Текст книги "Горсть патронов и немного везения"

Автор книги: Олег Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

Я остановился и распахнул пассажирскую дверцу.

– Поди подержи его, Шериф, – сказал напарнику, – а то заблудится.

Старый волкодав и скорохват, урча от удовольствия, убежал на работу в ночную смену. Огни Москвы оставались где-то позади, слой черной, набрякшей ваты облаков плотно закрывал окно в космос, и заброшенный уголок густого парка, кроме моего фонарика-авторучки, ничем не освещался. Я подбежал к стрелку-водителю, когда основная частъ работы была уже сделана: Шериф держал в разинутой пасти его шею. «Давай, Столетник, соображай быстрее – откусывать голову ему или не надо?» – вопрошал его взгляд исподлобья.

– Фу, Шериф!

«Ну так чего было огород городить!» – недовольно прорычал он и уселся рядом.

Поднять поверженного за волосы мне не удалось – он оказался лысым; тогда я воспользовался его галстуком. Он сел, дрожа от страха и негодования, отвернул в сторону круглое, гладко выбритое лицо с блеклыми глазами-пуговками, подпорченное кровавыми подтеками от удара лбом в ветровое стекло.

– Кто ты такой? – спросил я у него доверительно и даже участливо, как положено врачу разговаривать с пострадавшим.

Он пытался разглядеть меня, но я решил, что это совсем необязательно и фонарика не убирал: лучших в мире батареек «Дура Сэл» должно было хватить минут на тридцать допроса.

– А ты кто? – ответил он вопросом на вопрос.

– Меня ты знаешь. Я тот самый Козел – из басни про Бугая и убитого тобой Рябчика.

– Какого еще Рябчика? – презрительно хмыкнул он. – Вешай лапшу, мусор!

– Шериф, подними его!

Он обхватил руками надкусанную шею прежде, чем мой разленившийся напарник оторвал от земли отяжелевшую задницу.

– Убери собаку! – крикнул он грозно, «…баку!., аку!.. ку-ку», – отозвалось эхо.

Я убрал фонарик – пусть разбираются в темноте, и пока из кустов доносилось злобное рычание и крики о помощи, занялся поисками пистолета.

– Сам он вздернулся! Сам!.. – кричал кусаемый.

По иронии судьбы пистолет оказался китайским аналогом «ТТ» – он лежал на песчаной дорожке в трех метрах от разбитых «Жигулей». Я поднял его носовым платком, отнес в разбитую машину и положил под водительское сиденье. Осмотр салона ничего интересного не выявил, разве что техпаспорт на «Жигули» модели 21063 с адресом владельца – Матюшина Алексея Петровича, недопитую бутылку водки, а еще – фотографию Илоны Ямковецкой на спортивном велосипеде и адрес: Сиреневый бульвар, дом 1, кв. 5, записанный на обороте карандашом. Фотографию я забрал себе, адрес Матюшина в Серебряном Бору запомнил.

– Да убери пса… мать!.. Скажу я, скажу…

– Шериф, фу! – пришлось повторить команду из опасения, что напарник переутомится.

Левая рука покусанного висела плетью, рукав синего пиджака был слегка разодран.

– Так я не расслышал, кто ты?

– Рыжий Стас! – буркнул он нехотя.

При ближайшем рассмотрении признаков шатена не выявилось, и мне пришлось уточнить:

– Фамилия как?

– Я же сказал! – зло выкрикнул он. – Ну Рыжий! Рыжий! Дальше что?!

– Дальше стань лицом к дереву и подними руки!

Я обыскал его. В нагрудном кармане рубашки нашел паспорт на имя Рыжего Анастаса Владимировича, пачку сигарет «Винстон», спички, обойму от «ТТ» без патронов, семьсот тысяч рублей и нож с кнопкой. Эта последняя находка подняла в моих глазах авторитет Шерифа, не позволившего Рыжему вынуть из кармана нож, и сориентировала в предстоящем разговоре: был бы передо мной серьезный урка, он бы собаки не испугался.

– Опусти руки и сядь, – разрешил я. – На землю садись.

Он безвольно опустился на мокрую траву.

– Где Ямковецкий? – спросил я прежде, чем он открыл рот, и предупредил: – Скажешь «не знаю» – мы тебя съедим.

– Не знаю, – сказал он упавшим голосом. – Правда не знаю! Я должен был ему позвонить.

– Назови телефон!

Он помедлил, но назвал.

– Он сам должен подойти?

– Нет. Женщина какая-то, диспетчер.

– Что ты ему должен был передать?

– Должен был… должен был…

– Шериф, голос!

Напарник троекратно напомнил о своем существовании.

– Проверить он меня послал! – подражая ему, прогавкал Рыжий. – Кто охраняет Илону – сколько их, когда меняются, кто к ней приезжает.

– Давно ты ее пасешь?

– Пять дней.

– Значит, успел примелькаться? И чтобы не мозолить глаза охране, нанял Бугая и этого Рябчика. Так?

Он кивнул.

– Когда освободился Ямковецкий?

– Не знаю. Меня он нашел пятого.

– Вместе тянули?

– Я на два месяца раньше откинулся. Он велел узнать что-нибудь о дочери и отписать ему. Съездил я в Кимры, но ее…

– Куда?!

– В Кимры, на Волгу. Там она жила с тещей Ямковецкого.

– Ну и?..

– Теща сказала, будто загуляла Илона, колоться начала, а после в Москву подалась, и больше она ее не видела. Я все, как она сказала, отписал и забыл, а пятого он объявился у меня дома. Просил ее поводить, телефон дал.

– Адрес в Кимрах?

Он наморщил лоб, помотал головой:

– Не помню, – посмотрел вначале на Шерифа, потом на меня. – В июне дело было, забыл… Где-то на берегу… Розы Люксембург… дом не знаю. Деревянный такой, одноэтажный.

– По какой статье сидел?

– По сто пятьдесят шестой, часть пятая.

Вопрос был вовсе не праздным. Меня сразу удивило, что Ямковецкий – судя по его действиям, хитрый и скрытный человек, который ведет большую игру с Майвиным, – поставив на кон собственную дочь, обратился за помощью к такому трусоватому олуху, как этот Рыжий. Статья предусматривала наказание за нарушение правил торговли.

– Почему он к тебе пришел?

– Он меня пару раз на зоне крепко выручал. Я у него вроде как должник.

По паспорту Рыжему было сорок пять лет. Рыхлый, нетренированный, с расшатанными нервами, он поначалу петушился в запале, а теперь потух. Я догадывался, о чем он думает: если Ямковецкий узнает, что он раскололся, его постигнет участь Рябчика. Жалости к этому дерьму у меня не было никакой: только что он пытался меня убить и, вне сомнения, сделал бы это, если бы умел стрелять.

– Кто такой Матюшин? Чья машина?

– Знакомый одолжил.

– Пистолет тоже его?

– Нет. Бугая.

– Рябчика Бугай задушил?

– Да не знаю я! Не было меня там!

Я намотал на руку его галстук, заставил встать.

– Врешь, сволочь! Ты же Рябчика с Бугаем на это дело подписал, велел им мой адрес выяснить! Докладывал Ямковецкому, что Илона в сыскную контору обращалась? Говори, тварь, докладывал?!

Он хрипел, мотал головой, скрипел зубами от злобы и бессилия.

– Нет… нет… я не… диспетчеру…

Я поймал себя на том, что нервничаю и задаю ненужные вопросы: конечно, он сообщил мои координаты, отрабатывая полученные сребреники! Видимо, у Ямковецкого в отношении Илоны были серьезные намерения, и Рыжего он знал слишком хорошо, чтобы посвящать его в подробности их отношений.

– Слушай меня внимательно, Рыжий! – тихо, но внятно сказал я, не ослабляя удавки. – Сейчас ты позвонишь этой диспетчерше и скажешь: охрана у Илоны из пяти человек; трое в квартире, двое во дворе, но самой ее там нет. Майвин перевез ее в гостиницу «Байкал». Запомнил? «Бай-кал» – есть такое озеро.

Я отпустил его, вынул из кармана телефон и набрал номер, потом приставил к его животу пистолет:

– Одно слово лишнее – кладбище рядом.

Само собой, я не собирался осквернять Гольяновское кладбище, где был похоронен мой лучший друг Петя Швец, убитый такими же наймитами, как этот.

– Я слушаю, – раздался в наушнике старушечий голос.

У Рыжего в зобу дыханье сперло. Он нервно теребил ворот порванной рубахи, безмолвно шевеля губами. Пришлось прижать ствол плотнее.

– П-передайте д-для Да-авыдова, – стуча зубами, шепотом сказал Рыжий: – Д-двое во дворе и… трое в доме. Ее там нет… ее увезли в «Байкал»… эт-то озеро такое…

Ствол придавил ему живот и уперся в позвоночник.

– Гостиница, – подсказал я сквозь зубы.

– Гостиница, – повторил он.

В трубке что-то затрещало, я подумал, что это храпит старуха диспетчер, усыпленная скучной репризой Рыжего.

– Все записано, – неожиданно бодро доложила она после паузы. – Позвонит Давыдов – я ему передам.

Я спрятал трубку, вернул ему паспорт и деньги.

– Пошел в машину! – развернул за плечо и подтолкнул к «Жигулям».

Он покорно направился за овальным световым пятном; ноги его ступали нетвердо – трудно было поверить, что меньше часа назад он, размахивая заряженным пистолетом, бежал от меня с проворностью зайца.

Когда он наклонился, чтобы сесть в искалеченную машину, я ударил его по шее и, подхватив под мышки, усадил за руль. Удар был рассчитанно слабым, чтобы перед тем, как отрубиться, Рыжий успел допить оставшуюся водку. Что он и сделал – прямо из горлышка, непосредственно из моих рук.

Я позвонил по 02 и сообщил об автомобильной аварии в национальном парке «Лосиный остров» с северной стороны Гольяновского кладбища.

9

Одно из величайших достижений отечественной демократии выразилось в появлении ночных магазинов – в этом у нас с напарником разногласий не было. Ненастной сентябрьской полночью мы вошли в гастроном, купили большой полиэтиленовый мешок и набили его всяческой снедью, чтобы в ближайшие двое суток к этому вопросу не возвращаться.

Пока на плите жарились антрекоты и варились спагетти, я вымыл Шерифа в ванной, успел вымыться сам, пройтись по паркету шваброй и вытереть пыль. Потом мы устроили праздничное застолье, по-братски поделив еду: он уступил мне свою порцию виски, а я в его пользу отказался от копченой косточки.

Праздник увенчался звонком Валерии.

– Как вы там, мужики? Справляетесь? – спросила она.

– Сказать честно?

– Попробуй нечестно – у тебя все равно ничего не получится.

Я помолчал на пару франков. В доме напротив погасло последнее окно. За каждым из этих окон жили люди – счастливые и не очень, но, во всяком случае, никто из них не был несчастнее меня в эту ночь. Оттого, что моя жена была далеко, оттого, что ночь для меня превратилась в день и я вынужден был бодрствовать, когда все мои друзья спали, наконец, от одинаковой с Шерифом пищи, от общения с найденышем, поисков никуда не пропадавшего кавалера, от вчерашнего налета на псарню я чувствовал, что превращаюсь в собаку, почти физически ощущал, как по всему моему телу прорастает шерсть и мне нестерпимо хочется выть на луну.

– Ну ты же без нас справляешься! – позабыв о привычной шутливой интонации в наших разговорах, чужим голосом ответил я. – Нас тебе вполне заменяет твой сраный Париж! Тебя с твоим консерваторским образованием вполне устраивает роль гувернантки и апартаменты дворницкой в доме чиновника департамента по атомной энергии Боннэ. Зачем иметь собственного ребенка, когда есть чужой? Ты же у нас диссидентка, тебя не устраивает Москва, которая в последние годы отличается от Парижа разве что большими свободами. Здесь тоже круглые сутки работают магазины с теми же продуктами, которые ты покупаешь в маркете на Елисейских полях. Только здесь они дешевле. Я понимаю – у Боннэ есть повар, прачка и уборщица, а здесь тебе пришлось бы стирать, убирать и готовить самой. Я понимаю, быть литовской полькой в Париже лучше, чем быть русской в Москве, и мужа-детектива с сомнительной репутацией лучше любить издалека. Можно позвонить ему раз-другой в месяц, а все остальное время проводить в обществе блистательного наследника комиссара Мегрэ Марселена и не допущенной в «Гранд опера» «звезды» Виолетты Абиджан. Мы справляемся, Валерия. Вчера справились с китайским притоном, сегодня – с двумя рецидивистами. Вот только с поклейкой обоев сложнее – они все время недовольно морщатся и не совпадает рисунок.

Я ждал, пока она переварит то, о чем я думал целых полгода, но что впервые сорвалось с моего языка. А все из-за этого мохнатого трезвенника, отказавшегося от бурбона: если бы и этот продукт мы разделили поровну, меня бы так не развезло. Хотя как знать, как знать – может, я еще буду благодарить его за это.

В трубке было слышно, как шелестят франки, улетающие в черную бесконечность.

– Что с тобой? – тихо спросила Валерия. – Ты заболел?

– Нет. Я в здравой памяти и твердом рассудке, как никогда.

Ночь пронзили гудки отбоя. Я сварил густой кофе, наполнил японский термос с небьющейся колбой, купленный проездом в Цюрихе (сейчас таких термосов в Москве – пруд пруди), и отправился в свое бюро.

Главное лекарство от тоски – постоянная занятость, а для того чтобы быть занятым как можно больше, нужно как можно меньше спать. В три часа ночи я развел клей, раскатал на досках рулон обоев и принялся за работу. Я понял секрет: для того, чтобы бумага прилегала плотно и узор на отдельных полосах совпадал тютелька в тютельку, нужны три вещи: ночь, одиночество и желание от него избавиться. За три с половиной часа, напевая «Из Франции два гренадера», я справился с работой, над которой мучился полторы недели. Когда стремянка, доски, обрезки, ведро с клеем, кисти и прочее, что не имело отношения к будущему бюро, было вынесено прочь, я вымыл паркет, окно, двери и, стоя посреди офиса, мысленно расставил столы с компьютерами, определил место для оружейного сейфа, прикинул, куда посажу секретаршу.

Здесь не найдется места для зеркала в бронзовой раме, не будет софы и журнального столика с рекламными проспектами дизайнерских фирм, никаких кофеварок и самоваров – здесь не засиживаются и не отдыхают, здесь получают информацию, оружие, необходимую аппаратуру и уходят работать. Я, два агента и секретарша; три надежных маневренных автомобиля, режим работы – круглосуточный. Самый простой способ разбогатеть: не жрать ложками икру и не носить костюмов от Юдашкина, если у тебя на это нет денег.

Я превращался из собаки в бизнесмена.

Кто-то постучал в дверь кулаком. Такой стук в половине седьмого утра не предвещал ничего хорошего, но уж и на том спасибо, что не стреляли.

10

На пороге стоял мужчина за сорок, в фуфайке, надетой на несвежую клетчатую рубаху. Невысокого роста, с хемингуэевской бородкой и такой же длины волосами на голове, он смотрел на меня колючими черными глазами. Взгляд его не был ни добрым, ни злым – скорее изучающе-любопытствующим. От него пахло крепким табаком, может, даже махоркой. Жилистая загорелая шея с остро выступающим кадыком, морщины у глаз и в уголках губ, благородная седина и какая-то тяжеловатая, мужицкая основательность в осанке не позволяли причислить его к разряду бомжей, но судя по рваным ботинкам военного образца, не чищенным как минимум неделю, мятым, неумело залатанным на коленке штанам и еще чему-то из области непередаваемых ощущений, он был недалек от этого.

– Вы хозяин этой конторы? – густым прокуренным баритоном поинтересовался гость.

Руки, которые он не вынимал из карманов фуфайки, настораживали.

– Я.

Он снова замолчал, кивнул в ответ на какие-то свои мысли, переступил с нога на ногу.

«Может, ему в туалет нужно?» – подумал я.

Молчание затягивалось. Он замер, как прыгун-первогодок, забравшийся на десятиметровую вышку и вдруг оробевший.

– Вам сотрудники нужны? – поинтересовался хрипло и почему-то потупился.

– Кто? – я ожидал, что он выстрелит в меня, попросит денег или предложит услуги отделочника, наглядевшись в окошко, как я клею обои.

– Ну не знаю, кто. Могу сторожить. Или агентом, – он снова посмотрел на меня, но теперь его взгляд уже не был настороженным, в нем я прочитал безразличие подневольного.

– Ты кому крышу делаешь, мужик? – догадался, где зарыта собака.

Какая-то группировка внедряла в мою контору своего «быка», чтобы брать дань под видом его заработной платы. Фокусы эти были мне хорошо известны, и я давно готов дать отпор: не хватало детективному бюро делиться с бандитами!

– Себе, – со спокойным достоинством ответил визитер. – Зима на носу, холодно без крыши-то.

В голосе его заиграли железные нотки злости с примесью отчаяния; чуть заметное волжское оканье скрадывалось напевностью речи; там, внутри его, происходила какая-то адова работа, из глубины выглядывала сотая часть айсберга, как у человека, долгое время вынужденного жить среди чужих.

– Ты кто по профессии? – улыбнулся я, попытавшись хоть ненамного растопить айсберг.

Он сверкнул глазами, сплюнул и, поежившись, поднял воротник фуфайки.

– Мент! – отрезал зло, словно хотел оскорбить меня давно привычным и ничего не значащим жаргонным словечком.

От промозглого утреннего холода он здорово продрог в сырой, хотя и не по сезону теплой одежде.

– Войди, – отошел я в сторону, пропуская его в контору.

Он пожал плечами, дескать: «Ну, если тебе так хочется», и вошел.

Я налил в крышку термоса горячего кофе, он взял, но не пил, а грел руки и дышал забытым запахом, будто это был ингалятор. При электрическом освещении он выглядел несколько моложе.

– Как зовут? – спросил я.

– Решетников, – односложно ответил он и отпил глоток кофе.

– Маловато для знакомства.

– Викентий.

– Уже лучше, – я протянул ему руку: – Столетник Евгений.

Его ладонь была все еще холодной и состояла из костей и кожи – прямо кастет какой-то, а не ладонь. Еще я обратил внимание на его пальцы – иссиня-черные, в шрамах или трещинах, с широкими и короткими ногтями. На тыльной стороне ладони блестело пятно как от вытравленной кислотой татуировки.

– Что это с руками? – осторожно спросил я.

– Фигня, – поморщился он, – пацаны пороховую ракету замастырили, а запустить не сумели. Вовремя выхватить успел.

Выжимать из него ответы было все равно что пасту из замерзшего тюбика. У меня на это не оставалось времени.

– Видишь эти стены, Викентий? – применительно к нему «вы» прозвучало бы неестественно, точно так же, как из его уст – по отношению ко мне. – Это все, что у меня есть. Сторожить тут нечего, так что, брат, извини. Насколько я понял, тебе нужна серьезная работа.

Он, казалось, не слушал меня, пил мелкими глотками, зажмуриваясь и шумно выдыхая, и все покачивал головой, как будто не верил своему счастью. Или у него был нервный тик.

– Спасибо, – с сожалением вернул он пустую крышку и встал. – Все еще впереди – были бы стены! – И, спрятав руки в карманы, пошел к двери.

Что я мог сделать для неизвестного мне бывшего мента, каких в Москве тысячи – уволенных за пьянку, беззаконие или, наоборот, – подставленных начальством, просто честных и потому не вписавшихся в стройные ряды мздоимцев. Бюро «Шериф» – не «Армия спасения».

– Где искать-то тебя?

Он остановился.

– Искать меня не надо, – сказал вполоборота. – И виновного в смерти Рябчика не ищи: он повесился. По воровскому закону жить передумал, а по человеческому не дали.

– Откуда знаешь?

– Видел. Я и опергруппу вызывал. Ладно, будь!

Издержки работы частного детектива: захочет – расскажет, не захочет – промолчит. Нужна информация – купи, если хватит денег. А такие, как Решетников, не продаются – это я понял без переводчика.

Я долго наблюдал в окно, как он шел по улице – как моряк, которому до конца увольнения на берег осталось пятнадцать минут: денег уже нет, а раньше срока возвращаться на опостылевший корабль неохота. Он шел, наверное, насвистывая, гнал перед собой пробку или огрызок рваным башмаком; у перехода остановился, дождался разрешающего сигнала светофора, хотя улицы были пусты, и вскоре исчез из поля моего зрения и памяти. Шел восьмой час, дел предстояло невпроворот.

11

Вернувшись домой, я позвонил своей давней приятельнице, работавшей администратором гостиницы «Байкал». Девушкой она была не самого тяжелого поведения и администраторшей работала не всегда – в застольные времена ее коммуникабельностью пользовались как интуристы, так и те, кто им противостоял по долгу службы. Я с ней познакомился в кабаке «Прага» на Арбате, где служил некоторое время вышибалой…

– Здравствуйте, Ирина Анатольевна. Вас беспокоит Министерство иностранных дел, – начал я с напускной серьезностью.

– Женька, ты, что ли? – неуверенно попыталась угадать она.

– Совершенно верно, Примаков Евгений Максимович. Правда, я не припоминаю, чтобы мы с вами были так близки, – по-моему, я переиграл – она потеряла дар речи. – Ладно, Ира, пошутил. Столетник это, Женя.

– Ну и очень глупо пошутил. Ха! Примаков… За кого ты меня принимаешь?

– Я тебя принимаю за самую красивую, молодую и мудрую женщину. – Слово «мудрую» я произнес в последний момент вместо «опытную», вовремя сообразив, что мудрость и опыт для женщины не одно и то же.

– Я поняла, – ответила Ирина, нынче Анатольевна, – тебе нужен номер в гостинице или столик в ресторане.

– Я же сказал, что ты мудрая. Номер в гостинице. Одноместный. На фамилию Ямковецкая Илона Борисовна. Оформить со вчерашнего вечера на пару суток.

– Это твоя новая любовница?

– Нет, это моя тетя из Бельгии. Она прилетает из Брюсселя ровно в полдень.

– Оплата в валюте? Это хорошо. Что еще?

– Еще она как две капли воды похожа на меня. Так что если она появится в твое отсутствие, ей просто не дадут ключ.

Не знаю, как с мудростью, но долгая работа с бойцами невидимого фронта сделала ее сообразительной.

– Ты подведешь меня под монастырь, – сказала она, помолчав, – случись проверка паспортного режима – и я вылечу с работы в два счета.

– Ты и монастырь – вещи несовместные, как гений и злодейство, – ответил я и положил трубку.

…Да, так вот по поводу того времени, в которое я служил вышибалой в «Праге». Как-то вечером перед закрытием Ирочку пытались втащить в «Волгу» три подвыпивших азербайджанца. С ними ей ехать почему-то не хотелось, она стала упираться, и в этот момент я вышел на Арбат покурить. Азеры вели себя нагло еще за столиком, я чувствовал, что рано или поздно придется призвать их к порядку. Одному я сломал челюсть, другому вывихнул руку, а третьего запихнул в багажник. Когда подъехала ПМГ, все было кончено – Ирочка села в «Шевроле» и укатила с тремя грузинами, а меня на следующий день вышибли из «Праги», потому что азеры оказались высокопоставленными сотрудниками республиканского Совмина, один даже, по-моему, министром пищевой промышленности.

Не знаю, может, она предпочла грузина из религиозных соображений или бедные мусульмане не представляли интереса для ее лубянского начальства. Надо отдать ей должное – она проявила участие в моем последующем трудоустройстве и объявила себя моей пожизненной должницей. Эта банальная, давняя и совсем-совсем другая история, но какие бы ностальгические воспоминания она у нас ни вызывала – Гранта с Франклином Ирочке дарить придется.

Я вывел Шерифа, и пока он пасся на привязи, пробежал пяток кругов по школьному стадиону. Я всю жизнь куда-то бегу, бегу и не могу прибежать к финишу. Может быть, это и хорошо: трижды я грудью рвал финишную ленточку – когда умирал.

В девять часов ровно я был свеж, как дыхание переводчицы. На мне были серый спортивный пиджак, летние брюки, парусиновые туфли, тенниска и темные очки – я был похож на итальянца в России и русского в Италии, мне можно было дать от двадцати до пятидесяти и от года до пятнадцати сразу по всем статьям. Этот прикид я подбирал долго, присматриваясь к пиплу на Тверской, арабам в Монпелье и ценам в «Пассаже». Я был похож на автомобиль, один борт которого выкрашен зеленым, а другой красным, чтобы свидетели давали противоречивые показания. От меня пахло кремом «Миша» и смертью.

В девять часов двадцать минут позвонил Вадим Нежин и сообщил, что Артур Новожилов из информационного отдела «Альтернативы» с санкции Степанова даст мне необходимую информацию, если то, что мне надо, не будет находиться в сфере государственных интересов. Оставив Шерифа за старшего, я отправился за Ямковецким и приключениями на свою, мягко выражаясь, голову.

Толя Квинт, начинявший «шоколадку» ликером, обнаружил-таки ссадину на заднем крыле, оставленную пулей калибра 7,62, отделившейся от патрона с гильзой бутылочной формы, способной прошивать бронежилет, как игла швейной машинки «Зингер» – шелк. Толя Квинт не настолько был сыщиком, чтобы отнести царапину на счет клыков Шерифа, но он был деликатным человеком и промолчал. Заправленная под пробку машина домчала бы меня до «Альтернативы» всего за каких-нибудь сорок минут, если бы на Преображенке я снова не засек проклятый черный «БМВ» – самое назойливое из всех существ, которых я когда-либо видел.

Пришлось предпринять радикальные меры. Остановившись на набережной Яузы, я позвонил Майвину. К телефону подошла Илона, хотя это не имело значения – как минимум восемь «быков» повисли на всевозможных прослушивающих устройствах в надежде услышать голос Ямковецкого.

– Майвина – Столетник, – прибегнул я к телеграфному стилю, чтобы не наговорить лишнего.

– Его нет, – соврала она голосом телесвиньи, которая ежевечерне укладывает спать вот уже пятое поколение малышей.

– Не кладите трубку, я подожду, пока он вернется, – раздраженно потребовал я.

– Говори, – раздался хруст пивной банки под асфальтовым катком; отвечал кто-то из людей Майвина, «на которых можно положиться».

– Если вы с меня не слезете, я откажусь работать, – выдвинул я ультиматум.

Несколько секунд им потребовалось на совместную выработку решения.

– Не нужно пыли, сыскарь, – узнал я знакомый голос. – Работай спокойно. Твоя голова стоит того, чтобы ее охраняли.

Речь, конечно, шла не о моей голове, а о его деньгах.

– Я сказал: сними этих проктологов, которые двое суток смотрят мне в задницу! – перешел я на его манеру общения. – В прейскурант моих услуг они не входят.

Не знаю, как у проктолога, а у дантиста такой поступок называется «показать зубы». Меня не столько возмущало, что они меня пасли, сколько было жаль времени, затраченного на замену транспортного средства. Между тем на ночь я оставлял «шоколадку» в соседнем дворе, а садился в нее, соблюдая все меры предосторожности, и по сотовому телефону из машины не разговаривал.

– Тебе видней, – сказал Майвин. – Будет нужна помощь…

– Мне бы она не помешала, – перебил я его, посмотрев на часы, – в лице нашей общей знакомой.

– Ты озабочен? – этот хам был явно избалован холуями, и вседозволенность стала его второй натурой, если не первой.

– Меня не интересует порода «русская коротконогая», – нахамил я в ответ, использовав опыт общения с подобными типами, – нужна наживка.

– А ты можешь дать гарантию, что ее не снимут с крючка?

– Гарантию дает мастерская по ремонту гантелей.

– Это не входит в мои прейскурант.

Он бросил трубку. «БМВ», остановившийся на виадуке и мигавший аварийными огнями, демонстративно развернулся и умчался в обратном направлении. Мое избавление от «черного дьявола» стоило Майвину десяти минут.

Некоторые из моих друзей не понимают, почему я работаю «канатоходцем» – подписываюсь на дела, требующие постоянной балансировки между кодексом чести и Уголовным кодексом, почему работаю в одиночку, придуриваюсь, лезу на рожон, подставляюсь, с одинаковой настороженностью относясь к бандитам и милиции. На самом деле все очень просто: в России-матушке полтора миллиона честных и не очень честных граждан работают в частной охранной и детективной сфере, и мне нужно выжить в условиях такой конкуренции.

Моя развязность, туповатость, лоховатость и прочие подобные симптомы позволяют и ментам, и бандитам доверять мне самые скользкие и бесперспективные дела. «Браться за все, что оплачивается» – девиз бюро «Шериф» и мое кредо. Все ли доводить до конца – это уже другой вопрос, в его решении во главе угла становится нравственный кодекс. Кто из полутора миллионов моих конкурентов станет работать на клиента только на том основании, что он чего-то недоговаривает или у него плутоватый взгляд? Бюро «Шериф» – это мышеловка для нечистоплотных клиентов. С ветеранов Первой мировой, лиц, чей доход исчисляется суммой ниже прожиточного, женщин со сроком беременности свыше девяти месяцев денег не берем. Тем более что они к нам не обращаются.

И пускай Степанов называет мою контору «шарашкой» – каждый, кто хочет носить красивую бороду, поначалу кажется небритым.

Артур Новожилов, в прошлом офицер ПГУ (у них в «Альтернативе» все такие – кто из ПГУ, кто из «Вымпела», СОБРа или ГРУ), встретил меня как старого приятеля: летом я обучал его искусству точечного удара, и он в этом деле преуспел, а еще раньше моя наводка помогла ему отыскать квартиру, где киднепперы держали заложника, и продвинуться по службе.

– Кофе, Женя?

Я инстинктивно поморщился:

– Как в Бразилии, ей-Бо! – куда ни приду, повсюду предлагают кофе. Я думал, хоть у вас есть альтернатива. Компот, например. Или хотя бы фруктовый чай, – я улыбнулся к вдруг крикнул: – Десять пятьдесят!

Он мгновенно принял стойку, сделал выпад.

– Шан-син! – отчеканил.

– Э-э, Николаич!.. Переходи на спину: цзинь-со, осень ведь!

Он почесал в затылке, покачал головой:

– А-а, ну да, ну да… Между седьмым и восьмым грудными позвонками – на селезенку.

Каждый из моих учеников знал по два-три удара, но теоретически – почти все. Дим-маку я учил «элитников» – аналитиков, международников – и тех, кому за тридцать; сотрудникам охраны объектов (банков, коммерческих структур) показывал смертельные удары из кексуль-до, которых нет в карате и джиу-джитсу. Все это, конечно, для общего ознакомления. У меня была возможность заниматься этим на протяжении ряда лет профессионально, с утра до ночи, с ночи до утра – на берегу озера Ханка под строгим наблюдением Кима и Хана Челей. Увы, ничего не достигается на любительском уровне, потому что всякое серьезное занятие – это образ жизни. Трудно подчинить себя образу шаолиньского затворника, живя по принципу «По дороге не забудь купить хлеба и пакет кефира детям на завтрак».

– Слушаю тебя, Женя.

– Артур Николаевич, мне нужно выяснить, в какой структуре работает некто Майвин…

– Анатолий Ильич? – повел он бровями. – Нет проблем!

Я обалдел, что, вероятно, не замедлило отразиться на моем лице. Новожилов улыбнулся, поглядев на меня, и? щелчком вставил дискету в компьютер.

– Вы что, знаете его?

– Его лично – нет, но Майвин – это «Земля».

Такого я и вовсе не ожидал. Фирма «Земля» фигурировала во всех приложениях «Из рук в руки» – давала объявления о продаже участков, торговле недвижимостью, строительстве коттеджей и поставках стройматериалов оптом и в розницу.

Новожилов водрузил на нос тяжелые очки со слегка замутненными стеклами и погрузился в поиск нужной информации. Мы сидели в информационно-аналитическом центре, который сотрудники «Альтернативы» называли «святая святых» и которым пользовались даже МВД и ФСБ. Фирмы наподобие «РДС» или «Тибета» здесь отслеживались самым тщательным образом – предостеречь деловых людей от вложения капиталов в подобные «пирамиды» было одной из главных задач центра.

– Ну вот тебе, пожалуйста, – кивнул на светящийся экран Новожилов, – все об этой фирме. По крайней мере все, чем мы располагаем.

Нет ничего более скучного, чем экономика и финансы. Хотя во время мытарств по биржам, комитетам муниципального жилья, ассоциациям риэлтеров и прочим учреждениям мне не раз пришлось пожалеть о тройке по математике и обзавестись калькулятором – дальше этого я не пошел. Студенческую практику в Бабушкинском РУЭПе я бы с удовольствием променял на аналогичный срок в сизо «Матросская тишина». Но, как говаривал один мой ставропольский знакомый: «Таковы наши реалии, товарищи». Без экономического ликбеза сегодня как без компьютера или иностранного языка, иначе придется пялиться на всякого, кто элементарные отношения между покупателем и продавцом называет маркетингом, а спекулянта – дистрибьютером.