Текст книги "По ту сторону рассвета"

Автор книги: Ольга Чигиринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 81 страниц)

Время текло медленно, и торопить его было бы глупостью. Раскаленные клещи, дыба и крючья ждали его несколько лет – подождут еще немного, не заржавеют. Он уже перенес однажды ужас и позор пытки – перенесет и еще раз. Страх занимал в сердце не главное место – Берен за десять последних лет привык к мысли, что умрет не своей смертью. Боль причиняла досада: Финрод… Да, это была честная попытка – но она провалилась. Если ты шел над пропастью и сорвался – то какая разница, на последнем шаге или нет? Боль причиняли мысли о Тинувиэль… Берен знал, что еще не дошел до настоящего отчаяния, до полного равнодушия к жизни. Еще готов рыдать, биться о камень и проклинать судьбу. А значит, силы еще есть, и надобно пустить их на что-нибудь полезное: к примеру, на размышления. Когда, где, как он допустил роковую ошибку?

Он все-таки должен был идти через горы. Обессиленный, голодный, полуслепой – попался бы, конечно. Но попался бы один, без эльфов…

Крохотная ниточка, что сплели они с Финродом – поможет ли? Заклинание ложного облика Саурон сорвал легко. Сумеет ли разгадать ложную память? И захочет ли? Берен вспомнил советы, которые давал Руско, и усмехнулся: если он собирается пустить эту выдумку в ход – то придется делать все ровно наоборот. Самому затеять опасную игру, и выиграть ее, помня, что ставкой – жизнь Короля.

Но если играть – то помнить все. Ложная память соткана для того, чтобы продержаться до конца и быть уверенным, что даже в бреду он не сболтнет и не помыслит того, что всех погубит. Если играть, то ключ говорить нельзя.

Играть, решил он. Иначе это бесчестно – ведь эльфам никто не поможет хранить молчание.

…Наконец, ожидание кончилось. Открылась дверь, приказали выходить. Орки, двое, здоровые, как бугаи, – и ними волк, матерый вышколенный гаурище.

Он ждал увидеть в застенке Саурона – и ошибся. Только орки – двое стражников, палач и подручный.

– Ну чего, сам разденешься или помочь?

От запоздалого страха свело челюсти. Быстрым, змеиным движением Берен выдернул цепь из рук орка-охранника, и ударил ею вправо, в то время как сам скользнул влево…

Он не учел, что и это предусмотрено – пленники далеко не всегда были безучастны и безропотны, попадая в эту камеру. При виде нехитрых, но действенных приспособлений даже у самых робких порой прорезался бойцовский дух. И на этот случай у каждого стражника к запястью крепился туго набитый песком кожаный мешочек, что обрушился на затылок Берена при первом же резком движении.

Мир дернулся и пошел гончарным кругом, который крутанули со всей силы. Берен упал и лежал смирненько-смирненько, чтобы с круга не сорваться, пока тот не остановится. Орки расклепали на нем цепи – между тем вращение мира замедлилось. Берен решил попробовать еще раз и сумел зацелить одному коленом по скуле. Тот, вроде бы даже не особо обидевшись, взял из угла короткую толстую дубинку и несколько раз со всей силы ахнул Берена по спине, вышибая волю к сопротивлению вместе с дыханием.

Беспомощного, его раздели. Из темного угла выбрался высокий худой человек с убитыми глазами. На левой щеке темнело клеймо – руна «сильме нукерна», означающая, видимо, «снага», раб. Одетый в какую-то рвань, он вонял хлевом – но длинные и тонкие пальцы говорили, что когда-то он занимался высоким ремеслом. Человек послушал, как бьется его сердце, выслушал дыхание – значит, целитель, – и посмотрел, как на свету сужается зрачок, после чего обрадовал орков известием, что пленник здоров, подыхать в ближайшее время не собирается и получил по голове не слишком сильно – все понимает и может отвечать на вопросы.

Услышав речь этого несчастного – твердые «х» и мягкие «р» – Берен внутренне дрогнул: раб-нестар был горцем. Удружил землячок… Где и когда его взяли? Мог он узнать своего князя или нет? А если узнал – выдаст или промолчит?

Орки взялись за дело – и Берену пришлось худо. Его ни о чем не спрашивали – просто проверяли на прочность. Хорошо, если человек заговорит сам и сразу же – но если нет, не страшно: впереди еще много дней и ночей. Когда вздергивают – приятного мало, правда? А если к ногам подвесят груз? Тогда его рукам не поможет ни этот недоумок в углу, ни даже сам Повелитель Ортхэннер. И до конца своей жизни – а этот конец близок – он не сможет даже сходить по нужде без посторонней помощи, и пожрать тоже сам не сможет. А если ему на это начхать – пусть подумает о других развлечениях, которых здесь хватает. О раскаленном железе, тисках и клиньях, о бичах и кипящем масле… Эти стены видели много таких, кто считал себя крепче кремня – и все они или сдохли, или превратились в такое вот, как этот трясущийся костоправ.

Берен не отвечал и даже не ругался – прикусил прядь волос и молчал. Он не собирался состязаться в остроумии с этими выродками: ему нужен был Саурон… В конце концов он лишился чувств. Не в первый раз за этот день; но прежде орки быстро возвращали его из забытья при помощи холодной воды и оплеух. На сей раз он пришел в себя на лавке – нестар вправлял ему плечо. Орки шумно переговаривались в углу и не обращали на них внимания.

– Эльфы, – прошептал Берен. – Ты… видел?

– Да, – быстро сказал костоправ. – Трое были здесь. Один – золотоволосый, другой – черные волосы, очень светлая кожа, третий – совсем юный. Они молчат.

Больше говорить было невозможно, орки снова обратили на них внимание.

– Ну, скоро ты там? Бабу отыметь – и то нужно меньше времени.

Нестар отошел в сторону – дело было сделано, сустав – вправлен. Орки стащили Берена со скамьи, снова связали руки, перекинули веревку через блок. Вздергивать его не спешили, но веревка все же была затянута и закреплена так, чтобы не дать ему упасть, если от слабости подкосятся ноги. Дверь открылась – вошел тот, кого Берен ждал.

На этот раз Повелитель Воинов был в серой рубахе, кожаном полукафтане без рукавов и кожаных же штанах. Сквозь запахи застенка пробился острый лошадиный дух – Саурон куда-то ездил или просто катался.

Здесь, в подвале он уже не глядел таким душой-парнем, как там, наверху. Серые глаза сверкали холодно и ровно. Легкая улыбка вызывала страх. Берен вдруг понял, что если Гортхаур подойдет, если коснется… это будет хуже всего, что могут придумать орки. Ключ, ключ! – нашептывала трусость. Но эльфы страдали так же, как он, а то и сильнее – и у них не было спасительного заветного слова… Воспользоваться подарком Финрода сейчас было бы бесчестно.

В руке Гортхаура была кружка с пивом. Бочонок стоял в углу, и палачи прикладывались время от времени – работенка не из легких. Видимо, хорошее пиво, раз не брезговал сам Саурон.

– Он что-нибудь уже сказал? – спросил Повелитель, усаживаясь в деревянное кресло с ремнями на спинке и ножках.

– Никак нет, – отозвался палач. – Разреши, господин, попробовать что-нибудь другое или хотя бы груз подвесить? Это ему за игрушки, он даже не стонет.

– Молчание порой говорит о многом. Простой воин уже начал бы говорить.

– Простой воин тебе сказал бы, кем была твоя матушка и чем занималась в хлеву с рабом-полуорком, – прохрипел Берен. – А я знаю, кто ты есть. И знаю, что даже такой матери у тебя не было, упырь.

Саурон улыбнулся – брань не виснет на вороту, особенно если ты можешь как следует отплатить за каждое слово. Гортхаур сделал палачу еле заметный знак бровями – Берена вздернули.

…Отпустили, дали продышаться…

– У тебя в котомке нашли точильный брусок, завернутый в обрывок горского плаща. Родовые цвета Беорингов. Ты служил им?

Берен промолчал. Веревка слегка натянулась. Он изготовился к новой муке…

– Тебе лучше отвечать, – спокойно сказал Саурон. – Молчать бессмысленно.

Он встал и приблизился, взял Берена за подбородок и поднял его голову так, чтобы смотреть глаза в глаза, не отрываясь.

Холодный пот между лопаток. С каждым шагом Саурона сердце человека обрывалось, а с прикосновением Гортхаура он словно одеревенел до нутра. Чувствовал, как стынет позвоночник, как желудок завязывается узлом, как мужское отличие словно бы сжимается в кулак, чтобы утянуться в тело, спрятаться, как улитка в панцире…

– Я могу читать каждую твою мысль, человек. Я могу проникнуть в твой разум так глубоко, как ты сам не проникал.

«Врешь, гадюка. Аванир тебе не пробить».

– Итак, кто ты?

…Словно холодный ветер срывал кожу и мясо с костей – это была смерть при жизни. Он сейчас не мог ответить, даже если бы и захотел – не повиновался голос, не слушался ни один мускул, казалось, остановилось сердце. Он на какое-то время даже перестал ощущать боль, из всех чувств сохранилось одно: бесконечное смятение, переходящее в ужас – до безумия, до полной потери власти над собой…

…Закоченевшие пальцы скользили, разжимались и он падал, падал среди ледяного крошева, ударяясь о стылые, иссиня-зеленые стены ледовой трещины, у которой не было дна… Единственной опорой был взгляд, единственной надеждой и спасением – сказать правду, даже не сказать – открыться, впустить эти глаза в себя, позволить им найти то, что они хотят…

Но где-то глубоко внутри оставался еще островок тепла, и он обратился к нему напоследок, в надежде обрести – нет, не спасение, но мужество и достоинство перед лицом неизбежного…

Тинувиэль.

Ее взгляд, ее смех, ее голос… Прости, vanimelde, я не сумел – но я, по крайней мере, пытался… Выходит, все, что осталось – это память… А ее у меня не отнять, даже Саурону…

– Зря, – спокойно сказал Саурон. Его пальцы разжались, миг – и Берен понял, что свободен… – Будет хуже, человек.

Горец сипло засмеялся. Хуже всего – пройдя через боль, умереть несчастным обманутым предателем. Как Горлим или этот бедняга-лекарь.

– От тебя не требуется говорить. Никто не скажет, что ты предал Финарато. Ведь над мыслями своими человек не властен, особенно в миг страданий. Просто – открой свой разум. Впусти меня.

– Моя голова, кого хочу, того и пускаю. Попрошайничай у Моргота.

Саурон подал знак – палач крутанул ворот. В мире перестало существовать все, кроме холодных серых глаз врага и вывернутых рук, готовых выскочить из суставов в любой момент.

– Болтай, болтай. Рано или поздно скажешь то, что нужно. Итак, кто… эти… эльфы… Зачем… вы шли… на север…

Тинувиэль, – подумал Берен. Мысль о ней рождала искру тепла и света в остывшей груди. Лютиэн Тинувиэль… Такая мягкая трава…

– Вы… шли… на север?!

Хруст… Крик, раздавленный о стиснутые зубы. Холодный пот по всему телу.

«Тинувиэль!!!»

Солнечный зайчик… Лавина черных волос над ним – как шатер… Ее лицо смеется, глаза смеются… Солнце пробивается сквозь волосы как сквозь ветви, но лицо в тени… Смеясь, она отбрасывает волосы за спину и открывается солнцу вся…

Хруст! – слишком больно для таких воспоминаний; легче ненавидеть…

Прошло время. Только демоны боли, да еще Гортхаур знали – сколько… Берен очнулся на полу.

Саурон сидел в кресле, закинув ногу на ногу. Каким нужно быть дураком, спросил себя Берен, чтобы и дальше раздражать его? Таким как я.

– Ну, что присел, ублюдок? – просипел он. – Замучился меня пытать?

Саурон какое-то время оставался все так же невозмутим, а потом встал и подошел к человеку, глядя сверху вниз, как на коровью лепешку.

– Смелости у тебя больше, чем ума – в этом ты истинный беоринг. Сейчас я тебя кое-кому покажу… Думаю, он по достоинству оценит твои шутки. Вы с ним на одном уровне.

Он отдал вполголоса распоряжение – стражник побежал куда-то. Потянулись минуты ожидания. Стражник вернулся, а следом за ним дверной проем загромоздила жуткая фигура: огромный орк с лапами едва ли не до земли, большими желтыми глазами и продавленным носом.

Увидев Саурона, орк отвесил почтительный поклон. Заметив Берена, растекся в широченной усмешке, словно увидел старого друга, которого давно считал погибшим.

– Ну, здравствуй, сукин сын! – почти что нежно воскликнул он. – Попался, сукин сын!

– Так ты знаешь его, Болдог?

– Я его знаю как гвоздь в сапоге, Повелитель, как занозу в заднице. Это Берен, мать его так, сын Барахира. Ты себе не представляешь, Беоринг, как я мечтал тебя увидеть. Именно здесь. И именно в такой позе.

– Только не обмочись на радостях, я тебя прошу.

– Ты за меня не волнуйся, я уже большой, – Болдог щелкнул пальцами, подручный палача подал ему кружку.

– Болдог, ты точно опознал его?

– Сомнений нет. Вот особые приметы. Смотри, айан-таэро, – он с размаху пнул Берена под вздох носком сапога и, когда тот сложился вдвое, пригнул его за волосы к самому полу. – Его спина. Работа тех придурков в Сарнадуине. А вот ожог на груди, в форме подковы. «Подкова на счастье», как эти недоумки сказали. Они все очень хорошо запомнили – такое вовек не забудешь. Только двоим удалось бежать от лесных духов, и один потом спятил. Этих доказательств хватит?

– Вполне.

Болдог подтянул и закрепил веревку, заставив пленника встать.

– Ну, как тебе у нас в гостях, на Волчьем Острове? Хорошо угощают? Пивка хочешь?

Берен изловчился и плюнул в кружку. Орк зажал ему нос, запрокинул голову и сунул кружку в зубы, заставляя пить. Палач, подручный и двое стражников следили с заметным сожалением: на это пиво у них были свои виды.

– Можно ли спросить, Повелитель: как его взяли? – спросил Болдог, покончив с забавой.

– О, это было весело. Я увиделдюжину орков, идущих на север. Странные какие-то орки. Не мои, одна из кочевнических банд. Но почему так нагло, без доклада? Приказываю – привести. Ранкар Тэврах со своим отрядом приводит: точно, кочевники. Двое выдают себя за разведчиков из твоей команды. Расспрашиваю их и чувствую – что-то не так. Бросаю заклятие – и вижу, что тут не дюжина орков, а одиннадцать эльфов и человек. Один из этих эльфов оказался – кем бы ты думал? – Финродом Фелагундом, и не скажу, что мне было легко с ним справиться.

– А чего они шли к Аст-Ахэ?

– Мне самому интересно. Эльфы молчат. Берен молчит.

– Отдай его мне, повелитель, – улыбнулся Болдог. – Он заговорит, клянусь.

– Нет, Болдог, – покачал головой Саурон. – Ты слишком… заинтересован. А мне не нужен его труп, мне нужны сведения. Снимите его, – обратился он к оркам. – Развяжите, и пусть этот им займется.

Один стражник отцепил крюк и перетащил пленника на лавку, второй помог палачу развязать Берена. Нестар снова осмотрел его. Горец лежал перед лекарем и палачами как мясная туша перед поваром. Его даже не привязали, да и незачем было – он сейчас свечки плевком не погасил бы. Один из орков придерживал его за руки – так, для порядка.

Поймав взгляд Болдога, Берен зажмурился от унижения. Но даже сквозь стиснутые веки он увидел – узнал? Почувствовал? – как к нему склонился Саурон. Сквозь веки можно разглядеть солнце – а Саурон виделся пятном тьмы…

– Берен, – голос Гортхаура был мягким, как шорох змеи по камню, – Я знаю, ты не боишься смерти… Во всяком случае, веришь, что не боишься ее. Но ведь смерть бывает разной. Я не говорю сейчас – тяжелой или легкой. Но она бывает славной. А бывает и позорной.

– Позорная – это смерть предателя? – процедил Берен. – Спасибо, что напомнил.

– Ты дрожишь. – Саурон был так близко, что у человека снова свело живот. – Правду сказать, ты весьма жалок, горец. А ведь ты провел здесь не больше трех часов…

«Сколько?» – ужаснулся в своих мыслях Берен. Он точно сказал «три часа»? Не три недели, не трое суток – три часа?

– …И ведь я еще приказывал не калечить тебя. Я могу отменить приказ… Ты хочешь этого? Хочешь умереть здесь – нагим, в крови, в муках?

– Эла, – Берен попробовал усмехнуться. – Я родился нагим, в крови и в муках. Чем ты думаешь меня удивить?

– Хотя бы вот этим…

Берен ждал удара – и ошибся. Это пришло изнутри. Рот наполнился тягучей предрвотной слюной, желудок вывернулся наизнанку – даже выдрессированный стражник брезгливо отдернул руки, отпуская пленника, когда тот скорчился от резкой боли и свалился с лавки. Лежа на боку, уткнувшись лицом в едко вонючую лужицу, он захлебывался горечью, забыв даже про только что вправленный вывих. По всему телу прокатывались ледяные волны. Второй спазм заставил его выблевать свернувшиеся комки крови.

– Насколько все-таки вы, смертные, зависите от своего hroa… – сказал Саурон где-то вдалеке. – Насколько просто, управляя им, воздействовать на вас…

Легким толчком он перевернул узника на спину, коснулся прохладной рукой лба – скрутивший тело сухой спазм отпустил.

– Ну как?

– Как после хорошей попойки, – простонал горец. – Тоже мне удивил…

– Так ты ищешь новых знаний? Изволь. Ты знаешь, сын Барахира, что собой представляет боль? Это подобные волнам колебания, которые распространяются по телу, по тончайшим, тоньше волоска, волокнам, пронизывающим каждый дюйм hrondor. Они связаны с позвоночным столбом, а через него – с головным мозгом… На самом деле боль ощущает не hroa – ее ощущает мозг. Ты мог видеть людей, которых в бою поразило в висок. Но при этом они остались живы. Они перестают чувствовать боль, потому что та часть мозга умерла. А можно подвергнуть мирроанви обратному действию: твоему телу не причиняют вреда, но боль ты ощущаешь полной мерой. И кому ты докажешь потом, что предал не из страха и не из корысти, а потому что не смог вынести вот этого?

Тонкие пальцы майя коснулись шеи пленника, сомкнулись, Берен почувствовал рывок и помимо воли встал на колени. Саурон, видимо, не хотел нагибаться – и теперь удерживал его почти на весу легко, как кутенка за шкирку. И тут – накатило…

Это было – как если бы из него живого вынимали становой хребет. Зажмурив глаза, стиснув зубы до звона в ушах, Берен кричал на вдохе и на выдохе. И с каждым вдохом и выдохом он умирал. Но умереть Саурон ему не позволил.

– Сознание того, что это окончилось – сладостней, чем возлежание с женщиной. Так говорили те, кто пережил мое прикосновение. Это правда, Берен?

Это было почти правдой. Такого острого счастья, как счастье прекращения этой муки, он не знал… Почти… Но Саурон прежде облезет, как змея по весне, чем услышит это от него.

«Проверь сам, если ты не трус и не евнух», – хотел сказать человек, но язык не повиновался. Тело предало его в этом; предало и в другом: скользнув пальцем по его щеке, Саурон снял каплю влаги. Поднес палец к глазам своего противника, потом мазнул по его губам, заставляя ощутить соль собственной слезы. Улыбнулся. Отпустил шею Берена. Тот упал как бревно, не в силах даже выставить перед собой руки, чтобы уберечь лицо.

– Умойте его. Оденьте и верните в камеру.

Окатив водой и одев – правда, из одежды оставили только нижнюю рубаху и штаны – Берена снова заковали в цепи и бросили в ту же камеру. Через полчаса он начал дрожать от холода, зарываясь в солому – беда только, что ее было слишком мало…

Стража сменилась шесть раз. Ни еды, ни воды не приносили. Цепи выпивали из тела остатки жалкого тепла. Скверно. Берен знал, что холод, голод и жажда подтачивают человека медленно, но наверняка.

Он слизывал сырость со стены, когда дверь открылась и в низкий проем вошли двое – человек и орк.

– Выходи, – скомандовал человек. Берен выполз. Его поволокли по ступеням вверх, к посту, где ждала высокая женщина в черном плаще, сколотом фибулой в виде летучей мыши. Эльфийка. Берен слишком устал, чтобы изумляться. Она оттиснула свой перстень на какой-то восковой печати и тюремщики передали Берена ей и ее подручным. Снова наверх, по винтовой лестнице – они вышли из тюрьмы. На выходе женщина и стражник обменялись значками, похожими на монеты.

Они пересекли двор и вошли в другую башню. Поворотам и переходам Берен потерял счет, но из редких окон, мимо которых его тащили быстро, он видел уже не каменные дворы, а… сад? Да, сад… Его вели по жилой части замка, в высокую башню Минас-Тирит.

– Сюда, – эльфийка распахнула дверь.

В глазах у Берена помутнело, в груди сперло дыхание, на лбу выступил пот…

В жарко натопленной комнате стояла густая пелена ароматного пара, сквозь которую еле-еле пробивался свет четырех ламп. Пар исходил от огромной лохани с водой.

– Разденься, – скомандовала эльфийка.

– И даже не поцелуешь для начала?

– Не смешно, – слова женщины сопровождались сильным тычком в спину.

Дергаться смысла не имело. Он дал сорвать с себя одежду и полез в лохань; вымылся кое-как, потом двое мужчин натянули ручные кандалы, а женщина, намотав его волосы на руку, выскоблила ему подбородок острейшей бритвой, жестко и тщательно. После этого цепи расклепали, дали холстину – вытереться – и гребень. На лавке лежала новая одежда: черные штаны, темно-зеленая рубаха, черная шерстяная свита и легкие башмаки с мягкой подошвой. Он оделся.

– Ну, вот и все, – женщина надела курточку и набросила плащ. – Идем.

Они прошли еще несколькими коридорами и попали в узкий маленький зал. Окна были завешены, в камине трещал огонь. Зал был пуст, лишь во главе длинного стола из каменного дуба сидел человек… Нет, не человек.

Жестом Саурон отпустил охрану.

– Вы уверены, повелитель? – спросила женщина.

– А что он мне сделает? – заломил бровь Саурон. – Убьет?

Стражники поклонились и вышли за дверь.

– Садись, – Гортхауэр сделал жест в сторону стола. – Куда хочешь. Второй прибор – для тебя.

– А третий? – Берен сел, не мудрствуя лукаво, там, где лежала тарелка. Скулы свело, рот затопило слюной – под столом Берен до боли сжал пальцы, чтобы сохранить неподвижное лицо.

– Для твоего государя. Он скоро присоединится к нам. Хочешь вина? Нан Татрен, урожая пятьдесят пятого года.

– Захватил вместе с замком?

– Да. Здесь отличные погреба. Угощайся. Заяц, запеченный в сметане, грибы… Ты любишь грибы?

Наверное, на другом берегу реки было слышно, как Берен сглотнул. От запаха жареного мяса его мутило.

– Благодарю, я не голоден.

– Насколько я знаю, последним, что ты ел, была миска ячменной каши из прелого зерна. Более двух суток назад. Так что не рассказывай мне сказки, Берен, ешь. Сыр, буженина, зелень… выбирай! Или ты боишься, что я отравлю тебя? Согласись, что это было бы непоследовательно. Я мог бы убить тебя более простым… Или более затейливым способом.

– Саурон, ты знаешь, что по нашим обычаям если ты преломил хлеб со своим врагом – значит, ты все ему простил?

– Знаю, Беоринг. Именно это я и имею в виду. Я готов простить тебе все.

– Ага… Только вот в чем штука: я не готов тебе простить ничего.

Саурон развел руками.

– Я признаю, у тебя есть причины держать на меня сердце. Но и у меня есть причины испытывать к тебе самое меньшее – неприязнь. Люди, которых ты убивал, были моими друзьями, учениками, да хоть бы и подчиненными – все равно я за них в ответе. С самого начала мы оказались по разные стороны одного меча, и я этому совсем не рад. Пролилось слишком много крови, чтобы можно было так просто примириться… Но поверь, единственное, чего я хочу – это мир.

– Весь? – выскочило у Берена.

Саурон засмеялся.

– Гортхаур, мир между нами будет, когда один из нас уберется за край последнего берега. Так оно все обернулось, что это, наверное, буду я. Мы по разные стороны одного меча, рукоять держишь ты – не тяни осла за хвост, я готов.

Саурон задумчиво поиграл вилкой.

– Ты думаешь, – сказал он, – что это – какая-то жестокая игра? Что я пригласил тебя к обеду в качестве главного блюда, поиздеваться над твоей беспомощностью? Берен, я знаю, что обо мне говорят эльфы. И не буду спорить – я действительно жесток. Но я никогда не творил бессмысленных жестокостей, не делал зла ради зла. Разве самому тебе не приходилось быть жестоким? Вешать мародеров, чтобы не разлагалась армия? Убивать пленных, которых нечем кормить и некому охранять? Пытать захваченных солдат противника, чтобы узнать, не ждет ли вас засада? Всем, кто хочет добиться какой-то цели, приходится быть жестокими. Это как жар во время лихорадки. Когда проходит болезнь – спадает и жар. Мне нет необходимости быть жестоким на севере: там никто не бунтует. Насколько я буду жесток с Дортонионом – зависит от того, как скоро Дортонион прекратит бунтовать. Съешь хотя бы хлеба, Беоринг…

– Спасибо. Не хочу отвыкать от тюремной пищи. Я ведь наперед знаю, какую песню ты запоешь, Тху. Ты скажешь, что наилучшим образом я послужу своей стране, если стану там наместником Моргота и присягну ему на верность. Ты как дважды два объяснишь мне безнадежность эльфийского дела, а Финрод, измученный голодом и пытками, будет сидеть тут в подтверждение твоей правоты. Ты предложишь мне выбор: ты или Болдог, вернуться в подвал, на воду и ячменную кашу, собственной шкурой проверить мастерство твоих палачей – или каждый день наслаждаться вот такой едой и вином, спать на мягком и страдать только от запора или похмелья. И я знаю, что я выберу, поэтому не хочу отвыкать от тюремной еды. Выблевывать на дыбе прелый ячмень мне будет – не скажу, что приятней, но как-то проще.

Саурон, откинувшись в кресле, молча слушал его и Берену стоило большого усилия смотреть майя прямо в глаза – зная, что эти глаза способны сделать с ним.

– Мне очень жаль, Беоринг… – проговорил Гортхаур, небрежно вертя вилку в левой руке. – Мне очень жаль, что такой человек как ты, сражается против меня – а не за. Мало кто может выдержать мое прикосновение и мой взгляд. И когда я заглядываю к человеку в душу, большей частью я вижу там трусость и малодушный быстрый поиск того, что можно мне продать в обмен на свою жизнь. У тебя же есть какой-то щит… Крепкий, как адамант… Любовь? Кто она?

– Саурон, я запамятовал – про твою матушку я уже говорил, нет? А еще болтают, будто первых орков породили не порченые эльфы, а ты, когда был Морготу женой…

Гортхаур встал, отодвинул коленом кресло.

– На мои вопросы отвечают иначе, Берен. У тебя могут быть заблуждения насчет своей особы, но сейчас я легко их развею. Тхуринэйтель, где наш второй гость?

– Здесь, повелитель, – эльфийская женщина распахнула дверь, пропуская Финрода и двух охранников.

Фелагунд тоже был вымыт, причесан и одет в чистое. И выглядел таким же спокойным и холодным, как всегда, однако слегка прихрамывал. Волосы его были срезаны коротко, так, что открывали уши, и не совсем ровно.

– Ну, здравствуй, Пещерный Ваятель, – улыбнулся Саурон. – Не прошу присоединиться к обеду, дело прежде всего. Ведите этих двоих за мной.

Берен встал, обошел стол и последовал за Сауроном под охраной двух стражей. Отодвигая одно из кресел, якобы освобождая себе путь, он глазами спросил Финрода: сейчас? Тот еле заметно качнул головой.

Они снова шли коридорами – вроде бы в обратном направлении, к казармам. Финрод, строивший эту крепость, в свое время позаботился о том, чтобы в любое помещение можно было попасть, не высовывая носа на улицу: здесь были злые осенние дожди.

Когда они достигли конечной цели своего пути, Берен внутренне одобрил свое решение не есть: сейчас бы его непременно вырвало. В этом дворике, мощеном камнем, воняло как на бойне.

Саурон вышел на закрытую галерейку, опоясывающую двор. Их вывели следом. К двум конвоирам присоединилось еще двое, Берена и Финрода крепко взяли за руки и подвели к перилам.

– Ах ты… – вырвалось у Берена. Фразу он не закончил – не из страха перед Сауроном, а потому что не нашел достаточно скверного ругательства: все известные казались ему слишком мягкими.

Дворик по периметру был уставлен деревянными столбами, давно утратившими свой первозданный цвет: верхушки их потемнели от дождей и ветров, а по низу они были густо вымазаны, скорее даже пропитаны, чем-то бурым…

К двум из этих столбов были привязаны эльфы – Кальмегил и Вилварин; руки заломлены за голову, одежда изодрана, волосы обкромсаны. Им никто не предлагал купания и обеда.

– Вы знаете, что здесь? – не глядя на Финрода и Берена, спросил Саурон. – Площадка для обучения молодняка. Молодые волчата должны попробовать крови. Волки – ты знаешь это, Берен – обучены кидаться на горло или, если есть приказ брать кого-то живым – валить и кусать за руку. Но молодые волчата этого не умеют. Они будут кусать куда попало. Поднимите решетку!

Где-то внизу, внутри здания, загрохотала цепь, наматываясь на ворот. Берен почувствовал жжение в горле и холод в животе. Он посмотрел на Финрода – тот не изменился в лице, но глаза стали больные.

Решетка напротив галерейки перекрывала длинный низкий проход, и сейчас об эту решетку разбилась волна серых мохнатых тел, голодных желтых глаз, острых белых клыков…

Это были вислоухие щенки размером со среднюю овчарку. Достигнув полного размера, они перерастали телят. Сейчас они сгрудились у решетки, чуя добычу; задние запрыгивали на спины передним, покусывали тех за плечи и за уши, чтобы пробиться вперед; передние просовывали сквозь решетку морды и лапы и поскуливали, требуя свое…

Берен готов был сам завыть волком от бешенства и собственного бессилия. Словно почувствовав его отчаяние, стражи сильнее заломили ему руки, прижав к перилам. Эльфы стояли у столбов, склонив головы; ни один не посмотрел ни в сторону волчат, ни на галерейку – то ли обессилели, то ли не хотели потешать врагов и вводить друзей в искушение мольбой, промелькнувшей на лице.

– Беоринг, – обратился к нему Саурон. – Я мог бы сейчас приказать поднять и вторую решетку и заставить вас обоих любоваться тем, что волчата сделают из ваших друзей. Хотя бы в уплату за твои слова. Я знаю, что Финрод при этом не дрогнет. Эльфы имеют свой взгляд на вопрос заложника, вспомни историю с Маэдросом. Он не дрогнет, даже если у этого столба окажется его родной отец, не говоря уж о тебе. Ему будет очень больно, но он не заговорит. Как не заговорил бы ни один из этих эльфов, окажись там, у столба, Финрод. Такова их природа и их понятия о чести. Я знаю, что у тебя эти понятия другие. Ты, конечно, можешь молчать, тебе это ничего не будет стоить. Только им. Твое геройство обойдется тебе дешево: ценой десяти смертей. Ты туда не отправишься и тебя не будут пытать, даю слово. Только они. Итак. Я повторяю вопрос: куда вы шли и зачем? Или ты говоришь, или я велю поднять решетку.

– Берен, – неподвижным голосом сказал Финрод. – Его слово не стоит ничего. Пока мы в его руках, он всегда сможет заставить тебя ответить на второй вопрос и на третий – до конца; а потом скормить волкам всех нас, а тебя – казнить в Каргонде. Заговорив, ты нас не спасешь.

– «Нас» – это неверно сказано, Финрод, – усмехнулся Саурон. – Тебя я тоже не собирался отправлять на корм. Ты рискуешь только чужими жизнями, ты покупаешь молчание Берена не за свой счет.

– Он хочет использовать меня как живую отмычку к Нарготронду, – Финрод на миг прикрыл глаза. – Берен, если ты заговоришь, это может стоить свободы и жизни всем жителям города.

Берен напрягся всем телом, остро чувствуя свое бессилие. Стражи тоже приложили усилие к тому, чтобы его удержать.

– Не будь ты так горд, – издевка в голосе Саурона была хорошо скрыта, – Поешь ты хоть немного… может быть, тебе удалось бы своротить эти перила, как тогда, в Сарнадуине, ты своротил коновязь… Ты бы спрыгнул вниз и даже успел бы кого-то убить… Ну, а что дальше?