Текст книги "По ту сторону рассвета"

Автор книги: Ольга Чигиринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 81 страниц)

– Вот как? – Эрвег поджал губы. – И что же еще ты скажешь?

– Скажу, что если бы меня свалили, сломав меч, и наступили ногой на грудь, я никак бы не мог ударить равного мне по росту противника под коленку, а зацелил бы ему, куда ты и сказал, Эрвег: между ног. Да так оно и вернее всего.

– И больше ничего?

– А еще – правду ли говорят, что Учитель ваш сед?

– Да. Он поседел в одночасье от горя, глядя на смерть своих учеников.

– Эла! А я думал, волосы его белы от того, что Торондор нагадил ему на голову!

Эрвег растерялся. Такая злая и глупая подначка заслуживала вызова на поединок – но Берен, как видно, был неприкосновенен по приказу Гортхауэра, а ответить ему в том же духе остолбеневший от ярости Эрвег не мог.

Вот, на что боги наделили меня злым языком, – подумал горец. Насмешка, вот чего они не терпят.

– Я так много слышал о вашем Учителе, что сложил песнь в его честь, – Послушайте.

 
У Моргота, владыки Мрака,
Ужасно разболелась…
Шея.
И он, от боли стервенея,
Выл как последняя собака.
 
 
Он лорда Маэдроса, как зайца,
Подвесил на скале…
За руку.
Фингон, придя на помощь другу,
Не сразу знал, за что и взяться…
 

Илльо растерялся. Ответить Берену такой же откровенной похабенью означало уронить достоинство т'айро-ири, а как иначе пресечь поток сквернословия – он не сообразил сразу. Болдог оказался быстрее: одним прыжком оказался рядом и ударил Берена тыльной стороной кисти по губам. Тому случалось получать удары и посильнее, но от этого тоже брызнула кровь, а горец упал задом на скамью и треснулся затылком о стену.

– Вот так, господа рыцари, это делается, – сказал орк. – Если в другой раз вам будет не с руки заткнуть чей-то черный рот, зовите старого Болдога…

Он хотел добавить еще что-то, но не успел, потому что Берен оставался в долгу не дольше, чем брошенная в камин горсть опилок сопротивляется огню. Вскочив со скамьи, он отвесил Болдогу смачную плюху, а потом они покатились по полу, сцепившись в самой безобразной из всех драк, которым Илльо был свидетелем. Трещала одежда, летели брызги крови, но сами противники не издавали ни звука, если не считать, коротких выдохов, сопровождавших каждый нанесенный или полученный удар. В своей внезапно прорвавшейся ярости они друг друга стоили, человек и орк, даже трудно было поверить в то, что перекошенное и разбитое лицо Берена принадлежит сыну человеческому, а не орочьему отродью. Никто не успел вмешаться и, если честно, было страшновато – эти двое раздавили бы любого пожелавшего встать между ними и их счетами. Какое-то время казалось, что горец одолевает: Болдог пропускал все удары подряд, заботясь лишь о том, чтобы ответить на каждый. Берен сумел повалить его и, лежа сверху, прогнувшись в спине сколько мог, обрушился на него, целя лбом в переносицу. Если бы он попал куда метил, он мог бы и убить Болдога, но тот подставил под удар лоб. Казалось, у обоих противников искры брызнули из глаз. Наконец, собрав все силы, Болдог сумел вывернуться из-под человека и отшвырнуть его в сторону. Не давая противнику ни мгновения передышки, он вскочил и с размаху ударил его носком сапога в грудь. Берен попробовал задержать удар или отвести его в сторону, не смог – и повалился на пол. Орк добавил другой ногой, но на обратном движении горец, хоть и задыхался, сумел его подсечь – и Болдог тоже упал.

Илльо, наконец, сумел преодолеть оцепенение и кинулся на Берена, который, нажав коленом орку на промежность, целился вырвать ему глаза. Особенный захват под мышки и за шею, руки в замок на затылке противника – Илльо оттащил дортонионца в сторону. Ни на что больше его не хватило – Берен был очень силен. Он бы вырвался, но Болдог, радуясь неожиданной подмоге, пнул своего врага ногой в пах. Следующий удар достался Эрвегу, вставшему между орком и его соперником. Неизвестно как бы обернулось дальше, но тут с нижнего поверха на вопль Даэйрэт – а она не прекращала вопить с начала драки – примчалась Тхуринэйтель.

Неуловимо быстрая, она пронеслась через всю комнату и всей силой своего веса и своей скорости толкнула Болдога на стену. Ударившись, орк слегка потерял подвижность, а Тхуринэйтель воспользовалась этим, чтобы вывернуть и заломить ему руки. Это казалось невероятным, но было очевидным: пусть и довольно высокая, и довольно крепкая, но все же женщина в одиночку удерживала огромного орка, Балорха Болдога.

– Остыл? – спросила она, когда тот перестал вырываться.

– Да, леди, – процедил орк сквозь зубы.

– Вот и хорошо, – Тхуринэйтель разжала руки. – Оботри с лица кровь и покинь нас. Твой отряд нуждается в присмотре.

– Слушаюсь, – Болдог сплюнул в камин.

Проходя мимо Берена, уже перетащенного в кресло, он задержался, чтобы сказать:

– В другой раз держи язык за зубами, князек.

– Я еще станцую на твоей могиле, – прошипел Берен, изо всех сил стараясь не уткнуться головой в колени. Тхуринэйтель, приобняв его, гладила по плечам.

– Сейчас из тебя плохой танцор, – оскалился орк.

– Кто начал драку? – спросила эльфийка, когда спина Болдога исчезла внизу.

– Болдог, – ответил Эрвег. Орк не попал ему каблуком туда, куда попал Берену, но по бедру ударил очень больно.

– Нет! – вдруг вмешалась Даэйрэт. – Болдог ударил его первым, это правда! Но он… Он заслужил удара! Он… такие мерзости говорил про Учителя!

– Какие, дитя мое? – спросила Тхуринэйтель.

– Могу повторить, – прокряхтел Берен.

– Право же, не стоит, – поежилась Этиль. В руках у нее уже был платок, которым она собрала снег с подоконника, и теперь стирала кровь с лица Берена. – Это было мальчишество самого дурного толка, и все тут были хороши: и ты, и Эрвег, и Болдог… И ты, Илльо.

– Я? – изумился каррант.

– Да, ты. Ты мог прекратить это сразу, когда Эрвег и Берен только начали браниться.

– Не мог, – Берен с видимым удовольствием подставлял лицо под влажный платок. – Потому что я не стал бы молчать, а Болдог не искал бы других способов заткнуть мне рот. Между нами счеты, которые закончатся только тогда, когда один другого убьет. Он лишил меня отца и братьев, я его – сына…

– Разве нельзя решить дело миром? – спросила Этиль. – Расчесться вирой?

– Я возьму с него виру только кровью. Он с меня – тоже. Спроси у него, из чего сделан его пояс. Из какой кожи.

– Тем не менее вам придется забыть о своих счетах, Берен, пока ты в армии Айанто Мелькора, – жестко сказал Илльо. – Я не стану повторять дважды. О следующей драке я оповещу Гортхауэра, и он не станет разбираться, кто ее начал – вы оба пожалеете о том, что взялись выяснять отношения. Ваши горские обычаи, когда дело решалось поединком, отошли в прошлое. Теперь между всеми тяжущимися дела решает суд Айанто. Когда весенний поход закончится, вызови Болдога на суд. Любой другой способ свести счеты я буду рассматривать как бунт. Ты понял?

– Понял, лорд-наместник, – кивнул Берен. – Благодарю тебя, госпожа целительница.

– У тебя порвана рубашка, – сказала Тхуринэйтель. – Пойдем, зашью.

Берен поковылял за ней к огню. Женщина достала из отворота плаща иглу, а из сумки – нитку, продела, завязала узлом и начала пришивать полуоторванный рукав. Горец сидел на полу у ее ног в совершенно замороженной, деревянной позе – словно боялся касаться ее лишний раз.

Как странно, подумал Илльо. Очевидно, что его тянет к ней. Тхуринэйтель невероятно хороша собой и любит мужчин…

Илльо от матери досталась прохладная эльфийская кровь. Но Берен не был полуэльфом, и совершенно напрасно пытался скрывать, что Тхуринэйтель волнует его. Он пытался вести себя как эльф-однолюб, совершенно неестественным для человека образом, и это прямо бросалось в глаза. Вот – одно из главных отличий между нами, подумал Илльо: эльфы калечат людей, переделывая их по своей мерке. А люди не могут жить эльфийскими правилами, и поэтому вынуждены лицемерить. Подобно Берену, который спит с Тхуринэйтель, но в остальное время делает вид, что между ними ничего нет и даже старается не касаться ее.

Он набросил плащ и поднялся на крышу замка.

Что ж, все не так плохо, как он ожидал поначалу. А чего он, собственно, ожидал? Что Берен окажется лохматым грязным дикарем, будет рычать на всех и непрестанно браниться? Вот была бы несусветная глупость… Нет, он ждал и боялся другого: что Берен – либо расчетливый негодяй, либо просто мясник. О нем говорили и то, и другое, но Гортхауэр, похоже, в нем не ошибся… Если не считать странностей в отношениях с Тхуринэйтель и прорвавшейся сегодня вражды с Болдогом – вполне объяснимой, надо сказать – то Берен вполне достоин стать рыцарем Аст-Ахэ. Его насмешки над Учителем, довольно грубые… Да, они ранили, но не были опасны. Глупо ожидать, что в такое короткое время полностью изменится образ мыслей. Вот если бы у Берена ни разу ничего подобного не прорвалось – тогда стоило бы насторожиться.

Гортхауэр прав, уже в который раз. Эту душу стоит спасать; ее необходимо спасти.

Илльо повернул лицо на восток. Там, в сердце страны, над перекрестком двух больших дорог, лежала их конечная цель – крепость Каргонд. Родной дом Берена.

Илльо думал, что многое откроется именно в Каргонде. Что стены заставят человека, наглухо закованного в броню равнодушия и насмешки, немного приобнажиться. Открыть душу тому, кто желает исцелить ее.

«Учитель, помоги мне!» – мысленно воззвал рыцарь.

Когда он вернулся, все спали. На широкой лавке возле дымохода – Этиль и Даэйрэт. Чуть подальше, тоже под одной овчиной – Берен и Тхуринэйтель. Илльо предстояло лечь рядом с Эрвегом. Тот, как всегда, раскидался на всю постель.

Илльо нашел место, где сесть, снял сапоги и пояс, но, глядя на Берена, задержался.

Тот не спал. Тхуринэйтель спала, положив руку ему на грудь, а он – нет. Дыхание было как у бодрствующего, и веки дрожали.

– Берен? – тихо позвал полуэльф.

– Да…

– Что с тобой?

– Почти ничего… Уснуть не могу. Понимаешь, Болдог мне крепко наподдал…

– Ты сможешь завтра ехать верхом? – забеспокоился Илльо.

– Смогу, не волнуйся… А вот уснуть сегодня – не сразу, если ты мне не поможешь.

– Не понимаю.

– Ильвэ… Я лежу в обнимку с женщиной. У которой все на месте. И которая прижимается ко мне изо всех сил потому что холодно. Давай поменяемся. Ты ляжешь с ней, а я – с этим парнем. Надеюсь, никто ничего плохого про вас не подумает.

– Я согласен, – Илльо перебрался на его место. – Ткни Эрвега пальцем в бок и скажи: «подвинься».

– Подвинься, – Берен последовал совету, и Эрвег подобрался. – Спасибо, Илльо.

– Не за что… Раз уж мы заговорили об этом… Не нужно притворяться, что между тобой и Тхуринэйтель ничего нет. Вас никто не осудит. В Аст-Ахэ смотрят на женщин, которые сами выбирают себе пару, немного иначе, чем у вас.

– Ах, вот как… – пробормотал Берен. – А на мужчин-клятвопреступников как у вас смотрят?

– Но ведь ты уже переступил через свою клятву.

– А, ну да… Так чего ты хочешь? Чтобы мы не стеснялись целоваться и тискаться на глазах у всех?

– Чтобы ты перестал вздрагивать при ее прикосновении так, словно тебя касается жаба. Не более того.

– Договорились. Спокойной ночи, Ильвэ.

* * *

Каргонд… На закате замок и вправду был пламенно-алым. Выстроенный из красного гранита над обрывом, четырехбашенный Каргонд бойницами смотрел на все четыре стороны света. А под холмом был перекресток двух дорог, по которым шло все передвижение в Дортонионе. Одна вела через Ущелье Ладроса, стиснутое отрогами Эмин-на-Тон и Эмин Гвайр, в сердце страны, равнину-чашу, а оттуда – к проходу Анах, отсекающую Эред Горгор от Криссаэгрим. Другая, та, по которой они приехали, поднималась Ступенями Ривиля в долину Хогг, пересекала Моркильский Лес и, свернув ненадолго к Каргонду, бежала почти прямо до масляных полей Друна, втискивалась между двумя пиками на востоке Горгората и дальше поднималась все выше и выше, петляя по долинам, до того самого перевала, где берет начало Арос, и откуда рукой подать до прохода Аглон. Неудивительно, что в ущелье под Каргондом вырос поселок ремесленных и торговых людей – именно здесь был самый большой в Дортонионе торг. Берен смутно помнил, что где-то видел торг намного больше и богаче, но таких смутных воспоминаний, бессвязных, как сны, в последнее время было много, и он привык их от себя отгонять.

Впрочем, торг захудал даже по сравнению с прошлыми годами. Приглядевшись, Берен увидел, что торгуют одни орки. Видимо, никто не желал везти товар туда, где любой мог отобрать его просто так. Или его уже отобрали те, кто продавал здесь…

Они поднялись по тропинке, обвивающей гору, по предъявленному Илльо ярлыку въехали в ворота, отдали лошадей слугам…

Берен поднялся по ступеням замка и переступил через порог.

Чужой, – сказала высокая резная дверь.

Чужой, – колыхнулся гобелен на стене. Чужой, – скрипнула лестница.

Берен вошел в каминный зал и остановился посередине.

– Эла! – кресло шаркнуло по полу, извергая огромную, оплывшую фигуру. – Кого я здесь вижу! Да не иначе как это сам светлейший князь Берен!

Влажный плащ тяжело спадал почти до земли, скрывая руки – видимо, Фрекарт был убежден, что под плащом кандалы или путы.

– Заждались мы тебя, князь, заждались, – Кайрист слегка согнулся в шутовском поклоне. – Не прикажи казнить, прикажи говорить!

Двое бесшумно отделились от стен и встали по бокам у Фрекарта. Верзилы с мечами, в одинаковых дирголах – сине-желто-коричневые полосы Дэррамаров.

Правда, и без дирголов Берен узнал бы, что эти двое – Дэррамары, и приходятся друг другу двоюродными братьями.

– Очень многие здесь жаждут поговорить с тобой, – словно поймав его мысли, сказал Фрекарт. – Например, двое моих охранителей. Ты их знаешь?

– Борвин и Дайрвег Дин-Дэррамары. Осужденные на смерть за убийство, грабеж и насилие над женщиной.

– Точно, князь, – Борвин ощерил прореженный ряд желтых зубов. – Твой же отец нас и осудил. И наше счастье, что одна добрая душа сумела передать в яму напильник… Так что разговор нам с тобой предстоит долгий…

– Фрекарт, – Берен под плащом положил руку на рукоять скаты. – Если эти горлорезы не уйдут от меня подальше, твоя рожа станет еще больше походить на задницу, потому что я развалю ее надвое.

Меч свистнул в воздухе, поймав отблеск свечей, и замер. Дэррамары отступили, Фрекарт переводил растерянный взгляд с Берена на Болдога.

– Я забыл тебе сказать, – орк откровенно веселился. – Он не пленник.

– Ах-х… Как?

– А вот так! Наш князек теперь в составе армии «Хэлгор», и вы с ним должны стать лучшими друзьями.

– Обидно, да? – Берен вложил меч в ножны, оттер плечом одного из Дэррамаров и прошагал по лестнице наверх, туда, где когда-то была его и братьев спальня.

…Захватив Каргонд, черные не разграбили его – видимо, здесь сразу же поселилась их верхушка. Берен не знал, чему был бы рад больше – войти, как сейчас, в ставший чужим дом или найти груду камней и обгоревших бревен. Так, попади Андис в плен, а не в могилу, он то ли радовался бы – пусть и в чужих грязных лапах, но она бы жила! – то ли желал бы ей смерти.

Он отстегнул меч и, поставив его у изголовья, лег на покрывала лицом вниз.

Легкое колебание воздуха, а не звук шагов, подсказало ему, что в комнату кто-то вошел. Берен не поднял лица.

– Ты сразу нашел мою спальню, – Тхуринэйтель села на другой край кровати. – Или это была твоя спальня?

Он не ответил.

– Хорошо. Мы будем жить и спать вместе. Ты еще не решил, что будешь делать здесь?

Он снова не ответил.

В дверь робко постучали.

– Войди, – Тхуринэйтель мгновенно устроилась рядом полулежа, поглаживая волосы Берена. Тот дернулся было – но замер.

Слуга переступил через порог, но в комнату входить не стал.

– Баня готова, – сказал он.

– Идем, милый, – ласково произнесла Тхуринэйтель. Берен не хотел оставаться в долгу, но как-то ничего не пришло в голову.

Он задержался в отхожем месте дольше, чем была в том надобность, хотя и знал, что морготова эльфийка его обязательно дождется. Небось не княжна Айад… Не хотелось идти туда сейчас, но и встречаться в бане с ребятишками из Аст-Ахэ тоже не хотелось. Он вздохнул и поплелся в баню.

Слуга ждал в предбаннике. Один из мальчиков Фрекарта. Дернулся было снять с нового господина сапоги, но Берен его оттолкнул, отрезав:

– Я еще не калека.

Паренек мялся, не зная, что делать дальше.

– Господин велел спросить… не нужно ли чего.

– Нужно, – сказал Берен, бросая рубашку в корзину. – Увидеть твою спину по ту сторону двери. И чтобы дверь за ней закрылась.

Это приказание слуга выполнил в точности – и, как показалось Берену, с облегчением.

Баня была натоплена жарко и сухо, светильники горели неярким пламенем, красным, как угли в очаге, и в этом свете тело Тхуринэйтель казалось отлитым из бронзы. Пахло какими-то травами, и была в этом запахе сладкая тревога.

Полка, на которой она растянулась, по счастью, была не единственной. Но вторая находилась ровно под ней, ступенькой. Берен сел там, стараясь не смотреть на то, что очутилось прямо перед его носом и с таким знанием дела было выставлено напоказ: пару длинных стройных ног, крутые бедра, плоский, но не мускулистый живот, маленькие круглые груди. Он досадовал на себя за то, что сердце так колотится и радовался, что предусмотрительно обмотался полотенцем.

Где-то он был даже благодарен Болдогу за тот удар: в последние две ночи, едва искушение давало о себе знать, как кара следовала немедленно. Он сам не понимал, что с ним, почему при этой порченой эльфийке он чувствует себя как кобель по весне. Такого, чтобы он совершенно был холоден к женщине и умом и сердцем, но до одури желал ее телом – такого не было прежде. И не было этого жгучего чувства близкой погибели, стыда и мерзости, и упоения всем этим. Даже с Андис, которую он ввел в грех и с которой согрешил сам, даже с ней это все было куда чище, потому что их все-таки влекло друг к другу, а не к самому греху. Они и рады были бы сделать все так чтобы греха не было, чтобы не приходилось рисковать честью трех домов, Креганов, Броганов и Беорингов… К Тхуринэйтель же его тянуло так, словно само падение было желанным.

– Еще полчаса нас никто не побеспокоит, – промурлыкала женщина. – Я слышала, как ты выставил мальчишку.

– Ну и что с того. Я грязный. От меня так разит конем, что оглядываются кобылы в стойлах. Я хочу помыться.

– Горячая вода вон там.

– Благодарю, – он ногой придвинул ведро и смешал горячую воду с холодной.

– Фрекарт боится тебя.

– Правильно делает, – Берен облился из ковша и обмакнул мочало в мыльную воду. – Если он не будет слишком часто попадаться мне на глаза, я забуду, что у него на два яйца больше чем надо.

– Давай я потру тебе спину.

– Обойдусь.

– Чего ты стыдишься? Следов бичевания? Я их видела. Или ты смущен тем, что я тебе нравлюсь?

– Ты? Мне? Да ты грезишь.

– И это тоже греза? – неуловимым движением она соскользнула на его лавку и, поддев пальцами полотенце, сбросила его на пол. – Ты слишком голый, чтобы притворяться равнодушным.

– Это не душа. Это по-другому называется. Сказать, как, или сама знаешь?

Женщина засмеялась, протянув руку. Берен перехватил ее запястье.

– Водички холодненькой? – спросил он. – Помогает.

– Зачем, – она приблизилась вплотную. От нее пахло травами – сладко и тревожно. – Ты ведь желаешь меня. Глупо это скрывать. Все равно все думают, что мы любовники. Так почему бы не стать ими? Тебя так беспокоит твоя верность Лютиэн? Но в ее глазах ты все равно будешь изменником. И потом, скажи, разве от нее убудет? Ее нет здесь, Берен. Есть ты и есть я. К чему кривить душой, я не люблю тебя и не нужна мне твоя любовь. Но мы можем подарить друг другу наслаждение, не причиняя никому вреда. Ты хорош собой, я тоже далеко не уродина. Может быть, лицом Лютиэн меня прекраснее, но телом я ей не уступлю и не буду так холодна, как она. Я ведь знаю много такого, что ей и в голову не придет. Почему ты отводишь глаза? Скажи, что такое есть у нее, чего у меня нет?

– Сердце, – ответил Берен. Ее объятья был крепкими, но он еще был весь в мыле, и высвободился легко. Ведро холодной воды само попалось под ноги, ледяное крошево, плавающее на поверхности, еще не успело растаять. Студеный поток обжег его кожу, Берен задохнулся от холода. Действительно помогло.

А ведь еще минута – и он бы сдался. Один Моргот знает, что было в этой женщине, но сопротивляться ей удавалось с огромным трудом.

Он взял сухое полотенце и принялся вытираться.

– Дурак, и упрямый к тому же! – Тхуринэйтель, вскочив с лавки, топнула ногой. Сейчас она была изумительно хороша, но что-то словно подтачивало эту красоту изнутри. Казалось, еще миг – и ее личико исказится безобразно.

Да никакая она не эльфийка, – вдруг понял Берен. Где мои глаза были?

– Каукарэльдэ, – вырвалось у него, и как зверь своим криком выдает охотнику, что он ранен, так Тхуринэйтель коротким сильным вдохом выдала свое поражение.

– В чей труп ты влезла? – Берена передернуло, но с омерзением смешивалась темная радость: он чувствовал, что чары рассеялись и он свободен от своего вожделения. Да разве можно ощущать страсть к мертвецу, оживленному темным колдовством? На миг Берену показалось, что он видит высохшие, проваленные глазницы, восковую мертвую кожу и пятна разложения… Когда она заговорила, и это наваждение сгинуло.

– А хотя бы и так, – прошептала она, а потом заговорила громче: – Ты что, еще не понял, что ты – слуга Гортхауэра, а я – надсмотрщик над тобой? Ты забыл, что твой король в моей власти? Если я скажу Ортхэннеру, что ты строишь планы побега, ты получишь правую руку Финрода в корзине. Ты этого хочешь?

– Я все помню, сука. Знай: если кого-то из эльфов искалечат по твоему навету, я в этой самой бане посажу тебя на раскаленную каменку – может, хоть это уймет твой жар. А если мне по самое не могу приспичит посадить кого-то на свой колышек, то чем лечь с тобой, ведьма, я лучше найду козу.

– Не сомневаюсь, – прошипела Тхуринэйтель. – Что ты знаешь о чем говоришь. Я много интересного слышала о вас, горцах. Надо думать, ты именно в такой способ утолял свое желание, когда таскался по горам и лесам. Ты, твой отец, твои братья… Или вы забавлялись друг с другом? Или…

Берен поднял второе ведро холодной воды и вылил его женщине на голову. Следующее предположение захлебнулось.

– Думай что болтаешь, – сказал он, выходя. – Я не всегда такой спокойный.

Не успел он закрыть дверь и взяться за чистые штаны, как в предбанник вошли Эрвег, Илльо и Этиль.

– О, ты уже здесь, – улыбнулся полуэльф. – Какой жар?

– Как для меня – так чересчур. Два ведра холодной воды извел.

– Как раз то, что я люблю, – Этиль, не смущаясь, принялась раздеваться. Рыцари Аст-Ахэ относились к своей и чужой наготе спокойно, как эльфы. – Ой, как же хорошо наконец согреться и вымыться. Берен, а ты весь красный!

От жара ли, от ледяной ли воды или еще от чего – но кровь действительно прилила к коже. Поэтому предательский румянец не выдал смущения. Берен спокойно завязал тесемку на штанах и натянул длинную, ниже колен, рубашку.

Дверь открылась и из бани, томно потягиваясь, вышла такая же раскрасневшаяся Тхуринэйтель. Она разыграла все мастерски: и неловкость при виде друзей, и якобы украдкой брошенный на Берена стыдливый взгляд, и легкую истому, свойственную женщинам после любовного соединения, и повернула все так, что даже его спокойствие стало выглядеть напускным и нарочитым. Все трое – «братья» и «сестра» – обменялись взглядами, говорящими: «все ясно». Берен скрипнул зубами: наедине он мог что-то выигрывать, но при зрителях Тхуринэйтель неизменно брала верх.

– Где мое платье? – спросила она, растираясь полотенцем. – Я скажу слугам, чтобы подбавили огня.

– Не нужно, – Эрвег исчез за дверью. – Эге, а вот холодная вода будет совсем не лишней! Берен, когда оденешься – свистни там кого-нибудь.

– Хорошо, – пробормотал горец. Он как раз сломал зубец у гребня, расчесывая спутанные волосы.

– Дай я, – Тхуринэйтель, уже в нижнем платье, взяла гребень у него из рук. Он на миг-другой прикрыл глаза. Этиль, входя в баню последней, конечно, истолковала это по-своему.

Движения руки, расчесывающей ему волосы, были осторожны и почти нежны.

– Ты не такая уж страшная, если не знать, кто ты, – сказал Берен вполголоса, когда дверь за целительницей закрылась. – Покрути своим задком тут, в Каргонде, – может, и найдешь того, кто захочет с тобой спать. Фрекарт же находит.

– Я не забуду, – промурлыкала Тхуринэйтель, заплетая его волосы в косу. – И ты проклянешь тот день, когда я тебе напомню.

* * *

– Ой-йо… Бедная моя старая задница, – Болдог вытянулся на лежанке, поставив на живот кружку подогретого эля. – Что ни год, то все хуже она переносит верховые прогулки. Фрекарт, вели своему мальчишке подать мне ветчины с хлебом. У Повелителя изысканно готовят дичину, а я соскучился по обычной свиной ляжке…

– Какие новости у Повелителя? – торопливо спросил Мар-Фрекарт. Слишком торопливо.

Орк сверкнул в его сторону желтым глазом.

– Новости? Погоди, Фрекарт, дай насладиться покоем… Мр-рак, я уж совсем было забыл, когда в последний раз вытирал нос соплякам из Аст-Ахэ… Спасибо Повелителю – напомнил…

– Что они делают здесь?

– Как что? Ты забыл, Кайрист – мы вроде как готовимся наступать! Вроде как армию тут собираем. Или при виде Беоринга из тебя со страху вышли дерьмом последние мозги? Как Берен на порог – так ты живо вспомнил, зачем тебе дырка в заднице, да?

– При чем тут… – пробормотал Кайрист. – С чего бы это мне бояться… Я не убивал его отца.

– Кроннаган тоже не убивал Барахира – это ему помогло? Его нашли повешенным в отхожем месте собственного замка. Навряд ли Беоринг покончит с таким манером – мало какой ремень и мало какая потолочная балка тебя выдержат. Но это ничего, он парень в таких делах на редкость головатый.

– Зачем? – Фрекарт принялся ходить по комнате от окна к окну. – Он же теперь за нас… Он теперь с нами, верно?

– Нет, дружок, твой отец точно ошибся дверцей, когда делал тебя. Оттого у тебя в голове дерьмо, не считая прочих склонностей. Подумай сам, зачем Повелитель хотел его живым? Зачем отпустил живым, когда получил? Подумал?

Кайрист отвернулся от окна.

– Да! – сказал он. – Но… Этого же быть не может! Он же – враг…

– Уже нет, – Болдог сел на лежанке и поставил пиво на стол. – Он принес присягу… Как и ты в свое время… За верную службу ему обещано не что-нибудь, а Сильмарилл… Он – законный князь Дортониона, чуешь? А вот ты Фрекарт, теперь становишься как бы и ни к чему.

– Что же мне делать, – вырвалось у наместника.

– Фрекарт, – ласково прищурился орк, – с какой это радости я буду советовать тебе что делать? У тебя была возможность перерезать ему глотку. Ты ею не воспользовался. Прогадил ее.

– Нет! – от ярости толстяк весь пошел волнами. – Это твои орки обгадили все дело! Ваша проклятая жадность и жестокость – из-за них он сумел сбежать тогда, в Сарнадуине.

– Ладно тебе! – рыкнул Болдог. – Оба мы обделались. Но вот со мной немножко получше чем с тобой. Потому что Волчьи отряды нужны будут и в весеннем походе, и после него. А вот ты, после того как Беоринг возьмет на себя все дела, очень быстро станешь пришей к жопе рукав. Поэтому думай сам, как будешь выпутываться.

– Ты… не поможешь? Я заплачу!

– Не-ет, – засмеялся Болдог. – Поверь, за удовольствие убить Беоринга я еще и сам бы приплатил. Но я не могу его убить. Случись с ним что, подозрение в первую голову ляжет на меня, и Повелитель этого мне не спустит. А я не спущу тебе. Понял?

– А если он погибнет… случайно?

– А эта стерва Тхуринэйтель – тоже случайно? Она не отлипает от него ни на минуту, разве что ему требуется отлить. Если и она погибнет «случайно», Повелитель с меня «случайно» слупит шкуру. Оставь эти мысли.

– Но что же мне остается? – пискнул Кайрист. Болдог поглядел на него с выражением, похожим на брезгливую жалость.

– Подсказываю, – прошептал он. – Повелитель очень плохо посмотрит на него, если он попытается бежать.

– Бежать?

– Да. Если он сбежит, причем Тхуринэйтель это засвидетельствует. А мы устроим на него облаву, и во время этой облавы – с ним ведь всякое может случиться?

– Болдог, – улыбнулся Кайрист. – Балорх… Слов нет, как я тебе благодарен…

– Засунь себе свою благодарность сам знаешь куда, – усмехнулся орк.

– Но как же… подбить его на побег…?

– Это уже без меня. Мне все равно, когда и как ему свернут шею. Я всяко до него доберусь, а вот ты будешь уже спать в холодной и жесткой постельке. Поэтому занимайся им сам. Спасибо за пиво. Вели своим босякам не класть в другой раз столько перца.

* * *

Илльо проснулся раньше чем собирался – его растормошил Берен. Горец был в одежде охотника, в подбитом мехом кафтане, черном башлыке, которые горцы носили вместо шапок, в дирголе своих цветов и при оружии.

– Ты едешь или нет? – спросил он.

Илльо поднялся не без труда.

– К чему такая спешка?

– Ты хочешь узнать, как на самом деле обстоят дела? Тогда поехали сейчас.

– Я назначил поездку на послезавтра…

– Ага. И об этом уже все знают. Вставай, одевайся – кони заседланы и ждут.

Илльо оделся, по настоянию Берена, не в одежду рыцаря Аст-Ахэ, а в платье обычного северянина, спрятав свой знак айкъет'таэро и полученный от Гортхауэра браслет под одеждой.

Первым делом они поехали на север, к Бар-эн-Эмин, где была одна из главнейших сборных точек. Во всяком случае, Илльо надеялся, что там стоит орудийный раэганон, и орудия собираются вовсю.

– Командовать им назначен некто Финвег Мар-Мэрдиган, – сказал Илльо. – Ты знаешь его, Берен?

– Если это тот самый Финвег Мар-Мэрдиган, которого я знал как Финвега Фин-Мэрдигана, то да.

– И что ты можешь о нем сказать?

Берен пожал плечами.

– Если в хэло, то он хорош в обороне – для нападения ноги коротковаты, и дыхание тоже. Если на поясах, то меня он валял – ловкости и силы хватало. Птицу был плохо, на медведя ходил два раза, охотился на волков…

– Илльо имел в виду не юношеские забавы, – Тхуринэйтель перебила Берена так бесцеремонно, что даже айкъет'таэро стало неловко.

– А если он говорит о настоящем деле – то в настоящем деле я его и не видел. В последний раз мы встречались при Кэллагане… – Берен вдруг нахмурился, потер лоб, словно у него кружилась голова.

– При Кэллагане, – повторил он наконец уверенно. – Но меня тогда один ретивый стрелок приколол стрелой к седлу. Скверная была рана, я после нее долго валялся… А Финвег думали, погиб, оказалось, попал в плен… Переметнулся к вам… Когда я бегал по здешним лесам, хотел его поймать, свернуть ему шею. Хотя против него самого за душой ничего не имел.

– Что он за человек, если не говорить о его боевых качествах? Умен ли, смел ли, добр?

– Ильвэ, о чем ты спрашиваешь? За десять лет и камень мхом обрастает. Мэрдиган был добрым, великодушным и не особенно умным. Каким его сделали ваши рудники – один Моргот знает…