Текст книги "По ту сторону рассвета"

Автор книги: Ольга Чигиринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 81 страниц)

Второй был не столь хорош собой, но его живое, выразительное лицо таило огонь. Он был схож чертами лица с первым – Лютиэн поняла, что они братья. Но черты, дивно совершенные у первого, у второго были немного, самую малость, для глаза незаметную, несоразмерны. Глаза могли быть и побольше, нос – покороче, губы – не такие узкие. Может быть, дело в том, что он почти все время щурился и слегка улыбался?

– А я-то думал, зачем Хуан так сорвался с места, – усмехнулся он. – Неожиданная добыча.

Его выговор отдавал металлом, как у всех нолдор, даже у Галадриэль и Финрода поначалу.

– Кто ты, мальчик? – спросил тот, прекрасный. – Назови мне свое имя.

Свою ошибку он понял тут же. Спешился, прижал руку к груди и склонился перед Лютиэн.

– Прошу прощения, госпожа моя. Возможно, тебе легче будет назвать себя, если первым назовусь я. Ты, без сомнения, слышала обо мне и раньше: я – Келегорм, сын Феанора.

– О! – только и нашла что сказать Лютиэн.

– А это, – (второй тоже спешился), – брат мой Куруфин. Мы счастливы приветствовать… – он вопросительно поднял брови.

– Лютиэн Тинувиэль, дочь Тингола, – сказала она, обрадованная встречей.

Она стремилась в Нарготронд – а ведь сыновья Феанора нашли приют именно в Нарготронде после разгрома в Браголлах! Учтивость и красота Келегорма заставили ее забыть о вражде синдар с домом Феанора.

Келегорм от удивления резко выпрямился, и брови его поднялись еще выше.

– Что же ты делаешь здесь одна, без свиты? Куда ты идешь? И кто, – он протянул руку к волосам Лютиэн, но не решился коснуться их, – так тяжко оскорбил тебя?

– Я иду в Нарготронд, – сказала Лютиэн. – Чтобы увидеться с Финродом или Ородретом. И свои волосы обрезала я сама.

– Я слыхал, что люди обрезают волосы в знак жалобы по умершему, – вмешался в разговор Куруфин. – Но впервые вижу эльфийскую деву, последовавшую этому обычаю.

– Считай это жалобой по живому, Куруфин Феаноринг, – Лютиэн взъерошила густую темную «шапочку» своих волос, и вдруг поняла, что это жест, появившийся у нее недавно, похож на жест Берена.

– Я думаю, нам следует продолжить разговор в тепле, за ужином и кубком эля, – сказал Куруфин, поднимаясь в седло.

Келегорм подержал стремя для Лютиэн, потом вскочил на коня позади нее. Всю дорогу он держался так, словно боялся потревожить ее грубым прикосновением и хотя бы дохнуть слишком близко к ней. Он был вовсе не так надменен, этот сын Феанора, как говорила о нем молва.

Кони понеслись галопом; охотничья дружина растянулась вереницей.

– Скажите, эльдар, известно ли вам что-то о Берене, сыне Барахира?

Вопрос услышали только Келегорм и Куруфин. Лютиэн показалось, что братья переглянулись.

– Что именно ты хочешь знать, королевна? – спросил Куруфин. – Мне известно, что он великий воин, молва о его подвигах дошла даже до Скрытого Города.

– Но был ли в Нарогарде он сам? Если вы знаете, то не мучайте меня – это недостойно таких благородных князей!

– Если бы я знал, где искать сына Барахира, я бы сказал тебе, – Куруфин натянул поводья и конь его свернул в сторону.

– Моего брата утомила охота, – извиняясь, сказал Келегорм. – Да и беседовать на полном скаку неудобно. Дай нам сначала добраться до города…

Лютиэн покусывала губы от нетерпения, но молчала. Спина ее скоро устала и Келегорм позволил ей откинуться к нему на грудь. Какое-то время спустя его конь перешел на рысь, а потом – на шаг…

– В чем дело, брат? – повернув коня, Куруфин подъехал к ним.

– Она спит, – третий сын Феанора поднял на брата глаза, до того обращенные на Лютиэн, и в них светилась неизъяснимая нежность.

– О, Элберет… – вырвалось у Куруфина. – Неужели ты…?

– Может быть, – прошептал Келегорм. – Может быть…

* * *

Лютиэн не помнила, как ее привезли в Нарготронд. Начала просыпаться, когда Келегорм нес ее вверх по какой-то лестнице. Почувствовав себя в сильных, уверенных руках, спросонья она позвала:

– Берен?

Услышав в ответ короткий вздох, похожий на стон, проснулась окончательно. Ни твердые, и при том нежные руки, ни щекотавшие ей лоб темные волосы Берену не принадлежали.

Огромный серо-белый пес шел по ступеням следом за хозяином. Увидев Лютиэн, он замахал хвостом, точно знаменем.

– Отпусти меня, лорд Келегорм. Я уже могу идти сама.

– Мы пришли, – Келегорм опустил ее на пол и раздвинул занавеси у входа в маленькую комнату.

Эту палату проточила в известняке вода. Промоину в потолке превратили в окно-колодец, заделав слюдой в узорном свинцовом переплете. Стены не украсили ни гобеленами, ни шкурами, потому что камень здесь был чудесных оттенков. Окаменелые раковины виднелись в нем, словно маленькие резные украшения; пол же был устелен соломой. На ложе под балдахином, на богатых покрывалах, лежала женская одежда, а на стене висела вещь дорогая и красивая: стеклянное зеркало размером с небольшой круглый щит.

– Не откажись быть моей гостьей, королевна, – сказал Келегорм. – Это – лучшая из малых комнат, отведенных нам и нашей свите.

– Почту за честь, – Лютиэн вошла и села в кресло. Пес, подойдя, тут же лег по правую руку, а Келегорм, опустившись на колено, начал расстегивать на гостье сапог.

– О, не нужно этого делать! Право же, я могу разуться сама…

– Позволь мне сегодня послужить тебе, – попросил феаноринг.

Не слушая дальнейших возражений, он разул Лютиэн и, подставив ей под ноги таз, налил туда теплой воды из медного кувшина. Усталые ноги Лютиэн погрузились в такую чудесную воду… Она старалась не смотреть на Келегорма, потому что была смущена до крайности: синдар позволяли себе так приближаться к женщине только если ухаживали за ней. Но, может быть, у нолдор – другие обычаи, и Келегорм проявляет не более чем учтивость и заботу?

– Ты стерла ноги, госпожа Соловушка, – он провел пальцами по содранным мозолям. – Сапоги тебе непривычны, а ты проделала в них долгий путь. Разве можно так истязать себя?

Сняв с плеча полотенце, он вытер ее ступни – так осторожно, как будто бы вытирал новорожденных детей. Потом подал ей чулки и мягкие сафьяновые башмаки – и отступил к двери.

– Откуда же ты бежала, и что было тому причиной? – спросил нолдо, но ответа не получил. Тогда он сменил предмет разговора: – Что ты желаешь сейчас – сначала отдохнуть и поесть или пойти в купальню прежде чем выйти к ужину?

Лютиэн страшно хотелось вымыться и переменить одежду.

– В купальню, лорд Келегорм.

– Я покажу тебе дорогу и прикажу накрывать стол. В трапезную тебя отведет Хуан.

Услышав свое имя, пес поднялся и ткнулся носом в руку девы. Она потрепала его за ухом. Сейчас уже казалось далеким и странным – как она могла принять такую красивую и благородную собаку за чудовище?

– На равнине Талат Дирнен стали появляться волколаки, – рассказывал Келегорм по пути к купальне. – Мы убили двух, а выследил их Хуан. Сейчас опасно ходить в одиночку даже вооруженному мужчине.

Лютиэн вдруг поняла, что, выйдя из Дориата, ни разу не боялась, что встретит орков или волков. Даже не думала о них – все ее мысли занимал Берен.

– Ты полагалась на чары своего плаща? – полюбопытствовал Келегорм.

– Скорее на судьбу и удачу, – призналась Тинувиэль.

Они спустились по лестнице и вышли на открытое место – в котловину, куда выходили окна, ворота домов и веранды Нарготронда. В сумерках уже горели огни факелов и фиалов, и Лютиэн ахнула при виде открывшегося ей великолепия.

По мраморной лестнице они спустились к реке, потом поднялись по берегу ручья в пещеру, где были купальни. Здесь Келегорм поклонился, прижав руку к груди, и передал Лютиэн чистое платье и полотенце.

– Я жду тебя к ужину, принцесса Лютиэн. Грязную одежду оставь на краю купальни, ее найдут.

Она выбрала маленькую круглую купальню, закрытую от других природной стеной. Хуан улегся у входа, спиной к ней, и не двигался, пока она, покончив с купанием и переодевшись, не тронула его за холку. Он тут же поднялся и, помахивая хвостом, прошествовал по мраморной лестнице обратно, но свернул не налево-наверх, а в другой проход – к трапезной.

Он шагал величаво и гордо. Шерсть его была длинной и темной на спине и загривке, снежно-белой и короткой на брюхе и морде; на груди же она росла так густо, что можно было спрятать руку. Хвост походил на опахало. Лапы у Хуана были длинные, но не как у борзой. Он был боец и сторож, а не загонщик. Лютиэн могла, не нагибаясь, опереться локтем о его спину, а голова его была почти на уровне ее головы. Более красивой и достойной собаки она в жизни не видела. То был не обычный пес – от него словно исходили свет и сила Амана, откуда он был родом.

В трапезной она думала встретить Ородрета, но там были только лорды феанорингов. Она поприветствовала сначала Келегорма и Куруфина, потом – тех, кого видела на охоте, а потом уже – всех остальных, и, приняв руку Келегорма, прошла на почетное место – во главе стола, между ним и братом.

– Если ты немного подкрепилась, расскажи нам о своих невзгодах, королевна, – сказал Куруфин, когда она съела немного мяса и хлеба. – Что привело тебя на равнину Талат Дирнен, что заставило покинуть родной край и пренебречь опасностями странствия?

Лютиэн не собиралась ничего скрывать, но ей не хотелось повторять рассказ дважды – для феанорингов и Ородрета.

– Я думала, король будет здесь, – сказала она.

– Он занят, – Келегорм положил на ее тарелку кусок пирога. – Если тебе тяжело говорить о своих страданиях, принцесса – не говори нам. Дождись встречи с ним.

– А когда я смогу с ним встретиться?

– Через день или два. Он сейчас где-то на восточной границе.

– О! – вырвалось у Лютиэн. – Возможно, это из-за меня…

Братья и их приближенные переглянулись.

– Мне и вправду лучше обо всем рассказать сейчас, – Лютиэн собралась с духом. – Месяц назад мне приснился страшный сон. Вещий сон. Приснилось, что Берен, сын Барахира, которого я избрала себе в мужья, попал в руки Жестокого и терпит страшные муки.

– О, Элберет! – вырвалось у одного из эльфов. Он хотел сказать что-то еще, но умолк под гневным взглядом Куруфина.

– Я хотела уйти искать Берена или хотя бы что-то дознаться о его судьбе. Но отец узнал об этом и заточил меня на вершине Хирилорна, великого бука перед дворцом. Недавно я бежала оттуда, свив из своих волос веревку и соткав из них волшебный сонный плащ.

– Ах, вот оно что… – задумчиво проговорил Келегорм.

– Что ж, отдохни пока у нас, королевна, – Куруфин осторожно, ободряюще коснулся ее руки. – Не бойся, мы не выдадим тебя отцу… да Тингол и не станет говорить с сыновьями Феанора. За это время наши разведчики или разведчики Ородрета, узнают что-нибудь о судьбе сына Барахира.

– У меня ничего нет, кроме благодарности. Примите хотя бы ее.

– Куруфин, – сказал старший брат. – Если Ородрет действительно поехал на переговоры с Тинголом, он может согласиться на требование Элу выдать его дочь едва та появится в Нарготронде. Может быть, нам лучше не говорить пока, что мы нашли принцессу?

– Какова на то будет воля принцессы? – улыбнулся Куруфин.

– О, если так – то лучше мне и в самом деле скрыть мое здесь присутствие. Если отец заставит Ородрета дать слово, тот ведь не сможет его нарушить…

– Решено, – Келегорм встал. – Слушайте все!

Трапезная затихла.

– Лютиэн Тинувиэль, королевна Дориата, отдается под нашу защиту и покровительство. Она не желает возвращаться к отцу, и поэтому, на случай, если Ородрета обяжут выдать ее, узнав о ее появлении в Нарогарде, мы должны скрыть от Ородрета ее присутствие, пока не узнаем, с чем он вернулся из этой поездки. За пределы этой трапезной не выйдет ни одна тайна.

– Будет так! – крикнули эльфы.

* * *

«Ты не Финрод…»

Он читал это в каждом взгляде, обращенном к нему. Слышал в каждом «Король…»

Или он просто слишком мнителен?

С уходом Финрода из города словно ушла его душа. Все было по-прежнему, и – все не так. Дело не в том, что Ородрет не справлялся с управлением – он справлялся; дело именно в том, что отсутствие Финрода очень болезненно чувствовалось всеми. Раньше он был везде и во всем. Даже если неделями не выходил из мастерской, уезжал в Дориат, или отправлялся в скитания по Белерианду, уезжал в Оссирианд на несколько лет – он все равно был здесь. Каждый коридор напоминал о том, как, обвязавшись веревками они, четверо братьев, изучали показанные Тинголом пещеры, спускались в каменные колодцы и пролезали извилистыми трещинами; о том, как Инглор, склонившись над шелковой картой, чертил изображения этих ходов и накладывал одно на другое, чтобы показать, как пещеры сообщаются на разных уровнях; о том, как он, повязав голову платком и раздевшись до пояса, чтобы каменная крошка не набилась в волосы и за шиворот, вместе с гномами вырубал камень, расширяя и выравнивая своды… Он присутствовал здесь, в каждой зале, в каждом коридоре. Если не везде была приложена его рука, то везде – его разум и душа. Как горели его глаза, когда он водил их троих по этой, еще дикой и заросшей кустарником, котловине, которую приток Нарога проточил в известковых скалах… Как звучал его смех в пустых пещерах, выеденных водой, похожих на дырки в сыре… Как властны и вдохновенны были движения его руки, когда он рисовал на мокром песке у ручья: здесь будет то… а здесь – вот это… И умолкал, приглашая их поспорить, и они спорили, потому что невозможно было не загореться его страстью к будущему городу, а загоревшись, невозможно было не обрести свое видение… Тогда же и Турондо объявил, что будет строить город… О, Ородрет не сомневался, что город этот великолепен – Турондо показал себя прекрасным зодчим еще там, в Тирионе. Почти наверняка Гондолин – подобие Тириона… Но Нарготронд был не просто городом – это был их дом здесь; дом который спокойно можно покидать и куда хочется вернуться…

Пока там жил Финрод.

«Как глупо», – думал порой Ородрет. – «Его отлучки длились по несколько лет, мы не знали, где он и что с ним – но я его замещал, и мне было не в тягость. И никто не упрекал меня в том, что я – это не он. А теперь его нет всего полгода, мы до недавнего времени знали, что он жив и с ним все в порядке – и все-таки с самого начала было плохо…»

Когда Гвиндор передал ему ответ брата, он понял все. Финрод отрекся от Нарготронда. Пока это не было сказано, можно было тешить себя надеждой на возвращение к прежней жизни. Они попросят – и Инглор вернется. Теперь этой надежды больше не было. Как бы ни закончилось безумное предприятие брата, в Нарготронд он не вернется. А значит, придется привыкать к городу, из которого ушла его душа…

– Государь…

– Да, Гвиндор?

– Твоя просьба исполнена. Лорд Куруфин здесь. Правду сказать, он хотел этой встречи не меньше, чем ты.

– Я иду к нему.

Он взял с треножника венец и надел его на голову. Финрод, скорее всего, так не сделал бы. Финрод не нуждался в знаках своего королевского достоинства, когда хотел явить свою королевскую волю…

«Ты не Финрод», – сказал ему взгляд Гвиндора. Ородрет стиснул руки.

«Да, я не Финрод. Но будь я проклят, если это помешает мне поставить феаноринга на место!»

Он пошел в малую залу – одну из тех, что сообщались с залом королевского совета, куда лорды или барды удалялись на совещание при необходимости.

– Король Нарготронда, лорд Куруфин, – сказал Гвиндор впереди. И повторил: – Король Нарготронда.

Видимо, сын Феанора обнаглел до того, что не пожелал подняться навстречу. Но когда Ородрет вошел, он все-таки стоял, и сел только по знаку короля.

– Я вернулся от восточных границ, куда вызвал меня по просьбе короля Тингола благородный Даэрон, – сказал Ородрет. – Я встретился там с королем Дориата.

– Я пришел сюда, чтобы поговорить об этом, – с легким поклоном ответил Куруфин.

Он не преступал границ учтивости в разговорах с Ородретом, но все время пробовал их на прочность. Он был сыном Куруфинвэ Феанаро, которого называли (и по праву) величайшим мастером из эльдар. И именно Куруфин вместе с именем унаследовал и мастерство отца, и его пытливый, ненасытный ум, и, увы, его властность и неразборчивость в средствах. Феанор был старшим и любимейшим сыном Финвэ, короля нолдор; Арфин – третьим, и хотя отец любил всех своих детей, все же… Он не раз говорил, что не пережил бы гибели Феанора. И никогда не говорил так о других своих сыновьях и дочерях. Итак, Куруфин был четвертым сыном – но первого, самого старшего, известного, любимого; Ородрет – вторым, но – третьего, прославленного больше мудростью и миролюбием, нежели мастерством и доблестью. Как двоюродные братья они любили друг друга… По крайней мере, там, в Амане, пока тень не упала на те земли… Как потомки королевского рода, они соперничали – по крайней мере, здесь, в Эндорэ, куда они пришли, чтобы сражаться… Куруфин был старше, и по праву своего старшинства, по праву старшинства своего отца – должен был занимать более высокое положение. Необходимость подчиняться Ородрету раздражала его, и он этого не скрывал. Оказывая знаки учтивости, он словно бы делал одолжение: ладно, братец, поиграем в игру «Ты король», но ведь оба мы знаем, что к чему на самом-то деле…

– Король Дориата опечален, – сказал Ородрет, следя за лицом Куруфина. – Его постигло несчастье: принцесса Лютиэн бежала из Дориата, чтоб отыскать Берена Беоринга.

На лице Куруфина не отразилось ничего.

– Король Тингол полагает, что она может отправиться в Нарготронд. Он требует, чтобы мы выдали ее, как только она появится.

– Ах, он требует, – Куруфин усмехнулся.

– Кстати, как она себя чувствует?

– О ком ты?

– О королевне Лютиэн.

– Кто тебе сказал, что я знаю, как она себя чувствует?

Ородрет стиснул зубы. Куруфин в совершенстве владел искусством лгать, не говоря ни слова лжи.

– Куруфин, кто бы ни сказал мне, что она у вас – я это знаю доподлинно. Ты взял со своих вассалов клятву молчать, но кое-кто из них успел кое-что рассказать до того, как дал клятву. Поэтому не унижай себя притворством, а меня – обманом.

–  Gwanur, [51]51
  Gwanur(синд.) – брат, родич.


[Закрыть]– Куруфин поднялся из кресла и зашагал по комнате. – Поверь, если я что-то делаю, то ни в коей мере не затем, чтобы унизить тебя или кого бы то ни было. Подумай сам, в каком положении ты окажешься, если Тингол вынудил у тебя клятву вернуть ему дочь, а она всеми силами не желает этого возвращения. Кто-то из них станет тебе врагом: отец или дочь. А ведь оба они родня тебе. Нам же все равно, что испытывает к нам этот лесной король: большей вражды, чем уже есть, между нами быть не может.

– Может, – возразил Ородрет. – Между вами еще не дошло до крови.

– Но дойдет, если безумие беоринга и твоего брата каким-то чудом принесет ему Сильмарилл. Итак, нам незачем бояться ссоры с ним: мы и так в ссоре. И если бы королевна попросила у нас убежища, не разумно ли с нашей стороны было бы скрыть ее присутствие в Нарготронде даже от тебя? Ведь ты ничего не знал бы о том, что она здесь, а мы не обещали отцу выдать ее. Более того, если бы даже ты узнал, что она здесь, и потребовал бы от нас ее выдачи – мы бы не выполнили этого требования, потому что дали бы ей слово оберегать ее, а сыновья Феанора не разбрасываются своими словами.

– Слишком много «бы», gwanur. Тингол не вынуждал у меня этой клятвы, поэтому вам нечего бояться, что я выдам ее отцу. И прежде всего мне хотелось бы поговорить об этом с ней самой.

– Она у нас попросила убежища, – упрямо наклонив голову, сказал Куруфин.

Ородрет поднялся, чтобы не говорить с ним снизу вверх.

– Но здесь я король, – тихо сказал он. – И если вы хотите иметь какие-то сношения с другими королями втайне от меня, то лучше вам будет покинуть город и отправляться к своим братьям. Оставив здесь Лютиэн – потому что не вам, а мне она приходится родственницей.

«Ты не Финрод», – сказала ему усмешка Куруфина.

– Да, я не Финрод, – тихо, яростно проговорил он. – Но я от него получил корону и я заставлю всех, кто не желает ей подчиняться, либо признать мою власть и примириться со мной, либо покинуть мои владения. Если королевна Лютиэн сегодня не появится здесь и не скажет мне, что она действительно добровольно просила у вас убежища, я буду считать, что вы захватили ее обманом или силой, и предприму кое-что для ее освобождения.

Куруфин попытался поклоном скрыть свое изумление – и это удалось ему хуже, чем он думал.

– Сегодня вечером Лютиэн Тинувиэль придет сюда, – сказал он.

– Пусть она приходит в мастерскую Финрода, – попросил Ородрет.

* * *

– Кто ты?

Она не отвечала, да и не могла ответить – матовая теплота мрамора была лишь наваждением, созданным искусной рукой ваятеля…

– Одна из перворожденных, покидающих Воды Пробуждения.

Лютиэн обернулась на голос:

– Государь Ородрет…

Он вошел, на миг опустив голову – простая рабочая сорочка, рукава закатаны до локтей, кисти наскоро вымыты, но на предплечьях – следы шлифовального порошка.

От колен и ниже статуя была все еще не отшлифована.

– Я… не хотела отрывать тебя от работы. Прости, государь.

Он улыбнулся краем рта.

– Я ведь сам настоял на том, чтобы ты пришла именно сюда. Выпей со мной квенилас.

Лютиэн приняла его руку и прошла под арку, в нишу, где на столике дымился носатый кувшинчик с заваркой. В кресле сидела нолдэ, похожая на Ородрета – его дочь Финдуилас, которую Лютиэн помнила совсем юной. Она родилась не в Амане, ее матерью была женщина из народа Кирдана. Сведущая в чарах, жена Ородрета погибла, когда Саурон штурмовал Минас-Тирит и все, кто мог противостоять Силе, вышли на стены.

Сейчас Лютиэн увидела на плече Финдуилас маленькую серебряную брошь в виде арфы. Значит, дочь пошла по стопам матери и сделалась бардом. Это был замысел Финрода – барды Нарготронда, судьи между синдар и нолдор, а также в делах, которые касаются чар и вражеской скверны.

Поднявшись, Финдуилас поприветствовала гостью, потом, придерживая крышку кувшинчика, наполнила сначала чашку Лютиэн, потом чашку отца. Ответив на благодарности легким поклоном, удалилась.

– Ты виделся с моим отцом, государь Ородрет?

Светловолосый нолдо кивнул. Глаза его на миг подернулись печалью.

– Он в большом горе. Неужели все в самом деле из-за какого-то сна?

– Это был не просто сон, – Лютиэн сжала горячую чашку. – И мать моя это подтвердила. Берен и Финрод действительно в темнице. «Сейчас их жизни сплетены, и один зависит от другого, как если бы, связанные одной веревкой, они шли над пропастью. Но спасения для них я не вижу» – вот доподлинно ее слова.

Ородрет на миг закрыл лицо рукой.

– Я понимаю, почему ты бежала, – сказал он наконец, открыв лицо. – Берен и в самом деле был здесь.

– Расскажи мне! – Лютиэн была слишком захвачена новостью, чтобы возмущаться умолчанием сыновей Феанора.

– Он появился в конце весны, в канун Виниглоссэ. Рассказал о своих злоключениях, о том, как попал в Дориат, как встретил тебя и как твой отец потребовал Сильмариллы в обмен на твою руку… У него был какой-то замысел, но на совете никто не пожелал слушать его, едва лишь узнали про Сильмарилл. Тогда Финрод пришел в ярость и сказал, что если город не хочет слушать своего короля и предпочитает феанорингов – тогда и он отрекается от города. За ним пошли десятеро верных. Больше в городе мы их не видели.

– Но ведь это не все… – с надеждой промолвила Лютиэн.

– Не все… На протяжении лета до нас стали доходить слухи. Сначала мы узнали, что Фингон и Маэдрос заключили военный союз. Потом на северной оконечности Бретиля появились ватаги молодцов, называющих себя Бретильскими Драконами. После этого Финрод снова дал знать о себе, и я послал к нему Гвиндора с просьбой вернуться в город. Увы – он оказался тверд в своем намерении отказаться от короны. Однажды он и десятеро верных исчезли. Ты с тех пор – первая, кто принес нам о них весть.

– Увы, нерадостную.

– Ты еще не все знаешь. Твой отец заподозрил Галадриэль и Келеборна в помощи тебе и изгнал их.

– О! Они здесь?

– Они вместе с теми, кто им предан, ушли во владения Галадриэль, на востоке пределов Нарготронда. Совсем по соседству с лесом Бретиль. Тингол позволит им вернуться только когда с ними будешь ты. Он требовал от меня немедленной твоей выдачи, едва ты появишься в моих владениях. Говорил мне речи, которые я назвал бы дерзкими, услышь их не от брата своего деда. Я не давал ему никаких обещаний, ибо он настаивал на своем, и в то же время отказывался снять опалу с сестры… Он честил меня как нашалившего мальчишку – боюсь, что и я повел себя не лучшим образом…

– Что ты сказал ему?

– Ничего или почти ничего. Я сказал, что подожду, когда его рассудок возьмет верх над его скорбью, развернул коня и удалился.

Они долго молчали, глядя на статую.

– Он попросил меня закончить, – наконец сказал Ородрет. – Я не сразу решился… Приняться за работу означало бы признать, что он ушел навсегда.

Ородрет протянул руку к статуе, провел пальцами по воздуху, словно касаясь ее.

– Правда, красиво?

– Я не видела ничего лучше, – призналась Лютиэн.

– Он был равно одарен многими умениями – там, за морем. Но здесь, в Смертных Землях, именно этот дар открылся с пугающей силой. Хочешь, я расскажу тебе, как Финарато сделался мастером?

– Расскажи, Ородрет, – Лютиэн устроилась в кресле повыше и подогнула под себя ноги, обхватив колени и сплетя пальцы.

– Это было вскоре после того, как Фингон привез Маэдроса из Тангородрим. Майтимо… он был не в себе. Не говорил ни с кем, а глаза его были словно повернуты в прошлое. Безучастный ко всему вокруг, он вновь и вновь переживал то страшное время… Разум его был закрыт наглухо – он закрылся от Моргота в первый же день плена, а боль словно бы заморозила его в таком состоянии. Никто не брался вернуть ему душевную целостность – никто не знал, возможно ли это. Ведь доселе ни один эльф не сходил с ума… В конце концов рассудили, что время может все поправить. Братья приводили Майтимо на берег озера по утрам – и уводили вечером. Он сидел на камне, смотрел на воду – казалось, что в эти часы ему становится легче. Через какое-то время туда начал приходить и Финарато. Ни слова не говоря, он садился на тот же камень, плечо в плечо, так же упирался локтями в колени и смотрел в ту же точку… И так – целые дни.

Лютиэн представила это ясно, как будто видела своими глазами: двое – в золотистых бликах Митрим, скованные страданием и состраданием… И волна шуршит галькой, и ветер запускает свои лапы в волосы сидящих, забавы ради переплетая порой темно-рыжие и золотые…

– Мы сближались постепенно, народ Финголфина и народ Феанора. Приходили синдар. Угасали взаимные обиды – как-то неловко было поминать старое после того, что сделал Фингон… А эти двое сидели на берегу изо дня в день… Но что делает Финрод по ночам, отчего у него горит свет – мы узнали только позже… Он накопал красной глины на берегу и взялся лепить образ Майтимо. Для того, чтобы понять, что же творится в его голове – раз уж нельзя было пробиться через глухой панцирь аванирэ… Сидя на берегу с Маэдросом, копируя его позу и то выражение, которое было впечатано в его лицо, отображая потом это в податливой глине, он понял то, чего не могли понять самые искусные из целителей, ибо это было не просто ново – дико для нас… Непредставимо… Финрод понял, отчего Маэдрос страдал. Не от того, что его пытали. От того, что пытка закончилась.

Лютиэн изумленно распахнула глаза. Это действительно было непредставимо.

– Тебе страшно? – Ородрет взял ее за руку. – Мне тоже стало страшно, когда я услышал объяснение. Это странное свойство наших fear – не знаю, проклятие или дар. Если нас терзает нечто, что мы бессильны изменить, и неспособны перенести – мы со временем начинаем испытывать от этого некое извращенное удовольствие. И избавление от страданий потом кажется нам мукой… Видимо, иначе не выжить; видимо, это свойство природы – нам на благо… но если мучения длятся слишком долго – потребность в них делается неистребимой. В это сложно поверить, не испытав на себе… Речь не только о Майтимо – многие нолдор, особенно в последнее время, начали чувствовать что-то вроде этого… Они полюбили жизнь, которую мы здесь ведем – но не так, как любите вы, синдар. Они упиваются сознанием своей обреченности и своей волей к смерти. Таких особенно много в войске сыновей Феанора… Но я отвлекся. Однажды утром Финрод, придя на берег, вместо того, чтобы сесть рядом с Маэдросом, поднял его и повел к себе. Тот подчинился – он подчинялся всем… И там, в своей комнате, Финрод сдернул с изваяния покрывало. Он слепил только погрудье, голову и плечи – но напряжение каждого мускула, эту почти судорогу – Финрод передал верно. Майтимо вгляделся в свое лицо, провел по нему рукой – а потом схватил молоток и ударил в изваяние. Еще раз, еще… И после этого – пробудился для мира. Заговорил, позволил коснуться своего сознания… И дал себя исцелить. А я понял, что мой брат сделался Мастером. Он много ваял после этого, и в Минас-Тирит, и в Нарготронде… И это было много лучше того, что выходило из-под его рук в Валиноре. Ты знаешь, как в раковине рождается жемчужина?

– Нет…

– Туда, в середину, попадает песчинка. У моллюска нет рук, чтобы вытащить чужеродное тело – а песчинка раздражает; моллюску больно, и он начинает обволакивать ее своим перламутром: слой за слоем, слой за слоем… Моллюск не думает, что творит красоту – он просто жаждет избавиться от непрестанно саднящей боли…

Ородрет встал, пересек мастерскую и остановился перед статуей, вглядываясь в лицо мраморной девы.

– К чему-то можно прийти только ценой потерь, принцесса. Посмотри, как безмятежно ее лицо. Она откинула волосы назад, она впервые смотрит на мир… Неужели нужно было потерять все это, чтобы осознать, как мы все это любим? Я поставлю ее у малого фонтана, там тихо и светло… Нолдор будут приходить и вспоминать о тех годах, когда мы были безмятежны… А какие мысли она будит в тебе, Лютиэн?

– Он ушел – а она осталась там, в Валиноре?

Ородрет улыбнулся.

– Я-то видел ее и потому заметил сходство. А как узнала ты?

– Это ваял тот, кто любит – вот, как я узнала.

– Да, королевна. Она осталась там, за морем. Ждет его… И будет ждать, пока он не вернется.

– Отчего она не последовала за ним, если так любит? Испугалась?

– Только не за себя, Соловушка… Мало кто… Да нет – никто не остался бы из одного только страха. Меня порой посещают бесплодные размышления – а если бы поход Феанаро стал тем, чем должен был стать… Не бунтом – а священной войной ради обретения Первозданного Света… Разве стали бы удерживать нас Валар и разве отказали бы в кораблях тэлери? Не страх заставил повернуть тех, кто повернул. Просто очень важно порой чувствовать свою правоту. Ее страшил не путь, который разделил Финарато – а проклятье, понесенное им. Да он и сам не хотел бы для нее того, через что прошел. Нам очень важно знать, что кто-то там ждет нас… Ждет и любит…

– Но если ожидание бесплодно, и нет надежды свидеться – кроме той, что сам сотворишь для себя? Ородрет, государь, твой город прекрасен, но меня здесь ничто не держит. Мое самое горячее желание – уйти искать Берена.