Текст книги "По ту сторону рассвета"

Автор книги: Ольга Чигиринская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 68 (всего у книги 81 страниц)

Брегор купил своей названой дочери также маленькие серьги со вставленными гранатами – и Берен, похвалив их, с запозданием сообразил, что они куплены под гранатовую серьгу, подаренную Руско Айменелом: теперь Даэйрет носила ее подвеской на груди. Оба они мгновение-другое молчали об одном и том же, а потом глаза девчонки снова оказались на мокром месте, и Берен, обняв ее, прижал к себе, чтобы она могла незаметно утереть слезы и чтобы не заметила, как у него самого дрожат ресницы.

Подумав немного, он решил все-таки не присоединяться к Мар-Рогану: обоз, возглавляемый одноногим стариком и беременной женщиной, двигался бы еще медленнее, чем даже он со своей простреленной дыхалкой. Но каждый день, двигаясь на север, в сторону Тол-Сирион, Берен натыкался на два-три обоза и ночевал на их стоянках. Его узнавали: теперь он открыто носил свои цвета и перстень Барахира, а уцелевшие Бретильские Драконы уже успели распустить слух о том, что князь от невзгод поседел до времени.

На второй день пути он пожалел, что забыл в доме Галадриэль волчью шкуру, которую носил. Днем холод больше не беспокоил его, не было необходимости кутаться в плащ. Он мерз только по ночам – как и все люди.

Перед тем как покинуть Бретиль, он совершил возжигание на могиле Эмельдир. Потом останавливался на Сухой Речке, где были похоронены погибшие в злосчастной ночной схватке Бретильские Драконы и эльфы, и почтил огнем дух Руско. Поблизости была еще одна поляна могил – там умерли от яда те, кто был ранен в ту ночь. А когда впереди вырос из воды Тол-Сирион, Берен вздохнул и сказал в голос на пустой дороге:

– Весь мой путь – от могилы к могиле.

Но на этот раз он переправился к кургану не для того, чтобы требовать у богов ответа, а для того, чтобы дать им свой ответ.

Он побродил по берегу и нашел там много мелкого сухого плавника. Паводок спал, Сирион был теперь мельче и спокойней. Берен поднялся на курган, разложил кострище поверх старой золы и сел точить нож, чтобы сделать то, что собрался, быстро, не позоря долгим ковырянием и себя, и Финрода, в память которого это делалось. Заточив нож, он попробовал его на руке, срезав, как бритвой, несколько волосков, и остался доволен. Дождался заката, кресалом высек искру и, раздув тлеющий трут, зажег поминальный костерок. Когда веселый огонь окреп и охватил самые толстые ветки, Берен поднялся и встал над костром во весь рост, с ножом в руках.

Однажды он уже клялся похожим образом – своей кровью; но боги не приняли той жертвы и той клятвы: из подвала Тол-и-Нгаурхот он вышел живым, да еще таким образом, что вмешательство богов было явным. Он не смог посвятить им свою смерть, они не захотели – но теперь он собирался посвятить свою жизнь… им? Или Отцу богов и людей?

Это была новая мысль, очень странная. Нолдор говорили, что люди, скорее всего, не в воле Валар, но среди самих людей считалось, что взывать к Отцу через головы Могуществ – непочтение, которое может навлечь беду на человека, на его племя, на весь род людской. Но месяц назад на этом холме Берен понял, что Валар не помогут ему в его деле. И не потому что не желают, а потому что это превыше их сил. Если бы речь шла всего лишь о том, чтоб добыть Сильмарилл ради руки Лютиэн…

Если бы речь шла всего лишь об этом – то Сильмарилл можно было бы и не добывать. Можно было бы уйти в лес – во владениях Галадриэль или на Восток, к нандор, поселиться в виду гор, которые он так любил, в уединении и мире… Сделать так, как он сказал – построить дом, пасти овец… Только ради того, чтобы получить руку Лютиэн, не было смысла идти в самое сердце тьмы, потому что ее рука уже была в его руке, она уже лежала в его объятиях… Как бы это ни было прекрасно – это не стоило крови людей Дортониона и Хитлума, эльфов Барад-Эйтель и Нарготронда… Крови Финрода…

Но если даже Могущества Арды, которые настолько сильны, что люди зовут их богами, бессильны ему помочь в его тяжбе с Морготом – то кто в силах?

Он расстегнул заколку на волосах и бросил ее в сторону – теперь она была не нужна. Собрал волосы в пучок на затылке и резанул ножом. Как ни остер был нож, а с одного маха отрезать серую гриву не получилось – и Берен, морщась, провел лезвием еще несколько раз.

Свободные люди носили волосы длинными, и лишь два случая могли заставить их остричься, уравнявшись по виду с рабами: глубокая жалоба о ком-то, любимом больше жизни, и нерушимый обет, который человек приносит и держит до тех пор, пока не исполнит. В каком-то смысле такой человек и есть раб: раб своей клятвы… В таких случаях обычно брали свидетелей, которые подтвердили бы, что человек остригся ради обета.

Берен не нуждался в свидетелях – ему было все равно, какие пойдут пересуды.

– Я не знаю, слышишь ли Ты меня сейчас. Не знаю, какими словами взывать к Тебе и какие приносить жертвы. Мудрые говорят, что наши жертвы не нужны и Силам, которых ты поставил над нами – они не едят мяса животных, не пьют крови с вином и не вдыхают дым сожжения. Тем паче, наверное, Ты, Своим словом давший всему сущему жизнь. Чем я мог бы пожертвовать? Что у меня есть такое, чем Ты не владеешь? Только сам я, и то лишь потому, что Ты дал мне свободу, как вольноотпущеннику.

Он бросил отрезанные волосы в костер, и пламя на миг взметнулось так, что ему пришлось отступить, прикрыв лицо рукой.

– Моя свобода обернулась моим пленом, – продолжал он. – Кто-то ни за грош купил меня и всех нас. Разве Ты для того отпустил нас, чтобы мы умерли? Разве так Отец поступает с детьми? Кем бы ни был мой нынешний хозяин – я отрекаюсь от него, бегу от него. Мудрые людей обязаны предоставить беглому рабу убежище – неужели Ты более жесток? Я не верю в это, а если я ошибаюсь, если ошибался Финрод – то лучше мне умереть. Иные скажут, что я совершаю здесь святотатство. Что боги обидятся на того, кто обращается к Королю через голову князя, которого король поставил. Хотя сам я не обиделся бы на вассала, обратившегося к государю Финроду тогда, когда я оказался бы бессилен в его деле. Если они объявили мне, что не могут помочь – на что же им обижаться? И не праведней ли они меня? Но если то, что я делаю, и впрямь святотатство, – то я не хочу, чтобы за мою гордыню боги покарали мой народ. Я умираю для него, я покидаю его – Дортонион больше не моя земля, и я не ее князь. Я вернусь туда лишь для того, чтобы объявить об этом. Мне скажут, что я решился на безумие, превышающее все мои безумия вместе взятые. Может, оно и так. Но не большее ли безумие жить и знать, что умрешь, и попадешь в то сумеречное место без дна и края, и некому будет рассечь землю мечом, чтобы открыть то место и томящихся в нем вывести на свет? Я боюсь. Я хотел бы поступить иначе, я пытался… Но что-то жжет мое сердце и гонит вперед. Я иду, и я не сверну с пути. Моя жизнь в Твоих руках. Я ни на что не полагаюсь, и на себя тоже, подобно человеку, что поставил свою голову на кон в игре жребиев: если потеряю, то все и сразу. Я сказал.

Он отступил от костра еще на шаг, и вдруг что-то, подобное мягкому безболезненному удару, обрушилось на него – так сбивает с ног маленькая лавина. Костер погас единым духом, словно сверху его прихлопнули великанской темной ладонью – только звезды, белые и немые, сияли по-прежнему ярко. Берен лежал, прижатый к траве незнакомым прикосновением – и понимал, что, хотя оно и тяжело, все же оно нежно, это почти ласка. Удар этой длани уничтожил бы его с телом и душой, а касание наполняло каким-то странным блаженством, которое было почти мукой. Все звуки умерли на миг, растянувшийся в часы – и река, и трава онемели, само дыхание замерло в груди Берена.

И когда невидимая рука отпустила его, он испытал разом и горе, и такое облегчение, что закрыл глаза и уснул на месте, не спускаясь к подножию кургана, где остался его конь.

Утром, проснувшись, он бы не поверил, что происшедшее с ним не сон – если бы не обрезанные волосы и не нож, все еще зажатый в руке.

* * *

Тарганнат Беорвейн – Великое Собрание народа Беора. Со времени Беора Старого его собирали только трижды – при Беоре, когда делили между родами дарованные Финродом земли, при Боромире, когда приняли единый закон для всего народа, Правду Беора, и утвердили порядок установления аксаниров, знатоков закона и обычая, и при Брегоре, когда разрушили алтари темных богов.

Сейчас тоже было необходимо собрать этот великий тинг – потому что многие замки осиротели из-за гибели или предательства их хозяев, и многие так проявили себя в боях, что оказались достойны замка и земли…

А еще, думал Берен, Тарганнат Беорвейн должен будет избрать князя… Но заикнуться об этом до того как сход начнется, он не решался.

Минуло две недели, пока гонцы добрались до всех коненов и данов – и тех, кто жил в Дортонионе и тех, кто отселился в Бретиль и на гору Химринг; потом еще две недели – пока они собирались на тинг, и еще две недели – пока добирались все те, без кого Собрание нельзя было начать.

Берен с дружиной Роуэна и со своими Бретильскими Драконами, которых от полутора тысяч осталось шестьдесят человек (остальные или погибли, или разошлись по своим деревням) жил все это время в уцелевшей башне Каргонда – когда не мотался по горам, исполняя свои княжеские обязанности. В первые же дни после очищения Дортониона от орков и северян пришлось наводить порядок среди бондов и данов: сауроновы управители переделили землю и перенесли межевые знаки, уничтожив все старые записи – так что кое-кто попытался под шумок оттяпать у соседа клинышек земли, и кое-где из-за этого дошло до смертоубийства. Берен еще и сапог не успел снять с дороги, как обязанности верховного судьи навалились на него, как псы на медведя. Пока его не было, всем этим занимался Роуэн, совсем несведущий в законах, и через месяц такой жизни он уже волком выл, и дождаться не мог Берена.

Питалось их малое войско тем, что доставляли из Химлада, и Берену это весьма и весьма не нравилось, потому что получалось – он у феанорингов в долгу. Видимо, Маэдрос посчитал, что Келегорм и Куруфин получили поделом, потому что единственный из семерых братьев, лорд Амрод, встретившись с Береном, ни слова не сказал ему о той стычке, лишь спросил – чем сыновья Феанора могут помочь?

Этот невысокий для нолдо, темно-рыжий эльф был загадкой для Берена. Будучи в Химладе, он почти не успел узнать Амрода, и теперь жалел об этом. Он знал, что Маэдрос и Маглор на его стороне – пока он не коснулся Сильмарилла – и знал, что Карантир готов убить его уже за одно высказанное вслух намерение завладеть Камнем, а Келегорм и Куруфин – еще и за другое. Но чью руку держит этот замкнутый эльф с волосами цвета старой бронзы – он не мог понять, и никакие осторожные расспросы ему не помогали. Со слов Роуэна он знал, что близнецы тянутся к старшим, а не к средним братьям, и больше к Маглору, чем к Маэдросу, но что думает сам Амрод обо всем этом деле – он так и не узнал. О сокрытии своих мыслей сын Феанора заботился так же тщательно, как и о точной передаче воли старшего брата и лорда.

Эльфы Химлада очистили Лотланн и собирались восстанавливать Рубеж Маэдроса, и вроде бы на земли Дортониона не посягали – но от Нарготронда не было сейчас никакой помощи, а от Химринга была; лорд Амрод даже предложил прислать мастеров для восстановления Каргонда, и готов был заплатить тем людям, кто после полевой работы пришел бы строить замок. Берен отказался от этой помощи, из-за этого и вышла первая ссора между ним и Гортоном. Узнав о том, что лорд Амрод предложил помощь, а Берен не принял, старик вспылил. Глупо отвергать сыновей Феанора сейчас, когда от них так много зависит! На что Берен содержит дружину сейчас? На что он будет содержать ее еще целый год – ведь урожая и приплода этого года людям еле-еле хватит прокормиться? Сколько замков еще нужно восстановить! Наладить работу рудников и торговлю с гномами – где Берен собирается брать работников? И чем расплачиваться с ними?

– Но мы не можем зависеть от феанорингов, – спокойно возразил Берен. – Да, мы были в союзе, но сейчас государь Ородрет не желает иметь с ними ничего общего, никаких дел. И если мы что-то затеем с ними, он будет в своем праве лишить нас этой земли.

– Тогда почему сам он нам не поможет? Ярн, когда ты поедешь в Нарготронд принести ему беор – сделай так, чтобы зерно и железо поступали к нам оттуда, тогда мы сможем порвать с Химрингом – хотя мне и не по сердцу порывать с лордом Маэдросом, который был ко мне так добр…

– Гортон, – тихо произнес Берен. – Я не принесу ленной присяги королю Ородрету…

– А кому? – опешил Гортон. – Лорду Маэдросу?

– Нет, и не ему…

– Ярн! Если ты о том, чтобы выйти из повиновения у Ородрета и перейти под руку государя Фингона – то и сам Фингон этого не одобрит…

– Нет, Гортон, нет… Финрод был моим королем… И у меня не будет другого короля, кроме Финрода.

– Это как же понимать, ярн? – Фарамир изумленно распахнул глаз, потом прищурил его, словно пытался найти в лице Берена какую-то мелкую черточку, которая объяснила бы ему все. – Финрод мертв. Я понимаю, ты скорбишь, но нельзя же думать все только о нем! В твоих руках – беор, и ты должен принести его наследнику Короля Финрода!

– Гортон… Скажи, Гортон, ты предложил бы мне другого отца взамен Барахира?

Гортон не нашелся, что ответить – вышел вон и хлопнул дверью.

Молчаливым он никогда не был и всегда говорил что думал – видно, слухи о словах Берена дошли и до сыновей Феанора. Берен все силился понять, что же ими движет. Чтобы они хотели наложить лапу на Дортонион – было непохоже, они все-таки вели себя честно, и до такого беззакония все же не дошли бы; но Берен понимал и то, что на месте Маэдроса он очень хотел бы быть совершенно уверенным в преданности вчерашнего союзника. Слишком важное положение занимает Дортонион, чтобы та или другая сторона могла исключить его из своих замыслов. Единственным, кто по-настоящему устранился, был, кажется, один Ородрет.

Таким образом, на Тарганнат Беорвейн собрались люди, в большинстве своем уже сложившие мнение о том, что происходит. И даже те из них, кто готов был начать тяжбу из-за земли, скота или чего-либо еще, более всего волновались из-за того, что Берен все откладывал и откладывал на потом: кому принести беор и у кого просить помощи. А Берен не мог открыть ничего прежде, чем развяжется с менее важными, но не менее насущными делами: спорами из-за земли, из-за замков и скота.

И три недели шумело Собрание, обсуждая эти дела. Долина под замком Каргонд вся была покрыта палатками и шалашами, и мужи Дортониона собирались с раннего утра и расходились только после заката.

Первым делом распределили замки, и это было нелегко, так как мало осталось тех, чьи права на замок были бесспорны. Потом Берен решил споры из-за земли, и сделал это очень просто: объявил, что щитовой сбор отныне будет взиматься по тому, у кого сколько земли; охотники прирезать себе лишнего пропали мигом. Потом появились еще важные дела. И еще. И Берен понял, что его замысел – объявить о своем решении в самом конце, когда трудности с землей и владениями будут разрешены – никуда не годился. Каждое дело, закончившись, сменялось другим, не менее важным. Ссорились между собой бретильские горцы, горцы с Химринга и те, кто пережил рабство. Первые держали руку Ородрета, вторые – сыновей Феанора, третьи стояли за то, чтобы оставаться сами по себе, но их слушали мало, потому что полагали трусами. То и дело где-то вспыхивали ссоры, и лишь запрет приходить в Собрание с оружием предотвращал убийства. Половина времени уходила на то, чтобы примирять враждующих, и Берена это бесило. Брегор и Гортон смотрели друг на друга волками, и это разрывало ему сердце надвое. Барды с Химринга, такие как Белвин дин-Броган, то и дело оспаривали решения законников из Бретиля, таких как Фритур Мар-Кейрн, и это замедляло все дела. Порой спор доходил до такой ругани, что ему хотелось соскочить со своего высокого кресла и привести спорщиков в чувство затрещинами, не разбирая ни возраста, ни рода.

В разгар одной из таких ссор как раз и приехал лорд Маглор.

Права голоса в совете беорингов он не имел – разве что с разрешения князя – да и не затем приехал, чтобы говорить в Совете. Он желал поговорить с Береном один на один, и Берен не без тайного удовольствия покинул совет для этой беседы, ибо сам чувствовал ее важность.

Они уединились в той комнате, которая прежде была дружинной комнатой рыцарей Аст-Ахэ, а теперь – чем-то вроде зала для малого совета, где Берен говорил с ближайшим своим кругом – Гортоном, Роуэном, Брегором, Белвином, Фритуром и Мэрдиганом. Он кликнул служанку и велел подать гостю эль, хлеб и холодное мясо. То, что Маглор с дороги не пожелал отдохнуть и омыться прежде чем перейти к делу, говорило о многом.

– До нас дошли разные слухи, – сказал он, когда Берен отослал служанку. – И я прибыл сюда, чтобы развеять подозрения моего брата, лорда Маэдроса.

– Я готов на многое для лорда Маэдроса, потому что его помощь была неоценимой, – кивнул Берен. – Спрашивай, Златокователь.

– Говорили, что ты срезал волосы, приняв какой-то обет, а еще говорили, что это – обет мести нашим братьям, Келегорму и Куруфину. Правда ли это?

– Нет, – Берен вздохнул облегченно. – Можешь успокоить лорда Маэдроса: я не стану взыскивать с них за свою рану.

– И тем не менее ты был ранен, – сказал Маглор. – Ранен тяжело. И Маэдрос считает нужным уплатить тебе виру за твое ранение.

Маглор снял с пояса кошель, который оттягивал ему ремень ничуть не меньше чем меч.

– Здесь сто гривен серебра, – сказал он. – Этих денег тебе хватит… на многое. Например, на восстановление Каргонда. Или на содержание дружины в течение года. Или – на что ты сам пожелаешь. Ородрет ничего не сможет сказать – ведь ты получил лишь то, что причитается тебе по праву.

Ах, вот оно что, – подумал Берен. И решительно отодвинул от себя кошель.

– Благодарю, лорд Маглор, но своим прощением я не торгую. Если я сказал, что не буду искать мести – значит, не буду. Таково мое решение.

Маглор потер ладонью лоб.

– Брат мой просил меня узнать – по-прежнему ли мы с тобой в союзе, лорд Берен, – тихо сказал он. – И если да – то как быть с решением Ородрета держаться в стороне от союза?

– Среди детей Финарфина нет глупцов, – так же негромко ответил Берен. – Ородрет понимает, что если мы пойдем войной на Моргота, то придется опираться на Дортонион и именно здесь собирать войска. Если на нас пойдет войной Моргот, мимо Дортониона он пройти не сможет. Но если Дортонион вступит в Союз, королевская власть Ородрета не защитит его

– Дортонион – одно дело, – качнул головой Маглор. – Ты – другое…

Берен отбил пальцами на столе ритм хэтты, которую он танцевал на могиле Болдога…

Рано или поздно надо решаться, подумал он. К чему тянуть, ведь попытка закончить все дела прежде чем уйти, провалилась… А сколько дел оставил незаконченными, уходя, Финрод? – подумалось вдруг. Ведь Берен никогда, ни разу об этом его не спросил… Он вспомнил мраморную статую пробуждающейся Перворожденной и сказал:

– Лорд Маглор, ответ на этот вопрос ты сейчас получишь, если последуешь за мной в Собрание.

– Берен, – Маглор удержал его, когда он захотел подняться. – Не спеши и подумай еще раз. Дочь Тингола ради тебя покинула Дориат – зачем тебе теперь свадебный дар? Мы признаем ваш брак.

Берен молча смотрел на него, пока Маглор не отвел глаза.

– Я не собираюсь спорить с тобой. Я жду лишь твоего ответа – что будешь делать ты по поводу Сильмарилла.

– Лорд Маглор, ты услышишь мой ответ в Собрании. Ничего другого я сказать тебе сейчас не могу.

– Тогда идем! – Маглор встал.

– Забери свой кошель.

Маглор скривил губы, но ничего не сказал, забрал серебро и снова привесил к поясу.

Вместе они вышли на воздух, в забитый людьми двор Каргонда Берен с поклоном указал Маглору на почетное место справа от себя – кто-то из младших коненов уступил сиденье. При их появлении разговоры стихли, но Берен подошел к медному кольцу, висящему на крыльце, чтоб бить в набат, и ударил по нему медным прутом, обозначая, что будет говорить.

– Мужи Дортониона, – сказал он, обведя всех взглядом. – Я долго не решался сказать вам то, что собираюсь сказать сейчас, но, видно правы те, кто не велит оглядываться, ступив на дорогу. Слишком много узлов, что я пытался развязать, завязаны на мне самом, и что же мне делать? Вы все знаете о том, что я обещал королю Тинголу. Среди вас много таких, кто полагает, что я намерен исполнить обещание, в союзе с сыновьями Феанора и Государем Фингоном войдя в ворота Ангбанда силой. Но после смерти государя Финрода мне было открыто, что исполнить обет таким образом я не смогу. Отказаться от него не смогу тоже. Поэтому, фэррим, я должен уйти. Я ухожу на север, добывать Сильмарилл из короны Моргота. Больше месяца я обманывал себя, говоря в своем сердце, что прежде нужно завершить свои дела здесь, чтобы передать преемнику княжество, а не руину. Но… дела эти таковы – и вы сами не хуже меня видите, фэррим – что растянутся лет на десять. Поэтому я ухожу, и, так как не надеюсь вернуться – то хочу предложить Тарганнат Беорвейн лорда Мар-Хардинга своим преемником.

В собрании было так тихо, что звон какой-то залетной пчелы слышен был по всему двору Каргонда. Но долго такое оцепенение не могло длиться.

– Ты не можешь так поступить, ярн, – выдохнул Гортон. Голос его был таким, словно у него пересохло в горле.

– Я не могу поступить иначе.

– Да почему же? – вскочил Роуэн. – Берен, или рассудок совсем изменил тебе? Куда ты пойдешь? Что ты будешь делать с Морготом? Вызовешь его на поединок, как Финголфин? Или станешь биться с ним на кулачки?

– Я не знаю, Роуэн.

– А не знаешь – так почему болтаешь пустое? Что проку нам в твоей смерти? И что проку тебе в этом походе, если королевна уже не живет с отцом, и об этом знаем мы все? Что тебе до воли Тингола, пославшего тебя на смерть? Здесь – твой народ, и ты его князь, и она будет нашей княгиней, когда ты приведешь ее сюда! Оглянись вокруг – к чему избирать смерть, когда можно избрать жизнь? Зачем тебе идти туда, если можно взять королевну в жены и вложить руки в руки Ородрета?

Берен подошел к нему совсем близко и стиснул его запястья.

– Роуэн, – прошептал он, – Роуэн! – простонал он. – Мы с тобой лежали у одних грудей и я пил молоко твоей матери. С этих лет мы были вместе, где я – там и ты. Твой отец воспитывал меня и учил ратному делу, и даже драли нас на одной лавке, за одни проказы. Если тебе я ничего не могу объяснить, то кому же смогу? Поймешь ли ты, что это значит больше моего брака или вассальной клятвы Ородрету, больше Дортониона и всего Белерианда?

– От своей гордыни ты совсем спятил, – сквозь зубы вытолкнул Роуэн и, выдернув свои руки из рук Берена, упал в свое кресло. – Мы так полагались на тебя, а ты переменчивей ветра.

– Ты не прав, князь, – Фритур встал со своего места, бросив беглый взгляд на Маглора. – Может быть, и высокие стремления движут тобой. Но есть то, что превыше стремлений – это долг и честь. Долгом и честью ты обязан служить народу Дортониона, народу Беора. На том держится закон и порядок, что народ обязан князю повиновением, а князь народу – службой и соблюдением его прав. Иначе это не повиновение, а рабство, и не народ, а сброд. Иначе это не правление, а тирания, не князь, а угнетатель. Ты был прав – на тебе завязано много узлов, через тебя имеют силу законы, твоя власть хранит порядок силой твоей дружины и защищает границы от врагов. Не эта власть существует ради тебя и твоего удовольствия, а ты – ради нее и блага народа. Что было тебе открыто после смерти Финрода? Кем открыто? – я не знаю. Но всю свою жизнь я служу Намо и не ищу избавления от этой службы, как бы она ни была тяжела. Ты князь, ты несешь на челе печать Манвэ, хранителя законов, и ты не имеешь права бежать от своей службы, потому что око Манвэ настигнет тебя везде, хотя бы и во мраке подземелий Ангбанда. Каждый из нас в этом мире занимает свое место, и ты уже достаточно прогневил богов, вслух отрекаясь от своей службы. Смирись и услышь глас мудрости: сложи ленную присягу Ородрету, как твой отец Финроду. Женись на эльфийской королевне и введи ее в свой дом. Если ты этого не сделаешь, сыновья Феанора поневоле приберут эту землю к рукам – не могут они оставить ее без защиты. Ты этого хочешь? Лорд Мар-Хардинг держит их руку и слушается лорда Маэдроса больше, чем государя Ородрета.

– Что я хорошего видел от твоего Ородрета? – не выдержал Роуэн. – Он и своего замка-то не удержал!..

Старый спор был готов отправиться по десятому кругу, поэтому Берен снова схватил било и ударил по медному обручу с такой силой, что даже Маглор поморщился.

– Я выслушал и понял твои доводы, Фритур, и не собираюсь возобновлять ссору между вами, – сказал он, перекрывая нарастающий шумок толпы. – Ты говоришь, как князь я обязан народу службой? Согласен. Но разве мало я послужил народу? Разве эта земля не полита и моей кровью? Среди вас есть те, кто бился в долине Хогг, при Бешеном Броде и даже при Кэллагане. Кто уличит меня в трусости? Кто скажет: вот, я видел Берена Беоринга бегущим с поля боя или побледневшим и опустившим меч перед лицом врага? Кто обвинит меня, глядя мне в лицо?

– Твою доблесть никто не оспаривает, – сказал Фритур. – Но князь не может поступать как поступаешь ты сейчас! Не может предать целый народ из-за клятвы, данной одному эльфу!

– Но разве ты плохо расслышал меня, Фритур? Я не князь больше. Князь погиб в подвале Тол-и-Нгаурхот, зарыт в одной могиле со своим Королем. Вот цепь, которую Мар-Фрекарт снял с шеи последнего князя, Бреголаса, которую я вернул, сломав хребет предателю – я снимаю ее. Считайте князя погибшим и избирайте нового, по Правде Беора!

– Берен, – Маглору никто не давал слова, но никто не посмел прервать его, когда он заговорил. – Ты страшно ошибаешься. Мы четверо успели уже полюбить тебя, а теперь, когда тебе удалось то, о чем мы даже и не мечтали, мы почитаем тебя как никого из смертных, как мало кого из эльдар. Никому и никогда Маэдрос не предложил бы того, что тебе. Пусть знает весь народ Беора, старейшины которого собрались здесь – я приехал, чтобы предложить тебе, союзнику, Сильмарилл, когда мы возьмем Ангбанд!

Изумленное «Ах!» и «Эла!» из множества глоток наполнило двор после его слов. Мало кто расслышал тихие слова Берена:

– Мне уже предлагали Сильмарилл…

Маглор подождал, пока шум утихнет, поднял руку и продолжил:

– Это слишком большой дар, чтобы ты мог отвергнуть его так просто. Подумай еще немного, не позволяй своим чувствам решать за себя – поверь, такие решения дорого обходятся. Поверь хотя бы Финроду, если не нам. Подумай, даже если каким-то чудом ты осуществишь свое намерение – наша вражда перейдет и на тебя, и на Тингола, и на детей твоих. Я не хочу этого, не хочет Маэдрос и близнецы – но трое средних жаждут твоей крови, и мы уже не сможем защищать тебя больше. Даже сейчас, после того как ты всего лишь объявил о своем намерении – я не смогу защищать тебя, если они прискачут сюда за твоей головой. Пока еще не поздно, пока еще я смогу промолчать о том, что слышал.

– Да чего тут думать! – раздались крики. – Да славится вовеки великодушие лорда Маэдроса! Ярн, не будь дураком, не плюй в колодец!

– Благодарю за твое великодушие, лорд Маглор, – Берен поклонился без всякой насмешки. – Но есть слова, которые вырастают слишком большими, чтобы можно было загнать их обратно в рот. Я не понимаю, как вы можете отдать мне Сильмарилл, коль скоро поклялись именем Единого. И я дал свой обет – не тебе, лорд Маглор, а Тому, Кто больше тебя.

– О, что ты наделал… – Маглор опустил голову и его выдох был безмолвным рыданием. – Прости меня, Берен.

Берен невесело засмеялся, ибо что еще остается делать, когда убийца просит у жертвы прощения вперед?

«Но прежде вам придется прогуляться за мной до Ангбанда».

Маглор сошел с крыльца, ни на кого не глядя, принял повод коня из рук своего оруженосца и вскочил в седло, не скрещивая взглядов ни с кем из сотен людей, провожающих его глазами.

– Это все, – прохрипел Гортон. – Упрямец, глупец – теперь они вернутся за твоей головой!

– Они не посмеют, если только лорд Берен заручится поддержкой короля Ородрета и Государя Фингона! – возразил Брегор. – Очнись же, ярн – нет у тебя другого пути!

– Есть, – громко и спокойно сказал Берен.

Собрание взорвалось криком. «Безумие! Предательство! Фэйр!» – неслось отовсюду. Кровью Барахира и молоком Эмельдир заклинали его догнать Маглора и принести ему извинение, пойти на мировую – либо же скакать к Ородрету и просить защиты. Берен взял медный прут и несколько раз хлобыстнул по набату – так, что у самого в ушах звенело после того как медь умолкла.

– Или вы еще не поняли, что я сказал? – спросил он. – Тут есть кто-нибудь, кто подведет мне коня?

– Радруин! – крикнул своему оруженосцу Роуэн, отняв руки от лица. – Подведи коня этому безумному и принеси с конюшни соли.

При упоминании о соли Берен вздрогнул. Он знал, что это означает. Радруин тоже знал, и поэтому замер в недоумении, глядя то на одного, то на другого.

– Иди, – кивнул Берен. – Доставь, что мы просим.

«Он думает, что я испугаюсь одной угрозы – и останусь с ними. Но ему придется пойти до конца. О, как же мне больно. Как же больно было Финроду…»

Радруин появился, одной рукой держа поводья эльфийского коня, другой – комкая тряпицу с завернутой солью. Берен взял у него и то и другое, ткнул соль в руки Роуэну.

– Делай что собирался.

– Берен, – тот сглотнул комок, в глазах у него стояли слезы. – Умоляю тебя, заклинаю всем, что для нас свято – подумай не только о себе. Финрод – покойник, а ты правишь живыми. Догони Феаноринга, чтобы взять все свои слова обратно, и правь нами как князь. Ты же знаешь цену крови – ужели наша ничего не стоит?

– Потому я и ухожу, Роуэн – если Феаноринги будут искать крови, то лишь моей.

– Ты не сможешь вернуться. Я прокляну тебя, если ты уйдешь. Не поступай так с нами.

– Делай что собираешься, Роуэн. Я ухожу во исполнение Древней Надежды. Угроза твоего проклятия ранит мое сердце, но ты меня знаешь: чтобы остановить, мало меня ранить: нужно убить.

Он обнял Роуэна и вскочил в седло.

– Так будь же ты проклят! – Роуэн разорвал тряпицу и бросил соль на то место, где Берен стоял только что. – Да не вырастет трава там, где ты стоял!

Слезы прокатились по его лицу и нырнули в бороду.

– Прощай, – сказал Берен и, развернув коня к воротам, послал его в галоп.

Он скакал до вечера, и уже затемно добрался туда, куда держал путь.

Замок Даллан почти не был разрушен – Берен подумал и об этом, когда дарил его Гили: ведь пятнадцатилетний парнишка не мог бы восстановить руины. Только некоторые пристройки были разобраны сверху – оркам требовались тесаные камни для метательных машин.