Текст книги "Горсть патронов и немного везения"

Автор книги: Олег Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

14

«Фисташка» произвела на напарника неизгладимое впечатление. Подобно коту он изогнул спину, распрямил хвост и, оскалясь, грозно зарычал, как не рычал даже на вооруженных преступников. Заглянув под крышку капота и в багажник, я ничего там не обнаружил и распахнул перед псом дверцу. Он подошел, но не как всегда – легко и радостно от предвкушения предстоящей поездки, – а осторожно, и остановился, перетаптываясь в нерешительности и глядя на меня так, словно я опять привел в дом новую собаку.

– Кто там, Шериф? – спросил я. Он трижды гавкнул в ответ. Я ничего не понял. – Ладно, вперед! По пути разберемся.

– Ну ты, Жень, даешь! – услышал я вдруг позади. Вечно пьяный, небритый сосед из второго парадного бесшумно вышел из темной глубины двора на нетвердых ногах и уставился на «фисташку». – Вчера у тебя вроде другая тачка была?

– У меня теперь девиз такой, – ответил я, захлопнув за Шерифом дверцу: – Ни дня без тачки.

Мы отчалили. До оговоренного с Майвиным часа, когда я должен был представить пред его выпуклые очи господина Ямковецкого, оставалось 39 часов 4 минуты и 50 секунд.

Тучи размело, проглянула луна, на Измайловском бульваре ярко светились фонари. В кафе напротив железнодорожных касс гремела музыка, у входа сбилась в кучу отара машин с куколками и ленточками. Пьяные гости поили прохожих. Сработал светофор, мы проехали перекресток на 5-й Парковой, и снова мигнула красная лампочка на панели, и кто-то ойкнул внутри; от удара по корпусу кулаком сигнал прекратился. Я решил, что если «оно» ойкнет еще раз, то завтра же поеду в «Авис» и поменяю машину, да еще скачаю с них за моральный ущерб. Нервы у меня крепкие, но не беспредельно же! Шерифу сигнал тоже не понравился – услыхав его, он злобно зарычал.

Я мельком взглянул на забранные решеткой окна первого этажа, за которыми находилась частная нотариальная контора Вали Александрова, но… окон не было, свет не горел, за решетками зияли черные дыры. Возле конторы с разбитой вывеской прогуливался милиционер с короткоствольным «АК» и рацией; на углу курил другой. Я припарковался на тротуаре и, заперев «фисташку», подошел к блюстителю в защитном армейском бронежилете.

– Что здесь случилось, сержант?

Он презрительно оглядел меня с ног до головы:

– А что? – спросил сквозь зубы.

– Я непонятно задал вопрос? Или тебе трудно ответить?

– Проезжайте, гражданин, – подоспел ему на помощь коллега.

– Из какого отделения? – доставая телефон, спросил я.

– Из Шестьдесят второго. А в чем дело?

– Да в том, что ты зарплату за мой счет получаешь! – не на шутку рассердился я. – Понял? Или напомнить тебе текст присяги?

– А вы кто такой? – ерепенился державшийся за автомат охранник.

– Я – рядовой налогоплательщик. Приехал к своему однокашнику и другу Вале Александрову и увидел выбитые стекла в его конторе. Могу я поинтересоваться, что случилось? Или мне для этого нужно звонить начальнику Шестьдесят второго отделения милиции?

Старший решил на всякий случай сменить регистр.

– Разбойное нападение, – ответил нехотя. – Разбили окна, ворвались, избили нотариуса, побили ломами компьютер, подожгли бумаги.

– Кто?! – вырвалось у меня.

– Ищем. Объявлен перехват.

– Нотариус приметы не называл?

– Да он без сознания. Увезли в Склифосовского.

– Когда это случилось?

– Примерно в пять – в начале шестого. Опергруппа со следователем только что уехали.

– Где его «СААБ»?

– Жена забрала. Ваши документы… позвольте полюбопытствовать?

Я предъявил водительское удостоверение. Оказалось, что старший умеет писать и даже носит с собой авторучку с блокнотом.

– Сами понимаете, – возвращая мне права, оправдался он. – Порядок такой.

– Я понимаю, сержант. Не понимаю только, что с вами происходит, когда вы надеваете форму.

Я вернулся в машину. На самом деле мне было наплевать на этих хамов, не понимал я совсем другого: насколько мой визит в контору Вали связан с налетом. Ведь я ушел в начале шестого, воспользовавшись его факсом. Мне стало стыдно за свой вчерашний «черный» юмор – получалось, будто я накаркал, и какая-то бригада действительно ворвалась в его контору и учинила то, что я невольно предсказал, «…возьмешь свой «Билайн» и позвонишь в бюро «Шериф», – пошутил я. Он не позвонил – не успел.

– Алло, здравствуйте. Это квартира Александровых?

– Да, – ответил мальчишеский голос. Я напрочь забыл, как его зовут.

– Мама дома?

– Мама у папы в больнице. Ему делают операцию.

– Как он?

– А кто это говорит?

– Это дядя Женя Столетник. Мы учились с твоим папой.

– Я вас помню, дядя Женя. Папа без сознания. У него закрытая… забыл, какая… травма головы. Врач сказал, что все будет ясно через два-три дня, пока ничего не обещает. Маме что-нибудь передать?

Я не знал, что передать. Мне вдруг стало плохо – распирало грудь, к горлу подступили спазмы. Еще сегодня такой благополучный, пахнущий дорогим лосьоном, в лаковых штиблетах… Эти розовые папочки, свежий воздух, из кондиционера, компьютер, «СААБ»… Пять минут налета – и нет ни кондиционера, ни конторы, ни радости свободного предпринимательства; есть закрытая черепно-мозговая травма и несколько сотен тысяч убытков; есть пожизненный страх, горе семьи, возможно – инвалидность и постоянное ощущение ненадежности бытия, скоротечности жизни, бессилия перед роком.

И неужели я тому виной?!

– Прости, брат. Я забыл, как тебя зовут?

– Яков.

– Я перезвоню завтра, Яков. Все будет хорошо. Вот увидишь – все будет хорошо. У меня такое предчувствие. Я редко ошибаюсь, – сказал я и подумал: «К сожалению».

– До свидания, – он положил трубку.

Шериф нетерпеливо перетаптывался на сиденье, жарко дышал мне в ухо. Я опустил стекло:

– Сержант! Кто занимается этим делом?

Он подошел:

– ГУВД занимается, прокуратура района. Его отец в прошлом…

– Спасибо, я знаю.

Отец Вали Александрова был замминистра юстиции и наверняка поднял на ноги всю Москву. Спрашивать у этого охранника что-либо о ходе следствия было пустой тратой времени: его поставили – он стоит. А я поехал.

«Вот и все, – снова и снова возникала в моем сознании одна и та же мысль. – Вот тебе контора, зарплата, «Билайн», офис и кондишен».

Преодолеть накатившую волну отчаяния стоило мне больших усилий. Нестерпимо захотелось бросить все к чертовой матери, продать контору и, расплатившись с долгами, уехать куда-нибудь в Африку, где можно круглый год питаться бананами и ходить в набедренной повязке. Я бы, наверное, так и сделал, если бы не знал, что и там есть племена каннибалов. Кто-то сказал: «Судьба одинаково поражает и сильных, и слабых, но дуб падает с шумом и треском, а былинка – тихо. В отличие от Вали Александрова мне хотелось наделать много шума при своем падении, если не удастся переиграть судьбу.

На проспекте Мира (древнем, моем любимом, сам не знаю почему; может, из-за направления к родному дому, в детство, в юность) меня застал звонок сестры.

– Ты где? – спросила она.

– В радиусе действия сотовой связи, – вразумительно ответил я. – У вас что-то случилось?

– У нас ничего не случилось. Я просто хотела узнать, жив ли ты.

– Ты не первая, кого это интересует.

– Когда объявишься?

– А ты?..

Вопрос звучал дерзко – я так хотел. Никто не приходит, никто не звонит. Позвонят, узнают, что жив, и исчезают. Словно так и ждут, когда я отвечу: «Умер».

– Ты же знаешь, Женя, у меня двое детей и мне трудно выбраться.

– Но позвонить-то тебе не трудно?

– Тебя никогда не бывает…

– Не лги! У меня сотовый телефон, он всегда при мне.

Она виновато помолчала.

– Хоть к племяннику второго сентября приедь, отшельник!

– Приеду, если буду жив. Сколько ему стукнет, кстати?

– Кстати, четырнадцать.

– Сочувствую.

– Что-что?

– Я говорю: с четырнадцати наступает уголовная ответственность.

– Типун тебе!.. Валерия звонит?

– Да. Узнает, что я еще жив, и успокаивается. Ладно, толстушка, я тут преследую преступника – в одной руке трубка, в другой – револьвер, а надо еще держаться за руль, так что привет! – Я зажал пальцами нос и, «продув мегафон», громко закричал: – Автомобиль «Мерседес» номер восемьсот! Приказываю остановиться!

– Дурак, – поставила сестра диагноз и отключилась.

Здание с неоновой вывеской «Телеграф. Телефон» на Мурманском проспекте, видимо, было единственным учреждением подобного типа в округе, работавшим круглосуточно – у каждого окошка (всего их я насчитал восемь) стояла очередь. Я подошел к двери с табличкой «Аппаратная. Посторонним вход воспрещен», но она оказалась запертой.

– Что вы там хотели? – не слишком приветливо обратилась ко мне немолодая женщина в очках. У нее были ключи, и она как раз собиралась отпереть эту дверь.

Я протянул ей бумажку с телефоном: 285-58-91.

– Мне нужно узнать адрес, по которому установлен этот телефон.

– А при чем здесь аппаратная?

– Куда же мне обратиться?

– Никуда. Мы таких справок не даем. – Она вошла в аппаратную, я увидел, что там находились еще какие-то люди, видимо, у каждого из них был свой ключ. За пультом сидел «слухач» и втыкал штекеры в гнезда не панели; на голове у него был толстый кожаный обруч с массивными наушниками. Я успел подставить ногу в проем, не позволив двери захлопнуться:

– Извините, я приехал из Владивостока к тете. Телефон не отвечает, адреса нет, куда мне деваться-то? Что вам стоит выяснить? – и протянул бумажку с телефоном, на этот раз прижав к ней десять долларов.

– Убери ногу! – сурово потребовала она.

Я убрал. Она выхватила из моей руки обе бумажки, и дверь захлопнулась. И очень зря: если бы она отказалась от десятки, я предложил бы больше.

Частным сыском лучше всего заниматься в стране, где вовремя не выплачивают зарплату.

В ожидании я прошелся вдоль ряда кабин. Телефонистка вызывала Хабаровск. Негр говорил по-немецки. Плакала женщина, сообщая, что ей не на что купить билет. Внучка-студентка поздравляла с семидесятилетием бабушку из Мариуполя. Вытирая вспотевшую лысину, мужчина справлялся о погоде в Находке. Собирая с пола грязную жижу, лязгала дужкой ведра уборщица. Кто-то рассыпал по кафельному полу мелочь. В час одиночества лучше приходить сюда: на вокзале люди сидят и молчат, а здесь разговаривают; здесь, как нигде, начинаешь чувствовать, что ты – частичка единого, общего, большого, целого, не брат им и не сват: частичка человечества. И, как нигде, сознаешь свою ничтожность.

Женщина в очках вышла из аппаратной и сунула мне в руку бумажку.

– Савеловская улица, дом тридцать четыре, квартира восемьдесят один, – сказала, глядя куда-то в сторону. – Балашова Анастасия Емельяновна.

Шериф уже успокоился, привык к новой будке или договорился о чем-то с существом, поселившимся в компьютере. Миновав путепровод, я свернул направо и через десять минут ехал по Новоостанкинской, вглядываясь в нумерацию домов.

Дом 13/1 оказался типовой кирпичной девятиэтажкой, по четыре квартиры на каждом этаже. Двадцать вторая находилась на шестом, окна светились, это обнадеживало. Тем не менее, когда я поднялся на лифте и позвонил, дверь долго не открывали. Я отчетливо слышал, как работал телевизор и кто-то шаркал тапочками по полу. Пришлось позвонить еще раз и не отпускать кнопку нахально долго, но ведь не возвращаться же несолоно хлебавши.

– Кто? – спросил женский голос.

– К Решетниковым.

– А вам кого?

– Может, вы все-таки откроете на минуту? Я не бандит.

Дверь приоткрылась на длину цепочки. В озаренной алым светом фотографического фонаря прихожей я увидел заспанную женщину лет тридцати пяти – сорока, в платке, под которым рельефно выступали бигуди, и запахнутом махровом халате.

– Здравствуйте. Мне нужен Викентий. Я его знакомый, Столетник моя фамилия.

Не могу сказать, чтобы она прониклась ко мне доверием. Во всяком случае, по ее лицу я этого не заметил.

– Он здесь не живет, – отрезала она с нескрываемой неприязнью.

– Маша, кто там? – послышался из квартиры мужской голос.

– Вы его жена? – спросил я.

– Это сосед! – крикнула она в комнату. – Бывшая жена.

– Извините. Мне он очень нужен. Срочно нужен, у меня…

– Ничем не могу помочь. Без понятия!

– А кто-нибудь у него еще есть из родных?

– Брат есть, Севка. Дать телефон?

– Пожалуйста.

Она захлопнула дверь и через минуту приоткрыла ее снова – ровно настолько, чтобы просунуть руку с календарным листком от 9 сентября. На листке синим карандашом был записан номер телефона.

Не откладывая в долгий ящик я позвонил. Всеволод Яковлевич оказался дома. Астматически дыша в трубку, он выслушал меня.

– Не знаю, не могу сказать точно, – ответил после паузы. – Он снимает какую-то конуру в Измайлове. У меня, понимаете ли, своих трое да старики в двухкомнатной. Правда, я предлагал ему угол, но он категорически отказался.

Видимо, положение брата было ему небезразлично, он говорил сбивчиво и горячо, словно спешил снять с себя вину за то, что не в состоянии помочь.

– Где же его все-таки найти, Всеволод Яковлевич?

– Он звонит иногда.

– Когда он звонил в последний раз?

– М-мм… позавчера. Да, точно, позавчера с какого-то склада на Савеловском вокзале. Он иногда там подрабатывает – клеит акцизные марки, что ли… Сейчас я спрошу у сына, минуточку!..

Я подождал для очистки совести. Искать какой-то склад на Савеловском вокзале было равносильно тому, что искать ночлежку в Измайлове; при моем дефиците времени того и другого лучше было не начинать. Эта «матрешка» была мне знакома: найди яйцо, а в яйце игла, а в игле Кощеева смерть. Не проще ли расправиться с Кощеем без посредников?

– Алло! – услыхал я голос юноши. – Алло, вы слушаете?

– Да-да!

– Вам нужен дядя Викентий?

– Очень нужен.

– А кто вы?

– Моя фамилия вам ничего не скажет. Я из частного сыскного бюро. Ваш дядя приходил ко мне утром насчет работы. Кажется, у меня появилась такая возможность, но я не могу его разыскать.

– Я понял. Он сегодня работает на Складочной, за Савеловским вокзалом. Запасные пути недалеко от платформы Станколит…

Если бы племянник Решетникова не объяснил мне все подробности, я не нашел бы этот склад ни за что на свете. В сущности, никакой это был не склад, а железный товарный вагон без окон, насквозь ржавый, непригодный, купленный или арендованный какими-то архаровцами для своих нужд. Вагон был загнан в тупик, только узкая – из-за неплотно прилегавшей двери – полоска света выдавала чье-то присутствие внутри да еще огонек сигареты; вдоль вагона прохаживался часовой, бритоголовый квадратный «качок» в черной кожанке на «молнии» и слаксах, заправленных в ботинки на шнуровке. Пистолет ему, пожалуй, не полагался по штату, в его задачу входило резко свистнуть и крикнуть: «Полундра!», если что.

Машину мне пришлось оставить у освещенного пакгауза – сюда было не проехать. Противоугонное устройство заменял Шериф. Проклиная все и вся и совсем не будучи уверенным, что поиск Решетникова оправдает себя, я все же решил довести начатое до конца и, обходя лужи на разбитой, брошенной железнодорожным начальством, проросшей травой платформе, добрел до одинокого вагона, силуэтом черневшего на фоне освещенного огнями далекой станции неба.

«Качок», замерев, пристально вглядывался в мое лицо, силясь распознать своего разводящего. От него за три версты несло перегаром. Видимо, он замерз и собирался погреться – это я понял по сжатым кулакам. Из вагона слышался стеклянный перезвон.

– Открой-ка шарашку, – попросил я. – Мне кое с кем повидаться надо.

– Вали отсюда, – язык его замерз еще больше, чем он сам, и слова давались с трудом.

Я потерял уйму времени, и тратить на это дерьмо даже одной минуты не хотелось.

– А это кто? – спросил я, кивнув в темноту за его спиной.

Он оглянулся…

Если мы когда-нибудь встретимся еще раз, то ручаюсь, что он меня не вспомнит. Перешагнув через грузное тело, сформировавшееся под тяжестью штанг и гантелей, но еще не познавшее жизненных тягот, я ухватился за скобу и с трудом отодвинул ржавую дверь.

Представшая передо мной картина была достойна кисти знаменитого однофамильца Викентия. Десятка два бомжей, алкоголиков, бездомных подростков с синюшного цвета простуженными носами, стоя у наспех сколоченных козел из шершавых горбылей, клеили акцизные марки на бутылки с этикетками «Столичной». Вагон был набит ящиками до отказа. Резко воняло самогоном, который, очевидно, содержался в бутылках. Сырость висела в воздухе клубами холодного пара, из дыр в проржавевшей крыше капала вода. Все были пьяны в дым; обмакивая в консервные банки с клеем грязные марки, сосредоточенно пытались попадать ими на горлышки бутылок, но это далеко не всем удавалось – большинство уже явно не соображали, что делают.

На мой приход никто не отреагировал. Только Решетников, единственный трезвый из всех, посмотрел на меня исподлобья и как ни в чем не бывало продолжил работу.

Я подошел к нему. Выпачканные силикатным клеем руки с лоскутами пересаженной кожи управлялись с работой проворно, видно было, что в этом деле он поднаторел.

– Выпить хочешь? – спросил он, не поднимая головы.

– Кофе. У меня в машине есть.

Он отставил бутылку, вытер руки мокрой тряпкой и тут же по привычке спрятал их в карманы бушлата.

– В двенадцать погрузка в машины и расчет, – сообщил.

– Я на тебя два часа угробил! – зло сказал я. – По сто двадцать баксов каждый! Пошли отсюда, тошнит.

Пропитанный креозотом воздух был для меня как океанская вода для Ихтиандра. Викентий вышел следом, задвинул дверь.

– Ты его уложил? – догнал меня, пришаркивая совсем отвалившейся подметкой.

– Устал человек, прилег отдохнуть.

Больше мы ни о чем не говорили. Я открыл дверцу, взяв Шерифа за ошейник, подвел к Викентию.

– Свои, Шериф, свои. Хороший, хороший!.. – дал обнюхать его одежду, всерьез опасаясь, что пес потеряет обоняние. – Это Викентий, Шериф. Викентий.

Шериф чихнул, помотал головой и, решив, что для первого знакомства с него достаточно, потащил меня в кусты.

Бутерброд они разделили пополам. Пока Викентий ел, изо всех сил стараясь не показать мне, что голоден как волк, до самого Сокольнического вала я не задавал вопросов.

– Два часа, говоришь? – завинтив крышку от термоса, пробормотал он. – Звонил в поликлинику. Потом ездил к Маше. Она дала Севкин телефон. Племянник Сашка – мои координаты. Что ж, неплохо.

Наши взгляды встретились, и я невольно засмеялся. Он тоже – глазами. В воздухе повис немой вопрос, и я почувствовал, что пора переходить к делу.

– Где ты два года был? – спросил напрямую.

Он понимал, что интерес мой не имеет ничего общего с любопытством, сосредоточенно смотрел на дорогу, обдумывая наиболее лаконичный вариант ответа.

– Сначала в тюрьме, потом на зоне, а после побега – в банде, – поведал с несвойственной ему пространностью.

На шутку не походило. По всему, он вообще не умел шутить.

– Сдал банду-то?

– Под протокол. С главарем и центнером героина.

– И что?

– А ничего. Получил медаль и майора. Уволился и дело с концом.

– Зачем? Чтобы марки клеить?

Решетников насупился и замолчал, а я не стал лезть к нему в душу. Он ушел из органов сам, получив награду, повышение в звании и отметку об излечении от наркозависимости. А значит, причина происшедших с ним перемен лежала в плоскости его убеждений или в личной жизни, о чем расспрашивать не принято, захочет – расскажет сам.

Тишину в салоне снова нарушил сигнал компьютера.

– Это что? – поинтересовался Викентий.

– Прокатная тачка, – объяснил я. – Некогда было перебирать, такую пригнали.

Он оглянулся, без опаски потрепал спящего Шерифа. Я почувствовал его взгляд на себе.

– Остановись, – тоном, не обязывающим к немедленному исполнению, попросил он. – Только с полосы не съезжай.

Я убрал передачу и покатил, не тормозя, на нейтралке, включив для оправдания такого маневра аварийную сигнализацию. «Фисташка» накатом прошелестела до самого Окружного проезда. Как только она остановилась, мимо на высокой скорости пронеслась какая-то иномарка. Красный глаз невидимого чудища подмигнул в последний раз и закрылся; динамик подавился выматывающим душу писком.

– Знакомая? – посмотрел вслед пролетевшей над Измайловским шоссе машине Викентий. – От самого Савеловского за нами шла. Тебя, часом, не пасут?

Я снова включил передачу, набрал скорость.

– С чего ты взял?

– Показалось. Может, радар на ней стоял. Оснований связывать произвольное срабатывание непонятного сигнала с возможной автослежкой я не видел: во-первых, огонек мигал и в моем дворе, и во дворе Толи Квинта, а там, кроме «фисташки», машин не было; а во-вторых, очкастый агент по прокату из «Ависа» меня предупреждал о неисправности. Тем более все равно в ремонте компьютеров я не намного превзошел представителей племени мумба-юмба и подозревал, что у Викентия с этим делом тоже обстояло хуже, чем с акцизными марками.

Я въехал во двор, аккуратно втерся между голубым «Запорожцем» Аркадия Макаровича с опознавательным знаком «Инвалид» и ижевским фургоном.

– Станция Березай, кому надо – вылезай, – объявил. Потом поставил «фисташку» на сигнализацию для детей до четырнадцати, которым еще не пришло время нести уголовную ответственность; на тех, кто постарше, эта система действовала, как газовый баллончик на танк.

Едва переступив порог, Решетников аккуратно расшнуровал насквозь дырявые ботинки со следами краски, глины, нефти, силикатного клея и всех прочих мест, где он шабашил в последнее время; любовно заправив внутрь шнурки, поставил их в уголок. Затем снял ватник, поискал глазами, куда его повесить. Я ему помог: расстелил ватник на полу, поставил на него ботинки.

– И все остальное – сюда же! – приказал. – Пока ты будешь отмываться, я снесу это в химчистку.

Под химчисткой я подразумевал, разумеется, мусоропровод.

Пара нового белья, брюки, пиджак и белая рубаха у меня нашлись, подобрал я и вполне приличные туфли. В шкафу висело старое черное длиннополое пальто с белоснежным шарфом в рукаве, нужное мне разве что в качестве маскарадного костюма: время сделало подобный наряд, еще недавно бывший в моде, униформой бригадиров из преступных группировок, и я не носил его по принципиальным соображениям. Но на Викентии с его хемингуэевской бородкой все это должно было выглядеть иначе. Черная же фетровая шляпа с широкими полями и вовсе должна была сделать его похожим на киногероя, шагнувшего с американского экрана в русский народ: что-то среднее между суперменом и разночинцем.

Мылся Викентий долго. По моим расценкам – долларов на шестьдесят. Но я его понимал и не торопил – успел приготовить в духовке ножки Буша с луком и картошкой, накормить пса и полить кактус.

– Дожил, – грустно сказал Викентий, оценив себя в зеркале.

Все было ему слегка длинновато, но по ширине – в самый раз.

– Только не нужно комплексовать, – достал я из сейфа розовые папки от Александрова с документами и фотокарточками по делу Ямковецкого. – На разговоры «за жизнь» у нас не осталось времени, Викентий. Поэтому совместим приятное с полезным – за ужином я тебе все объясню.

Предложения выпить по рюмке виски он не принял, коротко мотнул головой: «Не пью и не тянет!» Я тоже не стал. В двух словах изложил ему суть – начиная с визита Илоны и опуская мелкие подробности, не относящиеся к делу, как-то: разгром китайского концлагеря и поездки по Птичьим рынкам. Викентий ел смачно и неторопливо, не поднимая на меня глаз, но я видел, что в голове его происходит напряженная аналитическая работа.

– Посмотри-ка, – положил я перед ним сводку ГУВД от 86-го года, в которой упоминалась его фамилия.

Он дожевал, вытер салфеткой руки, двумя пальцами взял у меня бумагу и прочитал чуть заметно шевеля губами и кивая.

– Помнишь такого? – спросил я с надеждой, когда он вернул мне документ и как ни в чем не бывало принялся за следующую ногу американского петуха.

– Смутно, – ответил он. – Но случай, конечно, помню. Я тогда впервые «ПМ» на поражение применял, как забыть. Четверо моих подопечных с участка по этому делу пошли, следователь несколько раз вызывал.

Я рассказал о Матюшине и подброшенном в яму Квинтова гаража жмурике (хотя никакой уверенности в том, что это имеет отношение к делу, у меня не было), о Рыжем, гонке за «капелькой», старухе диспетчерше, налете на контору Вали Александрова и обо всем, что мне стало известно от Новожилова. Оказалось, одно время Решетников снимал дешевую квартиру (ночлежку, он сказал) через риэлтерскую контору «Земля» в ЮЗАО. Когда же я дошел до оценки деятельности Майвина «Альтернативой», он презрительно хмыкнул и покачал головой: «Ну дают!»

Потом я сварил крепчайший «Паризьен» и набрал номер диспетчерши, но мне снова не ответили. Решетников сосредоточенно молчал, прихлебывая кофе; бисквит на блюдечке он брезгливо отодвинул подальше.

– Что ты собираешься делать? – спросил он.

– Майвин утверждает, что Илона видела его. А розыск не объявлен, – вслух подумал я вместо ответа.

Викентий задумался.

– Если они его выпускают под залог из общака – свиданку не дадут, – покачал головой. – Там весь оперсос прикуплен, меньше чем пол-«лимона» не канает. Откажут под любым предлогом: перевели в БУР, в ПКТ, в тубанар. Контролеры побоятся кума, и блатняки на сделку не пойдут – Ямковецкий с его капиталами там на положении авторитета.

– Значит, сведений о нем получить нельзя?

– Получить можно. Проверить нельзя. Было бы дня три – оформили бы официальную свиданку через ГУИН, но это – не раньше понедельника.

В самом деле, была суббота, тринадцатое. Хорошо, что «счастливое» число не совпало с пятницей – работать на Майвина со скидкой не хотелось.

– Преступная группировка не самолет, откуда можно катапультироваться нажатием кнопки, – философски заметил Викентий. – После того как гражданка Панафидина продала его квартирку на Третьей улице Марьиной Рощи, он обосновался в Рижском переулке по адресу, который указан в его подписке о невыезде.

– Твой участок?

– То-то и: плохо, что мой. Меня там каждая собака знает.

За окном стояла вязкая, смолистая ночь; черные клочья туч проплывали по небольшому, освещенному надкусанной луной участку неба, и ничто, кроме жестяного будильника на подоконнике, не напоминало о моих обязательствах перед клиентом.

– Кажется, ты предлагал услуги сторожа? – положил я ключи перед Викентием.

О том, что в бывшей своей вотчине он может работать разве что пугалом, я как-то не подумал.

– Это меня устраивает, – кивнул Викентий против ожидания. – Спасибо за ужин.

Он встал и, перешагнув через спящего Шерифа, пошел в комнату. Остановившись перед книжным шкафом, долго разглядывал корешки, потом снял с полки справочник «Москва. Пассажирский транспорт».

– В пять тринадцать, – произнес себе под нос, посмотрев на часы.

– Что?

– Электричка в Кимры в пять тринадцать. Езды туда два сорок, итого – в восемь я там, в десять пятьдесят обратно. Дай мне свой телефон и денег на дорогу.

Поездка в Кимры, так или иначе, была неизбежной, более того – с нее следовало начинать. Решение Викентия отправиться туда самостоятельно высвобождало массу времени, и я с готовностью выложил двести семьдесят четыре тысячи девятьсот два рубля – все, что имелось в наличии «деревянными». Кроме того, я дал ему триста долларов на расходы по делу.

– Я тебя подвезу до Савеловского, – предложил.

Он надел пальто, нахлобучил шляпу.

– Родион Раскольников, – констатировал угрюмо, осмотрев себя в зеркале. – Нет уж, спасибо! – отказался от транспорта. – Действовать будем слаженно, но автономно.

Уходить он, однако, не спешил – вернувшись в комнату, еще раз перечитал все бумаги, пересмотрел фотографии.

– Я заберу? – показав мне ту, где Ямковецкий праздновал очередное возвращение из цугундера, спрятал ее в карман.

Я предложил ему комплект запасных ключей от квартиры, но он покачал головой: – Лучше – запасной телефон. Я продиктовал номер Каменева.

– Не люблю давать советов, – произнес Викентий напоследок, – но на твоем месте я бы начал с адвоката.