Текст книги "Выстрелы с той стороны (СИ)"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

А Костя ничего не сказал, просто подхватил начальство… на ходу? На паду?

– Я его унесу и положу там…

– Угу, – кивнул Игорь и опять переключился на английский. – Большое спасибо, что вы его довезли.

– Это была как раз не сложно – после того как он… частично пришел в себя. Понимаете, в какой-то момент он просто замолчал – и дальше вот так вот сидел молча, как замороженный. Я испугалась. Это длилось минут десять – потом он очнулся, расплатился и пошел к выходу. Очень, э-э-э, решительно. Мы шли довольно долго – как я понимаю, в правильном направлении… И тут он снова застыл. Это было ужасно.

Она вздохнула.

– По правде говоря, я рассчитывала уложить его не под стол. Но, боюсь, теперь у него на меня образуется рефлекс.

Игорь поглядел на нее сочувственно.

– Нет, сударыня. Не на вас. Костя, – он перешел на русский. – Дай-ка мне его на секунду.

Он уже знал, в чем дело, но хотел проверить свою догадку.

Эней висел на плече Кена весьма неудобно, но Игорь всё-таки расстегнул и завернул его рукав. Так и есть – на сгибе локтя голубела наклейка.

– Но это же… – сказала за его спиной финка, явно разбирающаяся в лекарствах, – антидепрессант. С ним же нельзя водку пить. И ничего нельзя.

– Вот именно, – сказал Игорь. – Костя, его надо не в спальню. Его надо сразу в ванную. Антон, наболтай солёной воды. Как можно более солёной. Я провожу даму. Время темное.

– Ничего страшного. Я немного пройдусь и закажу такси. У меня иммунитет.

Иммунитет иммунитетом, но в её эмоциональном фоне доминировало разочарование. Как же, все так хорошо начиналось: покупка яхты, красивый русский мальчик, дружеская выпивка… и вдруг – такой обвал.

– Давайте я вас всё-таки провожу, – сказал Игорь и как-то незаметно взял финку под руку.

– Зачем? – с живым интересом спросила она.

– Ну… – оба уже покинули офис. Укоризненного взгляда Кости Игорь старательно не заметил. – Надо же вас как-то отблагодарить. За то, что вы не воспользовались беспомощным состоянием моего друга.

– И как именно отблагодарить?

– Ну… дать вам воспользоваться моим состоянием, например.

– Вы не выглядите беспомощным.

– Это только с виду. На самом деле я ничем, совершенно ничем не могу себе помочь…

– Как именно не можете? – поинтересовалась финка.

– Да никак. Совсем никак. Я даже напиться в бубен, как наш друг, не могу – физиология.

– А других физиологических отличий у вас нет?

Они прошли уже квартал, финка (имя у нее как-то уж совсем не походило на человеческое) двигалась вполне целеустремленно, и Игорю было интересно, куда это они идут.

– Нет. Существенных.

– Ну, тогда мне остается только проявить милосердие.

Как выяснилось, идут они на стоянку такси, а там уж едут на Морскую, в гостиницу, где поселилась Инкери. На первом этаже был бар, но они не стали злоупотреблять: по коктейлю с джином и соком питахайи. Коктейль был розовым, и запах его – тоже… каким-то розовым. Игорь поцеловал финку, пока запах не выветрился. Она была из тех женщин, которым идет лёгкое опьянение. И вообще ей все шло. Самое славное дело, когда близость не вызывает неловкости. Как зайти на танцплощадку в чужом городе и после двух-трех туров болтать с партнером о всяких пустяках.

А впрочем, называть ли это близостью – он ещё не решил. Когда Андрей ещё рассказывал анекдоты, он выдал и такой: "А вы знаете, як москали кажуть на наше шалене кохання? – Як? – Палавая бли-и-и-изасть". Чем тоньше и противнее тянуть это "и-и-и-и", тем смешнее. Впрочем, Инкери всё равно не поймет. И про "и", и про "кохання". У них, наверное, слово для любви весомое, основательное, метра на три в длину. Во всяком случае, ничем более коротким он не мог обозначить то, чем они занимались в её номере на третьем этаже. Кажется, он её немножко испугал. В сфере пола его физиология сделала странный скачок: собственные ощущения притупились настолько, что воздержание давалось совершенно безо всякого труда, но ощущения партнерши били в голову не хуже паров "хрусталика". И если появление правильной женщины накладывалось на чисто эмоциональный голод, как сегодня или как тогда, в Гданьске… Андрей, Костя и Тоха – замечательные парни, и других друзей, других братьев он себе не желал. Но есть в душе дыра, которую они не могут заполнить. Ничего не попишешь.

– Что с тобой? – спросила Инкери потом, когда они курили вместе. Хорошо так спросила, без сентиментальности, по-деловому.

– "После соития все животные печальны", – ответил он цитатой.

И даже тут он угадал.

– Рraeter mulierem gallumque[8]. Кстати, ты похож.

– Но я же печален, – заспорил он. – И кстати, на кого именно?

– На петуха. Если бы ты был женщиной, я бы заметила.

– Нет, я всё-таки печален, – одной рукой он обнял Инкери за плечи и лёг. – И какого чёрта я печален?

Может быть, ещё через полчаса зажужжал комм Инкери.

– Это твои. Интересуются, что у меня там за чёрная дыра. Кто ни пойдет, все пропадают.

– Скажи: я уже иду, – он нащупал на прикроватном коврике штаны, вытряхнул из них трусы, потом уронил все это и снова потянулся к Инкери. – Нет, не иду. То есть, иду, но часа через полтора.

В конечном счете ушел он утром, хотя и затемно. На метро добрался до порта, забрал "Полонию" и вернулся на Пряжку. На что спорим, сказал он себе, швартуя "Полонию" во дворе – Костя сидит на кухне и курит.

Костя сидел на кухне и курил.

– Как Андрей? – спросил Игорь.

– Проблевался, чтоб его. Теперь просто спит. А ты как?

– А я – нормально, – резко ответил Игорь. – Я – лучше всех.

– Кофе будешь?

– Буду. И не говори больше ничего.

– А я и не собирался.

– Нет, ты лучше скажи, как я буду кофе, если ты высосал всё?

– Я сейчас ещё забацаю.

Одна из дверных ручек щелкнула. Из своей комнаты выбрел Андрей. Мутными глазами уставился на Игоря, пробормотал: "Привет" и прошатался в ванную.

– Лучшее средство от депрессии, – сказал Игорь. – Похмелье.

Андрей долго плескался и выбрался из ванной уже больше похожим на обитателя этого света.

– Кофе есть?

Костя молча поставил перед ним чашку. Поскольку, пока Андрей возился в душе, они с Игорем успели заварить и разлить ещё одну турку – командиру достался кофе с самого дна – крепкий, густой и горький. Цедя его сквозь зубы, Андрей даже глаза прикрыл.

– Завтра, – сказал он, ставя, наконец, чашку на стол, – я еду в Екатеринбург.

– Ты считаешь, что Финского залива между вами мало? – поинтересовался Игорь. – Нужен континент?

Эней вперился в чашку, словно гадал на кофейной гуще.

– Значит… – Он зажмурился и сжал ладонями виски. – Я еду в Йомсбург сегодня…

– Один не поедешь, – припечатал Костя. – Тоху возьмешь. Для связи и подстраховки.

– А я и собирался… Визит перенесём на конец недели. Я там больше двух суток не задержусь. А вы пока свяжитесь с леди М, вроде она уже должна была договориться со своим безумным учёным.

– Прага, Хэллоуин… – Игорь потянулся. – Вы придумали себе костюмы, ребята?

Существует в Екатеринбурге городская легенда, что тамошняя Цитадель – это бывший небоскрёб коммунистов, называемый в народе попросту «член партии». Александр Винтер, будучи инженером связи, неоднократно держал в руках техническую документацию по Цитадели и знал, что от прежнего «члена партии» остались только подземные этажи – здание в 2060-х годах было перестроено полностью. Впрочем, и новый его корпус выглядел вполне… фаллически. Что, вероятно, льстило самолюбию обитателей.

Правда, комплексы ночных хозяев Екатеринбурга занимали Винтера гораздо меньше, чем назначенное на сегодня рандеву с человеком, который в присланном вчера письме извинялся за взятую почитать и без вести унесённую книжку о Сакамото Рёме. Дело в том, что Винтер прекрасно помнил, что подарил эту книжку. И прекрасно помнил, кому именно. И появление его – с книжкой или без – в городе, скорее всего, грозило крупными неприятностями обитателям бывшего партгнезда. Или не грозило – потому что если он на охоте, он бы не стал писать и просить о встрече.

– Ты чему так улыбаешься? – спросил откуда-то сбоку голос, очень похожий на его собственный – особенно сейчас, когда "мистический брат" повзрослел.

– Да разве на этот чёрный обелиск можно смотреть без улыбки? – ответил Винтер. – Помнишь ту короткую главу в "Моби Дике", где рассказывается, из чего именно делают фирменный плащ резчика ворвани? Вот смотрю на этот архитектурный болт – и каждый раз её вспоминаю. Привет, – он развернулся к Цитадели задом, к пришедшему передом.

– Самое уродливое здание Европы – днепровская Цитадель, – сказал Эней. – Тут вашим с нашими не тягаться.

– Мы, считай, Азия.

– А самое уродливое здание в Азии, говорят, цитадель в Омске. Только она ещё и красная. Так ее и зовут – Красный Кирпич.

Они пошли рядом по набережной, мимо театра. Совершенно одинаковой масти шатены с похожим овалом лица и похожими чертами, только у старшего – более выразительными. Даже одежда одного фасона: на обоих просторные плащи, носимые, видимо, из принципа, незастегнутыми, у одного – серый, у другого – пепельно-коричневый; под плащами – тёмные тёплые свитера и чёрные брюки прямого покроя. Любой встречный подумает: братья на прогулке.

– Как дядя Миша? – спросил "старший брат".

– Погиб, – Эней протянул ему свою планшетку. – Прочитай.

Винтер минуты три смотрел в экран. Потом закрыл глаза. Постоял.

– Ну и что ты собираешься делать?

– Как и сказано в завещании – сколачивать новый Орден. С Алекто я уже поговорил. Знаешь, а ведь вы почти знакомы – у её матери была "станция подземки", а ты работал в двух шагах. У тебя ведь тоже были идеи по организации и связи?

– Были, были… – сказал Винтер. – Очень страшно всё-таки.

– Волков бояться… – Эней посмотрел в сторону "чёрного обелиска". – Какого лешего? Пусть они нас боятся, Саня.

Винтер хотел было сказать, что когда есть семья, люди за которых отвечаешь… но промолчал. Что-то не так было с братцем. Что-то там случилось в их карбонарских подземельях – помимо… смерти дяди Миши.

Эней вдруг взял его за запястье, тихо сказал:

– Я знаю, о чём ты. И знаю, как это, – он примолк, зачем-то оттянул воротник свитера, что-то тронул там… – но ты подумай, как твой малый будет жить в этом мире дальше… Как он до школы дорастет – и его будут учить… выбирать жертву… учить, что это нормально: кого-то выкинуть из повозки, чтобы не сожрали тебя… Он будет расти рядом с этим, – Эней кивнул подбородком на "тёмную башню". – Его будут возить сюда на экскурсии…

– Его будут возить сюда на экскурсии, – ухмыльнулся Винтер. – В "Музей тёмного прошлого". Как после первой революции.

Эней стоял, продолжая молчать и глядеть на Цитадель. Повзрослел "братишка" с того дня, когда они на троих распотрошили охотившегося за Лидой варка. Можно даже сказать "постарел". Рот стал жёстче и в глазах, обращенных к "обелиску", столько холодной ненависти – всю контору отравить можно было бы. Уже не ученик Ланцелота – сам опоясанный рыцарь. "Ломом опоясанный", как говорят восточнее… там, на востоке, дела обстоят еще хуже. – Ты, может, зайдешь, чаю выпьешь? Заночуешь?

– Я не один, – Эней чуть улыбнулся. – Со мной… падаван.

– Мы купили дом из расчёта "семеро по лавкам". Шестерых пока ещё нет. Зови своего падавана.

***

…Глаза у Витьки были серо-зелёные, с полтинник. Мамины глаза. Волосы тёмно-русые. Папины. А вот неуёмная энергия – наверное, общедетская. Дано – один ребёнок двух с половиной лет, один дом объёмом 624 кубометра или около того. Вопрос: какой объём от общего займёт ребёнок? Ответ: ребёнок, как газ, занимает весь предоставленный ему объём.

Антон слегка нервничал – но командир признаков чёрной меланхолии не проявлял, и драконоборец-подмастерье слегка успокоился. А потом подумал, что они-то в гостях, а вот хозяева каждый день так живут… ой, лучше драконы.

– С двумя будет легче, – улыбаясь, сказала Лида. – Мне все, у кого больше одного, так говорят. Они занимают друг друга.

– И когда будет второй? – спросил Эней.

– Месяцев через семь, – засмеялась Лида.

Витька подошел к Андрею и положил ему на колени говорящего робота.

– Ето Боба, – серьёзно представил он своего любимца.

– Очень приятно, – терпеливо сказал Андрей. – Спасибо.

На его коленях уже громоздились пушистый заяц, кукла-трансформер и три разноцветных и разноразмерных медведя. У всех были имена, всех Витька вполне по-светски представил.

– Ты его провоцируешь, – сказал Антон, когда малыш вперевалочку утопал обратно в свою комнату. – Он твои благодарности принимает за поощрение.

– Что-то же должно кончиться. Или его игрушки, или мои колени.

Чай был с блинами, блины – с курагой. Антон наелся… нет, неправильное слово. Натрескался. До состояния "последний во рту, на первом сижу". Андрей, напротив, закусил более чем умеренно.

Витька всё так же вразвалку прошагал обратно на кухню, волоча по полу за руку крупного курносого куклёнка.

– Ето Ёська, – сказал он, водружая куклёнка на колени Андрея.

– Спасибо.

– Тюшка, иди сюда, дай дяде Андрею покушать, – Саша протянул руки.

– Да я не хочу, – Эней говорил совершенно искренне. – Я со здоровенной похмелюги, если честно.

– Вот это номер! – воскликнула Лида.

– Удачно яхту продал, – вздохнул Андрей. – И… с-шшш…

Он со свистом потянул в себя воздух, потому что Витька, забравшись к нему на колени, встал прямо на кучку игрушек, вследствие чего трансформер под весом ребенка воткнулся… ну, не прямо в гнездо, но в опасной близости от него.

– Тюха! – Саша вскочил и, схватив сына под мышки, попытался оторвать от Андрея. Не тут-то было: Витька крепко ухватился за чёрный шнурочек, выглянувший у гостя из-за края футболки. Точнее, понял Саша, когда после удачного рывка эта штука оказалась у сына в руке – за туго свитую чёрную косицу.

– Сдаётся мне, тут кто-то очень хочет спать, – строго сказал он, отбирая у сына трофей и возвращая законному владельцу. – Извини, Андрей.

Витьке не сдавалось, что он хочет спать. Витька поднял рёв.

– Я пойду уложу его, – Лида приняла сына из рук мужа и унесла. Какое-то время рёв доносился из детской, потом стих. Саша собрал игрушки, рассыпанные в ходе короткой борьбы. Андрей скрепил концы косицы резинкой и надел её на шею.

– Извини, – снова сказал Саша.

– Не за что, – ответил Андрей, закрыв глаза. – У тебя… хорошо.

– Да, – согласился Винтер и ушел по коридору, чтобы отнести игрушки в детскую. Потом вернулся.

– У меня хорошо, – сказал он, наливая себе чаю. – И когда я понял, для чего меня приберёг дядя Миша, я испугался. Я уже почти забыл о вас, а тут ты появляешься, как призрак. Должок…

– Нет, – горячо возразил Эней. – Никаких долгов. Мы просто переночуем и уйдем. Я… я сейчас понял, как был неправ.

– Тихо, Маша, я Дубровский, – резким полушепотом сказал Винтер. – Ты был прав, а я просто задёргался. Я дяде Мише сразу сказал, что одну из ставок нужно делать на врастание. И если он за, то я с ним.

Алекто. И Саня. Дядя Миша говорил с ними о том, о чём не говорил с ним, с Энеем. Но почему-то Эней не чувствовал обиды.

– Сдаётся мне, – сказал он, – что мы с Антошкой тоже спать хотим. Значит, в двух словах так: до завтрашнего самолёта у нас будет полдня. Ты сможешь как-нибудь отвертеться с работы?

– Я там главный. Смогу, конечно.

– Хорошо. Значит, мы с Тохой завтра тебе покажем, что успели надумать, а сегодня я просто приглашу вас обоих на Хеллоуин в Прагу.

***

Чтобы привыкнуть к питерскому климату, родиться нужно… нет, не поможет, и это не поможет, и в самом Питере тоже не поможет. Не для того Петр вытаскивал все это "из топи блат", чтобы кто-то мог привыкнуть, не для того климат и архитекторы в припадке вдохновения породили питерский "поперечень" – холодный влажный ветер, который всегда дует поперек, куда бы ты ни шел.

Особенно осенью. Особенно на закате октября, когда все уже облетело и пожухло, когда отзвенело бабье лето золотом листвы и серебром заморозков…

Эней перебирал в памяти другие города, принадлежащие северу и морю – и не находил похожего. Щецин, Гданьск, Норрчёпинг, Стокгольм, Копенгаген…

Нет. Только не Копенгаген…

И верно, не годится. Там теплее. И в Амстердаме теплее. Так – только здесь.

Вымученный город. Придуманный. Как тут живут? И зачем? Зачем он сам сюда приперся и привел команду? Потому что или здесь, или в Москве. А Москва – это непротык от милиции и СБ. И вообще – не любил Эней Москву…

В общем, к тому моменту, когда он – не проверяясь, между прочим, что может быть добропорядочнее тихого частного детектива, идущего на прием к хорошему психиатру? – добрался до клиники, его душевное расстройство грозило перерасти в шторм.

Он шёл в основном затем, чтобы высказать свою искреннюю благодарность за правильное лекарство, сообщить об итогах проверки и положительном решении штаба и распрощаться, переключив Давидюка на Костю. Больше он ни на что не рассчитывал и ничего не хотел. В эффективность психотерапии не верил. Страдание окончательно прекратится только когда исчезнет память о Мэй, а он скорее расстанется с жизнью, чем с этой памятью.

Приёмная наводила на мысли об операции. Был какой-то рассказ, где удаляли воспоминания. Хорошо быть программой, ура. Эней оплатил заранее заказанный талон, вошел в кабинет, ответил на рукопожатие Давидюка.

– Тонус повысился, – отметил врач. – Как насчет нежелательной соматики? Трудностей с дыханием, усталости и всего такого?

Эней подумал.

– Усталость есть, но я много работаю, так что… А одышка прошла. И сонливость тоже. В общем-то, я чувствую себя вполне здоровым… и не думаю, что вы можете помочь мне чем-то ещё. Я пришёл просто поблагодарить и поговорить насчет вашей просьбы, высказанной моему другу. В общем, вы нам подходите. Вот контактный адрес электронной почты, запомните его… – Эней потянул доктору свой комм с набранным адресом. – Не записывайте и не заносите в память комма, он простой. Ваш рабочий псевдо – Эван. Псевдо человека, с которым вы будете контактировать – Дориан.

– Ну, раз вы уже оплатили мои пятьдесят минут, скорый уход из моего кабинета будет выглядеть подозрительно. Давайте, что ли, хоть полчасика попьём чаю и просто поговорим.

Прием нехитрый и даже полному невежде очевидный – но не выбегать же из кабинета… Тем более, что чай – не кола в жестянке, а деловую часть и правда нужно обсудить.

– Хорошо.

– Мне хотелось бы, – Давидюк повел ладонью, включая подсоединенный к компьютеру чайник. Коробка с пакетиками словно сама прыгнула с полки в руки – может быть, там тоже не без электроники? – уяснить свое место в качестве… бойскаута. Что я должен буду делать? Выбирайте чашку.

Чашек на полке было – как на выставке. Детские, с мордахами зверят и героями мультиков (от температуры включалась анимация и зверята начинали чихать и подмигивать, а герои мультиков – проигрывать какие-то сценки), взрослые – пузатые и изящные, прозрачные и непрозрачные, большие и маленькие… Тест? Андрей взял ту, что ближе и неприметней: серовато-коричневого фаянса, простой цилиндрической формы. Положил в неё палочку чая, подставил под струю кипятка. Подивился про себя, что доктор не заваривает в чайнике – уютная успокаивающая процедура… Да и чай вкуснее. Впрочем, если пить его даже с каждым вторым пациентом, вкус, наверное, пропадает напрочь.

– Я не знаю, – сказал он, и это почти было правдой, – что именно вам предложат. Самое естественное – использовать вас как узел связи, но могут быть и другие соображения. Кроме того, нам потребуются врачи… к которым можно обратиться неофициально. Но не криминальные врачи, порядочные люди. Медперсонал, интерны… медицинские чиновники… Словом, возможно, вашим первым заданием будет поиск сотрудников для организации в медицинской среде. Ну и самое главное. Если начнутся беспорядки – цель организации не дать им превратиться в полный бардак, а для этого нужно заранее расставить своих людей на нужные посты. В том числе и в здравотдел. Связь и кадры, доктор. Скорее всего, связь и кадры. Вам бессмысленно поручать что-либо иное.

Были и ещё соображения. Игорь каменно уверен, что как минимум половина срывов в старом подполье объяснялась тем, что проверка на профпригодность производилась на глазок. Ну а уж за состоянием тех, кто не проявлял дискомфорта, и подавно никто не следил. Но об этом пока рано…

Интересно, как с этим решают на другой стороне – у них ведь, наверняка, похожие проблемы… А впрочем, у них и штатные душеведы есть. Должны быть.

– Хорошо, – сказал Давидюк. – Я рад, что вы доверяете мне как человеку.

– Я вам и как специалисту доверяю, – Эней решил не тянуть кота за хвост. – Ваше лекарство очень помогло, спасибо. Я уже не пол-человека. Только… – он не знал, что еще сказать, и отхлебнул чаю, чтобы получить время на раздумья. Ладно, давайте начистоту, доктор. – Только я не думаю, что мне стоит избавляться от… всего остального.

Это, видимо, было стандартное возражение. Доктор просто наклонил голову к плечу.

– Если вы свалитесь снова, – сказал он, – рецидив будет куда более жестоким. А вы свалитесь неизбежно. Потому что гибель вашей жены – не причина болезни, Андрей. Она – триггер, последняя соломинка. А до этого были центнеры другого груза. И эти центнеры можно снять.

– Вы меня неправильно поняли, доктор. Я вам верю, что можно. Я не знаю, стоит ли. У меня, – Эней задумался на минуту, – производственная дилемма. Я видел людей, которые начинали не хуже, чем я. Наверное, даже лучше. И эти люди, доктор, очень меня напугали. Главным образом тем, что расстояние от них до меня – всего несколько шагов. И один такой шаг я уже сделал. – Он поставил чашку на подставку, положил руку сверху – тепло почти не ощущалось. – Пока мне… неудобно, я помню обо всём, о чём мне нужно помнить.

– В таком случае вы выбираете самый короткий и верный путь к тому состоянию, которого боитесь, – сказал Давидюк. – Ведь для нашего дела это тоже характерно, Андрей: пока у тебя живо сердце, ты как-то пропускаешь через себя страдания больного – первого, второго, пятого, десятого… и вот ты уже сам на грани нервного срыва. Что делать? Не допускать до сердца никого, обложиться тестами и лечить по учебникам? Это профессиональная смерть психотерапевта. Но и другой путь ведет к профессиональной смерти. Организм – я говорю и о душе в том числе – защищается от непосильных нагрузок, вырабатывается навык сопротивления… выслушиваешь человека и думаешь, что вот с этим клиентом гонораров как раз хватает на выплаты за машину, а если он уйдёт – хватать не будет… Слышали о хвалёном медицинском цинизме? Кое-кто из старших коллег меня тоже пугает. И чем болезненней нагрузка – тем скорее это происходит. А кроме того, боль – всё-таки часть вашей внутренней сигнальной системы. Её задача – сообщать вам об изменениях к худшему.

Андрей чувствовал, что должен что-то возразить – и не мог нащупать ничего толкового.

– Ну и как же вы справляетесь? – спросил он.

– А вот это в двух словах не объяснишь. Тут нужно некоторое время – у вас ведь механизмы защиты не такие, как у меня, я должен понять принцип. Я могу сейчас сказать, что вы тяготеете к сверхконтролю, в первую очередь – самоконтролю. Но это так, навскидку. Понимаете, работа с такими людьми, как вы – это едва ли не отдельная специальность.

– Нет, – сказал Андрей. – Вы ошиблись.

Он вдруг начал раздражаться и раздражение нарастало как зуд, только не почешешься. Надо же такое выдумать – контроль!

– Мне никогда не была нужна власть, – что-то он не то сказал, но не стал поправляться, незачем. – Не нужен контроль. А что до самоконтроля – то без него, извините, нельзя. Очень это мерзкое зрелище – человек, который себя не контролирует.

Доктор с любопытством смотрел на него. Ждал, наверное, пока Эней вспомнит, как хорошо контролировал себя, пока ему – извне, против его воли – не привели специалиста, а специалист не прописал ему препарат, который – извне, механически – привёл в порядок химический баланс…

– Ну ладно, – он сдал ещё одну линию обороны. – У меня вышел прокол с самоконтролем. Но это не значит, что управлять собой не нужно.

– У вас вышел полный успех с самоконтролем, – возразил врач. – Просто убийственный успех. Вдохи, которые делались не по волевому приказу, организм отказывался засчитывать за настоящие – это ли не победа разума над сарсапариллой? Мир очень больно ударил вас однажды, Андрей. И вы надели доспех и вышли на бой с миром. Достойное решение. И доспех – штука просто необходимая. Но когда человек ранен – доспех мешает перевязать рану. Нужно его снять, пока человек не истёк кровью. Люди приходят ко мне не тогда, когда их начинает убивать мир. Они приходят ко мне, когда их начинает убивать их собственный защитный механизм.

– И что же вы… предлагаете?

– Для начала – прекратите винить себя в её смерти. Смиритесь с тем, что вы были не властны над обстоятельствами.

– Да я уже смирился. И давно. Я ведь не мог запихать Причастие насильно ей в глотку, а если бы и мог – вряд ли помогло бы, она же не смогла поверить… – Вдох. Выдох. Вдох. – И я кричал, я приказывал остановиться, если бы она остановилась, если бы… В этом нет смысла, меня давно уже научили. Вы не там копаете. Я даже Бога не виню. Он сделал всё, что обещал. И она, если она где-то там есть… она тоже не винит. Мы все, кто играет в эти игры – все знаем, во что обходятся собственные промахи. Мы приняли правила…

– Я сейчас скажу, – доктор наморщил лоб, – то, что вас может поразить, даже обидеть…

– Я слушаю.

– Вы скорбите сейчас не о ней.

– А о ком же? – Андрей даже фыркнул на такую вопиющую чушь.

– А я не знаю, – пожал плечами Давидюк. – Мне ведь неведомо ваше прошлое. Я могу только предполагать. И я предполагаю, что вы так горько оплакиваете человека – или людей – которые погибли намного раньше, чем ваша жена. И что не менее важно – людей, которые не принимали правил. Просто были беззащитными жертвами.

Эней вдруг почувствовал, как мир затягивает ватой…

…Он знал головой, что ему нечего было противопоставить двум взрослым варкам – его и так приложило волной почти до обморока, он был мальчишкой, школьником, он не умел ни закрываться, ни драться, он ничего бы не сделал, его бы даже не убили, потому что детей трогать запрещено…

Но если бы он согласился с этим знанием – он давно бы погиб. И многие хорошие люди – тоже. Его мистический близнец уж точно.

Наверное, всё-таки что-то отразилось на его лице – из голоса Давидюка начисто пропал оттенок железа, который звучал буквально только что.

– Вам… Костя рассказал, да?

– Нет. Это всего лишь профессиональная подготовка и опыт. Понимаете, случай-то ваш в частностях особенный, а в общем – скорее типичный. В учебниках описанный. Хотя вы можете мне не верить и считать, что мне рассказал Костя. Вы потеряли отца или мать?

– Обоих.

– Вот как… Да, совсем плохо. Где-то внутри вас, Андрей, продолжает существовать напуганный ребёнок, всё ещё переживающий ситуацию полной, отчаянной беспомощности. И вы, взрослый, мужественный человек, боитесь посмотреть ему в глаза.

– Если бы не этот ребёнок, доктор, я бы здесь не сидел. Я бы не выжил. Понимаете?

– Понимаю. Но вы выжили. И сидите здесь. Настало время дать этому мальчику свободу и покой. Вы ведь в долгу перед ним, не так ли?

– Я выжил, и мне нужно выживать дальше. И людям вокруг меня.

Вот назовет он сейчас это словом "механизм" – или нет?

– Так вот если вы будете гнуть прежнюю линию, не признавая за людьми вокруг себя права на свободу и на ошибку – вот тогда-то вы и погубите себя и их.

– А разве у сапёра есть право на ошибку?

– У сапёра есть право делать всё, что он может, и предоставить другим делать то же самое – а остальное как-то управит Бог. Вы не проконтролируете всех, Андрей. Вы не проконтролируете даже своё ближайшее окружение. Это простой факт, от которого вы прячетесь за своей виной, потому что если вы наконец-то признаете себя невиновным – то окажетесь лицом к лицу со своим кошмаром: с беспомощностью. Выбирайте – либо вы встанете перед ним сейчас, сознательно и во всеоружии, либо жизнь снова приложит вас лицом о кирпичную стену – только теперь уже насмерть. И я не знаю, скольких людей вы прихватите тогда с собой. Того, чего вы хотите, не может никто. Даже Бог.

Эней чувствовал себя так, будто его уже приложили мордой о кирпичную стену, для верности повозили по ней, а потом ещё и отпинали ногами.

– Да что вам надо-то, никак не пойму, – проскрипел он сведенным горлом. – Если я признаю, то я… я человеком быть перестану.

Он провел ладонью по своему полумертвому лицу – словно толстый слой грязи снимал. Недавний жест, появился после операции. Декорация, маска из мертвой шкуры, неспособная отразить ни мысль, ни боль, бесполезная плоть, как он ее ненавидел!

– Не перестанете, – Давидюк владел голосом не хуже, чем Андрей клинком. – Быть человеком означает – в числе всего прочего – иметь право на поражение.

– Право, – Андрей горько скривил рот. – Замечательно. Прекрасно. Вот у меня есть это право. Что прикажете с ним делать?

– Ничего не прикажу. Вот этот ребёнок внутри вас – он продолжает верить, что однажды вы победите последнего врага, и тут-то всё станет хорошо: мама с папой встанут, засмеются и позовут домой ужинать.

– Неправда. Я не был таким… ребенком. Мне уже тринадцать было.

– Разве в лучшее верят только маленькие дети? – вздохнул врач. – Но только дети умеют верить, спокойно мирясь с тем, что вера подвешена ни на чём. Взрослея, мы пытаемся подвести под эту веру какие-то фундаменты. Турусы на колесах. Может быть, вы запретили себе верить в то, что однажды последний враг падёт и мама снова улыбнётся вам. Вы заставили себя повзрослеть – рывком. Но ребёнок вас перехитрил, Андрей. Он спрятался там, глубоко у вас внутри – и все эти годы требовал от вас невозможного. А вы старались выполнить его требования, не вникая в их суть. Долгий срок. Поверьте мне как врачу: то, что вы надорвались только сейчас – чудо.

– Так что мне делать теперь? – Эней уже не чувствовал раздражения. Только ошеломление. И обострившуюся сердечную боль. – Придушить окончательно… этого ребёнка?

– Да что вы! Это ведь лучшее, что в вас есть, Андрей. Не всё лучшее, но большей частью. Можно и так. Многие так делают. Вот те люди, которые напугали вас – они, скорее всего, совершили такой душевный аборт. Но я в таких операциях не помощник, и вы пришли сюда не за этим. Вы хотите его спасти. Он должен жить. У него должны быть свои права. Своя… "детская комната" – вот здесь, – Давидюк легонько ткнул Андрея в грудь длинным пальцем. – Просто нельзя позволять ему диктовать вам смысл жизни. Вы с ним оба сейчас убиты тем, что в очередной раз не смогли спасти того, кого любите. Он кричит вам, что вы в таком случае не годитесь вообще ни на что. И вам хочется его заткнуть.

– Ещё как, – обессиленно согласился Эней. – И поэтому я… не даю себе дышать?