Текст книги "Парагвайский вариант. Часть 2 (СИ)"

Автор книги: Олег Воля

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Очень хотелось бы побеседовать с этим юношей. Не знаете, где он сейчас?

– Увы, нет. Здесь, в Перу, сейчас хаос. Чернь взбунтовалась. В окрестностях бродят банды. Так что я не имею контакта с ними.

– Ну что же. Досадно. Но постарайтесь этого юношу вырвать из этой дикой среды и отправить в Британию. Насколько я знаю, ему будет даровано подданство, когда масштаб приисков подтвердится. Империи нужны такие люди.

– Таким человеческим самородкам действительно не место в этой дыре.

И консул обвёл рукой открывающуюся панораму.

Блестела на солнце гладь моря. На западе горизонт прерывала гряда острова Сан-Лоренсо, главного источника строительного камня для Лимы и Кальяо. Искусственная гавань у подножия цитадели была полна кораблей. Среди рыбацкой мелочи и торговцев стоял экспедиционный шлюп HMS Fly. Что то горело на окраине жилой застройки, немного омрачая жирными клубами чёрного дыма, пастораль Вербного воскресенья.

Обычный ритм города, живущего морем, торговлей и молящегося господу.

Кальяо в последние пять лет бурно рос. Этому способствовала разумная политика властей, сменивших приоритет в понимании назначения города и порта. Если раньше военная необходимость угнетала торговлю, то с приходом демократических правительств всё переменилось.

Ещё в 1837 году президентом Орбегосо началось разоружение и превращение в таможенный пункт крепости «Независимости», которая до переименования носила имя «Форталеза дель Реаль Фелипе».

Три года назад президент Гамарра продолжил начатое и уже своим указом «разоружил» крепость, передав её в ведение таможни. Гарнизон ужался до какой-то сотни солдат. Но мало этого: земли, принадлежащие укреплению, велено было продать в частные руки.

Гласис – пологий холм, укрывающий стену от вражеского огня, остался только с южной и западной стороны. Со стороны, примыкающей к городу и порту, его очень быстро срыли, засыпав ров. Образовалось обширное пятно застройки. Само собой, на эту землю нашлось много желающих, и консул был в их числе. Пользуясь своей дружбой в верхах, он сравнительно недорого прикупил себе участок и на паях с одной персоной из администрации города выстроил двухэтажный дом с цокольным этажом.

Дом предназначался под сдачу внаём, и прямо сейчас был заполнен до отказа. Даже цоколь. Причём арендную плату новые жильцы платили вдвое больше той, что была до бунта черни. Что, конечно, очень радовало совладельцев.

Консул кинул довольный взгляд на черепичную крышу своего заведения. Сам-то он с семьёй расположился внутри крепости, в старых офицерских жилых покоях.

Геолог тоже осматривал окрестности в маленькую складную подзорную трубу, но со своей точки зрения.

– Потрясающая демонстрация сил поднятия и денудации! – задумчиво произнёс он, указывая на Анды. – Эти громады – летопись творения. Чем выше и массивнее хребет, тем древнее его геологическая основа. Анды – воистину благодатная почва для армии геологов.

– Увы, сэр Родерик, – хмыкнул консул, – но в текущий момент эти хребты населяет куда менее почтенная порода людей. Сейчас в этих горах можно найти лишь армию бунтовщиков.

– Это пустяк. Придёт год-другой, и всё устаканится, а горы будут стоять вечно!

«Этот год-другой ещё прожить надо», – подумал консул, но вслух говорить не стал. Недостойно проявлять малодушие для представителя короны.

– Кстати, не ваши ли это бунтовщики? – перевёл трубу геолог.

Консул вгляделся в фигурки всадников. С такого расстояния деталей видно не было. Но конная группа была на редкость большой – около двухсот всадников. И двигалась она от городка Бельявиста.

– Позвольте, – он протянул руку к трубе геолога, и тот вложил в руки консула свой оптический прибор фирмы «Доллонд».

– Вероятно, это из Лимы, – задумчиво произнёс консул, вглядываясь в окуляр. – Форма на всех синяя, правительственных войск. Но только обшлага почему-то красные, пехотные, а не жёлтые, как у кавалерии принято. Но с текущим бардаком всё может быть.

– Что это! – встревоженно воскликнул геолог, указывая вниз, в сторону ворот. А там действительно раздались душераздирающие крики умирающих людей. На глазах изумлённых британцев группа полуголых чернокожих носильщиков сбросила свои тюки, выхватила из них мачете и набросилась на охрану ворот. Часть чернокожих, с чем-то дымящим в руках, стремительно ринулась по направлению к бастионам.

Прижавшись к камням, они принялись что-то поджигать и забрасывать на боевую площадку. Горящие предметы, описав дугу, падали, активно источая молочно-белый, непрозрачный дым. Судя по всему, этот дым был ещё и едким. Артиллеристы, бегущие по тревоге к своим пушкам, как один надсадно закашляли и ринулись прочь.

Белое облако накрыло бастион, как сливки блюдо, и начало стекать вниз по пандусу.

– Это сернистый газ! – воскликнул Мэрчисон кашляя.

– Нам надо убираться отсюда! – воскликнул консул.

– Куда? – схватил его за локоть учёный. – Сернистый газ тяжелее воздуха. Мы здесь, наверху, в относительной безопасности.

– Да. Да. Конечно. – согласно пробормотал Хадсон, не в силах оторваться от разворачивающихся событий.

А к неграм уже бежала толпа с мушкетами, выплеснувшаяся из недр купеческого судна. Сомнений не оставалось – это были гуанерос. Со стен раздалось несколько одиночных выстрелов, но это лишь подстегнуло поспешность атакующих, и вскоре они ворвались в ворота, за которые шёл натуральный рукопашный бой. Негры потеряли уже половину людей.

Гуанерос с корабля переломили ход схватки. Опрокинув сопротивление, они ринулась на стены. Консул видел, как они растекались по двору крепости, направляясь к пандусам. Без особого сопротивления им удалось захватить кавальер на бастионе Фелипе. Но с тореонами у них произошёл сбой.

Тореон Королевы успел закрыться до подхода нападающих. А в тореон Короля, на котором и стояли изумлённые британцы, ворвалась группа в десяток человек. Но им дали решительный отпор. Во внутренних помещениях цитадели послышались выстрелы и крики. Через какое-то время оставшиеся в живых гуанерос выскочили наружу, а следом за ними выбежала группа солдат во главе с молодым лейтенантом и принялись делать залп за залпом в мятежников.

– Сейчас кавалерия поможет, – воскликнул возбуждённый происходящим Мэрчисон.

Консул взглянул на приближающуюся кавалькаду, и его сердце сжалось от дурного предчувствия. И оно оправдалось.

Вливаясь в распахнутые ворота, всадники тут же вступали в бой на стороне нападавших. Прямо верхом они взлетели по широким пандусам на стены и, орудуя саблями и пиками, окончательно подавили сопротивление. Офицер с остатками солдат едва успел юркнуть в торреон, запереть дверь и поднять мостик.

Упорный перуанский лейтенант вывел на артиллерийскую площадку всех своих людей и принялся палить во двор из мушкетов, прикрываясь парапетом. Разумеется, раздались ответные выстрелы, и мимо англичан с противным свистом полетели пули.

– А вот теперь точно пора вниз, – проворчал геолог и первым бросился вниз по винтовой лестнице под защиту непробиваемых каменных стен.

Через какое-то время выстрелы затихли. Хадсон и Мэрчисон осторожно вышли на площадку, поминутно уклоняясь от бегающих солдат. Наверх тащили картузы с порохом и гроздья увязанной картечи.

– Эй, офицеришка, – послышался громкий крик снизу. – Ты лучше сдавайся. А то мы вас в этой башне просто потравим как крыс. У нас сернита много. На всех хватит.

«Это конец», – промелькнула паническая мысль в голове консула.

– Вы не посмеете, – срываясь на фальцет, завопил лейтенант. – Здесь иностранцы. Британский консул.

– И что? – крикнули в ответ. – Это делает тебя, бессмертным?

– Вы не посмеете! – уже не так уверенно повторил офицер. – Это будет международный скандал. В порту стоит корабль Британии – они вас всех уничтожат!

Консул встряхнулся и решительно сдавил плечо лейтенанту.

– Не впутывайте нас в вашу войну, юноша. Сдавайтесь немедленно. Можете выговорить себе свободный проход. Я буду гарантом.

Юный лейтенант затравленно смотрел на консула, на своих угрюмых солдат, на геолога.

– Но присяга… – чуть не рыдая, произнёс он.

Видимо, он только недавно был произведён в офицеры и всё ещё пребывал в идеализированном мире чести и отваги. Там, где высшей доблестью было умереть во славу отечества со знаменем в руках.

Прочитав всё это в его глазах, Хадсон жёстко сказал:

– Мы все сдохнем, выблёвывая свои внутренности. В этом нет чести. Сдавайте башню. Или дайте нам с мистером Мэрчисоном выйти и дохните тут самостоятельно.

Губы лейтенанта задрожали, и он еле слышно сказал:

– Договаривайтесь с ними сами.

Кивнув, Хадсон заорал:

– Это говорит консул Великобритании Уильям Хадсон. Мы готовы сложить оружие в обмен на беспрепятственный выход из крепости и проход до британского корабля для всех в этой башне. Согласны?

– Разумеется, – послышалось снизу. – Выходите. Никто вас не тронет. Но оружие оставьте.

– Кроме сабли лейтенанта, – оговорил консул, увидев, как вскинулся офицер.

– Договорились.

– Все за мной, – скомандовал консул и решительно направился к выходу из торреона. Недоумённые солдаты посмотрели на командира и, увидев, что он поплёлся следом, присоединились к процессии.

Патиньо старательно прятал лицо за повязкой. Быть узнанным консулом не входило в его планы. Общение с британцем он поручил командиру отряда морской пехоты, уклоняясь от встречи даже взглядами.

В целом план удался. Кальяо действительно не ожидал нападения. Тем более – нападения со стороны порта. На руку оказался и кадрированный гарнизон. Солдаты и офицеры оказались третьего сорта и к тому же их было мало.

Впрочем, были и упорные. Второй торреон пришлось выкуривать по-настоящему. Тамошний офицер, видимо, не понимал, чем ему угрожают. Поэтому десяток дымовых шашек стали для него смертельной неожиданностью. Нет, он не задохнулся. Не успел. Его насмерть затоптали обезумевшие солдаты, рвущиеся наружу из каменной ловушки.

В итоге, потеряв два десятка человек, Патиньо стал обладателем первоклассной крепости с огромным запасом пороха и пушек. К сожалению, мушкетов прибавилось незначительно. Все запасы из арсенала выгребло ополчение Лимы. Но это было пустяком. По сравнению с тем арсеналом, что покоился на дне гавани.

Буквально на следующий же день сотня полинезийцев занялась привычной работой – нырять. Только не за кораллами, а за ящиками, бочками и пушками. Но возможным это стало только после того, как удалось принудить к капитуляции гарнизоны фортов-спутников. Обошлось без стрельбы. Хватило по одной дымовой шашке в качестве демонстрации ближайших перспектив и переговорщиков из числа солдат нюхнувших этой отравы. Офицерам позволили убраться на британский шлюп, а солдатам Патиньо предложил вступить в ряды своей армии.

Собрав их всех, в том числе и раненых на площади внутри крепости, Патиньо произнёс экспрессивную двухчасовую речь. Он такие говорил уже не первый десяток раз и поэтому не запинался и не повторялся.

Строить новый мир в составе армии гуанерос решилось две дюжины служивых. Остальных освободили от мундиров, посадили на купца, которого Патиньо подловил в Писко, и отправили на юг.

Это был весьма иезуитский ход со стороны Патиньо. Во-первых, он не давал этих солдат Лиме; во-вторых, его речь наверняка осела в их головах и волей-неволей будет донесена до нижних чинов правительственной армии в Арекипе.

– Команданте, надо водрузить наше знамя! – подошёл довольный Маноло. Его артиллерийское хозяйство увеличилось многократно. А вместе с этим – и его роль, и вес в движении.

– Не надо, – возразил Патиньо.

Видя недоумение соратника, он пояснил:

– Не надо пугать тех, кто приплывёт сюда. Авось и попадётся кто в ловушку.

Так и вышло. Через день, ничего не подозревая, в порт вошла шхуна перуанского флота Янакоча. Все положенные сигналы с крепости она получила от перешедшего на сторону Патиньо сержанта, знающего коды. И когда морячки отправились в порт отдыхать в местных кабаках, на борт корабля без особых препятствий со стороны вахты поднялись головорезы гуанерос – и корабль оказался захвачен.

Похмелье у морячков было тяжёлым. Утро они встретили в казематах крепости среди девятисот уважаемых сеньоров и сеньорит. Вместо того чтобы быть безопасным убежищем, Кальяо для всех них стал ловушкой.

* * *

Блокада Лимы нарастала как-то медленно и постепенно. Разъезды гуанерос всё чаще перехватывали грузы в столицу и пассажиров. Поток товаров всё падал и падал. Наконец, в окрестных деревнях встали гарнизоны пехоты бунтовщиков, и всякое сообщение прекратилось.

В первых числах апреля армия гуанерос, над которой так насмехались и которой так отчаянно боялись, демонстративно промаршировала в прямой видимости. Со всех четырёх сторон, как и было обещано, к городу подошли длинные пехотные колонны, вздымавшие облака пыли босыми ногами. Их было отнюдь не полторы тысячи, как говорили месяц назад. По самым скромным подсчётам, к стенам Лимы подошла восьмитысячная вооружённая толпа.

Да, именно толпа – а не армия. Но и у оборонявших город ополченцев с выучкой и формой дела обстояли не лучше. Поводов для оптимизма оставалось мало, а вскоре не осталось вовсе: вслед за пехотой потянулись бесконечные вереницы артиллерийских повозок.

Верховный глава Перу, отцы города и офицеры гарнизона не могли поверить своим глазам и подзорным трубам, но у повстанцев действительно откуда-то появилось множество орудий на полевых лафетах с зарядными ящиками и с расчётами при каждом. В городе по этому поводу воцарилась форменная паника. Откуда у крестьян могла оказаться артиллерия в таком количестве⁈ Многие высказывались, что это обманки, но в подзорные трубы прекрасно был виден металлический бронзовый блеск.

Как лесной пожар, город облетел слух: что это Чили прислало негодяю Патиньо свою артиллерию, деньги, оружие и даже офицеров. Никто не задавался вопросом, в чём здесь логика. Все помнили о том, как чилийцы уже брали Лиму три года назад. Тогда под ударами этого агрессивного соседа развалилась попытка создания Боливийско-Перуанской конфедерации. Поэтому объяснение казалось логичным и правдоподобным.

С юга, запада и востока к укреплениям повстанцы близко не подходили. На расстоянии в две мили, против всех шести действующих въездов в город, они возвели редуты, ощетинившиеся пушками, и принялись ждать.

Но иначе обстояли дела на севере.

Река Римак отделяла Лиму от её пригорода – района Риачуэло. Богатые лименьёс с презрением называли Риачуэло «низким городом». Это был район ремесленников, водовозов, прачек, слуг, мелких торговцев и крестьян. Именно там разрешалось работать кузнецам, медникам, кожевенникам, красильщикам и прочим шумным и вонючим мастерским, обеспечивающим уют и комфорт столицы. Поэтому в Риачуэло обитал практически весь пролетариат столицы.

Вот в этот район и вошли с развёрнутыми знамёнами и под барабанный бой босяки в розовой простонародной одежде, но с мушкетами. Народ встречал их приветственными криками. А вот представители власти, духовенство и прочие социально-чуждые для мятежников элементы побежали из Риачуэло в панике.

Защищать этот район никто даже не думал. Там не было укреплений. Более того – там нечего было защищать по мнению тех, кто решал судьбу города. Кроме пороховой мельницы, о которой в панике просто забыли.

Для острастки со стен города по Риачуэло дали несколько залпов. Ядра наделали бед в скученных постройках, но ни одного из воинов не задели. В ответ гуанерос несколько раз выстрелили прямо в ворота напротив моста, дав знать, что вылазки будут пресекаться.

Установилось напряжённое ожидание.

Блокада была полной – за одним загадочным исключением. В Лиму по-прежнему допускались торговцы льдом. Его каждый день доставляли из Кордильер на мулах, покрыв глыбы травой, чтобы они не таяли по дороге. Этим уже много поколений занималась одна и та же община кечуа, больше ничем не промышлявшая. И вот эти индейцы-погонщики на глазах изумлённых защитников города прошли сквозь блокаду, словно война их совсем не касалась.

Разумеется, их сразу заподозрили в передаче информации для «пятой колонны». Полиция до нитки обыскала потрясённых таким приёмом индейцев и даже расколола глыбы льда в мелкую крошку, предполагая, что в сердцевинах спрятано послание. Но ничего не нашли.

Самое любопытное, что тщательный досмотр повторился и на блокпосту. Повстанцы с той же дотошностью обыскали караван на предмет посланий из города и отпустили. В чём смысл этого исключения – никто не понимал. Но через несколько дней привыкли: лёд стал единственным, что можно было получить сквозь кольцо окружения. Слухи поговаривали, что злодей Патиньо сам безумно любил напитки со льдом – и лишь по причине этой своей слабости не разрушил бизнес кечуанской общины.

В осаждённом городе настроения метались между безудержным весельем и чёрной меланхолией. Это было следствием борьбы двух источников информации – слухов и официоза. Генерал Торрико, сначала ввёл цензуру для всех печатных изданий, а затем решительно закрыл их все, оставив лишь «Ежедневный бюллетень», издававшийся мэрией. Само собой, бюллетень был преисполнен оптимизма – там сулили скорый приход армии из Куско, которая освободит город. А слухи твердили совсем иное: войско деблокады попало в засаду и было уничтожено на одном из горных перевалов.

Официальная версия утверждала, что жителям Лимы хватит продовольствия на два месяца. Верховный глава Перу ввёл нормирование и заморозку цен, а за неисполнение указа десятки спекулянтов были брошены в застенки. Слухи же шептали: еды хватит на два месяца – но только богатым. Бедноту скоро начнут выгонять за стены, чтобы она не посягала на скудные запасы. А поскольку «гуанерос» уже опустошили окрестности, изгнанным грозила голодная смерть вдали от дома.

И так день за днём.

Полиция зверела, выискивая источники слухов. Арестовывали всех подряд: старых скандалистов на рынках, выживших из ума старух, болтливых торговок, которые по привычке трещали обо всём на свете и яростно открещивались от всего при допросах.

Тюрьма при кабильдо давно переполнилась. Теперь там содержали только важных персон. Всех прочих арестантов гнали на площадь Пласа-де-Торос-де-Ачо, в «Петушиный колизей» – обширную арену для петушиных боёв. Любимейшее место развлечений всех социальных слоёв столицы превратилось в ужасающую тюрьму под открытым небом, где прямо на земле сидели сотни голодных, страдающих людей. Надсмотрщики развлекались тем, что кидали им еду с трибун и хохотали, наблюдая драки за кусок хлеба.

Но как ни свирепствовало следствие – найти корень слухов они так и не сумели.

Прошла неделя. Генерал Хуан Крисостомо Торрико, не в силах терпеть обвинения в пассивности, решил поднять боевой дух войска – организовать вылазку и проверить: настоящие ли пушки на редутах или всё-таки муляжи.

В самый тёмный час, безлунной ночью, ворота под названием Пуэрта де Марабельяс отворились. Пять сотен лучших бойцов и двести всадников двинулись к одному из равелинов, расположенному у деревни Вальдивиесо. На той самой дороге, по которой ходили ледяные караваны.

Но уже на подходе к редутам отряд, двигавшийся осторожно и почти бесшумно, был встречен картечным залпом, а затем – яростной атакой многократно превосходящих сил с копьями наперевес.

Убегающую кавалерию гуанерос перехватить не смогли – их конница оказалась для этого слаба. Но пехоте отступать не дали. Почти две сотни человек пали в ту ночь, остальные оказались в плену. Вылазка показала: при невыявленном гнезде изменников никакой внезапности не получится, а пушки на редутах – самые настоящие.

Наутро перед воротами Пуэрта де Марабельяс крестьяне с ближайших селений стали сгружать с телег тяжело раненых и трупы, раздетые до исподнего. Испуганные возчики объяснили опешившей охране, что, дескать, лечить сеньоров гуанерос не собираются и закапывать их им тоже лень. Разбирайтесь, дескать, сами.

Город погрузился в депрессию. А вскоре, вместе с группой специально для этого отпущенных пленников, пришла новость: Кальяо пал.

Нервозность горожан вылилась в невероятное по масштабу религиозное шествие в Вербное воскресенье, 17 апреля. Весь город пришёл на центральную площадь, держа пальмовые ветви, плача, целуя иконы. Толпа перед храмом была столь густой, что несколько подростков задавили насмерть, и этого даже не заметили – столь громко и воодушевлённо тысячи глоток вопили гимны Господу.

Во всех церквях Лимы царила духота от толп, набившихся под своды, и от сотен горящих свечей. Ящики для пожертвований переполнились уже к полудню. У исповедален стояли многометровые очереди. Религиозное рвение, пахнущее безумием, захлестнуло город.

Но оказалось, Господь услышал молитвы.

На следующий день ледяные караванщики принесли благую весть: к городу из Куско движется армия Хуана Франсиско де Видаля. Каждый день караванщики приносили новости о продвижении армии. И вот, наконец, 22 апреля 1842 года, из-за склона горы Святого Бартоломея показались ровные, чёткие колонны войск. На редутах развернули орудия. Несколько дополнительных батарей сопровождало и многотысячную толпу гуанерос, которая вышла навстречу правительственным войскам.

Загрохотали пушки с обеих сторон. Поле у деревни Вальдивиесо заволокло пороховым дымом от ружейных залпов. Канонада и яростная стрельба и манёвры людских масс длились почти час. Потом мятежники начали отступать – сначала поодиночке и малыми группами, потом целыми толпами, по сто и более человек, бросая оружие, рассыпаясь в панике. Над равелином взметнулся флаг республики. Лименьос на стенах взревели от радости.

Это была победа.

Это была свобода.

Это был конец их страхам.

Через час к воротам, блестя примкнутыми штыками, подошла первая колонна в пятьсот солдат в привычных мундирах и киверах с красно-бело-красными помпонами. Впереди в окружении знаменосца, горниста и адъютантов, покачивался в седле пожилой генерал. Ворота распахнулись без малейших проволочек. На стенах и бастионах стояли толпы и рукоплескали усталым, испачканным землёй и кровью воинам.

Вся столичная верхушка вышла навстречу освободителям: сам верховный глава Перу Торрико; Диего де Медина – министр финансов; Хуан Мануэль Сильва – министр внутренних дел и юстиции; Педро Салинас и Гийярди – министр иностранных дел. И многие, многие другие отцы города.

Колонна втянулась в ворота и остановилась. Старый генерал устало слез с коня и сделал несколько шагов навстречу делегации, пытавшейся вспомнить, где они видели это лицо – откровенно индейское, с глубокими морщинами и холодным взглядом. Первым сомнения закрались в сердце министра внутренних дел. И они оправдались в ту же секунду, как генерал произнёс:

– Меня зовут Антонио Уачака Навала. Вы все низложены.

Глава четырнадцатая

Новая власть заявляет о себе жителям столицы, а потом весело празднует

С обороной Лимы было покончено быстро. Отряд Уачаки заранее знал свою задачу и стремительно бросился на стены, захватывая один бастион за другим. Он был одет в форму правительственных войск, и защитники не сразу сообразили, что происходит.

Впрочем, пушкарям, желавшим оказать сопротивление, было нечем это делать. Личного оружия у них не было, а большая часть ополчения и кадровых частей сейчас была сосредоточена близ тех ворот, в которые так нагло вошёл отряд Уачаки. Они готовились помогать прорыву деблокирующей армии. Никто не ожидал штурма стен в такой обстановке.

Тридцать четыре бастиона Лимы оказались в руках повстанцев в течение часа, и все шесть ворот были открыты настежь. Бойцы Уачаки остались на стенах, дабы случайно не подвергнуться «дружественному огню». А в город хлынули толпы в розовых и малиновых одеждах. Их командиры знали, что делать. Ключевые точки – казармы, мэрия, крупные монастыри – занимались поспешно и без суеты.

Обезглавливание обороны в этом очень помогло. Уачака и бойцы, что остались при нём, не церемонясь, повязали весь комитет по встрече. Отряды городской самообороны попытались было освободить пленников и закрыть ворота, но на помощь старому генералу в раскрытые ворота уже вливались драгуны Патиньо и конные упряжки с пушками. Один залп картечью по ополченцам разогнал выживших по домам.

Отчаянное сопротивление оказали только полицейские силы в кабильдо и часть ополчения и кадровых военных, запершихся в маленьком форте Санта-Каталина на восточной окраине города. Это было очень старое укрепление, построенное ещё до того, как возвели полноценные стены вокруг Лимы. Тем не менее построена она была по науке, и без серьёзной артиллерии её было не взять.

Не желая терять людей при штурме, Патиньо поручил проблему Маноло. А тот не долго думая, за пару дней собрал все тяжелые орудия со стен Лимы и после нескольких часов обстрела обрушил стену у этой крепости. Обороняющиеся выбросили белый флаг.

На этом с сопротивлением было покончено, и Лима полностью покорилась.

* * *

– Жители Лимы! Бойцы! Камрады! – орал Патиньо, стоя на трибуне, установленной на Пласа Майор. Толпа была огромной, здесь собрался буквально весь город с окрестностями и почти вся повстанческая армия. И надо было орать, дабы донести свои слова до задних рядов.

– Сегодня величайший день в истории. Сегодня рождается новое, небывалое государство, в котором вся власть принадлежит народу. Именно простому народу. ВАМ! Труженикам, чьи руки испачканы землёй и загрубели от работы. Вам, чьим потом полита земля Перу. Отныне это «Tierra Libre» – Земля Свободы.

Толпа заполнила площадь и боялась лишний раз вздохнуть, чтобы не пропустить ни единого слова. Разумеется, в толпе не было представителей высшего сословия, и некому было мешать оратору. «Петушиная арена» полностью обновила свой контингент, и теперь там томилось почти три тысячи хорошо одетых людей, испуганных и подавленных переменами. В их домах теперь встали отряды «гуанерос», а их семьи находились под домашним арестом.

Многочисленное духовенство во главе с архиепископом тоже загнали в монастырь Сан-Франсиско и посадили под охрану. Здесь же на площади собрались оставшиеся горожане обоих полов и всех цветов кожи. И конечно, здесь стояла вся объединённая армия Патиньо и Уачаки. Кроме китайцев и большей части негров, которые несли службу в Кальяо и на охране врагов народа. (Всё равно они испанского не понимали.)

– Эта земля отныне будет свободна от рабства, крепостничества, пеонажа. От тирании, диктата, принуждения. От долгов и кабальных обязательств. Отныне эта земля навсегда освобождена от помещиков и ростовщиков. На кечуа она будет называться «Кхапак Сую». Богатая, могущественная, великая, щедрая, благородная, процветающая. И мы с вами сделаем её такой. Для нас. Для наших детей. Для всех поколений тружеников, что будут жить тут после нас.

Настроение толпы с каждым словом менялось с настороженного на одобрительное. Это было слышно в шепотках. Это проявлялось в движении тел при словах оратора.

– Но не надейтесь, что нам дадут спокойно жить. Наш континент полон горя и насилия, приносящего баснословные богатства сеньорам и заокеанским мистерам. И ради этих богатств недобитые сеньоры пойдут на ещё большее насилие и горе. Все их раздоры и склоки между собой будут тут же забыты ради уничтожения Земли Свободы. И им обязательно помогут из-за океана. Ибо все наши местные сеньоры – это всего лишь ложка в руках прожорливых европейских монстров, правящих миром. И нам придётся с оружием в руках защищать наше право на свободу и мирный труд. Право на равные возможности для наших детей. Право на жизнь.

Толпа гулом отозвалась на эту реплику, сказанную с силой и экзальтацией. Патиньо смочил пересохший рот и продолжил орать.

– Поэтому для нашего новорождённого государства нет сейчас ничего важнее единства перед лицом внешней угрозы. Нет сейчас другой задачи, кроме укрепления нашей народной армии. Она наша опора. Наш залог. Наш символ воли и единства. А когда мы едины, мы непобедимы!

Крик Патиньо подхватили тысячи солдат.

¡Эль пуэбло унидо хамас сера венсидо!

¡Эль пуэбло унидо хамас сера венсидо!

Несколько человек ударили по струнам своих маленьких гитар-чаранго. Армейские барабаны подхватили ритм. А андские флейты вплели свои звуки в рождающуюся мелодию. Скандирование плавно перешло в песню, которая окончательно настроила город на новый лад.

Тревожный. Опасный. Но обещающий невиданную ещё счастливую жизнь для каждого.

* * *

Никогда ещё дворец вице-короля не видел в своих стенах такого количества столь низкого народа. Горцы кечуа, чернокожие рабы с плантаций, китайцы с гуановых островов, крестьяне – все, отметившиеся какими-то заслугами перед революцией, получили приглашение на торжественный пир. Само собой, и весь командный состав сидел за столом, непроизвольно разделившись на две группы – люди Патиньо и те, кто пошёл за Уачакой.

Прислуга, занятая привычным делом, с любопытством косилась на новых хозяев. Они, конечно, слышали всё, что было сказано на площади, но перемен боялись. А ну как новая власть будет придерживаться суровой аскезы, и всем бывшим слугам придётся искать себе работу на стройке. Поэтому продолжение привычного образа жизни вызвало у них энтузиазм, и они мухой носились от кухни и кладовых до парадной залы, посреди которой стоял стол на сотню персон. Оба вождя сидели рядом во главе этого стола, демонстрируя своё единение.

Кечуанский генерал не был мастаком говорить красивые речи, поэтому инициативу взял Патиньо, предлагая тосты за соратников:

– Друзья мои. Если бы три месяца назад мне сказали, что я буду поднимать бокал за победу и захват Лимы, я рассмеялся бы в лицо такому фантазёру. Но жизнь преподносит нам невероятные сюрпризы!

Народ притих и повернул головы к говорившему.

– Эти три месяца показали, что если мы упорны в достижении цели, если мы идём к ней с чистым сердцем, то рядом всегда появятся те, на кого можно опереться в трудный момент. Я хочу отметить огромные заслуги одного из таких людей. Я говорю о Хосе Мария Вальверде, которого некоторые знают по прозвищу Чото.

Патиньо жестом показал на торжествующего трактирщика и повелел ему подняться.

– Вот человек, чьи люди в самом начале стали командным костяком нашей армии. Уже за это ему огромное спасибо. Но его личные заслуги простираются ещё дальше. Именно он лично взорвал британский корабль и не дал Лиме вооружиться против нас. Именно он сеял панику и страх в тылу врага, поминутно рискуя быть схваченным правительственными ищейками. Именно он секретным световым кодом передавал нам из осаждённой Лимы сведения. И благодаря ему мы блестяще отразили вылазку лименьос. Чото – наш герой. ОЛЕ ему!

Весь стол вскочил, поднял бокалы и заорал «ОЛЕ», раскрасневшемуся от почестей Чото. Он раскланивался как примадонна со сцены и даже выплеснул немного вина на стол. И в этом движении было что-то настолько человеческое и неуклюжее, что зал взорвался смехом.