Текст книги "По ту сторону рассвета"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Глава 8. Ногрод

– Что это за игра – хэло? – спросил Лауральдо.

– Тебе не понравится, – отозвался Эдрахил. – Это жестокая игра.

– Нет, – поправил его Финрод. – В хэло нет жестокости. В этой игре есть ярость, но нет злобы.

– И все же ты отказался, когда они предложили тебе сыграть. Или это был просто знак вежества?

– Нет, они были искренни. Я же отказался потому, что не люблю, когда меня бьют по лицу.

– Ого! – удивился Лауральдо. – Они бьют друг друга по лицу – и в этом нет жестокости?

– Как ни странно. Они могут разбить друг другу носы и уйти с поля лучшими друзьями. В Круге запрещено наносить друг другу оскорбления. На поле иной раз калечились, иной раз погибали – но никогда по чьей-то злобе. Хэло считается благородной игрой.

Они вышли на всхолмие, под которым сейчас при помощи колышка и веревки очерчивали круглое поле. К веревке был привязан бык, запряженный в соху, соха прочерчивала по земле борозду – границу игрового круга.

– В чем смысл игры? – спросил Вилварин.

– Вон там, – показал Финрод – в землю воткнуты два копья. Когда бык очертит круг, на противоположном его конце тоже будут воткнуты два копья. Нужно вбросить мяч между ними. Игра начнется с темнотой и будет длиться, пока не прогорит вон тот костер, который сейчас складывают игроки. Кто за это время успеет нанести противнику больший урон, тот и выиграл.

– Костер будет гореть долго, – оценил Вилварин груду бревен, которые стаскивали в кучу горцы.

– Каждый игрок должен принести по одному полену, – улыбнулся Финрод. – Размер полена полностью в его воле – лишь бы он мог поднять его один. Кто хочет долгой игры, и полено приносит сообразно своим желаниям.

– А Руско тоже будет играть? – спросил Айменел.

– Видимо, да, если он тащит корягу.

– О-о… – Айменел окинул взглядом небольшую – около полутораста человек – толпу игроков. Среди них было совсем немного мальчишек – таких, как Радруин и Гили – а большей частью это были взрослые мужчины, между двадцатью и тридцатью годами – высокие, статные и крепкие. Да сумеет ли Руско выдержать такую игру?

Погонич увел прочертившего борозду быка. Теперь по окружности втыкались копья, между которыми провешивали шерстяной шнур, свитый из черных и белых нитей. За этим шнуром становились воины со щитами. «Ворота» шнуром не огораживали.

– Они раздеваются, – сказал Лауральдо.

– Да. В прежние времена для игры в хэло, наоборот, одевались поплотнее. Чтобы не так чувствовать ушибы. Находились даже мудрецы, надевавшие панцирь под одежду. Это, как ни странно, и приводило к увечиям: кто-то расшибал себе о панцирь кулак или голову, кого-то в схватке затаптывали сапогами… Боран, сын Беора, изменил это правило: теперь все выходят на поле только в штанах и дерутся только голыми руками, принимая удары голым же телом. Это заставляет вести себя осторожнее. Спустимся ниже, к кругу – меня ведь призвали одним из судей чести и правды.

Приблизившись к рядам воинов, он умолк. Их разговоры тоже замолкали при его приближении. Достигнув точки как раз посередине между воротами, Финрод сделал людям знак расступиться – и они разошлись. Король подошел вплотную к черно-белому шнуру.

– Государь, – к эльфам с поклоном подошел Фарамир. – Ярн сказал, что ты отказался играть. Но откажешь ли ты нам в чести бросить жребий и послать мяч в круг?

– Это будет честью также и для меня, – Финрод протянул руки, и в ладони ему лег тяжелый, набитый песком мяч размером с голову пятилетнего ребенка, сшитый из бычьей кожи, просмоленными бычьими жилами.

Для развлечения в хэло играли мячом, сшитым из кожаных обрывков и набитым опилками, но здесь затевалась непростая игра, куда больше, чем развлечение. Финрод знал, что кожа и жилы мяча – кожа и жилы жертвенного животного. Он знал и другое – на поле сейчас выходили воины, которых Берен отобрал в свой отряд, в свою мальчишескую армию «конной пехоты». Доброе предзнаменование на дорогу – далеко не все, чего хотел ярн.

– Жребий! – крикнул Гортон. На поле и за его пределами воцарилось молчание. С другой стороны поля через шнур перешагнули Берен и Хардинг. Босые и полуголые, без украшений – они все равно выглядели тем, кем были: предводителями. Не говоря ни слова, они подошли к границе круга.

Финрод передал мяч Эдрахилу и принял из рук старика два камешка, речную гальку – белый и черный. Спрятал их за спину, немного поиграл ими в кулаке, а потом взяв по одному в ладонь, вытянул сжатые руки вперед. Предводители должны были выбирать.

Берен коснулся левой руки Короля, и в ладонь ему лег белый камешек.

– Белое войско! – крикнул он, поднимая жребий над головой.

Хардингу достался черный. Друзья-противники разошлись по разные стороны от малого круга.

Теперь к Гортону по одному подходили игроки, запускали руки в кожаный мешок, доставали оттуда белый или черный камешек, и, в зависимости от него, переходили на сторону Берена или Хардинга, громко объявляя каждый свой жребий. Кто-то передал людям Хардинга горшок со смесью жира и толченого угля – и, доставая черный камешек, игроки сразу же принимались мазать этой краской лица.

– Я полагаю, – сказал Финрод эльфам, – что разделение игроков на «черный» и «белый» отряды носит несколько более глубокий и древний смысл. Сейчас игра стала почти развлечением, но я помню время, когда она была почти священнодействием. Балан говорил, что в старину сражение за мяч шло с оружием и на поле лилась кровь. Кстати, «хэл» – не только «мяч», но и «голова»… У многих человеческих обычаев – очень глубокие и очень темные корни.

– Это больше походит на подготовку к сражению, чем к игре, – заметил Вилварин.

– Воистину так, – сказал одноглазый Фарамир. – Ох, как мне жаль, что я слишком стар для таких штук. Не в обиду моему зятю, но он увалень, а хэло требует не только силы, но и быстроты.

– Но ты же участвуешь в настоящих сражениях, – удивился Айменел.

– Для войны человек не бывает слишком стар, о щитоносец. Она приходит, не спросясь. А вот забаву я бы испортил – и себе, и другим.

К мешку с галькой подошел Гили, запустил туда руку, и, сосредоточенно нахмурившись, вытащил камень. Увидев цвет, он радостно воскликнул:

– Белый! Белое войско!

– Белое войско… – следом вытянул камешек Радруин, и судьба несколько огорчила его, поставив против своего рохира. – Ну ладно, Рыжий, держись меня, не пропадешь.

Они протолкались через толпу жеребьевщиков назад, к малому кругу.

– Теперь Берен и Хардинг обнимаются, – продолжал удивляться Айменел.

– Конечно, – важно кивнул Гортон. – Ведь между ними нет вражды… А-а, проклятье… Эти-то зачем приехали?

У «белых» ворот появились конные вастаки – Улфанг и два его сына, Улдор и Улфаст, и несколько человек свиты. Финрод увидел, как расступились горцы, увидел, что между Улфангом и Береном произошел какой-то разговор. Судя по виду обоих – неприятный.

– Айменел, отзови Руско и узнай, о чем они говорили, – попросил Финрод. – Нет, через поле не иди – после того как круг очерчен, пересекать его могут только игроки.

Айменел исчез. Игроки рассыпались по полю в соответствии с замыслом своих вождей, но держались по краям, а не в середине – в малый круг до начала игры входить не разрешалось. Большинство держалось молча, только самые юные перекликались с теми, кто стоял за пределами круга, главным образом – с девушками, собравшимися на том всхолмии, откуда спустились эльфы.

– Нэсти! – крикнул Радруин. – Пойдешь со мной на речку после игры?

– Козу позови с собой на речку! – звонко крикнула девушка; ее подруги засмеялись. Юный Хардинг, нимало не обидевшись, начал выбирать из травы камешки и твердые грудки земли, выбрасывая их за круг, чтобы не поранить ноги в свалке. Многие другие делали то же самое.

Солнце садилось и затихали разговоры. Над полем повисло напряжение ожидания. Наконец, когда край солнца скрылся за горами, один из старейшин поднес к большому костру факел. Игроки уже были собраны и нацелены на схватку.

– Расступитесь, – сказал Финрод. Окружавшие его эльфы разошлись, давая ему место для размаха.

– Да будет игра и доброе знамение! – крикнул Берен, и остальные подхватили:

– Эла!

И когда по шалашу из бревен легко взбежали языки пламени, Финрод размахнулся и швырнул мяч на поле, почти в самую середину малого круга.

Точно две волны пошли навстречу друг другу – так сорвались с места «черный» и «белый» отряды. Молчавшие прежде зрители подняли настоящий рев – каждый выкрикивал имя кого-то из игроков, подбадривая его. Одновременно по рукам пошли факела – и вскоре поле оказалось в венце огней.

Но прежде чем это случилось, Берен, успевший раньше других к месту падения мяча, ударом плеча в живот подрубил кого-то из «черных» – Финрод видел только темный силуэт на фоне огня – и бросился вперед, возглавляя клин атакующих, как в бою. Почти сразу же против него оказался Хардинг с двумя защитниками и атака Берена увязла. Понимая, видимо, что ему не пробиться, он, низко пригнувшись, отдал мяч назад, бросив его между ног, и следующим движением подсек Хардинга, обхватив его руками за бедро и толкнув плечом в живот. Оба упали, через них перецепился еще кто-то, образовалась свалка.

– Вот это и есть хэло, – довольным голосом проговорил Фарамир.

Мяч метался по полю, передаваемый из рук в руки, и вокруг него мгновенно образовывался вихрь сражения. Далеко не сразу в этом хаосе Финрод разглядел очертания замысла – планы первой своей атаки оба отряда выстроили примерно одинаково: строй в строй, стенка на стенку, и кто кого продавит. Теперь каждая малая кучка воинов, завладев мячом, тупо и яростно прорывалась к воротам противника, пока, выбив по одному, у нее не отбирали мяч – и все начиналось сначала. В этой возне ни Берен, ни Хардинг командовать уже не могли, хотя груда тел, в которой их погребли поначалу, уже рассыпалась и оба снова бросились в бой. Теперь перестроить игру можно было только при условии что мяч уйдет за пределы круга. Финрод не сомневался, что так в скором времени и будет – либо случайно, либо по воле кого-то из игроков.

И действительно: пройдя по высокой дуге, тяжелый мяч упал за кругом возле самых ворот «белых». Упал крайне неудачно: ударив по шее одну из вастакских лошадей. Гнедой жеребец взбрыкнул и сбросил всадника. Игра затихла – мяч следовало отыскать и передать Финроду для нового броска.

К эльфам, тяжело дыша, подошел Берен – с рассеченной бровью, содранными локтями и продранной на колене штаниной, но улыбающийся во весь рот.

– Вот незадача, эльдар – в вастака мяч угодил. И как такое могло случиться? Со мной тоже один раз было: шел мимо поля, где большие мальчишки играли в хэло… Иду себе, иду… Вдруг смотрю – лежу… Угадали прямо по голове. Пойти, что ли, да принести повинную за этого косорукого игрока?

– Мне не кажется, Берен, что этот игрок был косоруким. Напротив, похоже, он был очень искусным игроком.

– Кто знает, государь, кто знает, – Берен улыбнулся и побежал к своим. Сгрудившись в круг, они что-то принялись обсуждать.

Мяч принес Айменел.

– Позже, – сказал Финрод, видя, что он собирается говорить. – Расступитесь.

Ему снова дали место для замаха. Малый круг, конечно, был уже затоптан – но Финрод отлично помнил свой бросок и точно повторил его.

Снова две лавины разгоряченных тел кинулись навстречу друг другу, сшиблись посередине, и снова мячом завладел Берен, и снова его – теперь вместе с мячом – завалили телами. На первый взгляд происходящее казалось сущим беспорядком, но глаза Финрода, глаза полководца, увидели ту же закономерность, которую вслух отметил Эдрахил:

– Они стараются связать боем всех черных… Интересно, где… А, вот он!

– Руско! – выдохнул Айменел.

Гили бежал по самому краю поля, низко пригибаясь и прижимая мяч к животу. Он изо всех сил старался быть незаметным, но доброжелатели «черных» начали орать:

– Вороны! Смотрите, мяч у белых! Белые у ворот!

Нескольких «черных», погнавшихся за Гили, свалили с ног, но остальные продолжали погоню. Однако план Берена оправдал себя: Гили удалось пробиться через ряды противников, скованных свалкой с «белыми». Теперь все зависело от быстроты его ног.

Одна сажень отделяла его от ворот, когда один из «черных» настиг его и подрубил под ноги. Оба упали, но Гили успел бросить мяч вперед. Ворота «черных» были взяты.

Горцы разразились радостными воплями, и только Айменел вскрикнул тихо и дернул отца за рукав.

– Что там? – спросил Финрод, от которого происходящее было скрыто сотнями взметнувшихся рук.

– Он ударил Руско, – тихо сказал Кальмегил. – Вроде бы обнял, но потихоньку ударил под вздох. По-видимому, от досады. Подло.

– Эй! – окликнул Финрод первого же «черного», оказавшегося от него поблизости.

– Слушаю, государь.

– Как имя того, кто едва не спас свои ворота?

Горец прищурился.

– Чтоб я сдох и провонял, если это не Дайборн дин-Финнемар.

– Это точно он, – сказал Фарамир. – Ну что ж, он пожалеет и о подлости, и о глупости своей.

– Благодарю. Айменел, к слову, что случилось у белых ворот между вастаками и князем?

– Разговор был такой, – с охотой начал оруженосец. – Вождь Улфанг спросил – разве это не ниже достоинства князя – носиться с подданными по полю без рубашки. На что эарн Берен сказал, что хэло – игра благородная и угодная богам, и хорошо играющий в нее не опозорится, даже если его оставят без штанов. Тогда сын вождя Улдор сказал, что приехал сюда высказать почтение князю беорингов, но не сумел различить князя в толпе полуголых оборванцев. Тогда эарн Берен ответил, что следует пойти подлечить глаза, потому что князя делает не одежда, а тот, кто боится, что с одеждой и украшениями лишится и достоинства, сам собой ничего не представляет. Тогда Улдор сказал, что с такими шрамами на спине он молчал бы о достоинстве, ибо достойный человек такие шрамы наносит, а не получает. Тогда Берен ответил, что истинно достойный человек не станет хвалиться палаческой сноровкой – и ушел от ворот. А вастаки уехали после того, как Улдора поразил мяч.

– Ярн делает себе врагов быстрее, чем кролик делает детей, – недовольно проворчал Фарамир. – Но какого лешего этим вастакам понадобилось здесь?

– Выяснить, не собирается ли Берен уводить с собой часть войска, – усмехнулся Эдрахил. – Вопреки своим обещаниями Маэдросу. Сыновья Феанора совсем разучились доверять другим. Всех меряют по себе.

Он умолк, потому что к эльфам снова пришел мяч и они привычно расступились.

Теперь Берен и его отряд заняли вокруг ворот глухую оборону. Костер прогорел уже почти наполовину, а за белыми был один мяч – им осталось только продержаться до конца. Отчаявшись пробить их защиту, люди Хардинга попытались послать мяч в «белые» ворота долгим броском, но тот не долетел, упав в «стане» противника. Сгрудившись вокруг мяча, «белые» защищались отчаянно. Теперь благородная игра походила на грубейшую драку. Но Финрод вдруг увидел, что, продолжая держать круговую оборону, «белые» понемногу продвигаются к «черным» воротам.

Им бы удался их замысел, если бы «черные» не выбивали из строя одного за другим. Они и сами несли при этом потери – то и дело кто-то, отползал к краю поля и садился или ложился там, оправляясь после молодецкой затрещины или крепкого пинка – но по мере продвижения к воротам ряды «белых» таяли. Под конец они оказались в том же положении, что и «черные» только что: противник встал у «ворот» глухой стеной, а сил пробить ее – не было. Один из игроков Берена попытался сделать то же, что «черные» – вбить мяч броском. Кожаный снаряд взлетел в небо вместе с радостным воплем – и опустился за круг под унылое: «У-у-у!», пролетев мимо ворот.

– Самое интересное, судя по всему, начнется тогда, когда половина игроков будет лежать, – проговорил Лауральдо. – Право же, смотреть эту игру лучше, чем играть в нее, хотя и то и другое – удовольствие очень сомнительное.

Мяч снова передали эльфам. Финрод увидел, как Берен бредет на свою сторону поля – опустив плечи и голову, слегка прихрамывая. Но, проходя середину, он встряхнулся как пес, развернул плечи, походка сделалась вновь легкой и упругой – вождь победил мгновенную слабость.

Тем не менее следующее сражение окончилось ничем, мяч снова ушел за границу бесплодно, а потом победили «черные», причем, почти тем же способом, каким пробил ворота противника Гили: завладев мячом, они связали свалкой «белых», в то время как несколько юношей пробежали прямо по груде сцепившихся тел, и что есть ног понеслись к «белым» воротам, передавая мяч друг другу, когда защитники ворот хватали и сбивали кого-то из них. Последний вполз с мячом в ворота противника, волоча двух защитников на себе, как кабан – охотничьих псов.

– Ровный счет – плохой знак, – проворчал Гортон. Почти одновременно с его словами обрушился шатер костра – теперь оставалось совсем мало времени.

Сквозь толпу к эльфам протолкался Нэндил.

– Ты опоздал, – сказал Эдрахил.

– Я пропустил все самое скучное, – возразил бард. – Как раз теперь, когда ни одно из войск не может себе позволить выжидать в обороне, и начнется главное.

И вправду – каждый отряд разделился на три неравные части. Большая, состоящая из самых сильных и неповоротливых, а также самых потрепанных в схватках, отошла к воротам, готовая их защищать, меньшая – из самых опытных, скорых и яростных бойцов – приготовилась сражаться за мяч, и у нее на подхвате оказались самые легконогие, главным образом юноши. Уже с трудом можно было разобрать, где «белые», где «черные» – и те и другие были в пыли и в крови.

Оба «войска» застыли друг против друга, готовые вступить в решающую схватку. Финроду подали мяч.

– В их легендах, – тихо проговорил он, – повествуется о камне раздора, который боги бросили на землю, чтобы посеять смуту между людьми.

С этими словами он размахнулся и швырнул мяч.

– Берен остался в обороне, – так же тихо заметил эльфам Эдрахил.

«Войска» сшиблись. Сначала наступали «черные» – вот они завладели мячом… Вот почти пробили оборону… Но нет… Нет…

Хардинг ошибся, поставив в наступление самых сильных бойцов, а в оборону – самых слабых, и сделав ставку на прорыв любой ценой. В обороне Берен, напротив, оставил сильнейших, остался сам – и сдержал натиск противника.

– А теперь – вперед, – прошептал Эдрахил. «Белое» войско не могло его услышать, но в каком-то странном согласии с его словами качнулось вперед. На мгновение стал виден Берен – проламывающийся сквозь ряды противника, расчищая дорогу тем, кто нес мяч. Новая схватка закипела у ворот «черных» – а их сильнейшие уже выбыли из строя.

Зрители орали не переставая, срывая глотки. Казалось, что груда яростно сцепившихся тел вот-вот прорвется в «черные» ворота или вовсе снесет их ко всем демонам – как вдруг кольцо бойцов распалось, и каждый, белый он или черный, выглядел так, словно потерпел поражение.

Объяснение оказалось простым – последние «черный» и «белый» поднялись с земли, держа каждый по обрывку мяча в руке. Песок просыпался. Игра закончилась ничем.

– Сука удача, – сказал юный Хардинг, выражая общие чувства. – Мы выигрывали.

Берен, не сильно, но обидно хлестнул парня тыльной стороной ладони по губам.

– Не хули удачу, – сказал он. – Я похулил ее – и вот, она отвернулась от нас.

Копья, огораживающие круг, вынимали из земли. Берен подошел к Финроду, коротко поклонился.

– Приглашаю на пир, Государь.

– Охотно принимаю приглашение, – ответил Финрод – и добавил намного тише: – Мне кажется, Дайборну дин-Финнемару нечего делать в твоем будущем войске.

– Благодарю, – так же тихо ответил Берен.

* * *

Надо ли говорить, что пир этот, устроенный на берегу горной речки, вливающейся в Малый Гелион, совсем не похож был на тот, что дал лорд Маэдрос. При свете костров и факелов кушанья и эль ставили прямо на землю, люди сидели кто на седлах, кто на бревнах, а кто и просто на том, что самой природой для сиденья предназначено. Весело играли музыканты, и в стороне от круга пирующих, в кольце костров, затевался другой круг – хоровод танца. Но была в этом некоторая натуга, и Финрод знал ее причину.

Он не знал, верить или нет в те предзнаменования, которые люди получают в своих играх и в другом гадании, которого он не без трепета ждал – в пении над чашей. Все годы, что он наблюдал за людьми, убедили его лишь в одном: чаще осуществление знамения зависит от веры в него, нежели напротив. В самом деле, Беор исполнил давнее пророчество, полученное кем-то из его предков над чашей – но ведь Финрод не один бродил тогда в Оссирианде, а люди в тот вечер радовались шумно, почти как сейчас. Не меньше десятка квэнди пришло бы узнать, что там такое – и, возможно, любой из них взял бы самодельную арфу, тронул струны – хотя бы из любознательности, особенно присущей нандор. И ему бы поклонились, и пошли за ним – Финрод оказался всего лишь первым…

Но ведь первым он оказался потому, что искал… Искал пути, которыми квэнди пришли в Белерианд, и обдумывал уйти по этим путям на поиски того народа, о котором Валар почти ничего не знали…

Сидя на месте почетного гостя, он поглядел на Берена – уже умытого, одетого в чистую и нарядную рубашку и расшитое зеленое полукафтанье. Тот был серьезен, если не печален. Вот с таким настроением и с мыслями о дурном знамении он возьмет в руки гадальную чашу и отопьет из нее – всего лишь вина, простого вина, Финрод знал это. Но знал и то, что, не будучи пьяны, мужчины народа Беора погружаются в странный полусон – под ритм, сходный с ритмом бьющегося сердца – и после короткого исступленного танца начинают петь. Ясные фразы чередуются в этой песне с почти бессвязными, но и те, и другие полны чарующе диких и прекрасных образов, которые потом толкуют княжеские барды – потому что поющий, окончив песню, не помнит из нее почти ничего. Часто на песню кто-то отзывается, порой – двое или трое, и тогда говорят, что судьбы их сплетены – и так оказывается впоследствии. Потому ли, что они сами в это верят? Или потому что среди знати народа Беора все всем приходятся родичами или свойственниками, и все связаны со всеми той сетью клятв, которая и делает беорингов – беорингами?

Словно уловив его мысли, Берен оборвал разговор с кем-то из горских старейшин, обернулся. Нет, то было не осанвэ, – он был наглухо «закрыт», – а просто острое чутье на чужой взгляд, развившееся за годы преследований. Финрод уже обратил внимание на то, что среди соплеменников Берен всегда «закрыт». Теперь он разделял с эльфами то, что сопровождает каждого из них в толпе людей – немолчный гул чужих мыслей, порой такого свойства, что лучше бы не владеть искусством соприкосновения разумов. Берен закрывался не для того, чтобы случаем не сказать чего-то лишнего – а для того, чтобы не услышать чего-то лишнего.

Финрод поделился этой мыслью с сидящим рядом Нэндилом.

– Я заметил, – шепнул тот. – Еще одно подтверждение тому, что ты в нем не ошибся. Как я понимаю, он не оставил намерения обратиться к этому древнему суеверию?

– Отчего ты думаешь, что это – суеверие?

– Ты знаешь, какие тайны занимали нас обоих и какими расспросами мы донимали Феантури. Я готов поверить, что Олофантур по воле Единого говорит и с людьми, ниспосылая им сны и видения – но не готов поверить, что он это делает только для тех, кто в подпитии доведет себя танцем до полубреда.

– А если зависимость иная? – спросил Финрод. – Если Олофантур говорит всегда и со всеми, но не все и не всегда могут прислушаться, и это – один из способов?

– Значит, не самый лучший. Я слышал, что у вастаков есть нечто подобное – только занимаются этим женщины, что пользуют спорынью и конопляное семя.

– Но беоринги никогда не пользовались ни тем, ни другим.

– Велика ли разница – и вино в большом количестве может вызывать видения.

– Смотри на Берена – этим вечером он выпил даже меньше, чем любой из нас. По людским меркам – почти нисколько. Я видел это гадание еще дважды – и каждый раз гадатель был трезв. Из чаши они отпивают два или три глотка. Дело не в вине.

– Согласен, дело в них. В любом случае посмотреть будет интересно…

Настала минута, когда пирушка утихла, а костры почти прогорели. Все больше и больше людей в молчаливом ожидании смотрели на Берена, который почти не пил и не ел все это время. И когда наконец на берегу среди пирующих воцарилось полное молчание, Берен встал, перешагнул через стоящие на траве блюда и прошел к другому краю круга, где сидел, уже наполнив чашу, Гортон. По правую руку от него сидел Хардинг, по левую – Нимрос, юный бард и целитель, сын и ученик славного своим искусством среди людей Белвина дин-Брогана. По словам горцев, юноша учился не только у него, но и у эльфийских бардов, и уже успел прославиться как целитель.

Встав на одно колено, Берен принял чашу – цельнолитой золотой кубок весом не менее чем в шесть фунтов. Поднявшись, он отпил из чаши три глотка, потом пошел вдоль круга сидящих – по солнцу. Пройдя равное расстояние между Гортоном и Финродом, встав лицом на юг, он преклонил колено, затем, поднявшись, отпил еще три глотка. Кто-то начал отбивать ритм мечом о щит. К нему присоединился второй, третий – и когда Берен остановился перед своим королем, удары составляли уже мерный неумолчный гул, сродный с ударами волн о скалы. Повторив поклон, Берен завершил круг на четвертой стороне света и вышел на середину круга, поставив чашу на землю. Ее литое, широкое основание исчезло в траве – словно она слегка ушла в землю под собственной тяжестью. От темноты вино в ней казалось черным.

Берен снова пошел по кругу – в странном, медленном танце, вскидывая руки то вверх, то в стороны, подобно удивительной птице. Он падал на колени и тут же быстро вскакивал, то вскидывал лицо к звездам, то ронял голову словно в приступе безмолвного отчаяния. Когда он закончил круг и, остановившись, тихо запел, голос его был хриплым, словно надтреснутым.

 
Черный лебедь родился в ту ночь,
Когда умер на озере старый князь,
А новый, вам данный, не ведает,
Что ему делать с жизнью своей.
 

Берен вскинул голову, отбрасывая назад волосы, падавшие на лицо. Глаза его были закрыты. И в это мгновение Финрод почувствовал то, что испугало его и обрадовало – но испугало сильней. Предвиденье, terkenye, разверзло перед ним дороги будущего.

Неспроста – именно сейчас. Люди провидят иначе – если бы никто не откликнулся, Берен опять не получил бы своего гадания, но необходимость отклика Финрод почувствовал горячо и ясно. Эльфы никогда прежде не пели над чашей; но и люди никогда прежде не глядели в Палантир. Времена расступались.

В отличие от людей, к которым приходили слова, иногда – со смутно понятным смыслом, – к Финроду пришли образы. Но облечь их в слова – было уже привычным делом. Правда, Финрод раньше не слагал песен на языке людей…

 
Как ни тяжел будет морок,
Поверить ли в гибель света?
Как ни жесток будет рок —
Отречься ли от испытания?
 

Он встал и пропел это, выходя за пределы всех прежних представлений и отношений. Берен резко повернулся к своему королю, глаза его распахнулись.

 
Я был затерян во мраке,
Не знал, увижу ли звезды…
Я продвигался в молчании,
Искал выход из темных урочищ…
 

Финрод вышел на середину круга – и над чашей они сомкнули руки, а голоса их вознеслись к небу, как два языка пламени:

 
На рассвете увижу я край тропы
На рассвете достигну края тропы
На рассвете взмолюсь на краю тропы
На рассвете шагну с края тропы.
 

Все это было странно до предела – образом края тропы, ведущей из темных, перепутанных и плотных колючих зарослей к светлой поляне, Финрод с Береном не делился – но Берен первым спел о нем. Он смотрел в глаза Финроду – но на самом деле сквозь них, взгляд его пронзал настоящее и шел дальше. Вторым зрением Финрод видел, как треплет волосы Берена нездешний ветер. Голос человека опустился еще ниже – теперь в его груди словно дрожал звук боевого рога:

 
Идем же на поле кровавой жатвы!
Как я держусь еще – сам не знаю.
Предать ли себя мне, чтобы восстать?
Все, что мне дорого – ради победы?
 

Отчаяние подняло его голос над холмами – и пресекло. Подхватив изломанную мелодию, Финрод ответил:

 
Ищи в безмолвии – и найдешь
Ту правду, что прячется среди лжи,
Точно зерно среди речных камней
От жадных глаз голодной птицы.
 

Берен склонил голову:

 
Что делать мне с жизнью моей, я не знаю.
 

Финрод сжал пальцами его предплечья:

 
Следуй за мной, и ты увидишь,
Что будет, когда боль истает,
А сомнение расточится.
 

Два голоса снова взлетели слаженным порывом, как два крыла одной птицы:

 
На рассвете увижу я край тропы
На рассвете достигну края тропы
На рассвете взмолюсь на краю тропы
На рассвете шагну с края тропы.
 

И снова голос Берена зазвучал боевым горном:

 
Идем же без страха на пиршество стали,
Ибо иной надежды нам не осталось.
Будем мужественны и отважны,
Ибо славы себе не отыщем.
О, глаза сильного уловили меня,
И в нутро мое вонзились его когти,
Голод и ужас терзают меня, и нет избавления,
Предан любовью и страхом, рожден я в несчастный час…
 

На сей раз все, и люди, и эльфы, подхватили припев, встав на своих местах:

 
На рассвете увижу я край тропы
На рассвете достигну края тропы
На рассвете взмолюсь на краю тропы
На рассвете шагну с края тропы.
 

Ни Берен, ни Финрод не пели больше – песня сама угасла в них, отжив свое. Берен тряхнул головой, точно просыпаясь, и разжал пальцы, сжимавшие предплечья Финрода.

– Что спелось? – спросил он, оборачиваясь к Нимросу. Тот молча покачал головой.

– Мало хорошего, князь… – пробурчал Хардинг.

– Попробую дать толкование я, – подал со своего места голос Нэндил. – Надеюсь, барду эльфийского короля вы готовы поверить?

– Лорд, – подошедший за чашей Гортон поклонился, прижав кулак к сердцу.

– Вы победите, – сказал Нэндил. – Но цена будет такова, что вы не станете хвалиться победой. То, что ты задумал, Берен, удастся тебе полной мерой – но ты проклянешь удачу.

– Ну что ж, – Берен, слегка пошатываясь, подошел к своему месту и сел – а было его место как раз неподалеку от Нэндила. – Мы не халадины, чтоб торговаться о цене. В этом кругу все готовы заплатить по высшей мере.

– Эла! – крикнули горцы в ответ на его слова. Нэндил, продолжая смотреть ему в глаза, спокойно кивнул:

– Вот именно.

Финрод тоже занял свое место среди эльфов. Тут только Берен сообразил, что и он в этом кругу, и все эльфы – выходит, что он вызвался положить ради успеха не только тех, кто приносил ему беор, и на чьи жизни он имеет право, но и того, кому он приносил беор сам.

Он прикусил язык. Ну, нет. Только не Финрод, его все это не касается. Прежде Берен сам погибнет, чем погубит государя. Нэндил должен бы это понимать, тем более что он бард…

Тем более что он бард…

Берен чувствовал себя выпитым досуха, надо было наконец приниматься за еду – но кусок в горло не шел. Последние строки пророческой песни все еще звенели в ушах – голод и ужас, и нет избавления… Он хлопнул Гили по плечу: