Текст книги "Парагвайский вариант. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Олег Воля

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Отдать? – приподнял бровь Солано. – Просто так, взять и отдать?

– Ну, продать, – поморщился итальянец. – Я выбью деньги из Риверы, хоть это и небыстро.

Он побарабанил пальцами по столешнице, и его лицо вдруг осветилось улыбкой.

– А что, если мы поменяемся⁈ – азартно всплеснул руками Джузеппе. – У меня есть трёхмачтовая торговая шхуна. Грузоподъёмностью в четыреста длинных тонн (2). Она плохо приспособлена для боя. Мне её всучили из того, что было, но я почти не беру её в походы – она слишком медленная. Под мои задачи нужно переделывать её парусное оснащение в бриг, а мне некогда. Но для торговца она в самый раз. Документы будут в полном порядке. Обещаю. Махнёмся, Юджин?

Гарибальди с надеждой посмотрел на собеседника.

«Обычное торговое судно. Не привлечёт никакого внимания. С чистыми документами. Чем не вариант?»

– Надо посмотреть. Пощупать, – с сомнением протянул Солано, набивая себе цену и заставляя собеседника уговаривать его. На самом деле он уже всё решил и внутренне был согласен на обмен.

– Без проблем! Поднимаем паруса и летим наперегонки в Монтевидео. Я хочу узнать, на что способен мой будущий корабль!

Гарибальди счастливо улыбался, понимая, что клиенту деваться некуда. Приглянувшийся ему боевой кораблик со странным названием «Инти» скоро станет частью его флотилии.

* * *

Николас ван Любберс дома по-настоящему чувствовал себя только в море. Он родился посреди Атлантики, когда его семья переезжала из Нидерландов в Суринам. И всю жизнь провёл между портами, между морями и между женщинами – от одной семьи до другой, от одного порта до следующего. Сорок лет без остановки. Но осесть ему пришлось в Кальяо, где жила одна из тех, кого он называл «любимейшими».

Предмет его поздней страсти – женщина с изумрудными глазами – заставляла уже немолодого шкипера совершать настоящие безумства. Плод этой страсти вырос и превратился в красивую девушку, в отцовстве которой ван Любберс не сомневался. Она была как две капли воды похожа на его собственную мать. Теперь пришло время выдавать её замуж. А денег не было.

Тяжёлая травма и последующее лечение съели все его невеликие сбережения. Однорукий шкипер никому оказался не нужен, ни на море, ни на суше. Кое-как устроился писарем в порту Кальяо, подрабатывал частными уроками навигации для юнцов, мечтавших о капитанском патенте. Хватало этого только на жизнь, и не более того.

И вот тогда-то и появился трактирщик Чото с предложением рассказать «одному серьёзному человеку» всё, что Ван Любберс знал о процедуре перевозки заключённых на острова Чинча.

По вопросам стало понятно: заказчик, полукровка кечуа, замышляет налёт. Тогда шкипер-калека стал осторожно намекать на необходимость запасного штурмана – вдруг капитан купца откажется? Или что ещё хуже, случайно погибнет от шальной пули?

Намёк был понят. Приятная сумма за короткую прогулку до Чинча пополнила семейный бюджет. Но потом всё пошло по нарастающей. После кровавой разборки с охраной острова и патрульным судном последовал захват города.

Николас уже подумывал, как бы свалить подальше от этого разгорающегося мятежа, и тут заказчику понадобился навигатор, чтобы обогнуть континент на захваченном судне. Дело было рискованное. Но пятьсот песо решали все проблемы его дочери. Так что ван Любберс решился.

Шли осторожно. Держались в стороне от торговых путей. Мыс Горн обошли почти по кромке льдов. И вот, в конечной точке пути, – новое предложение.

– Вы уже доказали свою надёжность и профессиональные качества, – вежливо произнёс молодой человек, оказавшийся соратником бандита и революционера Патиньо. – Так что я бы не хотел искать вам замену. Как вы понимаете, владеть этим трофеем будет очень опасно – и для меня, и для команды. Я уже принял решение обменять этот боевой кораблик на обычную торговую шхуну с чистыми документами. Вот ей и понадобится капитан. Возьмётесь, Николас?

– Хм… Куда предполагается плыть? Что возить?

– Из Европы и США – людей и оборудование. Обратно – какое-нибудь сырьё. Всё законно. И легально.

– Возить из Монтевидео или?

– В идеале – из Асунсьона. Но в худшем случае – да, из Монтевидео или Порту-Алегри.

– Оплата?

– Договоримся. Я своих людей не обижаю.

И действительно договорились.

А чуть позже ван Любберсу пришлось в полной мере проявить свой профессионализм, отчаянно торгуясь с Гарибальди при оценке стоимости военной шхуны и старого уругвайского трёхмачтового судна. В итоге правительство Риверы добавило сто тонн солёных шкур, и пригрозило, что если продавец будет упорствовать, то шхуну просто конфискуют. На этом сделка была завершена.

Трёхмачтовая шхуна с гафельным парусным вооружением «Ориноко» сменила имя на «Парагвай» и вернулась к привычной роли транспортного судна. А «Инти», сохранив название, вошла в состав флотилии Гарибальди, что было отмечено весёлым гуляньем.

(1) «Колдунчики» – это небольшие флажки, которые крепятся к парусам и служат индикаторами аэродинамической эффективности парусов.

(2) Британская имперская система использовала длинную тонну Gross Ton (2240 фунтов), основанную на традиционном «хандредвейте» (hundredweight, cwt), где:

1 хандредвейт = 112 фунтов (≈50,8 кг),

1 длинная тонна = 20 хандредвейтов = 2240 фунтов (≈1016 кг).

Это было удобно для торговли и налогообложения в Британской империи. Длинная тонна долго использовалась в британском судостроении (водоизмещение кораблей) и чёрной металлургии. Даже сейчас сталь часто продаётся в длинных тоннах.

Кстати одновременно использовалась:

Короткая (американская) тонна (short ton) = 2000 фунтов ≈ 907 кг.

Метрическая тонна (tonne) = 1000 кг.

Глава четвертая

Солано избавляется от балласта и обогащается полезными знаниями

Обмен кораблями завершился шумной пьянкой, где люди Солано буквально растворились среди экипажей немногочисленного, но активного флота Гарибальди. К разгулявшемуся веселью постепенно присоединились и горожане. К ночи весь порт уже распивал вино из запасов дона Симона, пел на всех языках мира, отплясывал причудливую солянку из национальных танцев и жарил на всех углах наднациональное мясо.

Стражи порядка и сами деятельно участвовали в этом весёлом бедламе. Лишь один небольшой участок у причальной стенки хранил гордое и презрительное спокойствие – там, под бдительной охраной собственной морской пехоты, стояли два корабля Royal Navy. Какая-то очередная гидрографическо-топографическая экспедиция беспокойных британцев совершала промежуточную остановку в Монтевидео. Из-за наплыва гостей с туманного Альбиона обе приличные гостиницы города были заняты, и Солано пришлось снять номера в весьма непритязательном заведении.

Праздник в порту затих лишь под утро, однако Солано исчез с этого пира жизни ещё с первыми звёздами, уведя в свою берлогу парочку очаровательных и удивительно покладистых барышень. Степень их уступчивости он тщательнейшим образом проверял до самого рассвета и остался вполне удовлетворён результатом. Барышни же, в свою очередь, изрядно утомились, доказывая свою сговорчивость молодому и состоятельному сеньору. Именно в таком положении – втроём на широкой кованой кровати, в тесной комнатке со стенами, покрытыми потрескавшейся штукатуркой, – их и застали первые лучи солнца.

Стук в дверь прервал идиллию. Солано высвободился из сонных объятий девиц и, едва прикрывшись, приоткрыл дверь.

– Добрый день, сеньор Дебс, – с какой-то виноватой нотой в голосе поздоровался дон Симон, и Солано почувствовал, что сейчас скажут что-то неприятное. – Ваш амазонец попал в местную каталажку. Требуется ваше участие, чтобы его вызволить.

Солано прикрыл дверь и начал одеваться.

– Чего там произошло? – спросил он через дверь.

– Насколько я знаю, вчера наш шкипер объяснял парням, как тут правильно найти себе девку на ночь и не найти при этом проблем, – начал пояснять Симон, хотя именно этот эпизод Солано знал прекрасно, ибо сам этот инструктаж и инициировал.

– Ваш слуга испанского не понимает, но как-то догадался, что речь идёт о бабах. Он подсмотрел как наши кечуа и гуарани с девицами договариваются, и тоже восхотел. Денег у него всего несколько реалов было, и приличные девки его отшивали. Какая-то из них, по-португальски объяснила этому амазонцу, что за такие гроши он получит только дешёвую шлюху из таверны, и ваш индеец пошёл именно туда.

Заканчивая одеваться и повязывая шейный платок, Солано себя корил за утрату внимания в отношении самого неприспособленного к цивилизации члена коллектива. Деньги у того остались после уроков того, как покупается еда и как устроено общежитие в большом городе. А потом закрутили дела, плавно перешедшие в веселье, и о Верми он как-то забыл.

– На четыре реала он себе нашёл бабу. Но ему никто не сказал, что время ограничено. Или сказали, но он не понял. В общем когда его стали гнать то возмутился и начал драться с вышибалой.

– Его побили?

– Пытались, – ответил Симон, оглядывая костюм шефа и отряхивая мусор, насыпавшийся с потолка. – Верми оказался очень резвым. Он по кабаку скакал как белка, и некультурно бил всех ногами. Попутно что-то там разбил. В итоге поймали его уже на улице местные карабинеры. И чтобы уберечь от самоуправства спрятали в каталажку. Когда мы поняли, что амазонец пропал и искать начали, я сразу с полиции начал. Так что недолго искали.

Всё, что сказал Симон подтвердилось. Амазонец сиял наливающимся чернотой бланшем под глазом и баюкал разбитую в кровь кисть руки. Впрочем, виноватым он себя не ощущал и искренне радовался, когда его выпустили, после внесения штрафа.

«Ну на кой чёрт я этого придурка с собой потащил? – укорял себя Солано двигаясь во главе небольшой процессии по улочкам Монтевидео – Это ещё простецкий городок на краю мира, а что в бездушном, судейском Нью-Йорке будет? На фиг мне эти комедийные ситуации! Я, слава Виракоче, не в книге живу, а в реальном мире. Конечно, пари я Тшуди проиграю, но дело важнее».

– Симон, – обратился он к старику. – Задачу Патиньо обосноваться в городке Белен я не отменяю. Шхуну я, конечно, у тебя отнял, но пока и без неё можно. На местные скорлупки я тебе денег дам. Парней-кечуа, конечно, бери с собой и португальскому учи, как и начал. Они то как раз по реке и будут мотаться. А ещё прошу, возьми этого недотёпу амазонского под свою руку. Мешает он мне. А для тебя может оказаться очень полезным. Всё-таки это его родные места.

– Конечно, сеньор, – кивнул с пониманием дед. – Сделаем из него добропорядочного христианина и научим всему, что надо. Не беспокойтесь.

«Баба с возу – кобыле легче».

* * *

Отплытие задержалось на неделю. Корабль требовал мелкого ремонта, и загрузка натуральной оплаты от правительства Уругвая – тоже отнимала время. К тому же на «Парагвай» нужна была вдвое большая команда, чем на шхуне, а Монтевидео оказался не самым удачным портом для найма матросов. Николас ван Любберс едва сумел укомплектовать экипаж, и то с оговорками: пятеро согласились идти лишь до Рио-де-Жанейро. Следующая остановка – именно там.

В бухту Гуанабара вошли после полудня первого марта 1842 года. Вход в неё и впрямь напоминал устье реки – неудивительно, что первооткрыватели ошиблись. Португальцы обнаружили это место 1 января 1502 года и, посчитав залив рекой, назвали его Рио-де-жанейро – «Январской рекой». Со временем имя перешло и на город, что вырос на её берегах.

Город был вполне узнаваем. На вершине Корковадо ещё не возвышалась статуя Христа Искупителя, фавел не было, как и небоскрёбов. Но исторический центр оставался тем же, что запомнил Иван-Солано по прошлой жизни. Колониальная архитектура, белые стены, красные черепичные крыши – всё это обильно оплетали цветущие деревья и кустарники, источающие сладкий, навязчивый аромат. Рио безоговорочно выигрывал у Асунсьона, жалкого и пыльного, и даже у Лимы, чьи богатые дома не слишком выделялись на среднем фоне города. Здесь же в Рио, на каждом шагу встречались фасады, кричащие о богатстве своих владельцев – вычурные балконы, резные деревянные решётки, яркие краски, сияющие на солнце. Ни убогих лачуг напротив дворцов, ни приземлённой скромности – только демонстративное величие.

Причина была в истории. Пока испанская корона трещала по швам под ударами Наполеона и теряла свои колонии, португальская монархия предпочла не ждать краха – и просто переехала. В 1808 году королевская семья, чиновники, банкиры, архитекторы – вся метрополия – перебралась в Рио-де-Жанейро. Город за считаные годы превратился в полноценную столицу империи. Здесь появились министерства, суды, библиотеки, музеи, школы. Пришли банкиры, коммерсанты, ремесленники. Рио стал самым европейским городом Южной Америки – благоустроенным, чистым, с улицами, проложенными по плану, с фонарями, рынками, театрами.

Но одновременно он был и наименее европейским. Ни в одном другом городе континента Африка не присутствовала так плотно, так ощутимо. Она не просто жила здесь – она двигалась по улицам, работала, бездельничала, смеялась, спорила на своих языках, звенела цепями. Она была – и не скрывалась. Африка не гостила в Рио. Она была его плотью.

Солано повсюду видел чёрные спины, мокрые от пота, которые несли тюки, корзины с провизией, огромные кувшины на головах. Весь Рио, казалось, держался на этих спинах. Но что поражало Солано больше всего – на лицах многих из рабов читалось странное выражение превосходства среди тех, кто был одет в ливреи или опрятные, хоть и поношенные, камзолы. Домашняя прислуга. Элита невольничьего сословия.

И действительно, для многих из них рабство в городе было не проклятием, а удачей. Сравнивая свою жизнь с участью плантационных рабов, они чувствовали себя почти благополучными. А если сравнивать с тем, что, по рассказам, происходило в джунглях Африки – с борьбой за выживание, болезнями, войнами племён – то их положение казалось настоящим благословением. У них была крыша, еда (порой даже еда с хозяйского стола), возможность участвовать в весёлых праздниках, танцевать под барабаны, флиртовать с такими же городскими домашними рабами. Свобода? Они слышали это слово, но видели в нём скорее неясную угрозу, чем мечту. Свобода – это нищета, безостановочное бегство и жизнь в страхе. А у них – стабильность.

Между рабами Рио-де-Жанейро существовала чёткая иерархия. Домашние слуги смотрели свысока на носильщиков, те – на уличных рабочих, и все они – на тех, кто приезжал из глубин страны, с плантаций. Быть рабом в городе – это почти как быть гражданином. У тебя есть имя, которое используют белые господа, у тебя есть обязанности, но и привилегии тоже есть. Некоторые даже получали деньги, могли копить, заниматься торговлей или ремеслом, мечтать о покупке воли. Но большинство не мечтало. Они боялись потерять то, что имели.

Солано понимал: рабство в Рио-де-Жанейро 1842 года – это не просто система угнетения. Это система адаптации. Оно не только лишает воли, но и формирует новую идентичность. Город менял людей. И в этом была, пожалуй, самая жестокая ирония: многие из тех, кого считали жертвами, уже не хотели быть свободными. Их дух, возможно, и не сломлен, но он приспособлен. Примирён. И в их глазах Солано читал не столько страдание, сколько усталое принятие – как будто рабство стало не тюрьмой, а уютным и привычным домом.

Всё это были не просто философские размышления европейского натуралиста, любующегося экзотикой. Для Солано всё это было оценкой почвы для будущей работы. Он искал точки опоры для пропаганды, искал, где может прорасти семя восстания. Но чем дольше он смотрел на Рио, тем яснее понимал: городская Бразилия глуха к лозунгам, актуальным для Перу.

Здесь, как и везде, тоже была беднота – ремесленники, мелкие торговцы, земледельцы, придавленные долгами и налогами. Но стоило произнести слово «революция», как в глазах этих людей вспыхивал не интерес, а страх. Не мечта о справедливости, а кошмар вставали перед их внутренним взором. Потому что под этим словом они представляли не организованное движение, не политическую реформу, а неуправляемую стихию, готовую в любой момент разорвать и разрушить их мир. Белые, мулаты, городские рабы, даже те, кто сам страдал от несправедливости, – все они в этот миг становились консерваторами. Не по убеждению, а по инстинкту. Каждый, кто имел хоть что-то – дом, крышу, статус, – был органическим контрреволюционером. Даже если сам не знал об этом.

Город понимал, что сидит на паровом котле: страх взрыва удерживал его от любых революционных инициатив. А буржуазия уже поняла главное: лучше плохой порядок, чем гибельный хаос, и потому никаких поползновений против существующей власти не делала.

Оставалось один благодатный социальный слой – чернокожее большинство. Миллионы рабов. Но к ним нельзя было идти с теориями, с листовками, с призывами – «пролетариат всех стран…». Нужен был особый подход и специальный человек. Тот, кто говорил бы на их языке – не только на банту, но и на языке памяти, боли, веры. Кто был бы своим и для раба в конюшне, и для господина в салоне. Кто мог бы войти в хижину и в особняк, не теряя доверия ни у тех, ни у других. Лидер, который не вызывал бы подозрения у властей, но будил бы сознание в тех, кого считали безмолвными.

Такого человека у Солано не было.

* * *

Чрезвычайный посланник и полномочный министр Соединённых Штатов в Бразилии – так официально именовалась должность посла – уже шесть лет проживал в особняке на улице Руа-да-Кариока. Место не самое центральное, зато участок был просторным, с садом и боковыми воротами. Официальный вход не отличался помпезностью и охранялся всего одним бразильским полицейским, скучающим под жарким солнцем. Внутри – полутёмное помещение, больше похожее на торговую контору, чем на дипломатическое представительство.

За столом сидел клерк – бледный, взмокший от жары человек в строгом сюртуке, застёгнутом на все пуговицы. Он поднял на вошедшего Солано равнодушный взгляд, не проявляя ни малейшего признака официального радушия.

– Здравствуйте, – вежливо произнёс Солано. – Мне необходимо переговорить с достопочтенным Уильямом Хантером. Когда я могу с ним встретиться?

– Цель визита? – проскрипел клерк.

– Личный вопрос.

– Хм… Господин посол очень занят. Вряд ли он сможет выделить время для вас в ближайшее время.

– Сколько придётся ждать?

Клерк отвёл глаза, медленно провёл языком по губам и сказал:

– Ну, это очень трудно сказать. Конечно, существуют возможности ускорить вашу встречу… но это немного нарушит планы господина посла.

Всем своим видом он давал понять: достаточно небольшой суммы – и приём состоится немедленно. Только предложи.

Солано едва заметно усмехнулся. Вот ещё каждому швейцару платить!

– Передайте, пожалуйста, достопочтенному мистеру Хантеру, что от одного его очень хорошего друга мне поручено передать ему вот это.

С этими словами он сделал знак Супно. Тот шагнул вперёд и поставил на стол перед клерком увесистый ларец. Солано откинул крышку. Внутри, плотно уложенные параллельными рядами, блестели ровные, тяжёлые столбики серебряных монет.

Клерк замер и даже затаил дыхание. Его глаза расширились.

– Через несколько дней я отплываю в США, – спокойно продолжил Солано, – и мне будет жаль, если я не выполню своё поручение. Очень надеюсь, что мистер Хантер найдёт время в своём плотном графике.

Он оставил визитную карточку, жестом велел Супно забрать ларец и, не дожидаясь ответа, вышел.

Как и предполагал Солано, ожидание не затянулось. На следующий день мальчишка-посыльный доставил приглашение: господин посол просит явиться к нему после обеда.

* * *

Посол был человеком преклонного возраста – шестьдесят восемь лет, – однако тропический климат явно не вредил ему. Напротив: румянец на толстых щеках, слегка покрасневший нос и внушительное брюшко, едва сдерживаемое пуговицами сюртука, свидетельствовали о добром здоровье и сытой жизни. Настроение у чиновника было превосходным – возможно, от предвкушения выгодной беседы.

Солано не стал испытывать его терпение. После краткого представления он поставил ларец прямо на письменный стол.

– Сеньор Карлос Антонио Лопес, консул Республики Парагвай, поручил мне передать вам свои самые тёплые дружеские чувства, – произнёс Солано на чистом английском, слегка склонив голову. – Здесь триста песо. Думаю, они вам пригодятся.

– Хм… Несомненно, – протянул американец, проводя пальцем по гарту серебряных монет. Он закрыл крышку, и спрятал ларец в нижний ящик секретера.

– Чем я обязан такому яркому проявлению дружелюбия?

– Очень скоро в Рио прибудет официальная миссия из Асунсьона, – продолжил Солано. – А ещё одна делегация будет здесь по пути в Соединённые Штаты. Я личный порученец сеньора Лопеса. Моя задача – сбор информации и подготовка условий для работы нашей миссии. Я отплываю через несколько дней и хотел бы до отъезда получить у вас, мистер Хантер, несколько весьма специфических консультаций.

Посол выразительно приподнял бровь.

– Надеюсь, вы не собираетесь выведывать секреты моего правительства?

– Что вы! – улыбнулся Солано. – Меня интересуют самые приземлённые вещи. Никаких тайн. Всё, что мне надо я могу узнать и в самих Соединённых Штатах, но это потребует времени и денег. Я решил сэкономить и то и другое.

– Ну что ж, – кивнул посол, – тогда давайте поговорим.

Он взял маленький колокольчик и позвонил. В дверях кабинета, будто материализовавшись из воздуха, появился чернокожий слуга в белой ливрее.

– Сервируй столик в саду, – приказал посол на португальском. – И принеси что-нибудь лёгкое к вину.

– Пойдёмте, друг мой, – обратился он к Солано. – Погода сегодня превосходная. Не стоит сидеть в этом кабинете. Свежий воздух весьма полезен для здоровья.

Солано последовал за гостеприимным хозяином во внутренний двор большого патио, в котором размещалось и посольство, и личные апартаменты посла. Крытая веранда состояла из резных деревянных панелей увитых цветами. Посередине стоял круглый столик, к которому были пододвинуты два плетёных кресла. Когда посол с довольным вздохом опустил свою тяжёлую фигуру в одно из них, стало ясно: это его любимое место. Место, где дела ведутся, не спеша, с комфортом, под шелест листвы и плеск напитков.

– Итак, что вас интересует? – спросил посол, взяв с серебряного подноса бокал и слегка приподняв его в знак тоста.

Солано тоже взял бокал, кивнул в ответ.

– Очевидно, – начал он, – что цель делегации из Асунсьона – получить официальное признание независимости Республики Парагвай и установить дипломатические и торговые отношения с Соединёнными Штатами. Синьор Лопес полагает, что помимо официального пути существуют и обходные. Пути, которые могут существенно сократить время. Вы – опытный и уважаемый представитель Вашингтона. Возможно, вы располагаете информацией о подобных… коротких тропах.

– Хм… Короткие пути, говорите, – задумался посол. – Они, конечно, есть. Но учтите: короткий путь зачастую выходит дороже. Вы это понимаете?

– Разумеется, – кивнул Солано. – Буду признателен за любые подсказки о том, какие суммы потребуются, чтобы срезать углы.

Посол усмехнулся, допил вино и поставил бокал на стол.

– Ну что ж, слушайте, – откинулся он в плетёном кресле, скрестив руки на животе. – Признание Парагвая – как и любой молодой республики – формально входит в прерогативу Конгресса и Сената. Но то, как быстро и под какое настроение конгрессменов этот вопрос попадёт в повестку, зависит от президента и госсекретаря. От последнего в первую очередь. Вам надо будет найти подход к этим двум фигурам.

Он сделал паузу, обдумывая свои слова.

– Что касается президента Тайлера… – Он пожал плечами. – Человек он строгий. Пуританин до мозга костей. Давать ему деньги напрямую не стоит. Оскорбится. К тому же он сейчас в политической изоляции: виги вышвырнули его из партии из-за тарифного вопроса, демократы никогда его не поддерживали. Так что он ищет, где бы проявить себя. Возможно, признание Парагвая он воспримет как шанс вернуть политический вес. Но будет ли это полезно вам – не берусь судить. Его инициатива может оказаться… неловкой. Даже контрпродуктивной.

Солано молча кивнул, делая пометку в памяти. Это была не та информация, что можно найти в газетах. Это был взгляд изнутри.

– Я бы рекомендовал действовать через госсекретаря Дэниеля Уэбстера, – продолжил посол. – Этого господина я знаю очень хорошо, ещё в бытность его сенатором от Массачусетса. У него большая юридическая практика в Бостоне на паях с компаньоном. Многие крупные банки и промышленники пользуются её услугами. Разумеется, услуги стоят очень дорого. Обожает дорогие вина, сигары и роскошные приёмы. Во время паники тридцать седьмого года он потерял очень большие деньги. Так что сейчас вполне открыт для взаимовыгодного сотрудничества.

Посол понизил голос.

– Но подходить к нему со шкатулкой – бесполезно. Он привык к другим масштабам. В 1833 году группа нью-йоркских бизнесменов заплатила ему тридцать две тысячи долларов за поддержку нужных тарифов. Слухи просочились – был скандал. Но Уэбстера таким не сдвинешь. Он остаётся в фаворе при всех администрациях, знает всех и действительно может протолкнуть признание Парагвая. Вопрос лишь в цене.

Посол замолчал, посмотрел на Солано с лёгкой усмешкой.

– Сколько он запросит – даже не берусь предполагать. Но если уж решитесь – готовьтесь к цифрам, которые заставят ваше министерство финансов вздрогнуть.

Солано едва не присвистнул. Аппетиты второго лица в государстве, со слов посла, были грандиозны. Но оставалась надежда, что вопросы тарифов волновали американский политический бомонд куда больше, чем судьба далёкой республики на южноамериканской периферии. Возможно, и расценки окажутся скромнее.

– Следующий по политическому весу, – продолжал Хантер, отхлебнув вина, – Генри Клей. Лидер вигов в Сенате. Идеолог «американской системы» и вождь крупного капитала и банкиров. Противник Тайлера по вопросу протекционистских тарифов, хотя сам – табачный плантатор. Правда, не слишком богатый: пятьсот акров в Кентукки, шестьдесят рабов. Как и Уэбстер, он занимается юридической практикой. В 1837-м тоже серьёзно прогорел на спекуляциях землёй в Миссури и Огайо. Сейчас – по уши в долгах. Так что возможность купить его благосклонность – имеется.

Посол сделал паузу, словно взвешивая, стоит ли говорить дальше.

– Клей любит скачки. В своём имении держит конюшню, разводит призовых лошадей. Любит карты, щедро спонсирует Лексингтонский университет. Человек с амбициями, но с пустыми карманами. Это – слабое место.

Солано молча кивнул. Он уже понял: потраченные деньги окупались сторицей. Посол не просто болтал – он отрабатывал каждый песо.

– Формально оппонент Клея – Льюис Касс, глава демократической партии. Но фактически партия до сих пор управляется экс-президентом Мартином Ван Бюреном. Он её архитектор. Именно он превратил демократов из клуба джентльменов в настоящую политическую машину. Сам он северянин, но по вопросам тарифов выступает противником южанина Клея. Парадокс, не правда ли?

Хантер рассмеялся, налил себе ещё вина.

– Вы в курсе, что такое «система добычи» в американском политикуме?

Солано обратился к памяти, и та выдала нужные ассоциации и справки.

– Это практика массовой замены государственных служащих после победы на выборах?

– Хм… – посол поднял бокал в знак одобрения. – Молодой человек, вы прекрасно подготовлены. Поздравляю. Именно так. Как сказал сенатор Марси: «Победителю на выборах достаётся вся добыча». И Ван Бюрен этой системой пользовался с размахом. Он лично контролировал две трети назначений. После победы Эндрю Джексона на президентских выборах двадцать девятого года Ван Бюрен инициировал смену десяти тысяч чиновников – от послов до сельских почтальонов. Ничего подобного в истории Америки ещё не было! Каждый, кто вложил хотя бы пятьдесят долларов в избирательную кампанию, мог рассчитывать на место в новой администрации.

Солано изумился такой вакханалии в функционировании госаппарата.

– Но разве это не парализует государство? Каждые четыре года – полная смена кадров? Да и новым чиновникам нужно полгода, чтобы вникнуть в дела! Как вообще что-то работает?

– Это если повезёт – раз в четыре года, – рассмеялся Хантер. – Бывает и раз в два, если на президентских и сенатских выборах побеждают разные партии. Согласен – хаос царит чудовищный. Проигравшие чиновники порой сжигают архивы, новые вступают в должность на пепелище. А что творится на денежных постах – особенно в таможне – лучше и не спрашивать.

Он понизил голос.

– Но зато партийная дисциплина – железная. Хочешь сохранить должность? Тогда гони на выборы всех, кого сможешь, и яростно борись за победу своей партии. То же самое у вигов. И если двадцать лет назад на выборы ходило лишь четверть избирателей, то теперь – не меньше восьмидесяти процентов. Ставки высоки. Очень высоки.

Память Солано подсказала ему, когда этот перманентный бардак прекратился в его истории. Систему начали демонтировать после убийства президента Гарфилда в 1881 году недовольным соискателем должности. После этого ввели конкурсные экзамены для должностей, и чехарда перестановок сошла на нет. Впрочем, наследие этой системы сохранилось до двадцать первого века в виде «кадрового резерва». Примерно 4 тыс. должностей уровня советников и послов регулярно меняются вместе со сменой хозяина Белого Дома.

– В общем, – подытожил Хантер, – если сумеете договориться с Уэбстером, Клеем и Ван Бюреном, признание Парагвая станет делом вполне осуществимым. Остальные политические фигуры, включая нынешнего президента, особого значения не имеют.

Он сделал паузу, посмотрел на Солано серьёзно.

– Но хочу сразу предупредить: даже при поддержке всех тяжеловесов процесс может сильно затянуться. Признание Парагвая будет воспринято как недружественный жест в отношении Аргентины и могут пострадать торговые интересы граждан США в этой стране. А торговые интересы – это священная корова. Ни один президент не рискнёт её задеть без веской причины.

Хантер рассмеялся, довольно потянулся и пододвинул к себе блюдо с ягодами.

– Если торговые интересы – это священная корова, – уточнил Солано, обдумывая сказанное, – то заключение нового торгового договора – это, выходит, святое дело?

– Несомненно! – воскликнул посол, с явным удовольствием. – И для вашей миссии политическое признание не главное. Гораздо важнее будет торговый договор. Его наличие закрепляет в сознании конгрессменов страну как нечто реально существующее. Это куда весомее, чем посольство или бумаги с печатями. Договор – это признание де-факто. А всё остальное – лишь оформление.

– Огромное спасибо, – сказал Солано. – Ваши слова мне предстоит обдумать. Но позвольте задать ещё один вопрос. Миссия привезёт с собой значительную сумму в песо. Возникнут ли трудности при их использовании?