Текст книги "Нокаут"

Автор книги: Олег Сидельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Я ничего не «симулировал», и строгий командир похвалил меня за честность. «Молодец, допризывник товарищ Перменев! А то ходят тут всякие симулянты… Обманывают, грыжи скрывают, лабиринтиты, близорукость, дальнозоркость, пороки сердца. Богатырей из себя корчат, Ильев Муромцев. А я потом отвечай!»

Военкоматчик улыбнулся мне… Как хотелось постучать ему по лбу пальцем и сказать: «Ну и сухарь же ты, дядя! Ты вглядись: чудесные люди к тебе идут! Перед тобой и впрямь богатыри».

Мы заканчивали второй курс. Грянула война. Расписание болезней вроде не изменилось. Но оказалось, что командовать расчетом противотанковой пушки можно и в очках, и с плоской стопой. Я был счастлив. Лишь холодным камнем давила душу неизвестность: почему не беспокоят больше те, почему так долго держат «в резерве»?! И сердце неистово билось в когтистой лапе страха. А Сеня? Он совершил первый подвиг… Написал Наташе, будто бы нашел свою судьбу в образе смешливого санинструктора Гали Приходько. Он был слишком преданным другом.

…Мы окопались под деревушкой Гореловкой, притулившейся в излучине крохотной речки, скорее всего ручейка… Голое небо, палящая жара, а за речкой два десятка изб, опутанных колючей проволокой; тщательно замаскированные россыпи металлических жестянок, зараженных смертью; полузасохший кустарник с притаившимися дзотами и… гнетущая тишина, лишь изредка нарушаемая завыванием «рамы[5]5
  «Рама» – фашистский двухфюзеляжный самолет-разведчик.


[Закрыть]», игривым и злобным посвистом мин и торопливой скороговоркой пулеметов, осыпающих трескучими проклятиями жизнь, счастье, солнце.

Мы и не предполагали, что сидим на бочке с порохом, в одной из точек невидимой кривой, тщательно выведенной на штабных картах, прогремевшей потом на всю планету.

Тишина. Безветрие. Зной. Голое белесое небо.

И вдруг раскололось небо. Визжа и неистовствуя от восторга, взвихрилась кровавая метель. Она обрушивалась с вопящими сиренами «Юнкерсов», вздыбливала иссохшую землю тысячами черных фонтанов, жадно глотая жизни.

Ограниченный представлением о великой битве ориентирами своей пушчонки, я видел лишь злобную гримасу собственного страха. А Сеня? Сеня видел близорукими глазами широкие горизонты… Да! Он их видел.

Вдруг тишина. Только стонущий запах полыни, вывернутой наизнанку земли, горелой стали и сводящий с ума мирный стрекот кузнечика. Я заметил его. Он сидел на былинке, выглядывавшей из-под клочка гимнастерки, на котором повис новенький полевой погон с тремя крохотными звездочками.

– Джуманазаров… старшой наш. Похоронить бы, – пошевелил сухими губами кряжистый усач Седых – ефрейтор, сибиряк-лесоруб. – Сволочи! Какого человека, однако, загубили! – Седых сплюнул, добавил, словно это единственное его только огорчало: – Похоронить нечего! Куда все девалось, однако? – и тихо, с надсадом матюкнулся.

Сеня принял батарею. Сделал это просто – взял и сказал:

– Из старших никого больше нет. Слушать мою команду.

И едва орудийные расчеты приступили к выполнению первых распоряжений нового командира, из-за пригорочка, упиравшегося в чахлый лесок, из-за изб с ревом, покрывающим вновь вспыхнувший орудийный грохот, выползло стадо невиданных чудовищ. Тупо поводя огромными хоботами, они ринулись на батарею. Это были «Тигры» – новые сверхмощные танки. Наши сорокопятки[6]6
  Сорокопятки – сорокапятимиллиметровые противотанковые пушки.


[Закрыть] могли бить по их лбам целую вечность. Отрыгивая огнем, на нас ползла смерть. Память моя навечно фотографировала картину агонии батареи.

Пушчонки огрызались, люди деловито трудились. Подавать команды не было смысла: ими распоряжался грохот сражения. Расчет выполнял свой долг. И даже маленький неловкий солдатик в очках, изнуренный интегральными исчислениями, кандидат физико-математических наук, с истасканной в анекдотах фамилией Рабинович, не путался ни у кого в ногах, быстро и споро подавал длинные, золотящиеся гильзами снаряды.

И страх у меня прошел.

А «Тигры» ползли, ползли… На месте правофланговой пушки вырос столб дыма, у средней остался один Сеня, и она еще жила. Огромное чудовище уставилось на меня бездонным жерлом хобота и плюнуло огнем. Высоко в небо взлетело обутое в резиновую шину колесо… Мне некем уже было командовать! Оглушенный, лежал я на жухлой траве, равнодушно уставясь на скрежетавшую в двух шагах от меня серую глыбу стали, и вдруг, как во сне, увидел знакомую очкастую фигурку – маленький математик, нелепо размахивая левой рукой, гнался за «Тигром», как за нашкодившей собачкой. В правой руке он зажал связку гранат, на небритой щеке блестели капельки.

Он-таки догнал «Тигра». Он не стал соблюдать наставлений, он слишком любил вечно подтрунивавших над ним товарищей и в особенности усача-лесоруба Седых, чтобы помнить такие мелочи, как необходимость укрываться от осколков. Математик подбежал к «Тигру» и, словно оглушительную пощечину дав, исступленно треснул врага по широкой гусенице. Я ничего не понял и лишь подумал: «Ну, вот! А его хотели отправить в артиллерийское училище».

Скатившись в ход сообщения, я с трудом поднялся на ноги, шатаясь побрел к другу. Вот он совсем рядом, торопится, досылает снаряд, а «Тигр» в двух шагах! Миг – и он подомнет Сеню… «Беги! Спасайся, Сенька!! Все равно все пропало!..» Пушчонка тявкнула в тот момент, когда чудовище уже наваливалось на нее огромной тушей. Тявкнула и исчезла. Но тявкнула зло. «Тигр» резко остановился, как будто бы налетел на гранитную скалу, из его утробы повалил голубой дымок, раздался грохот, и башня вместе с орудием, сорванная богатырским усилием Сеньки, отлетела далеко в сторону.

…Сеня! Друг!! Я же совсем один! На меня бежит, спотыкаясь и горланя, толпа серых мундиров. Разинутые рты, вытаращенные глаза, черные автоматы. Что я могу сделать? И потом… слышишь?.. Я же их, уже два года их!.. Я у них был в резерве… Вон бежит долговязый со впалыми щеками. Это он! Тот, что сидел со мной в ресторанчике… в двух кварталах от школы.

Сеня! Я поднимаю руки!..

Перменев говорил, как в бреду.

Сопако беспокойно озирался по сторонам, и даже Джо выглядел бледным и растерянным. «Викинг» оставался внешне невозмутимым. В душе же его шевельнулась неясная тревога, нечто похожее на то давно забытое чувство, которое охватило однажды двенадцатилетнего Фрэнка при мысли о том, что отец – холодный и жестокий боксер-профессионал – может узнать о проделке своего сына, раскрывшего за пятьдесят долларов противнику отца, Прайсу, строжайший секрет: Стенли-старший не выдержит и десяти раундов, если изловчиться и провести парочку хороших незаконных ударов по темени, ибо там была какая-то опухоль.

Технолог продолжал, но уже неожиданно обыденным тоном:

– Я очутился в Гамбурге. Кончились война. Я читал о каре, постигшей предателей, сотрудничавших с гитлеровцами. Все ехали домой, а я… боялся. Хотелось, ох, как хотелось искупить вину! Но как? Моим главным советчиком был страх. Четыре года шатался я по задворкам Европы, потом… очутился в кабачке «Стар энд страйпс»… Я помню, как вас там звали, мистер неизвестный. Вас прозвали Рыжим Дьяволом. Дьявол – это понятно, но почему рыжый?

Шесть лет скитался я на чужбине. Там и научился любить Родину. Любить по-настоящему. Улыбаетесь? Я рассказываю мою историю не для того, чтобы разжалобить. Хочу заставить вас задуматься.

– Валяйте, – подбодрил «Викинг». – Но вам не сдобровать, если вы делаете все это для того, чтобы протянуть время.

– Итак, в вашем «раю» понял я все. С великим трудом, преодолев все полицейские преграды, вернулся домой. И все же страх не покидал меня. Время было сложное. Шайка Берии губила и невинных людей. Я не решился сознаться, прийти с повинной. Объяснил, что в плен попал, будучи контуженным. Вот и все… Наташа ждала меня. Ждала одиннадцать лет! Стоило ли мне вспоминать о ресторанчике, что в двух кварталах от школы?

Шли годы. Я закончил институт, родилась дочь. На заводе меня окружили вниманием. Прошлому пришел конец. Но вот недавно, радостным майским утром, я понял, что ошибся. Прошлое не уходит безвозвратно.

…На перекрестке я увидел человека. Волна белокурых волос, серые, устремленные в душу глаза, высокий благородный лоб мечтателя, маленькая родинка на виске, узкие костлявые плечи!.. Друг Сеня Павловский!.. Он даже не очень постарел.

– Виталий!

– Сеня!

Мы бросились друг другу в объятия.

Да, это был он, мой друг. Он держал за руку девочку лет десяти, очень серьезную и мучительно кого-то напоминающую… Да, конечно!.. Смешливого санинструктора Галю Приходько. И, как бы угадав мои мысли, Сеня сказал:

– А мы ведь все же поженились… Да что ты на меня уставился! Живой я. На, пощупай. Живой!

– Я собственными глазами видел…

– «Видел!» – передразнил Сеня. – Что ты мог тогда видеть? А я добился своего: открыл месторождение алмазов. Не единолично, конечно. В Якутии. Читал, наверное?

Когда друзья встречаются после долгой разлуки, им не о чем на первых порах говорить. Лезет на ум всякая незначительная мелочь, а говорить надо о грандиозном, невероятно грандиозном.

И мы замолчали.

– Постарел ты, дружище, ох, постарел! – вымолвил наконец Сеня.

– А ты почти такой же, как и прежде. И вообще… мне не верится. Ты ли это?

Сеня улыбнулся своей мягкой, чуть растерянной улыбкой, погрозил мне пальцем.

– Мне тоже многое не верится. Расскажи, как ты жил, что поделывал?

И я опять умолчал о том, о чем кричала душа. Но друг укоризненно покачал головой:

– Эх, Виталий! Все ведь я о тебе знаю, – и вдруг, по стародавней привычке, переменив тему, сказал тихо и торжественно, сияя глазами: – Не сомневайся, я жив, понимаешь? И тот очкастый математик жив, и Галя Приходько, и сибиряк Седых, и Джуманазаров, – все, кто стоял тогда против «Тигров». Мы слишком любили жизнь, чтобы исчезнуть. Мы всюду: в дыхании заводов и в рокоте тракторов, в веселом смехе детей…

Сеня наклонился к моему уху и шепнул:

– Мы бессмертны! Вот что значит любить жизнь, нашу жизнь.

Ошеломленный, стоял я перед другом. А Сеня смотрел – и смотрел чистыми серыми глазами… И вдруг все исчезло: серьезная девочка и Сеня. Лишь откуда-то из небытия донесся его голос:

– Виталий! Я остаюсь твоим другом. Но я не только друг, я твоя совесть. Мы вместе мечтали… Ведь мне всего двадцать лет. Вот почему я не старею, Виталий. А ты… ты не сказал мне правды даже во сне!..

Виталий Михайлович посмотрел на «Викинга» слепыми от ненависти глазами.

– Да, – промолвил он глухо. – Сеня, как всегда, был прав. Я не сказал ему правды даже во сне. Но я исправил ошибку в тот же день… радостный майский день! И, как видите, друг дал хороший совет. Я рассказал вам все это, сэр, чтобы познакомить с настоящими людьми, бойтесь их, мистер Рыжий Дьявол!

– Регламент! – почти крикнул «Викинг». – Хватит с меня агитации. Ты слюнтяй и трусливый краснобай. Пусти на тебя еше одного «Тигра», и ты опять послушно задерешь лапки кверху!

– Не-е-ет! – протянул Виталий Михайлович. – Я полюбил жизнь точно так же, как и мой друг. Садись в «Тигра», в черта, в дьявола. Я дам тебе, закованному в броню, гранатой по морде, влеплю в стальное брюхо… А теперь убирайся!

Технолог встал. Его покрасневшие от бессонных ночей глаза мерцали бешенством.

– Ладно, – игриво произнес Стенли, пытаясь скрыть смущение. – Слабонервных нам не нужно. Но предупреждаю не вздумайте куда-нибудь звонить, понятно? Если со мной или моими друзьями случится беда, я наговорю о вас такого… Короче, вы совершали убийства забастовщиков, причем за небольшую плату; выполняли задания по взрыву зданий прогрессивных организаций, провоцировали линчевания негров, занимались…

Со стоном Перменев бросился к стене, на которой висела двустволка.

– Назад! – крикнул Джо.

– Ма-ама! – прошептал Лев Яковлевич.

«Викинг» молча кинулся вперед. За ним рванулся Джо, в последний момент он сумел перехватить у Перменева ружье.

– Стрелять, болван?! Шума захотелось?! – прохрипел Фрэнк, выкручивая Виталию Михайловичу руки, и дрожащим от ненависти голосом вымолвил: – Я с восторгом свернул бы тебе шею, но черт с тобой! Ты ведь очень любишь жизнь. Запомни: ты убивал забастовщиков. А сейчас… отдохни.

Стенли резке выдохнул воздух, его кулак опустился на голову сразу обмякшего Перменева. Рассвирепевший Фрэнк выхватил у Тилляева ружье, взмахнул прикладом – и… в глазах у него заплясали голубые огоньки. Джо потирал кулак, зашибленный о скулу шефа. Почти инстинктивно, мгновенно покрывшись холодным липким потом, Стенли выбросил ружье вперед и нажал спусковой крючок. Раздался сухой щелчок.

– Дурак! – прошипел Фрэнку его ученик. – Совсем голову потерял! Мое счастье, что ружье не заряжено или произошла осечка. Вот ты какой? В друзей стрелять?!

Молодого человека трясло от бешенства.

– Я спасаю шефа, а шеф – мне пулю под кожу норовит пристроить! Учтем… Ну да ладно. Без паники. Выходить спокойно.

Все трое вышли на улицу. У Льва Яковлевича дрожали колени и судорожно дергались щеки. «Викинг» и Джо шагали бледные и молчаливые.

– Почему ты не дал мне вытрясти душу из этого типа? – угрюмо спросил Фрэнк. – Ты что, великий гуманист?

– Дудки! Нас видела его жена. Она бы уж наверняка подняла шум.

На губах Стенли появилась бледная улыбка. Он начал кое-что понимать.

– Так вот оно что! Молодец, вундеркинд. Сообразил! Перменев смолчит. Не встречал еще людей, которых бы привлекла перспектива доказывать свою непричастность к убийству негров и забастовщиков.

Тут с Сопако случилось нечто, похожее на истерику. Он весь затрясся и запричитал, размазывая на щеках грязные следы:

– Зачем?.. Зачем мы к нему пошли? Он выдаст… Я честный человек. Отпустите меня домой!

– Молчать! – сверкнул глазами «Викинг». Сопако мгновенно утих. – В любой работе не без срывов, А этот Перменев, – Фрэнк покрутил пальцами у виска, – субъект со странностями. Он попросту свихнулся после знакомства с «Тиграми», однако не настолько, чтобы причинить себе вред.

Из-за поворота выкатилось такси. Фрэнк поднял руку:

– Хотим совершить загородную прогулку, – объявил он шоферу. – Оплата по соглашению. Желаем в прерии, в пампасы, в джунгли хлопчатника…

«Победа» рванулась, унося в своем мягком чреве «Викинга» и его спутников.

– Не грустите, друзья, – успокаивал шеф Сопако и Джо. – Люди – не враги самим себе. Этот ненормальный очень любит свою Наташу. Все будет хорошо.

* * *

Но «Викинг» ошибся. Поздно вечером на квартиру Перменева приехал кареглазый полковник. Он долго сидел у кровати технолога и слушал, слушал, слушал…

А когда Перменев все рассказал, полковник заявил ему:

– Спасибо, Виталий Михайлович. Спасибо, что дали знать. Мужественный поступок. Большое дело сделали. Вы действительно полюбили жизнь… По-настоящему полюбили, самоотверженно. Спасибо, дорогой товарищ!

Глава XXVI. Необыкновенный концерт

Всю дорогу путники молчали. Болтать для отвода глаз не хотелось, в голову лезли нехорошие мысли. Лишь «Викинг» изредка острил, причем, против обыкновения, очень неудачно. Сопако реагировал на это весьма своеобразно: вздыхал и тихонько повторял вслух грызущую его мысль:

– Баул. Такой баул! Что я скажу жене?

Молодому шоферу не терпелось перекинуться с пассажирами парой слов, он пытался завести разговор, однако странные клиенты будто воды в рот набрали. Изредка старик с щетинистыми волосами и бегающими глазками шевелил фиолетовыми губами и шептал:

– Баул. Какой баул!

– Вы что, с перепою, граждане… или как? – не выдержал, наконец, шофер. – Гулять едете, а сами будто на траурном заседании.

– Отдых – дело серьезное, товарищ водитель. Мы накапливаем впечатления, – пояснил Фрэнк.

Машина мчалась по широкому шоссе, вьющемуся среди бескрайней прозелени хлопковых полей. Часы на доске приборов «Победы» показывали без пяти девять. Было еще довольно светло. Огромное багровое солнце, наполовину свалившись за четкую линию горизонта, поросшую темной лентой деревьев, напоследок щедро лило золотые весомые лучи. На небе цвета стиральной синьки величественно плыли нежно-розовые облака, окаймленные дымчатыми оборками. Невдалеке поблескивали цистерны МТС, белели аккуратные домики большого поселка. Несмотря на поздний час, колхозники еще были на полях, тракторы-«универсалы» ползали поперек поля, они прореживали посевы хлопчатника.

– Колхоз «Озод мекнат»… «Свободный труд» в переводе, – объявил шофер.

– Знаю, на плов сюда едем, – нагло соврал Стенли.

– А облака! – оживился водитель. – Облака какие, посмотрите!

– Вздор. В жизни так не бывает, – отрезал странный клиент. – Чепуха.

– Что?

– Облаков таких, говорю, в жизни не бывает. Нереалистично. Однако мы приехали. Во-он наш знакомый, – ткнул Стенли пальцем, показывая на «универсал», урчащий на противоположной стороне поля, обсаженного рукастыми тутовыми деревьями. – Выгружайтесь, друзья, не грустите, скоро опохмелимся.

Фрэнк долго торговался с шофером, отказывался вовсе оплатить обратный прогон такси. Наконец скаредный пассажир согласился уплатить пятьдесят процентов.

– И так неплохо подработал, – бурчал синеглазый, со вздохом передавая шоферу деньги. – За сутки столько не накрутишь. А мы народ трудовой. Пампасы, прерии и джунгли – с нашим удовольствием, только к чему деньгами разбрасываться!.. Ну, бывай!

«Победа» умчалась. Путники сели на пахучую траву, спустив ноги в сухой арык. «Викинг» покусал травинку.

– Ну, аргонавты! – махнул он рукой, словно давал старт. – Выкладывайте предложения.

– Баул! – брызгая слюной, запричитал Лев Яковлевич. – Такой баул! Я купил его в такое время! В угар нэпа… в тысяча девятьсот двадцать третьем году, и он был как новый. Я купил его в городе Киеве в частном магазине «Лакмус и кооперация»!

– Послушайте, гражданин Сопако, – лениво произнес Джо. – Если вам жаль баула, можете возвратиться в гостиницу. Он там.

– Вы мерзкий мальчишка и хулиган! Стиляга! – взорвался экс-казначей. – Вам не место… в социалистическом обществе.

– А тебе, старая кляча, место! – тоже рассвирепел Джо. – В камере-одиночке тебе место! Хочешь, я сейчас из одного растратчика двух сделаю? Тоже мне социалист-утопист нашелся! Легальный марксист!

Назревал мордобой, ничего хорошего Льву Яковлевичу не предвещавший. Перед внутренним оком экс-казначея возникла трагическая фигура скинувшего жирок, но еще довольно упитанного субъекта с щетинистыми волосами, измордованного, измочаленного, окровавленного. Сопако содрогнулся и быстро согласился:

– Ладно. Я – этот самый… легальный утопист. Но мне жаль баул. Разве это плохо?

«Викинг», с интересом наблюдавший за перепалкой подчиненных, объявил:

– Творческая дискуссия закончена. Приступим к делу. Что находилось в драгоценном бауле? Ваша заготовительская фуражка… Что? Опять котлеты! Еще? Грязное белье и знаменитая кэпа? Я рад утрате баула. Кстати говоря, сомневаюсь, что вы купили его в частном магазине «Лакмус и кооперация». Баул смахивает на мешок инкассатора.

– Гранд-клептоман хапал денежки вместе с тарой, как пить дать, – вставил мстительный «стиляга». Сопако ничего не ответил на этот выпад.

– Победителей не судят, малыш, – обратил Фрэнк свои стрелы на Джо. – Но должен все же сказать, что ты вел себя довольно пошло. Вместо разящих ударов оказывал противнику первую моральную помощь. Глупо обзывать кого-либо легальным марксистом. Где ты сейчас найдешь нелегальных? И еще: не оставил ли новый казначей денег в бывшем инкассаторском мешке?

Блудный сын академика с довольным видом похлопал по куртке, которую держал перекинутой через руку.

– Отлично, парень, отлично. Нам невредно переночевать в этом… «Освобожденном труде». Гражданин легальный утопист, пройдитесь к «универсалу», попросите его водителя к нам. Нужно выяснить обстановку.

Лев Яковлевич покорно поплелся через поле. Навстречу ему двигался трактор. Парламентер протяжно крикнул и замахал руками, приглашая механизатора вступить в переговоры. Трактор приближался. Вдруг Сопако всплеснул руками и бросился наутек, он скакал по грядкам, подпрыгивая, как заяц. Тракторист кричал ему что-то вслед. Стенли перехватил парламентера и грубо встряхнул его.

– Что за скачки с препятствиями? Рехнулись, что ли?

– О-он… Э-это… о-он! – трепетал Сопако, пытаясь вырваться из рук шефа.

– Кто он? Отвечайте, малярик!

Трактор подъехал к обочине, водитель выключил мотор и, спрыгнув на землю, подошел к незнакомцам. Фрэнк от удивления и испуга чуть не выпустил экс-казначея. В трактористе он узнал Антиноя Вешнева, загоревшего дочерна, с выцветшими на солнце редкими русыми волосами.

– Антон Вишнев, – протянул руку водитель. – Что это приключилось с вашим товарищем? Бежать бросился… столько кустов помял.

Сообразив, что Вишнев не узнает их, «Викинг» воспрянул духом. Полушутя, полусерьезно ответил:

– Очень приятно познакомиться. Моя фамилия Крылов, Сергей Владимирович Крылов. Преподаватель факультета журналистики. Привез с собой студентов… В жизнь окунуть.

– Студенты? – с сомнением в голосе переспросил Вишнев и, кивнув на Сопако, добавил, – это тоже студент?

– Вечный, – пояснил Стенли, чарующе улыбаясь. – Захотелось на старости лет разить пером. Очень способный мальчик. Только пуглив до чрезвычайности. Впервые увидел живой трактор и сомлел.

– Журналисты! – глаза Антона потеплели. – Знакомое дело.

И тут, слово за слово, прямодушный Антон, ни чуточки не смущаясь, рассказал незнакомым людям о том, как слетел он с журналистской стези.

– Это я не в порядке жалобы разоткровенничался, – пояснил Вишнев. – Коль скоро вы журналисты, невредно послушать. Небольшой, но все же опыт, и к тому же горький.

– М-да… – вздохнул Джо. – Жалеете, небось, а?

– Я о чем жалею… Позорный случай, вот главная беда. А то, что в эмтеэс вернулся – хорошо. В сущности я ведь не журналист. Рабкор, селькор – это да. Я только сейчас понял: здесь мое место, а не в редакции. Вишнев-механизатор, пожалуй, лучше Вишнева-журналиста.

Лев Яковлевич, наконец, тоже смекнул, что опасаться Антона Вишнева нет оснований, и тут же, весьма бестактно, вмешался в разговор:

– На тракторе до ночи лучше сидеть? Не поверю. Это я…

– Вы, товарищ студент, жизнь сначала понюхайте, – обиделся Антон. – Сразу видать, из канцелярии. Люди до работы злые, сами до ночи на полях копошатся. Дела-то какие сейчас разворачиваются, только держись! Бригаду давали, да я отказался. Повременю малость… Между прочим, скажу вам по секрету, как газетчикам: поругаться кое с кем надо. Я уж нацелился тут на одного дядю. Рабкоровская жилка заговорила.

– На кого это? – спросил «Викинг».

– Есть один гражданин, председатель сельсовета Сатыбалдыев. Не человек, а палка в колесе… Однако мне пора. Бувайте здоровы, поспешайте. Сегодня у нас праздник, московские циркачи представление дают.

– Ну?! – чуть не подпрыгнул Фрэнк. – Московские?

– Собственными персонами. Сатыбалдыев тут как тут. Хлебом не корми – страсть как зрелища всякие любит. Речь будет говорить.

Распрощавшись с Вишневым, Стенли и его оруженосцы направились в поселок. Против обыкновения на улице, несмотря на поздний час, было людно и шумно. Колхозники спешили к ярко освещенному клубу. Репродуктор разносил на весь поселок спортивный марш. У входа толпились мальчишки. На клубной стене возле двери висела огромная афиша:

ТОЛЬКО ОДНО ПРЕДСТАВЛЕНИЕ артистов Центрального Московского цирка!

Участников гастролей в Лондоне, Париже и других эксплуататорских странах!

При участии:

I. Заслуженного и народного артиста, брата знаменитых сестер Кох, Альфреда Цеппелин-Танти (стойка на голове)

II. Лауреата всемирного фестиваля молодежи Иамо-младшего (гипноз и самовнушение)

III. Народного потомка плеяды Феррони и Вильяма Труццы Ивана Македонского (человек без костей)

IV. Чемпиона предыдущих олимпийских игр Поддубного-внука и др.

Весь вечер у ковра всемирно известный клоун Олег Попов (ТОТ).

Билеты продаются.

Прочитав афишу, «Викинг» сделал серьезное лицо и так решительно двинулся к входу, что стоявший в дверях детина с глупыми и добрыми глазами бегемота (по всей вероятности, это и был внук знаменитого борца) почтительно поклонился и не спросил билета. Он попытался было задержать Джо и Сопако, однако Стенли сухо бросил: «Эти со мной», – и контролер отступил. «Викинг» проследовал через проход к первому ряду и, убедившись, что все места заняты, нахмурил брови.

– Кто тут товарищ Сатыбалдыев? – спросил он тоном, исполненным негодования.

Румянощекий грузный дядя в кителе защитного цвета, сидевший в самом центре, мячиком подскочил к трем неизвестным и, осыпав их, словно конфетти, приветствиями, осторожно спросил:

– Откуда, многоуважаемые? Из центра?

– Что это у вас за порядки? – обрушился на Сатыбалдыева «Викинг», не удостаивая ответом на вопрос. – Где литерный ряд, спрашиваю?!

В мгновение ока румяный дядя освободил «дорогим гостям» три стула. Поминутно заглядывая им в глаза, причем особенно неотразимое впечатление произвел на него почему-то Лев Яковлевич, Сатыбалдыев зашептал:

– Может, речь перед началом произнесете? Людей вдохновите, установки дадите, задачи поставите…

– Никаких речей! – оборвал «Викинг». – Мы не на Генеральной Ассамблее. Сейчас же начинать представление!

Сатыбалдыев махнул рукой. За занавесом застучали сапогами, раздалось громкое «Тс-с-с!», и на просцениум вышел улыбающийся Женщинов. Фрэнк с облегчением вздохнул. Адонис Евграфович поклонился, сделал публике глазки и заорал на весь зал, протягивая вперед пухлые руки:

 
Да пусть произрастает ваш хлопок!
Московского артисты цирка вам желают:
Произрастает пусть хлопок ваш без хлопот,
Плоды дает и урожай рожает.
 

В зале засмеялись, раздались жиденькие аплодисменты. Представление обещало быть интересным.

– Э-э-э… Наш всемирноизвестный клоун Олег Попов, – заговорил Женщинов блеющим голосом, делая ударения на каждом слове. – М-э-э… он опоздал…

– А вот и я!!– послышался дикий вопль. На сцену вприпрыжку выскочило чучело. Физиономия чучела, стихийно вымазанная белой и зеленовато-голубой красками, удивительно походила на павианий зад, и потому, когда «Олег Попов» прикладывал к губам руку, рассылая воздушные поцелуи, жест этот вызывал отвращение. Публика притихла. Клоун выпустил белое облачко, тут же показал маленькую клизмочку и с дурацким смехом скрылся.

Представление началось.

Заслуженный и народный артист Цепелин-Танти сорвал аплодисменты. Работал он добросовестно и ловко: как пришел на руках, так ни на секунду не встал на ноги. Человек без костей Иван Македонский не получил признания. Лишь однажды, когда он изогнулся особенно противоестественно, кто-то сказал громко: «Вот это подхалим!», и в зале раздались смех и аплодисменты. В паузах юродствовал «Олег Попов», глядя на которого становилось понятным, почему именно понадобилось указать в афише, что всемирноизвестный клоун именно тот, без подделки. Иамо, лауреат фестиваля молодежи (гипноз и самовнушение) в индусской чалме и косоворотке оказался не таким уже младшим. Во всяком случае, если и существовал Иамо-старший, ему должно было быть не менее восьмидесяти лет. Маг в косоворотке не терял времени даром. Вытащив изо рта пальцами большой фиолетовый и слюнявый язык, он проткнул его вязальной спицей…

Слабонервные зрители стали покидать зал. Чародеи проткнул вязальными спицами щеки, руку, ухо, проглотил куриное яйцо и выпил бутылку керосина. Затем выплюнул яйцо и стал отрыгивать керосином на горящий факел. Публика зароптала.

– Последний трюк, – успокоил Иамо-младший. Подошел к стеклянной банке, вынул из нее лягушку, сунул в рот и, сделав жевательное движение губами, с видимым удовольствием проглотил ее.

Зал оцепенел. Через секунду раздались крики:

– Довольно!

– Тошно смотреть!

Мастер самовнушения и гипноза не стал испытывай судьбу. Быстро отрыгнув лягушку, он вытащил ее за лапку и, шаркая ногами, быстро скрылся за кулисами.

Сатыбалдыев смущенно поглядывал на покатывавшихся со смеха «Викинга» и Джо. Сопако сидел бледный и вспотевший, его мутило. Появление юного Поддубного внесло некоторую разрядку. Грудастый дядя флегматично почесал отвислый живот, взял трехдюймовый гвоздь и, тупо глядя в одну точку, с хрустом перекусил его зубами, после чего долго жонглировал гирями настолько громадными, что будь они полыми хотя бы на половину, каждая из них должна была бы весить не менее тонны.

Утомившись, чемпион Олимпийских игр оставил гири в покое и встал в горделивую позу,

– Обман это. Ты жирный! Не сильный. Давай бороться! – раздался в зале мощный бас.

Рослый, необъятый в плечах колхозник в замасленной спецовке решительно зашагал к сцене. В зале оживились. Колхозники любят борьбу, знают толк в кураше.

– Успеха тебе, Азиз-палван!..

– Пусть борются…

– Азиз-ака, намни холку чемпиону.

Олимпиец беспокойно заюлил глазами, очевидно, ожидая указаний от Женщинова, однако Адонис Евграфович выглянул всего лишь на секунду, оценил сложившуюся ситуацию и юркнул назад. Тем временем Азиз-палван скинул спецовку, майку и двинулся на «потомка Ивана Поддубного». Миг – и высоко вверх взлетели дряблые ноги олимпийского чемпиона, оглушительно екнув, шлепнулся он на спину.

Есть у людей любопытная слабинка. Если жулик не объявляет во всеуслышание «Я жулик!», они уличают его тем позднее, чем дольше жулик соблюдает видимость порядочности. Иной раз бывает: человек постепенно убеждается, что его обманывают, вот уже на девяносто девять процентов обман, но… медлит. Ведь остается еще один процент! Точно так произошло и во время «концерта». Колхозники, как только появился клоун (а многие, едва ознакомившись с афишей), заподозрили подвох. Уверенность в том, что их надувают, росла… и все же люди ждали: вдруг появятся на сцене настоящие артисты, акробаты, гимнасты, жонглеры! Ведь стоит же в афише многообещающее «и др.».

После позорного поражения олимпийца лопнул последний процент. Зал ревел от негодования. «Викинг», ухватив за рукава помощников, стал пробиваться к сцене, намереваясь прорваться за кулисы. Он уже уцепился за край занавеса, но тут раздался возглас, заставивший всех ринуться на ярко освещенные подмостки:

– Гастролеры удирают!!!

Образовалась толчея. «Викинг» помешкал несколько секунд, и они решили дело. Проскочив, наконец, за кулисы, Фрэнк не обнаружил мастеров циркового искусства. Он бросился во двор. Полуторатонка с ревом мчалась по улице поселка.

– Опытные жулики, со своим грузовиком прибыли – сказал Джо.

«Викинг» бросился обратно, влетел на сцену и, перешагнув через очумевшего от страха «чемпиона», все еще лежащего на лопатках, подскочил к Сатыбалдыеву, отдававшему разные директивы, вроде. «Обсудить этот позорный случай на общем собрании колхоза!», «Пресечь в будущем!» ит.д.

– Машину! Мигом! – гаркнул Стенли.

…«Газ-67» птицей летел по шоссе. Поворот, еще поворот… Впереди показалась полуторка. Преследователи нагоняли халтурщиков.

– Стойте… Стой, стрелять буду! – закричал что есть силы Стенли.

На полуторке не откликались. Освещенные лунным светом ее пассажиры в фантастических одеяниях и в гриме походили на вурдалаков. Услышав грозное «стрелять буду!», вурдалаки бросились ничком в кузов. Грузовик не сбавлял хода.