Текст книги "Горсть патронов и немного везения"

Автор книги: Олег Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 31 страниц)

Глава вторая

1

Когда моя «сапфира», вскрикнув, затормозила у ворот логова на Серебряноборской, окончательно распогодилось; над хвойными кронами суетились вороны, предчувствуя несколько дней благодатного тепла; солнце грело и слепило, пытаясь обмануть: «Я по-прежнему грею, по-прежнему свечу – даже жарче, даже сильнее, чем летом!», но никто ему уже не верил, потому что это было осеннее солнце, осеннее небо, и настроение у всех было осенним.

У всех, кроме меня. У меня оно было просто поганым. Едва я увидел дом Матюшина, организм сам, помимо моей воли, вспомнил вчерашнюю расправу, и от газа снова заболела, закружилась голова, от побоев заныли кости, и руки-ноги занемели, будто до сих пор были спутаны буксирным тросом.

«В танце главное не останавливаться!» – выскочил я из машины и, нахально отперев калитку отмычкой, по-хозяйски вошел на частную территорию.

Останавливаться не следовало по двум причинам как минимум, одну из них я знал: как только дам себе минуту отдыха – потухну, усну или взвою от боли, потеряю чувство морального превосходства, не сработаю на опережение… кого? Всех!

– Открывай! – крикнул я, взбадривая себя, ибо открывать было некому. Это я понял, как только увидел запертые ставни и дополнительный висячий замок на внутренней двери веранды.

Из соседнего дома вышла женщина с пустой сумкой (что не сулило ничего хорошего, ну да не с ведром же все-таки), я бросился к ней:

– Извините, гражданка! Вы не видели сегодня свою соседку вот из этого дома?

– Не видела, – почему-то неприязненно ответила она и поспешила по тротуару в сторону автобусной остановки.

– А вчера? Давно их дома нет?

– Мне почем знать? – ускорила она шаг.

– А как ее найти, вы тоже не знаете?

На этот вопрос она вообще не стала отвечать – то ли они не были знакомы, то ли рассорились, а может быть, она знала, что здесь собираются подозрительные личности, и опасалась вмешиваться в чуждую жизнь. Во всяком разе, за ее подчеркнуто резкими ответами я видел не равнодушие и незнание, а явное нежелание разговаривать об этих соседях.

«Может, Евгения-свет-Васильевна сыпанула ей пургену в кастрюлю?» – предположил я и помчался в соседний с другой стороны особнячок, где на скамейке у ворот наслаждался солнцем седой костистый старикан с медалью «Ветеран труда» на лацкане лоснящегося кителя.

– Здрасьте, с воскресеньицем вас, – осклабился я, стараясь соблюсти верх любезности. – Не подскажете ли, как разыскать вашу соседку?

– Женю-то? – проскрипел старик. – Не знаю. Может, на дежурстве?

– Простите, на дежурстве… где?

– В больнице, известно где, – не отворачиваясь от светила, полуприкрыл он веки.

– А где эта больница находится?

– Там, у озера, – соблаговолил старик ткнуть тростью в сторону церквушки Успения Пресвятой Богородицы, чьи купола с крестами виднелись за деревьями. – Прямо, а после налево по Одинцовской. Больница ветеранов, рядом с поликлиникой.

– Она что, там работает?

– Работает медсестрой.

Через полминуты, пожелав соседу покойного Матюшина многих лет и крепкого загара, я уже мчал в указанном направлении, наскоро обдумывая предстоящий разговор с леди Макбет. Уже когда показалось желтое типовое здание застройки пятидесятых, пятиэтажное, с перекрытой кровлей и водостоками по обе симметричные стороны флигеля, я впервые обнаружил, что не знаю фамилии надменной мадам. Уж не Матюшина ли она? А может, сама Ямковецкая? Но звали ее, во всяком случае, как меня – Евгенией, потому и запомнил.

Я бросил «сапфиру» на асфальтированной площадке среди полутора десятков других машин, принадлежавших посетителям больницы, и, миновав неуютный, похожий на стадион двор, поднялся по деревянному пандусу в приемный покой.

– Вы к кому, молодой человек? – поинтересовалась пожилая санитарка.

– К Евгении Васильевне.

– Из какой палаты?

– Она не из палаты, она работает здесь медсестрой.

– В каком отделении?

– Я не знаю, в каком отделении!

– Узнайте, а потом приходите.

Был бы я, как она меня обозвала, молодым человеком – наверняка бы вступил с ней в перебранку: молодые думают, что в зависимости от силы голоса и кулаков все люди могут привести свои отношения к общему знаменателю. С годами я убедился, что путь к примирению более близок и менее тернист, если он пролегает через кошелек. Терять время на то, чтобы обходить все пять этажей и выяснять фамилию медсестры, я не мог:

– Уважаемая! Мне очень некогда, Евгения Васильевна, фамилию которой я забыл, но которую мне необходимо срочно увидеть в ее же интересах, максимум через пять минут должна предстать передо мной.

Я решил, что десяти долларов с нее вполне достаточно. Она тоже так решила.

«Тамара! – услышал я ее голос уже из глубины приемного покоя. – Кто у нас Евгения Васильевна?»

Таких оказалось две, что по теории вероятностей не так уж и мало: Савкова и Давыдова. Савкова даже вышла мне навстречу, я вынужден был поблагодарить ее и извиниться, после чего осчастливленная десяткой нянечка любезно отвела меня в хирургию на четвертый этаж, где служила Давыдова.

«Она!» – почувствовал я еще до того, как мы с процедурной сестрой согласовали адрес.

– Уволиться собиралась, – рассказывала процедурочка, снаряжая хромированный бикс. – На ночное дежурство вчера не явилась, прислала Зою, свою подругу.

– Когда вы видели ее в последний раз?

– В четверг видела, утром она сменилась, заявление у главврача оставила.

– Она замужем?

– Не то чтобы замужем, но живет тут с одним, Алексеем Петровичем зовут. Богатый, судя по всему, мужик.

– Судя по чему?

– Ну, дом свой как-никак и машина.

– Вы машину видели?

– Видела. «Жигули».

– А синий «Порше»?

– Чего-чего?

– Маленькая такая синяя машинка спортивного типа?

– А-а! Так это не его, а брата Жениного, Сергея. Подвозил меня однажды на ней.

– Давно она работает в больнице?

– Не очень. Года четыре.

– Значит, дом на Серебряноборской принадлежит ее сожителю. А сама она?

– Не скажу точно. Сюда ее устроил этот Алексей Петрович – за домом присматривать. Когда его в тюрьму посадили.

– А с Зоей можно поговорить?

– Отчего ж нельзя? Вам все можно. Телефон дать?

– Как – телефон? Вы же сказали, что она вместо Евгении Васильевны на дежурство заступила?

Она с улыбкой посмотрела на электронные часы на стене:

– Пятнадцать девятого, а она до восьми.

Зоя Алексеевна Шнырева жила на Минской, где-то в Филях, и, если закончила дежурство в восемь, до дома еще не добралась, так что звонить ей было бесполезно.

– Она сейчас как раз к Жене поехала, – как бы невзначай добавила процедурочка.

– Куда?! – не понял я.

– К Давыдовой на вокзал. Она просила какие-то вещи ей на вокзал подвезти – кофту, паспорт, подстежку меховую от плаща, косметику. Вечером часов в десять звонила. Собралась за город, а сюда за вещами заехать не успевала. У нее в сестринской были запасные ключи, Зоя знала.

Я не понял: если она вчера вечером решила отправиться за город, то почему бы самой не приехать и не забрать вещи?

– Медсестра она хорошая, опытная, до нас в Градской в реанимации работала, – рассказывала процедура, – теперь вроде по уходу за тяжелыми на дому. Может, кому-то плохо стало, не смогла оставить, вот и договорилась с Зоей, – она защелкнула крышку бикса и покосилась на уборщицу, протиравшую половой тряпкой пальму в вестибюле. – А вы из милиции?

Мое серое вещество несколько загустело от усталости, но все же я сообразил, какая роль отводилась мне в ее понимании, и мгновенно подхватил:

– Ну конечно! Разве я не представился?.. На какой вокзал-то Зоя поехала?

– Не знаю, мне она не сказала.

– На Савеловский, – не поворачиваясь в нашу сторону, произнесла уборщица. – Я в сестринской убиралась и слыхала, как она сказала в телефон: «У расписания на Савеловском в половине десятого».

– Спасибо, – бросив взгляд на часы, поспешил я свернуть разговор, который можно было продолжить не без пользы, но не сейчас, когда до встречи подруг оставалось чуть больше часа.

Возле моей «сапфиры» стоял… милицейский «УАЗ». Молоденький лейтеха переписывал номер.

«Все! – оборвалось у меня внутри. – Теперь точно не успею!»

– Привет! – снисходительно бросил я лейтенанту, сунув ключ в замок дверцы. – Что пишешь, писатель? Делать нечего?

Лейтенант оторопел несколько, но на уловку не клюнул:

– Предъявите ваши документы, гражданин! – потребовал, козырнув.

«В танце главное не останавливаться».

– Что-о?! – «рассвирепел» я. – Ты что, не опохмелился с утра?! Я тебе сейчас такие документы предъявлю, что ты до самой пенсии на углу Кирочной и Пипирочной проторчишь! – и прыгнул в салон.

Из «УАЗа» вышел сержант. Я включил зажигание, стараясь не смотреть в их сторону. Лейтенант встал перед капотом и потянулся к рации – пришлось сдать назад, а потом нанести добивающий удар:

– Свяжись с МУРом, сообщи, что она не вышла на дежурство! – крикнул я в опущенное окошко и достал из кармана телефон: – А в общем, не надо, я сам сообщу!..

Оба провожали меня тоскливыми взглядами до самого угла; не знаю, как долго длилось их оцепенение (гусь свинье не товарищ, на их драндулете я бы в погоню тоже не отправился), но я все же без пяти минут попался: оказались они здесь явно не случайно и рано или поздно передадут мой номер постам.

Через двадцать минут я мчал по Ленинградскому шоссе. Того, что менты найдут в лесу вчерашние трупы, следовало ожидать и что выйдут через Матюшина на его тетку – тоже. Лично я нигде не наследил, и «сапфира» была им неизвестна, если, конечно, тот, кто одалживался в «Ависе» до меня, не сбил пешехода. Значит, наблюдали за домом на Серебряноборской и вели меня именно оттуда, оставалось только недоумевать, почему не стопорнули, когда я ломился в дверь. Я не исключал, что их мог снарядить кто-то из людей Майвина, но что толку было гадать? Так или иначе, свобода моих действий оказывалась под угрозой.

Только бы доехать до Савеловского без приключений и успеть перехватить мадам Давыдову до того, как она покинет столицу!

Рискуя опоздать, я поспешил убраться с оживленного Ленинградского проспекта, свернул на улицу Серегина и дальше гнал по Масловке, меняя полосы, вклиниваясь между машинами и, как никогда, пренебрегая правилами. Сон, усталость и дурное настроение как рукой сняло: когда у человека появляется конкретная цель, он не думает о посторонних вещах. Встреча с леди Макбет оправдывала любые средства, ибо я твердо знал: упущу ее – все, хана! Других зацепок нет, искать их некогда, в двенадцать ноль-ноль придется объявлять Майвину о капитуляции, и надежды, что он простит мне аванс, никакой. А если узнает, что я успел натворить и выведать о нем самом, – мобилизует все свои ресурсы для моей ликвидации.

Впрочем, не входило ли это в его планы с самого начала?

2

Если бы я был одним из крутолобых сыщиков, которых перечислял Майвин при нашем знакомстве, и у меня был свой ученик, то первым, о чем я сказал бы ему, было: «Никогда не уповайте на везение, мой дорогой Ватсон!» Это все равно что выходить на доджан в таэквондо, рассчитывая, что у соперника окажется насморк и он сорвет дыхание. В работе детектива тоже, конечно, можно предпринять шаг, рассчитанный на авось, но нельзя дать гарантии, что этот шаг не будет последним. Я действовал бы решительнее и прямолинейнее в пятидесяти случаях из ста, если бы у меня были средства на собственные похороны.

Через одну точку можно провести великое множество прямых, а через две – только одну. Поэтому первая наша встреча с Евгенией Давыдовой меня просто насторожила (искать во всем женщину необходимо, но только в тех случаях, когда на пути к ней уже не осталось мужчин); когда же после рассказа Решетникова я узнал свою знакомую по описанию лжесестры Илоны, посещавшей нарколечебницу, то наверняка уже понял, что наша встреча состоится. Полтора десятка лет постижения дзэна не прошли для меня бесследно. Пророком я, конечно, не стал, но ведь и ходы моих врагов были не такими уж замысловатыми.

Второе, о чем бы я сказал Ватсону: «Не нужно пренебрегать интуицией».

На Савеловский я прибыл на восемь минут позже. У расписания справа от вокзала толпилось множество народа, но Давыдовой там не оказалось. Ближайшая электричка отправлялась в Дубну с третьей платформы в девять сорок пять, однако Евгения Васильевна непременно должна была, сделать поправку на возможное опоздание подруги и оставить люфт минут этак в тридцать, поэтому, прочесав платформу от начала до конца и не обнаружив своей знакомой, в отчаяние впадать не стал, а спокойно вернулся к расписанию и вычитал, что в десять ноль две с пятого пути отправится поезд до Дмитрова.

Я попытался представить себе состояние Давыдовой – как, должно быть, она нервничает, оглядывается по сторонам, следит за подругой – не привела ли та «хвост», не подает ли кому-нибудь «в штатском» сигнал, – как обходит постовых ЛОВД с «уоки-токи». Что бы на ее месте сделал я? Изменил прическу, макияж, позвонил бы подруге и попросил привезти на вокзал сумку с вещами, а сам уехал бы с другого вокзала и в другом направлении.

Вживание в образ ни к чему не привело, когда до Дмитровской электрички осталось пять минут, я начал нервничать. Если Давыдова уже вошла в вагон – идти по платформе рискованно: меня она знает и может засечь из окна. Я проиграл все возможные варианты, не исключая и того, что ее могли арестовать или она по каким-то соображениям отменила назначенную Шныревой встречу.

«В подобных случаях, Ватсон, сыщика подстерегают две опасности: недооценить противника – лопухнуться, и переоценить его – погрязнуть в собственной версии, оторванной от реального положения вещей», – успокаивал я себя воображаемой беседой с учеником.

Но какой уверенной и хладнокровной ни казалась Железная Мэм, как ни блестела глазами цвета каленой стали и ни блистала расчетливым умом – все было вторично: была она женщиной, порученкой, не привыкшей к самостоятельным действиям. За три минуты до отправления я увидел ее – в элегантном бежевом пальто из верблюжьей шерсти, вязаном берете (прическа в самом деле была уже другой и грим слишком броским, молодежным), с небольшой полуспортивной, полухозяйственной сумкой из коричневого кожзаменителя.

Дойдя до середины состава, Давыдова остановилась и повернулась к подруге – маленького роста пышке в серебристом плаще с отброшенным за спину островерхим капюшоном. Плащ был длиннее и свободнее, чем следовало, да еще туго затянут серебристым поясом, а платформа туфель так высока, что она могла ходить по морю, аки по суху. Ну да что взять с заштатной незамужней медсестры, тем более что одевалась и причесывалась она по советам подруг, тщательно следивших, чтобы именно все на ней таким и выглядело – безвкусным и выгодно оттеняющим их на ее фоне.

«Сейчас обернется!» – почувствовал я и сиганул в ближайшую дверь. Осторожно выглянув, успел увидеть, как они простились – коротким поцелуйчиком, запросто, будто Давыдова обещала вернуться к вечеру, и дверь с шипением затворилась.

Мы поехали в Дмитров, как сказал чей-то грубый голос в динамике: «Со всеми остановками». Я миновал три вагона, разделявших нас, и увидел из тамбура Давыдову, сидевшую у окна спиной ко мне. Ну конечно, я бы ее не потерял – не таких «водил» по столице! – только переть до самого Дмитрова, да еще «со всеми остановками» было нецелесообразно: что, если она просто ехала к родственникам или по поручению кого-то из подельников? Получится, что прокачусь я с ней зазря – только потеряю бесценное время и не смогу без оставленной на вокзальной площади «сапфиры» прийти на помощь Викентию, если что.

Я вошел в наполовину заполненный пассажирами вагон и сел напротив.

– Здравствуйте, Евгения Васильевна, – сказал без каких бы то ни было эмоций. – Вы меня узнали или будем знакомиться заново?

Она вздрогнула, прижала к себе сумку. Самообладание покинуло ее напрочь – губы дрожали, веки опускались, как у человека, вот-вот готового рухнуть в обморок; слой штукатурки на ее лице не мог скрыть мертвенной бледности.

– Что вам от меня нужно? – задала она сакраментальный вопрос свистящим полушепотом.

«Сожрать бы тебя с потрохами!» – услышал я в нем явственный подтекст.

– Мне нужно, чтобы вы не совершали алогизмов, мадам, – неожиданно для себя перешел я на стиль, которым изъяснялся с ней при первой встрече. Похожесть ее на знаменитую артистку навязывала такой, что ли? – И не нужно смотреть на меня волчицей. Во-первых, я вас не боюсь, а во-вторых, люди могут подумать, что я пристаю к вам с сексуальными домогательствами, что ни в коей мере не входит в мои планы.

– Пош-шел отсюда к черту, идиот! – оценила она мои старания. – Иначе я сейчас такое устрою!

Я улыбнулся, как сказал бы какой-нибудь прижизненный классик социалистического реализма, «обескураживающе и простодушно»:

– Я не идиот, – заверил свою визави. – Я частный детектив из бюро «Шериф», моя фамилия Столетник, а зовут меня, между прочим, так же, как и вас – Евгением. Можно Викторовичем. Устроить вы ничего не посмеете, потому что скрываетесь от милиции. Иначе зачем было столь старательно менять свою внешность, к слову сказать, очень приметную: по такой изготовить фоторобот – раз плюнуть. И зачем просить Зою Алексеевну Шныреву подносить сумку с вещичками, пропустив положенное по графику дежурство, а не забрать ее самой?

Она задышала глубже и чаще, чем дышат женщины в ее возрасте, и я мысленно поклялся ее здоровьем, что впредь буду носить с собой ампулу нашатыря. Пока же пришлось переждать нокдаун, в котором она пребывала, изучая пробегавший за окном пейзаж столичной окраины.

– Не собиралась я ни от кого скрываться! – машинально проговорила она, я так думаю, просто для того, чтобы опробовать вернувшийся дар речи, но, скользнув по мне взглядом, опустила лживые очи долу: – Говорите, что вам нужно. Но учтите: денег у меня нет.

Женская внешность часто бывает обманчивой, но не до такой же степени! Я даже потерял к Давыдовой интерес – оказаться такой глупой, чтобы заподозрить меня в мздоимстве?! Я что, похож на шантажиста?!

– Да полноте-с, госпожа Давыдова! – воскликнул я и взлохматил перед ее носом извлеченные из кармана доллары: – У меня только с собой в наличности имеется пара тысяч «зеленых», я меньше не ношу. Карманные расходы, знаете ли. А с вас-то что взять? Как женщина вы меня не интересуете, как кредитор – тоже, ваши брат и сожитель для меня и моих современников опасности не представляют.

– Они арестованы?! – подалась Давыдова вперед. Говорить о саперной лопатке в спине ее брата-убийцы я счел преждевременным.

– Возможно. На помощь к вам они не пришли, телефон на Серебряноборской не отвечал. И меня уконтрапупить им, к вашему разочарованию, не удалось.

Разочарование по поводу моей живучести было написано на ее лице.

– Где они? – нахмурила она выщипанные брови.

– А разве вы не знаете?

– Нет!

– Куда же вы едете в таком случае, позвольте спросить? Только не говорите, что на загородную воскресную прогулку в гордом одиночестве.

По ее лицу, повернутому ко мне в профиль, я понял, что она предлагает мне поиграть в «молчанку».

«Тимирязевская, – оповестил пропитой бас. – Следуюшая – Окружная». Вошедшие пассажиры расселись, и электричка продолжила путь.

– Мадам, – заговорил я ласково и доверительно, как начальник тюрьмы с приговоренным, – мне нужен Ямковецкий. Если вы нас представите друг другу – вот вам крест, я не стану препятствовать вашему исчезновению, пусть вас ищут те, кому за это зарплату платят.

Она наградила меня презрительным взглядом:

– Какой еще… – начала было, но я не дал ей договорить:

– Не отнимайте у меня шанс повидаться с ним, а у себя – сделать ноги и сменить фамилию, выйдя замуж за иностранца. Тот самый Ямковецкий, с которым вы встречались и на Серебряноборской, и на квартире тетки Матюшина, Балашовой, убитой вашим братом при вашем содействии. Рассказать, как это было?

Она вздрогнула так, как вздрагивает человек, по ошибке сунувший два пальца в розетку.

– Чушь! – выпалила, заставив пассажиров замолчать и оглянуться.

Я покачал головой:

– Ай-яй-яй, мадам! Какой моветон! В общественном месте и в пальто цвета беж, а такие всплески!.. – Переждав, пока поочередно прохрустят все десять ее пальцев, я продолжил в том же свойственном мне вежливом тоне: – Видите, как я много знаю? Но это далеко не все, Матюшин Алексей Петрович рассказал мне много больше.

Время до Окружной пролетело быстрее, чем понадобилось Веничке Ерофееву, чтобы «и немедленно выпить» на перегоне «Серп и молот» – Карачарово в бессмертной поэме «Москва – Петушки».

– Тот самый Ямковецкий, Евгения Васильевна, который сейчас должен находиться в исправительно-трудовой колонии в Петушках, а где он находится на самом деле, я надеюсь узнать от вас.

Я видел, я чувствовал, как страстно хочется ей встать, уйти, выпрыгнуть на ходу, как она боится быть пойманной, боится возмездия со стороны Ямковецкого, как растерянна в отсутствие брата и сожителя; я понимал ее состояние, нутром ощущал тесноту угла, в который ее загнал, но не сочувствовал нисколько.

– От меня ты ничего не узнаешь, мусор! – произнесла она жестче, чем следовало для сохранения респектабельного реноме, и некогда пухлые губы ее вытянулись в ниточку и побелели.

Пришлось вздохнуть.

– Нет так нет, – «смирился» я со своею участью. – Только, ей-Богу, зря вы так. «Мусорами» блатные называют сотрудников правоохранительных органов, а я работаю по контракту с клиентом. Если бы я был тем, кого вы так не любите, то, будьте уверены, заломил бы вам сейчас белы рученьки, одарил бы браслетами на специальном замочке и, вызвав по рации ПМГ, отправил лет этак на десять-пятнадцать. Впрочем, я сделаю это, несмотря на непричастность к «мусорам»: чувство долга обязывает.

– Какого… долга? – скривилась она, отчего перестала быть похожей на артистку. – Перед кем?

– Перед обществом, едрена корень. Разве это не долг каждого гражданина – обезвредить хотя бы одного опасного преступника?.. Вы убийца, Давыдова! Член банды. Вас разыскивает милиция, а если нет – я ей в этом помогу. Даю срок до платформы Дегунино – и мы выходим вместе.

Я не кричал, не дрожал от негодования, не окрашивал обвинительную и пока ничем не мотивированную речь какими бы то ни было интонациями – говорил просто и доходчиво, рассчитывая на нулевой интеллект, состояние транса и зная по звонку Каменева, что ее действительно разыскивают и что убийство гражданки Балашовой является установленным фактом.

Давыдова прислонилась к стенке и закрыла глаза, словно решила использовать отведенное мной время для сна.

– Сволочь! – криво усмехнувшись, выстрелила в меня глазами. – Значит, если я назову, где Ямковецкий, ты меня отпустишь? А как же долг… перед обществом… «едрена корень»?

Все познается в сравнении. Руки у сыскарей, чекистов, милиционеров, политиков, бизнесменов и прочих, кто отличается от простолюдинов особыми полномочиями, выраженными в наличии оружия или крупных сумм, бывают чистыми относительно. Речь не о том, у кого они чисты, а о том, у кого чище, кто полезнее обществу – бандит, убивший бизнесмена, или милиционер, убивший бандита. Но не затевать же было философскую дискуссию с медсестрой, использовавшей самую гуманную профессию самым негуманным образом.

– Вы знаете, Евгения Васильевна, когда я учился на юрфаке, нам рассказали одну поучительную историю. Однажды автомобиль сбил постового инспектора, и на место происшествия приехал врач. Когда он разрезал сапог на сломанной ноге милиционера, то обнаружил за голенищем большое количество трешек, которые тот сшибал у водителей. Врач молча собрал свой инструментарий и пошел к машине. «Как же так? – возмутились коллеги пострадавшего. – Ты же клятву Гиппократа давал?!», на что врач ответил: «А он – присягу принимал». И уехал.

Конечно, она ничего не поняла.

«Окружная, – стал тормозить поезд. – Следующая – Дегунино».

– И попрошу вас не обращаться ко мне на «ты», тем более не оскорблять. Я-то не при исполнении, да вам такие манеры не к лицу.

– Где гарантия, что ты меня отпустишь, если я расскажу, где прячется Ямковецкий? – не вняла она моей просьбе, но тон все же переменила: теперь это был тон провинциальной бизнес-леди, заключающей договор на поставку питьевого спирта в леспромхоз.

– Я могу вам дать стопроцентную гарантию, что не только не отпущу вас, но доставлю в милицию в лучшем случае, а в худшем – пристрелю, как это хотел сделать со мной ваш братец. Стопроцентную, вы поняли?.. Не «расскажу, где прячется Ямковецкий», а «приведу к нему» – только так следует понимать мое условие. А уж как он с вами поступит дальше – не моя забота. Может быть, поблагодарит и отпустит, а может быть – накажет. Вам психологию бандитов лучше знать. Думайте! Слышали, что дяденька сказал: «Следующая – Дегунино».

Она снова притихла с закрытыми глазами, я решил ей не мешать.

Электричка зашипела и стала плавно набирать ход, отстукивая секунды. Пассажирам, наверно, казалось, что мы супружеская пара, повздорившая из-за моего несвоевременного возвращения домой или пересоленной ею каши, и теперь я уговариваю супругу не уезжать к маме во имя детей. Какой-то толстый тип в очках проявлял к нам повышенный интерес – постоянно оборачивался, глядел то на меня, то на нее, всепонимающе улыбаясь, точно хотел сказать: «А я все вижу!»

Я был напряжен и устал, компьютер в моей черепной коробке накалился и выкидывал коленца. На дисплее воображения возникла прелюбопытнейшая графическая картинка, состоявшая из колец разного диаметра, очень подвижных, вкладывавшихся одно в другое, вытягивавшихся в спираль, выпадавших одно из другого, менявших цвета; все это походило на диковинные радиоволны, на «бардак в эфире», как говорил мой командир отделения Семихов. На самом же деле никакого бардака не было – так странно, даже чудовищно трансформировалась пресловутая категория времени, доминировавшая над всем остальным. Самое большое кольцо – это, наверно, моя жизнь; поменьше – период, оставшийся до отлета Майвина за границу (если, конечно, он вообще собирался куда-то лететь), а дальше – время, отпущенное мне на поиск Ямковецкого, время, отведенное мною Давыдовой на размышление, и прочее. Мир существовал для всех нас только в его временном аспекте, именно так рисовалась мне наша взаимозависимость – «матрешками», не умещавшимися друг в друге. Я понял, что, как только круги распределятся в соответствии с их величинами и застынут наподобие годичных колец деревьев, все проблемы если и не будут решены, то, по крайней мере, соприкоснутся – у нас появится общий знаменатель…

Боже! Да я, дурак, чуть было не уснул!.. Все эти разноцветные круги, уходящие в черную небесную сферу, не что иное, как преддверие сна!..

Хорошо, что электричка вскочила на мост над речкой Лихоборкой и гулкие колеса наполнили вагон грохотом: я открыл глаза (сколько спал? секунд пять-семь?) и увидел, что Давыдова высыпает на ладонь какие-то таблетки. Резкая смена пограничных состояний обострила мою реакцию. Еще не отдавая себе отчета в том, что происходит, я бессознательно выхватил у нее маленький пластмассовый флакончик; белые продолговатые «семечки» рассыпались по грязному полу, она вскрикнула и отшатнулась, машинально закрыв руками лицо, словно я пытался ее ударить.

– Не дурите, Давыдова! – потребовал я сквозь зубы, осознав, что едва не оплошал: таблетки назывались этаминал-натрий и применялись как снотворное – где-то в моей неврачебной практике уже встречались. Но если бы они были даже предназначены для лечения запоров, таким количеством, какое хотела проглотить Давыдова, можно было отравиться. – Когда вы подвешивали к люстре накачанный «Си-эном» шарик, а потом делали стерильную уборку в квартире Матюшиной-Балашовой и гримировали ее труп, вы вели себя мужественней, не правда ли?

– Ложь! Ложь! Я ничего такого…

– А кто? Брат? Или Матюшин?

Последнего я назвал, заведомо зная, что к убийству тетки он непричастен, но хотел услышать что-нибудь по этому поводу от нее. «На понт», однако, она не взялась, только мотала головой и ежесекундно меняла окраску.

– Оставьте меня, – попросила едва слышно. – Я отведу вас к Ямковецкому, только… только оставьте!..

Что и требовалось. Я же не садист какой-нибудь, чтобы рвать ей душу, хотя она и нехорошая женщина, конечно.

Толстый тип в очках встал и, придерживаясь за спинку сиденья, пересел к нам. Этого еще не хватало!

– Извините, – ни с того ни с сего, вынул он из широких штанин краснокожую паспортину и, раскрыв на последней странице, протянул Давыдовой: – Не дадите ли вы мне свой автограф? Вы моя любимая артистка, честное слово, я все фильмы с вашим участием смотрю. Сейчас… ручку… – пошарил по карманам.

Давыдова открыла рот. Зная ее артистическую натуру, я понял, зачем: чтобы послать его на х… вследствие чего разразится грандиозный скандал.

– Поставь подпись, Марина, – упредил я готовую сорваться с ее уст тираду и пояснил кинолюбителю: – Я ее менеджер, папаша. Сопровождаю на концерт.

Давыдова взяла паспорт, ручку и вдруг захохотала, да так, что привлекла всеобщее внимание.

– Она очень рада, что вы ее узнали, – объяснил я растерявшемуся мужику. – Поставь подпись!.. Ну?! – прекратил припадок гипнотическим взглядом.

С горем пополам она расписалась.

– Вот большое спасибо! – подул на автограф тип. – Вот спасибо! Дочка моя будет очень рада! Да и сын тоже, и жена. А теща, так та вообще с ума сойдет! Соседки…

– Спасибо, – ответил я за псевдо-Неелову и, пожав ему руку, легкими толчками выпроводил на свое место.

Плечи Давыдовой затряслись, но на сей раз она не смеялась.

«Может, позволить съесть ей одну таблеточку?» – подумал я, но воплотить свое решение в жизнь не успел: она зарыдала вдруг, всхлипывая и завывая, и самые натуральные слезы без малейшей примеси глицерина оросили ее лицо.

«Тушь «Макс Фактор», – определил я, не обнаружив на ее щеках черных потеков.

– Какая артистка! – восхищался между тем завороженный кинолюбитель. – Ах, какая артистка! Вы посмотрите, – обратился к соседям, – только что смеялась, а теперь плачет! Трагикомическая артистка, можно сказать! А еще говорят, Россия талантами оскудела! Никакие Джина Лоллобриджида с Бриджидой Бардой так не смогли бы!

Человек пятьдесят, словно завороженные, смотрели на «артистку», поиском которой уже почти сутки занимался Московский уголовный розыск, и, как только она затихла, бурно зааплодировали.

– Браво! – кричал толстяк. – Браво!!

«Платформа Дегунино, – сообщил совсем уже набравшийся под завязку бас и, сам того не ведая, спас положение.

– Выходим! – приказал я.

Она достала из сумочки пудреницу.

– Нам дальше, – не повиновалась, приводя лицо в относительный порядок.

– Пошли! – еще требовательнее повторил я и встал. – Перейдем в другой вагон, сзади сидит опер из МУРа, я его знаю.