, его тоже угостили разрядом – но пожилой и нетренированный организм перенес это значительно хуже.

– Позвольте представить вам вашего соседа, Вадим Арович. Бродский Семён Витальевич, известный в оперативных разработках под кличкой "Мозес". Серийный убийца. И вы, к большому сожалению, окажетесь его последней жертвой. Но перед тем как истечь кровью – застрелите его из табельного оружия. Интереснее мотогонок, правда?

Габриэлян пошевелил губами. Нет, этот сценарий нам категорически не годится. Попытка меня убить совершенно ничего не значит. Он должен попытаться меня заесть.

– К чьему сожалению? – вслух поинтересовался он.

– Разве не к вашему и вашего шефа? Я бы на его месте ценил такие кадры.

Габриэлян по очереди напрягал и расслаблял мышцы, разгоняя слабость. Великая вещь рутина, зря Юрий Андреевич её не ценит. Но теперь хотя бы понятно, почему под ногтями жертв никогда ничего не находили: у них не было сил царапаться. Ну же!

– И как вы сумеете залегендировать смерти от потери крови?

– Да так и сумеем. Замысел хорош – притвориться старшим-нелегалом. Покойник Бродский был умный человек. Кровь сливал и как-то утилизовал. Неважно как – он уже не сможет объяснить. Но мне-то её сливать не обязательно. Не бойтесь, Вадим Арович, – из кармана Фальковского показался тисненый замшевый футлярчик, этакие миниатюрные ножны. Из ножен – ланцет. – Больно не будет, уверяю вас.

– Странно, что вы изменили своим привычкам. Или привычкам Бродского, если вы настаиваете на этой версии.

Фальковский поднял брови.

– Вы ведь раньше никогда не убивали прямо в машине.

Фальковский снова улыбнулся.

– Четыре раза. Читали следственное дело? Менты не могут отыскать собственную голову. Да не очень-то и хо…

Габриэлян ударил. Это было одно из правил, которые вколачивал в них Васильев: в поединке со старшим у человека есть шанс лишь тогда, когда ему принадлежит инициатива.

Он ударил обеими ногами в голову, целясь в челюсть, но немного промазал – одна из подошв пришлась в ухо, другая в шею. Ладно, сгодится, – Габриэлян, левой ногой прижимая Фальковского к сиденью, правой добавил в нос. И, пригнувшись, провернул руки из-за спины над головой. Плечи хрустнули, но связки выдержали, хотя Габриэлян не растягивал их довольно давно.

Фальковский успел достать его ланцетом по ногам – но ни под коленкой, ни на бедре артерию не задел. Габриэляну пришлось выбивать ланцет из его руки, и за это время вампир ногтями разорвал и пальто, и джемпер, и плечо, пытаясь добраться до горла. Очень кстати – именно правый рукав.

На счастье Габриэляна перегородка между салоном и водительским сиденьем была звуконепроницаемой – а к возне за спиной шоферюга, наверное, привык. На несчастье Габриэляна господин Смирнов медлил…

Интересно, подумал Габриэлян, это он сам развлекается, или у него всё-таки приказ? Тесно здесь… Он резко дёрнул правую руку вниз, наручники мешали, но это мы тоже проходили. Первую пулю Фальковский получил в горло. Вторую – куда-то в область грудной клетки. Калибр мелкий, пукалка, но на такой дистанции… этого шофер уже не заметить не мог. А реакцию его патрона, наверное, и вороны на проводах не пропустили.

Фальковский перехватил наручники за цепь, резко дёрнул на себя, и Габриэлян мог только упираться коленями ему в живот и мотать головой, чтобы уберечь шею. "Уж он мял его и ломал его…" Почему он не использует волну? Почему он меня не давит – ведь самое время? И тут все щелчком встало на свои места – история Анжелы и вообще все фальковские выверты, шокер, водитель-сообщник, и то, что Фальковский не пытался сделать карьеру, то, что жертвы выбирались по признаку, который мог заметить только варк… Он не умеет проецировать эмоции. Он… импотент. Он подражает настоящим, правильным вампирам. И ланцет… ох, какой интересный случай. Если он меня не загрызёт, это просто можно будет публиковать…

Да где же к Сурту этот Смирнов?

Фальковский дёрнул вверх – Габриэлян стукнулся головой о крышу и обмяк. Джемпер весь был изодран и пропитан кровью. Всё, Фальковскому уже не до церемоний – нужно восстанавливаться и бежать…

Габриэлян почувствовал холодные, сухие губы между шеей и левым плечом, где уже зияла рана…

Машину ударило, развернуло, шофёр вылетел через лобовое стекло, Бродского швырнуло на дерущихся – точнее, на одного сосущего кровь и второго вяло отбивающегося.

Если это Король, а не Смирнов, подумал Габриэлян, нам потом будет о чём поговорить.

Дверь со стороны Фальковского отлетела в сторону. Король в "роли Волкова". Или Суслик. У Смирнова в группе старших нет.

– Лежать! Лежать, швыцер! – посеребренный кастет проломил Фальковскому висок, и ещё раз, и ещё – а Габриэлян держал, держал из последних сил, пока ещё помнил себя…

Первое, что он спросил, придя в чувство и щурясь от белизны больничного потолка:

– Бродский жив?

– Да, – сказал Кессель. – Михаил сообразил. Жив, в себе и дает показания.

– Юрий Андреевич?

– Жив, не в себе, молчит.

– Миша?

– В соседней палате. Контузия, порванные связки, порванные мышцы, гипогликемия.

– Потому что стрелять надо было, а не старшего отыгрывать.

Кессель вздохнул.

– Смирнов мёртв.

Габриэлян поморщился.

– Значит, всё-таки был приказ.

– Кажется, был, – грустно сказал Суслик.

– Кажется?

– Я не мог спросить. Он, когда увидел, что Михаил вас остановил, приказал снайперу стрелять в окно машины бронебойным. Тот удивился – там три живых человека внутри…