Текст книги "По ту сторону рассвета"

Автор книги: Ольга Чигиринская

– Боягус, – сказал он сам себе сквозь зубы. – А ну, назад!

Он остановился. Потом повернулся и прошел назад до того места, где упал – это место обозначала смятая коленками трава. А где он бежал?

Идти по собственным следам было трудно. Да чаще Гили просто не мог различить своих следов. Вот тут содран мох – это он или что-то другое? А кем проломлены эти кусты? Он уже отчаялся было найти обратную дорогу, когда услышал тихий свист.

Горец сидел на дереве и спокойно наблюдал за Гилиными метаниями. Но паренек совсем на него не обиделся – потому что обрадовался сильнее:

– Эминдил!

Воин спрыгнул с ветки, мягко спружинив на носках, присев почти до земли.

– Пошел меня выручать, Руско? – спросил он, положив руку Гили на плечо. – Спасибо.

– Как ты меня нашел? – Гили вытер глаза, на которые навернулись было слезы.

– А тут и искать было нечего – ты наследил как стадо быков. Не бойся, почтенный Алдад и его охранники в лесу двумя руками собственный зад не отыщут.

– Так куда мы теперь?

– Отыщем ручеек и поедим. Ты хлеба прихватить догадался?

– Не…

– Какой же ты вояка после этого. Наверное, и ложку там оставил, а?

Гили не мог понять, шутит горец или нет. Говорил он безо всякой веселости.

– Как можно ложку бросить. Настоящий воин двух вещей не бросит: меча и ложки. У меня есть хлеб, пол-лепешки. Перекусим и пойдем.

– Куда? – безучастным голосом спросил Гили. Он вдруг вспомнил, что идти ему некуда и Эминдилу, по сути дела, тоже.

– На север, в приграничные поселения, к нашим. Ты ведь хочешь найти этого Морфана, своего единственного родича?

– Разве он там?

– Это, – Эминдил ткнул большим пальцем за спину, в ту сторону, где было заросшее пепелище, – стряслось больше пяти лет назад. Если Морфан еще не вернулся на свою землю, значит, он или не считает их отомщенными и до сих пор сражается, или погиб. Если он все еще в войске, наши должны о нем знать.

Гили, равнодушный ко всему, сидел на траве.

– Послушай, Руско, – Эминдил взял его за подбородок и посмотрел в глаза. – Я видел много таких могил, а одну сложил сам, забросал камнем своих друзей и родичей; своего отца. Поэтому считаю себя вправе сказать тебе: хватит хныкать. Мы почтили их память огнем, а теперь должны жить сами, чтобы наши враги горько проклинали тот час, когда вздумали наведаться сюда. Поэтому мы найдем воду, поедим и отправимся дальше, на север, где живут беоринги. Во всяком случае, так сделаю я, а ты волен оставаться здесь и сетовать на судьбу. Шевелись, Моргот бы тебя побрал!

И Гили начал «шевелиться». Почти перед самым закатом они вышли к речке («Тейглин», – уверенно сказал Эминдил). Зачерствевшую пресную лепешку съели на берегу, макая в воду, потом перешли на другой берег по притопленной гати, нашли полянку и легли спать. Утром они вышли на битую дорогу и зашагали на север, грызя на ходу корешки осоки. Дорога петляла между холмами и оврагами, и признаки жизни – коровьи лепешки и конские яблоки – на ней имелись; но, пока солнце не встало точно над головой, им не встретилось ни единой живой души, ни единого хутора или усадьбы. Потом они повстречали конный разъезд.

– С дороги, – сказал Эминдил, услышав далекий глухой топот копыт. Они отступили в придорожные заросли.

Всадников было шестеро, и у всех через плечо перекинуты разноцветные клетчатые шерстяные плащи. Мелкая желтая пыль курилась у ног лошадей, оседая на шерсти – отчего кони казались обутыми в светлые чулки.

– Эй! – Эминдил вышел на дорогу. – Добрая встреча, горцы.

Конники остановились.

– Добрая встреча, – ответил старший из них, бородатый смуглый здоровяк с заплетенными на висках тонкими косами и серебряной серьгой в левом ухе.

– Мы с товарищем ищем где переночевать, – Гили отметил, что теперь Эминдил говорил на талиска с горским произношением: твердые «х» и мягкие «р». – А также ищем Морфана, магора из Гремячей Пущи, потерявшего всю семью пять лет назад. Не знает ли его кто-то из вас?

– Морфан? У которого была жена с Востока? Рыжая? – второй горец, совсем молодой, с такими же косами и серьгой, но в плаще другого цвета, выехал чуть вперед, сдерживая пританцовывающего коня.

– Он! – обрадовался Гили, вмиг воспрянув духом. – Что с ним? Где он сейчас?

– В могиле, – юноша посмотрел на мальчика. – Ты, что ли, ему родственник?

– Последний, кто остался в семье, – Эминдил не стал вдаваться в подробности.

– Не повезло, – качнул головой молодой дортонионец.

Горец в красно-желто-коричневом плаще, бросив на Гили сочувственный взгляд, повернулся к Эминдилу.

– Слышишь, парень, – сказал он неприязненно. – У нас тебя за такие штучки живо подвесили бы вверх ногами, но мы в Бретиле, и потому я на первый раз попрошу тебя добром: сними диргол, на который ты не имеешь права. Только один человек может ходить в этих цветах, и ты бы не напялил их, если бы знал…

– Я знаю, – Эминдил протянул вперед правую руку, сжав кулак, и Гили от неожиданности раскрыл рот: на среднем пальце у его попутчика блестел перстень невиданной красоты – две змейки сражаются за корону.

– Я ношу эти цвета, потому что имею право их носить, Фин-Рован, – сказал Эминдил. – Ты узнал диргол – узнаешь и кольцо, и меч.

Гили остолбенел: Фин-Рован, здоровенный начальник горцев, спешился и опустился перед его спутником на колено. Его примеру последовали остальные.

– Ярн… – тихо сказал бородач. – Alayo! Как же долго мы тебя ждали…

– Встань, – Эминдил хлопнул горца по плечу. – А ты, Гили, закрой рот – муха залетит. Я не хочу, чтобы ты с таким глупым лицом показался моей матери – она женщина строгих правил.

* * *

В годы мира злые языки в Дортонионе говорили, что Эмельдир опоздала родиться и вышла замуж не за того брата.

Злые языки были где-то правы: Эмельдир действительно превосходно справилась бы с ролью правительницы – в мирные годы Дортониона, родись она на десять лет раньше и выйди замуж за Бреголаса. Но так уж вышло, так уж сложилась судьба, что ей пришлось править страной в военные времена. Мужчины и воины горели заживо на заставах в Анфауглит, погибали под мечами и стрелами северян в Ущелье Сириона, отражали первый удар северной армии, а кто-то должен был оборонять страну от банд орков, покатившихся через нее после того, как из Ард-Гален их прогнал огонь. Этим «кем-то» и стала Эмельдир, а больше, по сути дела, было некому.

Настоящей правительницей страны она оставалась ровно два месяца – пока остатки войска, которое привел ее муж из Ущелья Сириона, еще можно было считать армией, пока над замком Каргонд развевалось синее знамя с сосной и вереском. Потом она стала княгиней изгнанников.

Но и в этом положении ей удавалось сохранять значение и достоинство, ибо для девяти тысяч беженцев, покинувших страну, она оставалась правительницей, а эти беженцы в Бретиле стали немалой силой, поскольку держались вместе, в отличие от халадин, каждый из которых пупом Арды почитал свой хутор. Они с большей охотой шли служить на границу, нежели батрачить, а халадины легко уступали им честь гоняться по междуречью и предгорьям за орками. У них был большой опыт обращения с оружием, они умели держать строй и биться в любом числе; халадины тоже готовы были взять меч в руки, если шла речь об их полях и домах, но вот что делать с мечом дальше – они представляли себе слабо. Поэтому дружина Халдира как-то очень быстро запестрела клетчатыми плащами – и это были люди, уже давно забывшие все прочие ремесла, кроме войны, и крепко озлобленные на Север. Их воспитанниками и оруженосцами становились подросшие в Бретиле мальчишки, а иногда – и девчонки, у которых самым ярким воспоминанием детства остались горящие крыши родных домов. Эти, выучившись владеть оружием, становились не менее опасными бойцами, в которых недостаток опыта с лихвой искупала молодая дурь и презрение к смерти.

И все они готовы были идти куда угодно и делать что угодно по слову своей леди. Если не считать нарготрондской эльфийской дружины, под началом Эмельдир находилась самая значительная военная сила от Сириона на востоке до хребта Андрам на юге и моря на западе. Поэтому Эмельдир, ее конен, командир дортонионских отрядов, одноногий Брегор Мар-Роган, [8]8
  Мар– (искаж. квэнья) – «дом». Приставка к имени указывает на главу рода. Ярн – искаженное синдаринское earn, «старший».


[Закрыть]и ее аксанир, Фритур Мар-Кейрн, говорили в совете Халдира. Все это молодой горец, Белгар, объяснял Гили вечером, за крынкой простокваши и куском хлеба. Ему было одиннадцать, когда Эмельдир уводила женщин и детей на юг, и больше всего на свете он тогда сожалел, что вынужден вместе с бабами и малышней тащиться вслед за подводами, в то время как отец и брат остались под Кэллаганом, биться в дружине Барахира. Но своего первого врага он убил гораздо быстрее, чем думал: пройдя горными тропами, на беженцев напала банда орков, сабель в двести. Тогда-то Белгар и почувствовал впервые биение чужой жизни на конце своего клинка: пока взрослые, вскочив на возы, отбивались чем могли – мечами, стрелами, копьями, косами, цепами и оглоблями, – старшие мальчишки, забившись под воз с ножами, прикрывая собой самых маленьких, дорезали упавших врагов.

Мать Белгара, тяжелая в кости крючконосая смуглянка, устроила Гили вместе со своим сыном на чердаке. Паренька до красноты смущала полная достоинства почтительность, с которой обращалась к нему эта женщина – он понимал, что сам-то ничем не заслужил: на него просто перешло частью то восторженное почитание, которое вызывал у земляков Эминдил… Тьфу ты – не Эминдил, а Берен.

Встреченный ими разъезд был послан отыскать где-то на дорогах опасного разбойника и беглого мальчишку-раба. Рандир Фин-Рован, тот самый здоровяк, что командовал конниками, очень радовался, что не сразу начал вязать подозрительную парочку и не опозорил своего князя. По кратком размышлении Берен приказал никому не говорить, что он здесь. Потому весь разъезд сейчас находился в Бар-эн-Эрнит, – Берен не стал их отпускать, сказав, что в ближайшие два дня несколько вооруженных людей ему понадобятся, а слухов о своем появлении он не хочет.

Бар-эн-Эрнит, Дом Княгини, был даже не домом, а целым горским поселением к северу от Амон Обел. Собственно Дом Княгини там, конечно, был, но кроме него было еще с полтора десятка домов. Там же у горцев был свой тинг, где они решали дела, в которых не были замешаны халадин. Гили поначалу думал, что Берен первым делом объявится на этом тинге – но нет: он скрылся в доме матери, и слугам был отдан тот же приказ, что и конникам Рована – не болтать о возвращении князя.

Гили уже понял, что для горцев не болтать – это задание непосильное. По молчаливому Эминдилу нельзя было судить о народе князя Берена. Белгар явно мучился тем, что ему запрещено рассказывать о своем князе в поселении и в Бретиле – но зато он нашел подходящего слушателя в лице Гили, совершенно невежественного по части подвигов того человека, с которым он делил дорогу.

– …Саурон открыл тогда Горлиму злосчастному, что видел он не свою жену, а призрак, который сотворил для него Тху. И приказал он казнить беднягу, а в холмы к Тарн Аэлуин послал огромный отряд. Они сражались храбро – но врагов было слишком много; так и погибли Барахир, Барагунд, Белегунд, Дайруин и Радруин, Дагнир и Рагнор, Гилдор, Уртел, Артад и Хаталдир. Уцелел только ярнил Берен, потому как его в тот час в лагере не было…

– Бел, кончай языком зубы полоскать, – прикрикнула мать. – Посмотри, ночь на дворе! Завтра, клянусь Манну и Элберет, подниму до света!

…А в высоком деревянном доме, в это же самое время другой человек рассказывал ту же самую историю, и никто не прерывал его…

– …Жили-были два дурака, их имена все здесь знают, так что не буду повторять этих имен – скажу только, что один до беспамятства любил свою жену, а второй чужую, но она к тому времени была уже мертва, и давно, так что второй дурак был согласен на любую женщину, готовую одарить его своей лаской. И когда дураков послали разведать, что поделывают отряды Саурона, а заодно – добыть чего-нибудь съестного на двенадцать глоток, первый дурак уговорил второго заночевать по пути в его родной деревне, где осталась его жена, не успевшая или не захотевшая уйти… как и многие другие…

Дураки не знали, что в деревне живет доносчик, польстившийся на обещанное Сауроном золото и выследивший мужа, который изредка наведывался к женщине по ночам. Дураки не знали, что каратели стоят в ближайшем замке и ждут только сигнала. Первый дурак заночевал у своей жены, а второго приютила одна бойкая молодка. И на его счастье, доносчик не знал, что дураки на этот раз явились вдвоем: он следил только за домом женатого дурака.

А неженатый среди ночи вскочил с постели, напугав молодку, потому что приснился ему страшный сон. Приснилось ему замерзшее озеро Тарн Аэлуин, и стаи стервятников на деревьях по берегам – сытые, от обжорства еле волокущие крылья гнусные птицы. «Ты пришел, дурак!» – закричала одна из них. – «Поздно, слишком поздно!». И остальные подхватили: «Арк! Арк! Слишком поздно!» И его друг, первый дурак, весь в ранах, шел к нему по льду, оставляя кровавый след. «Я умер», – сказал он. – «А ты просыпайся, если хочешь жить и спасти остальных!» Тогда наш дурак подхватился, влез в одежду и взял меч – но уже и в самом деле было слишком поздно: деревню окружили каратели. И дураку ничего не осталось кроме как залезть в тайник под полом, откуда вел лаз наружу – надо думать, это лаз появился еще когда разбитная вдовушка была мужней женой, и наш дурак оказался далеко не первым, кого она туда отправляла. А дальше он всякого наслушался и насмотрелся, потому что его друга и оруженосца, первого дурака, пытали как раз неподалеку, в соседней хижине, выведывая, где скрывается отряд Барахира… А когда ничего от него не добились – взялись за его жену, и уж тут он не выдержал и рассказал все. Тогда ублюдки убили их обоих – и ничего не узнали про второго дурака, на которого теперь была вся надежда. Только он мог обогнать карательный отряд и предупредить своих… Но ведь для этого нужно было выбраться из деревни, а она все еще охранялась… Нашему дураку пришлось дожидаться ночи, и каратели обогнали его на целый день – диво ли, что он не успел, и, добежав до озера, увидел то же, что и во сне: десять изуродованных трупов и сотни сытых стервятников. И ничего не осталось дурачине, кроме как похоронить отца и братьев, и друзей, и верных слуг… Вот так это было, мама, и получается, что это я виновен в смерти отца. Я не мог остановить Горлима – слишком он помешался на своей Эйлинэль… но я мог его убить – и тогда не погибли бы отец и братья… Штука в том, что я не хотел ни убивать его, ни останавливать – ведь все равно мы не успевали в лагерь, надо было где-то скоротать ночь, и хотелось раз в полгода переночевать в постели… И почему именно с нами должно что-то случиться, и именно сегодня… Прости меня, эмил [9]9
  Эмил (искаж. amil, квэнья) – мама. Хэлди – от слова «хэллад», «старший брат» – фамильярно-вежливое обращение к старшему по возрасту, наподобие нашего по отчеству без имени.


[Закрыть]– если сможешь…

– Простить? – тихо спросила Эмельдир. – Я не могу тебя простить, ибо прощают виноватых, а за что тебя винить? Этот несчастный все равно рано или поздно пришел бы к своей жене, и был бы схвачен – только ты бы тогда не уцелел, погиб вместе со всеми. Говоришь, нужно было его убить? Что ж, я рада, что мой сын не стал хладнокровным головорезом, готовым расправиться с человеком просто ради собственного спокойствия. Или ты хочешь, чтобы я назначила тебе искупление? Я не служу Скорбящей, я не Посвященная, а всего лишь твоя мать. И, по-моему, искупление ты сам себе назначил и избыл его. Я давно оплакала своего мужа, и уже сняла жалобу. Теперь же я просто радуюсь, что мой сын жив и вернулся ко мне.

– Это ненадолго, эмил.

– Знаю, хиньо. Ты не можешь не вернуться. Не можешь не сражаться. Даже здесь – как пришел, так сразу нашумел. Халдир требует объяснений – что это за горец шастает по дорогам и помогает рабам бежать. Не позже чем в три дня мы должны будем собрать общий тинг.

– Ну, меня уже здесь не будет.

– Куда ты собрался?

– В Нарготронд. Мне нужно сказать государю Финроду то, что я сейчас скажу тебе… Вам.

Дверь открылась, и с поклоном вошли двое – оба седоватые, длинноусые, один – на деревянной ноге. Оба, глядя на Берена, застыли в дверях, не веря своим глазам. Он первый разрешил неловкое молчание, быстро встав из-за стола и подойдя к ним с объятием.

– Ярнил, – одноногий положил руки ему на плечи, вглядываясь в лицо. – А ты поседел…

– Знаю, Брегор… Да и ты изменился с нашей последней встречи.

– Да, тогда вторая нога была при мне…

– Садись, Брегор. Садись и ты, почтенный Кейрн. Не будем тратить время на слова.

– Ярнил, отчего вестник не сказал мне… – начал было аксанир, но Берен перебил его:

– Оттого что я не велел. Не будет пира встречи, друзья, не будет торжества – я уеду, как и приехал, тайно.

– Ничего себе тайно! Амон Обел гудит, как растревоженный улей: горцы отнимают трэлей у халадинских купцов.

– Это – свободнорожденный мальчик, – нахмурился Берен. – Алдад хотел сделать его рабом против закона.

– А стоит ли он того, чтобы нам ссориться с Халдиром? Ты знаешь, как он прислушивается к этому торгашу?

– Через таких, как этот торгаш, проникает к нам Моргот, – тихо и зло сказал Берен.

– Ты готов обвинить его, ярн? У тебя есть доказательства…

– Я не о том, о чем ты, Кейрн. – Берен поднял руку. – Нет, я не думаю, что Алдад – соглядатай Моргота. Но ради собственной выгоды он готов пойти против совести. Если кто и приведет к нам Моргота – то такие как он. А мы и сами того не заметим.

– Они могли убить тебя, ярн – проворчал Брегор. – Ради паршивого мальчишки…

– Да, ради паршивого мальчишки! – Берен стукнул ладонью по столу. – Я десять лет дрался ради таких, как он, паршивых мальчишек. Равно как ради паршивых баб и паршивых стариков со старухами. И намерен драться ради них дальше, потому что там, за горами, таких паршивых еще до хрена. Если не имеет смысл драться из-за этого мальчишки – то почему имеет смысл драться из-за тех? Если не стоит драться с поганым торгашом, готовым всех объявить своими трэлями – то почему стоит драться с Морготом, который делает то же самое? Хэлди Брегор, или ты со мной везде – или прости, что мы тебя потревожили.

Он обвел глазами всех присутствующих, и склонил голову.

– Я был резок. Простите. Брегор, Фритур, вы старше и мудрее. И один, без вас, я ничего не смогу. Как и раньше не мог. Но даже если я буду один – я вернусь и буду биться за них. Потому что я голодал – и они давали мне хлеб. Я замерзал – и они давали мне кров, я был оборван – и получал одежду, был ранен – и меня выхаживали, хотя за помощь мне орки могли убить всю деревню. Я не могу их бросить. Хэлдайн, эмил, вы знаете, что там, за горами, уже три года каждый обязан остригать волосы? Каждый из беорвейн. [10]10
  Беорвейн (диал. вестрон) – беоринги, народ Беора. Вестрон Мглистых Гор знает две формы образования множественного числа: окончание «-им» указывает на некое неупорядоченное множество, окончание «-вейн» – на множество упорядоченное. «Хирим» – «горы вообще», «Хирвейн» – конкретные горы, какая-то отдельно взятая гряда («Раутхирвейн», «Железные горы»). Фэррим – «друзья», обращение сродни нашему «мужики». Фэрривейн – содружество побратимов.


[Закрыть]И тебе, мама, пришлось бы, и тебе, почтенный Фритур… И мне пришлось однажды… – Берен потер ладонью загривок. – Я ненавижу таких как Алдад.

Некоторое время все потрясенно молчал, осознавая унижение, которому Берен подвергал себя, притворяясь рабом.

– Ярнил, – сказал наконец Фритур. – По твоим глазам я вижу, что ты вернулся не просто так. И не просто так созвал нас сюда тайно. Это нечто гораздо более важное, чем возможная распря с халадин – говори же, мы слушаем и более не будем перебивать. Прости нас, стариков – мы помним тебя еще юношей, весьма разумным, но сверх того – страстным. Мы еще не привыкли к мысли о том, что ты – мужчина, наш повелитель, и что мы должны принести тебе беор.

– Погоди говорить о беоре, пока не знаешь всего, мудрый Фритур. – Берен налил себе медового взвара, чтобы промочить горло перед долгой речью. – Отец сказал как-то, что самое лучшее, что может сделать вождь, бессильный спасти свой народ – это умереть за него. Пока у меня не было надежды, я тоже так думал. Но теперь надежда есть. Мы можем вернуть себе Дортонион. Если мы окажемся способны на одно, настоящее усилие – мы вернем Дортонион.

– На что же ты полагаешь свою надежду, сын? – спросила Эмельдир.

– Следующей весной Саурон нападет на Хитлум. Он подставит спину, и, будь я проклят, мы в нее ударим. Мало кто бывает таким беззащитным как облачающийся в доспехи воин; армия на марше – то же самое. Я знаю, мы привыкли считать честным открытый бой, но… мы не сможем его дать. А сдаваться без боя я не намерен.

– Какой же будет армия у Саурона? – спокойно спросила Эмельдир.

– Я полагаю, двадцать пять-тридцать тысяч копий, – встретил ее взгляд Берен.

– Это невозможно, – Брегор сгорбился. – Ярн, даже нежданным ударом в спину такую армию не разбить. Ты еще не знаешь, как мы здесь живем, так я тебе скажу: мы не можем держать свое войско. Шесть лет тому, когда Тху взял Тол-Сирион, новая орда гламхот прокатилась через эти земли – и с тех пор они нам не дают покоя. Года не проходит, чтобы не сожгли посевы, не угнали несколько стад, не вырезали село-другое – а ведь мы держим границу, ярн, держим как можем; нам помогают эльфы Государя и эльфы короля Тингола, но их, сволочей, слишком много… Я тебе скажу, сколько мы можем выставить оружно: три тысячи. Из них, может быть, четыре сотни – верхами. Все.

– А что с теми, кто служит князю Маэдросу? Сколько их, как они обучены?

– Говорят – три-четыре тысячи, – сказал Фритур. – Вооружены и одеты в доспех за нолдорский счет. Но они не могут оставить князя Маэдроса, ярн. Это было бы бесчестно. Он дал нам приют, пищу и кров, когда орки осаждали Амон-Химринг. Нельзя оставлять его прикрывать Аглон без нас.

– Если мы добьемся своего, у него пропадет надобность в защите Аглона, – Берен понимал всю слабость своего довода.

– А если нет? – нахмурился Фритур.

Берен потер лоб и взъерошил волосы.

– Я должен попросить совета у государя Финрода. Завтра мы поедем к нему – я, ты, Брегор, и те фэрривейн, что встретили меня. Без его помощи все равно ничего не выйдет. Я должен, если это возможно, встретиться с князем Хадором и с самим Государем Фингоном.

– Хадор убит, – сказал Брегор. – Погиб при Эйтель Сирион.

– Память и слава, – сказал Берен. – Тогда с Галдором Высоким…

– И Галдор погиб, – покачала головой Эмельдир. – Хурин теперь княжит в Хитлуме. Морвен вышла за него замуж.

– Морвен? – изумился Берен. – Наша Морвен? Хэльгавен? Она же… Ей…

– Восемнадцать, – улыбнулась Эмельдир. – Уже восемнадцать, сын мой.

– Давно они?..

– Год тому, хотя они узнали друг друга раньше. Хурину тогда было пятнадцать. Вскоре после этого напали орки… Хурин и Хуор пропали без вести, все думали – убиты, но через год они вернулись, и оба молчат – откуда.

– Ходят слухи, что из Гондолина, – вставил Брегор. – Но наверняка никто ничего не знает.

– Хурин посватался к ней сразу после возвращения, а я была свадебной матерью, потому что Урвен мы до Бретиля так и не довезли: ее, бедняжку, ранило отравленной стрелой. Морвен или на сносях, или уже родила. А твой дружок Роуэн женился на дочери Гортона.

– На которой? На Лит-Красноперке? Этой тощей?

– Ну, она не такая уж и тощая теперь, – улыбнулся в усы Фритур.

– Но чтобы Роуэн? Женился? Где-то дракон подох, не иначе…

– Говорят, что Фарамир застал его со своей дочерью в таком положении, что Роуэну оставалось только жениться – или распрощаться с тем, что отличает мужчину от женщины.

– Да, Гортон всегда был скор на руку… – Берен снова по старой привычке запустил пятерню в волосы надо лбом, пригладил их, на миг придавая видимость порядка. – Итак, хэлдайн, тинга собирать не нужно. Пусть как можно меньше народу знает, что я здесь. Откуда-то протекает водичка, и течет она к Саурону, а я хочу подольше оставаться для него мертвым. Я уже связал словом тех, кто подобрал меня на дороге – а свой диргол оставлю тебе, матушка. Берен Беоринг появится на земле своего отца – а здесь пусть странствует Эминдил Безродный.

– Как хорошо соткано, – Эмельдир приняла от него плащ, разгладила руками тонкую шерсть. – И кто же эта девушка, сынок?

Берен помедлил – а потом решил: чего, собственно, тянуть, если рано или поздно до Бретиля все равно дойдет…

– Лютиэн, дочь короля Тингола…

Все застыли. Брегор от изумления приоткрыл рот.

– Меня занесло через Завесу Мелиан в Нелдорет, сам не знаю как… Там я встретился с Лютиэн Тинувиэль, мы полюбили друг друга и дали друг другу слово…

Эмельдир села, комкая край диргола, не зная, что и говорить. Наконец произнесла:

– Скажи, что это неправда. Что это одна из твоих бессердечных шуток.

– Это правда, эмил.

Эмельдир снова надолго замолчала. Конены сидели ни в тех ни в этих.

– И в мыслях у меня не было никогда войти в родство к такому высокому эльфийскому владыке, – сказала наконец княгиня. – Сомневаюсь, что и Тингол собирался с нами породниться. Так ты посватался к ней?

– Можно и так сказать… У эльфов нет обычая запрещать женщине избирать себе мужа… Мы с Лютиэн – муж и жена перед ликом Единого.

Фритур взялся за голову.

– И что же Тингол ответил на твое сватовство, ярн? Благословил ли он ваш брак?

– Он послал меня к Морготу, хэлдайн. И мне придется идти.

– Если это все-таки шутка, Берен, то из рук вон плохая.

– Какие тут шутки, матушка… Тингол потребовал Сильмарилл за руку своей дочери. Я обещал его принести. Значит, пойду за ним к Морготу.

Эмельдир снова долго сидела молча.

– Тебе мало было врагов по ту сторону гор? – спросила она наконец. – Ты делаешь их и по эту? Могущественных врагов, Берен… Тингол, а следом – и сыновья Феанора… Теперь понятно, отчего ты не испугался вражды с Халмиром – что тебе теперь какой-то Халмир… Ответь, хиньо, [11]11
  Хиньо (искаж. синд) – «сынок». Обращение не только к родному, но и к младшему по возрасту, положению.


[Закрыть]– тебя никогда не волновали обычные девушки и женщины? Смертные, незамужние или на худой конец вдовые? Почему из всех юбок на свете ты обязательно выбираешь ту, из-за которой можно лишиться головы?!

– Неправда твоя, матушка. Ту, из-за которой стоит лишиться головы.

– Я надеялась, что ты останешься со мной хоть на какое-то время… Надеялась, что возьмешь себе жену, а я успею приласкать внуков…

– …Прежде чем я уйду на север, а вскоре – и на Запад? Темные времена настали, и очень многим женщинам так и не придется приласкать внуков. Смирись, мать. Ведь ты смирилась бы, если бы я так и не вернулся…

– Но ты же вернулся! И, получается, вернулся лишь затем, чтобы рассказать, какую опрометчивую и безрассудную клятву ты принес. Ты говоришь о наступлении Саурона на Хитлум – и затеваешь ссору с эльфийским государем, дружба с которым нам нужна едва ли не больше всего. Ты знаешь, что он может приказать нам покинуть Бретиль, потому что это его земли? Почему каждый раз, когда ты вспоминаешь, что есть у тебя между ног, ты забываешь, что есть у тебя на плечах?

– Матушка, – тихо сказал Берен, и Брегор вспомнил, что его тезка, Брегор Бешеный, дед Берена, точно так же говорил тихо в тот миг, когда готов был убить; и что Барахир Справедливый тоже понижал голос, когда бывал задет. В юности Берен был больше похож на деда – сделали его походим на отца годы лишений?

– Матушка, не нужно так. Если бы не она – я, может статься, не донес бы свою весть. Я был безумен и беспамятен как зверь. Она вернула мне жизнь и разум, я люблю ее и получу у Тингола ее руку либо погибну. Больше я об этом говорить не желаю. Если вы ответите мне отказом, у меня будет только одна просьба: не разглашать тайны.

И снова все замолчали. Потом Эмельдир поднялась.

– Что ж, быть посему, – сказала она. – Ты упрям, как твой отец и оба твоих деда – по меньшей мере тебе хватит гордости не повернуть назад. Дай мне свои руки, сынок…

* * *

Утро третьего дня застало их на границе Талат Дирнен. День был пасмурный, моросил мелкий частый дождь. Гили, до предела утомленный скачкой, вдобавок еще и мерз.

– Все, ярн, – Рандир Фин-Рован остановил коня. – Дальше ехать нельзя. Здесь без разговоров: одна стрела под ноги, другая – точно в горло.

– Бывает, что и в глаз, – заметил Брандир Фин-Роган, сын Брегора.

– Чтоб шкуру не попортить? – усмехнулся Берен.

Горцы хохотнули. Гили попытался улыбнуться. В присутствии этих невозмутимых мужчин он еще отчаянней трусил. Когда Берен спросил, хочет ли Гили сопровождать его к Талат Дирнен в качестве слуги и оруженосца, Гили, не раздумывая, ответил «Да» – так ему хотелось увидеть эльфов, а самой большой и неизбывной надеждой было попасть в их тайный город и увидеть Короля. А вот теперь он боялся, что их не узнают и расстреляют, и клял себя за опрометчивое решение.

– Как вы думаете, нас заметили?

– Давно заметили, господин.

– Тогда не переходите границу. Останавливайтесь здесь и ждите меня. Ждите… три дня. Если не появлюсь – возвращайтесь и скажите госпоже Эмельдир, что… я был неправ.

– Лорд, – Брегор протянул руку, но так и не решился взять Берена за плечо. – Вардой тебя прошу, не езди. Какими глазами я посмотрю твоей матери в лицо, если ты не вернешься? Дождись короля Финрода в Бретиле, он наезжает примерно раз в месяц.

– Нет, Брегор. Я выбрал.

Берен спешился и передал поводья Гили.

– У меня будет неописуемо дурацкий вид. Надеюсь, мои вассалы, никто из вас не станет смеяться надо мной. Cuio nin, mellyn!

–  Cuinah, earn. [12]12
  Cuio nin, mellyn! – Cuinah, earn(синд.) – «Прощайте, друзья!» (дословно – «Живите за меня, друзья!» – «Прощай (дословно – «живи»), князь».


[Закрыть]

Берен развернулся и зашагал по высокой, до бедер, мокрой траве, которую никогда не тревожили ни табуны, ни стада. Осевшая на ней морось осыпалась брызгами. Сердце бухало. После скачки идти было приятно – он успел порядком отвыкнуть от верховой езды – но через две сотни шагов пришлось перевести дыхание.

– Особенно будет глупо, Дагмор, если меня и не застрелят, и не пропустят, – сказал он себе под нос. – Если буду целый день стоять как дурак и орать: не стреляйте, мол, я Берен сын Барахира… В Дориате хоть собственные подданные в затылок не дышали.

Он глубоко вздохнул и пошел дальше, и тут ему пришла в голову мысль запеть. Может быть, его примут за безумца – но уж никак не примут за врага.

Он вспомнил, как танцевала на поляне Лютиэн – и, вскинув руки, начал щелкать пальцами, отбивая нехитрый ритм дорожной песни. Слова рождались сами собой.

 
Паденьем камня рожден обвал,
И я один бреду в лунном свете,
Среди мерцанья бессчетных звезд
Над той землей, где я сердце утратил
Терновник ветви над луной
Печальной аркой переплел
Я гибну без тебя…
Я гибну без тебя!!!
Забыл я путь в родимый край,
Затерянный в ночи – Я грежу о тебе…
А вздохи в сумрачных долинах – Как эхо песен древних, длинных,
И что ни песня – о тебе,
Каждый шаг мой – о тебе!
Что ни шаг, что ни звезда – Песок иссохшего потока
Как давно?
За цепью Синих Гор была
Страна великих королей.
Столицы их лежат в руинах
И ветер воет средь камней.
И вот вся наша жизнь,
И вся цена людских стремлений.
Я назову весь мир тюрьмой,
Коль станешь ты чужой женой —
Но стены мира упадут,
Ты только закричи…
Я грежу о тебе.
И что вся жизнь моя?
Тоска и одиночество.
Все богатства мира,
Все, что видел я —
Ничто без тебя.
Свобода – это плеть,
Победа – это смерть
Без тебя…
Паденьем камня рожден обвал,
И я один бреду в лунном свете,
Среди мерцанья бессчетных звезд
Над той землей, где я сердце утратил
Терновник ветви над луной
Печальной аркой переплел
Я гибну без тебя…
Я гибну без тебя!!!
Вот двери сердца моего,
а вот тебе ключи.
Забыл я путь в родимый край,
Затерянный в ночи;
И стены мира упадут – ты только закричи…
Я грежу о тебе…
Я грежу о тебе.
 

Едва песня окончилась, пришлось остановиться: стрела, по высокой дуге поднявшись в небо, вонзилась в землю на расстоянии двух саженей справа, полностью исчезнув в траве.