Текст книги "Горсть патронов и немного везения"

Автор книги: Олег Приходько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

Ну что ж, я тоже не спешил выворачивать перед ним душу. Нас отличало лишь то, что я старательнее маскировал свою правду. О том, что Боря никуда не пропадал, я догадался не когда увидел воблу на столе, а вчера в шестнадцать часов, как только Илона отстегнула мне тысячу двести баксов и исчезла, не удосужившись получить квитанцию. Догадка превратилась в уверенность после того, как меня стали пасти молодчики на «БМВ». А когда в районном отделении стали проверять на предмет связей с карабинерами (неожиданно и естественно прозвучавшее в устах незнакомца слово наводило на мысль, что кожа его бронзовела в соляриях Палермо) – тут уж и вовсе мне стало скучно, и я с трудом доигрывал первый акт навязанного спектакля, зная, что будет второй, но не предполагая, что между ними не будет антракта.

Пиво катализировало скопление молочной кислоты в моем организме в результате бурно проведенной ночи; впрочем, зевок украдкой мог расцениваться и как равнодушие к похвалам.

– Если я вас правильно понял, вы хотели воспользоваться услугами моего детективного бюро?

Телохранители покосились на загорелого, спрашивая у него разрешение засмеяться. Интересно, он запретил им разговаривать во время встречи со мной или набрал себе армию в Обществе немых?

Склонности к юмору загорелый не проявил.

– Ты меня неправильно понял, Мегрэ, – тяжело произнес он, гипнотическим взглядом уставившись на мою переносицу. – Среди моих акционеров достаточно сотрудников МВД и ФСБ. Никаких контрактов я подписывать не буду. Джентльменский договор: мои деньги – твоя работа.

Я чувствовал, что терпение его на пределе, но не понимал, чем мог довести его до такого состояния. Взгляд на «сейку» в четвертый раз за время беседы подсказывал, что причина такой нервозности отнюдь не во мне.

– Знаете, в чем различие между мной и перечисленными вами персонажами? – спросил я. – В том, что их придумали, а я вынужден считаться с реальностью. – Пожалуй, роль Скупого рыцаря мне бы удалась. Не заставляя его мучиться над расшифровкой тирады, я отставил наполовину опустевшую банку и перешел ко второму акту: – Нельзя ли уточнить подробности джентльменского договора: какая именно работа мне предстоит и на какие деньги я могу рассчитывать? Сразу оговорим: я не киллер.

Последнее, пожалуй, было лишним – киллеров в комнате было достаточно и без меня. Не знаю, являлись ли они тоже его акционерами.

– Зачем же так? – улыбнулся он. – Мне нужен детектив, способный в течение суток искать собаку.

– Как?! Еще одну собаку?!

Он криво усмехнулся, побарабанил пальцами по мягкому валику, выразительно посмотрел на телохранителей, и по тому, как послушно они отставили банки и вышли на кухню, нетрудно было догадаться, что повадки шефа ребята изучили основательно. На их мрачных физиономиях было написано, что они отправились за гробом, однако дверь притворилась плотно и обратно никто не возвращается.

– Может, тебе хватит? – косанул загорелый на Илону, при этом глаза его злобно сузились.

Она выдержала взгляд, грохнула нежным жестяным сосудом о стол так, что пиво расплескалось, а на банке остались вмятины от ее длинных, видимо, сильных пальцев, и удалилась в спальню, едва не прищемив хвост убежавшему за ней кавалеру. По-видимому, уважение к загорелому всех этих людей держалось на страхе.

Мы остались одни. Некоторое время ему понадобилось, чтобы взять себя в руки; потом он тяжело, медленно встал и пересел за стол.

– Нужно найти человека, – произнес, глядя на меня в упор.

Спрашивать, почему он не обратился с этим интересным предложением к своим акционерам в погонах, у которых есть картотеки, дактилокарты, агентурная сеть и прочие приспособления, я не стал. Не спеша опустошив вторую банку, пришел к выводу, что человек, если он, конечно, не карлик, больше собаки, а значит, его найти проще. С другой стороны, собаки не умеют стрелять.

– Мертвого? – спросил с надеждой.

– Живого.

Я взял на себя труд подумать, но труд оказался сизифовым.

– Извините, не знаю, как вас звать-величать…

– Я – Майвин, – в его устах это прозвучало как хрестоматийное «Я – Дубровский!», но мне этого показалось мало, и он добавил: – Анатолий Ильич.

– Анатолий Ильич, почему вы выбрали меня? Я собираюсь открыть свое маленькое дельце – выслеживать неверных жен, искать собачек, а в свободное время – остатки Янтарной комнаты и регулярно посещать церковь по выходным.

Он снисходительно потрепал меня по плечу:

– Одно из моих правил, Евгений Викторович, предписывает не вступать в контакты с людьми без рекомендаций. Вы – тот человек, который мне нужен. Да и дело мое – как раз по вашему профилю. К тому же не предусматривает никаких разногласий с законом. Единственная сложность в том, что человек, которого вам предстоит найти, должен предстать передо мной не позднее утра воскресенья четырнадцатого сентября.

От пива на полуголодный желудок у меня закружилась голова, но не настолько, чтобы и в этих словах Майвина не заметить плохо скрытого обмана: моему рекомендателю он не доверял, иначе бы не стал ломать комедию с поиском собачки – это раз; в правоохранительные органы не обращался – это два (хотя, положим, ограничение во времени объясняло обращение к частному детективу: пока менты раскачаются, пройдет три месяца); наконец, от официального соглашения на бумаге отказывался – это три. Таким образом, сделка намечалась сугубо конфиденциальная, это означало, что, как только я найду нужного человека, меня можно будет шлепнуть без приговора – и никто не узнает, где могилка моя. Что мне понравилось в нашей беседе, так это переход на «вы», но не думаю, чтобы на Майвина вдруг снизошло уважение к моему авторитету – больше походило на то, что список прочитанной им литературы на Сименоне иссяк, к тому же мы остались в комнате одни и необходимость изображать всемогущего босса в назидание подчиненным отпала.

– Ваши условия? – перешел я на деловой язык.

Он удовлетворенно кивнул:

– Мне известна такса. Шестьдесят долларов в час плюс оплата расходов. Средства связи, аппаратура скрытого наблюдения и прослушивания, транспорт, оружие – составьте список. И оставьте ключи от вашей конторы: через пару часов я пришлю туда бригаду отделочников. Какой компьютер вы предпочитаете? – слова выскакивали из него с запрограммированной размеренностью.

Мне оставалось только кивнуть, и мой кивок уподобился бы удару молотка аукциониста: «Продано!». Но я не хотел продаваться, поэтому не кивнул, а, наоборот, покачал головой:

– В этом нет необходимости. У меня свои представления о дизайне. Стоимость ремонтных работ и «Пентиума» включите в размер гонорара. Таким образом, он вырастет до ста пятидесяти долларов в час.

По-моему, я попал в точку. Он нахмурился, пошевелил губами, проверяя мои расчеты, затем сфокусировал на мне свои линзы:

– Сто десять.

Стоило поторговаться, хотя и названная сумма позволяла мне поменять «Ягуар» на «Понтиак» и нанять штат сотрудников, включая длинноногую секретаршу.

– Сто двадцать, – увеличил я цену и тут же выдвинул сногсшибательный аргумент: – Согласитесь, что человек не собака.

– Джерри! – зычно позвал Майвин телохранителя после короткого раздумья. Человек-шкаф появился тотчас же, словно подслушивал за дверью. – Принеси сейф.

Просьба меня не удивила, я давно понял, что Джерри предназначен именно для переноски сейфов.

– Человек, которого тебе предстоит найти, хуже собаки, – сказал Майвин.

Возврат на короткую ногу я расценил как добрый знак: мои условия приняты, и теперь я на равных с его ребятами, хотя радоваться было нечему – пачка таких опытных, как мы, для него значила меньше, чем пачка «зеленых».

Джерри вернулся с небольшим бронированным чемоданчиком на шифрозамках, сдвинул рукой, похожей на ковш экскаватора, банки из-под пива, положил чемоданчик на освободившееся место и удалился подобно плотно пообедавшей тени отца Гамлета.

– В свое время этот тип доставил мне много неприятностей, – продолжал Майвин, вращая колесики шифронабирателя, – а теперь принялся за Илону.

Судя по тому, что тип досаждал им обоим, речь шла о маньяке-бисексуале.

Он поднял крышку переносного сейфа, и передо мной карточным веером легла пачка фотографий человека, лицо которого показалось мне знакомым, хотя я готов был поклясться, что в одном классе мы с ним не учились.

Это был мужчина с густыми черными волосами, заметно поседевшими на висках, остриженными коротко и одинаково по всей голове – видимо, электрической машинкой с высокой насадкой, отчего прическа его напоминала шапочку-«сванку»; лицо с крупными чертами, чуть расплющенный нос, прищуренные глаза и массивный, плохо выбритый подбородок со шрамом говорили о нраве жестком, даже злом, что подчеркивалось маленькими, утонувшими в болезненно-черных впадинах глазами неопределенного цвета, глядевшими куда-то в сторону от объектива, и двумя глубокими бороздами носогубных складок. Короткая налитая шея, по ширине соответствовавшая голове, волосатая грудь под белой, с распахнутым воротом рубахой и плотно прилегающие ушные раковины делали его похожим на волка.

Следующая фотография заставила меня подумать, что предстоит искать двоих за тот же гонорар: здесь был он лыс и худ; улыбка, обнажавшая золотые коронки на верхней челюсти, напоминала оскал. Он был снят во время застолья, на дымном фоне увешанной фотографиями деревянной стены виднелись еще какие-то люди. Объект сидел, вытянув к фотографу татуированную руку с граненым стаканом, словно предлагал мне выпить за удачный поиск. За столом находились еще какие-то гости, но лица их получились нечетко и ни о чем мне не говорили.

Третьей фотографии оказалось достаточно, чтобы вспомнить, где мы с ним «встречались».

– Как его отчество? – поднял я глаза на Майвина.

Он достал из кармана «Честерфилд», чиркнул колесиком зипповской зажигалки и, выпустив вверх сизоватую струйку дыма, презрительно ответил:

– Евгеньевич.

Фото было сделано в Магдебурге на Ратушной площади. Он стоял в шоколадном визитном костюме и такого же цвета широкополой шляпе, прислонившись к капоту «Линкольна» в стиле ретро, и держал на руках песика окраса бленхейм. Рядом с ним стояла Илона в ослепительно белом брючном костюме, и, несмотря на то, что лицо ее было закрыто до половины модными солнечными очками с рубиновыми стеклами, здесь она выглядела значительно моложе себя нынешней.

– Девочка ищет отца? – пробормотал я, разглядывая остальные фотографии: Борис Евгеньевич Ямковецкий ловит рыбу с борта моторки, он же – в кабинете с полированными панелями смотрит на светящийся экран компьютера, он – за рулем диковинного автомобиля в автосалоне…

Интерес представляли два последних черно-белых снимка, где Ямковецкий Б.Е. был представлен наголо обритым, в фас и в профиль, в черной лагерной робе, а на дощечке в углу были написаны цифры: 2365. Я подумал, что Майвин все же привлекал кого-то из своих акционеров, имевших доступ к учетам МВД.

– По какой статье? – полюбопытствовал походя.

– По двести восьмой, часть третья.

– Когда?

– В девяносто третьем.

Часть 3 статьи 208 предусматривала наказание в виде лишения свободы на срок до семи лет за сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем.

– В бегах? – спросил я.

– Какое это имеет значение! – раздраженно ответил Майвин. – Не знаю!

Для меня это не имело бы значения, если бы предстояло гоняться за беглым каторжником по Гримпенской трясине близ Баскервиль-холла, а не искать того, кто находится во всероссийском розыске, по Москве за деньги миллионера Майвина.

– Судя по тому, что он появляется без грима и прикрытия, его не ищут, – попытался он меня утешить. – Если мы сговорились – уточним детали и начинай работать.

– Когда его видели в последний раз? – спросил я перед тем, как с головой окунуться в работу.

– Вчера.

– Кто?

– Илона. Он ехал за ней в белых «Жигулях», но не за рулем. Думаю, снял частника.

– И тогда она забежала ко мне в контору?

Майвин не счел вопрос достойным ответа.

– Что ему нужно?

– Денег.

– Он звонил ей по телефону?

– Звонил. Определитель не сработал.

– Ясно, из автомата. Она под охраной?

– Пока да, но не может же она всю жизнь прожить под охраной?

– Что будет четырнадцатого?

– Я улетаю в Европу.

– Вместе с ней?

– Возможно.

– А до четырнадцатого она не может просидеть под замком в обществе ваших ребят? – рассердился я и, придвинув к нему фотографии Ямковецкого, встал. – Всего доброго, Анатолий Ильич. Со мной уже играли в «подкидного». Я выиграл.

Я шагнул к двери, приготовившись к препятствию в виде Джерри-шкафа и пивных мальчиков Майвина, но моя решительность произвела на него впечатление.

– Постой, – сдался он, убедившись, что я тоже не склонен терять время. – Он мне кое-что должен. Без этого я не могу уехать.

Это уже походило на правду. Возможно, Майвин прикормил дочь Ямковецкого, а тот требовал за нее выкуп, причем такой, который мог стать препятствием для ее вывоза. Данных было слишком мало, чтобы останавливаться на этой версии, но уголок в моей памяти для нее нашелся.

– Где его искать? – спросил я.

– До сих пор я думал, что он живет в ИТУ КЩ-1354 в Петушках, – ответил Майвин.

– Я могу поговорить с Илоной?

– Зачем? Все, что знает она, знаю я. А все, что положено знать тебе, ты уже знаешь.

– Не густо, – подытожил я, почувствовав, что еще один вопрос может стать последней каплей в неглубокой чаше терпения нервного миллионера. Подойдя к столу, я забрал фотографии и спрятал их в карман пиджака. – Двадцать пять процентов аванса! – потребовал категорично. Он безропотно выложил две тысячи баксов. – По какому телефону звонить?

– По этому, – кивнул он на аппарат с номероопределителем. – Ответит кто-нибудь из моих людей. Можешь на них положиться.

– Я лучше на себя положусь. Что-нибудь узнаю – позвоню, – не слишком уверенно пообещал я и ушел не простившись.

Джерри-шкаф проводил меня до двери. Как только я за нею очутился, жизнь опять показалась мне прекрасной и удивительной; теплая невесомая морось щекотала лицо, во дворе стояла свежесть, которой я не мог надышаться, будто вырвался из собачьего загона в стане китайских нелегалов.

7

Что-то мягкое коснулось моей ноги. Лже-Боря ждал меня у парадной двери, он успел основательно продрогнуть и запачкать вымытые дорогим шампунем лапы. Я взял его на руки и понес в машину, но уже не стал сажать в багажник, а посадил на сиденье рядом. Он то и дело поглядывал на пустую сумку, возможно, сожалея, что его не продали за бутылку водки лоточнику, торговавшему фаршем и ножками Буша.

– Что же мы с тобой делать будем, брат? – остановился я на выезде со двора, решительно не зная, в какую сторону поворачивать,

И я потащился в Нагатино в питомник, бывший своего рода собачьим приютом. Его содержали энтузиасты-кинологи на добровольные пожертвования, собачек там кормили, выгуливали, а потом отдавали в хорошие руки. Однажды в этом псовом отделе ночевал Шериф, когда мне срочно нужно было вырваться в Воронеж и я не был уверен, что вернусь вовремя. Стоило предложить беспризорника кому-нибудь из пацанов, но тренировка была только завтра, меж тем как каждая минута была оплачена и мне уже не принадлежала.

Всю дорогу я петлял, разворачивался и маневрировал, стараясь определить наличие слежки, но ни одна из машин подозрений не вызывала, и постепенно я отделался от неприятного ощущения, убедив себя, что Майвин достаточно потратился за прошедшие сутки, чтобы поверить в мою порядочность.

У мебельного магазина на Перовской я остановился и осторожно раскрутил перочинным ножом с двадцатью четырьмя приспособлениями свой телефон, во время встречи остававшийся в «бардачке» «ягуара». Несмотря на то что Майвин предлагал использовать аппаратуру подслушивания (куда мне ее, спрашивается, было вставлять?) и говорил о своих ребятах из партии любителей пива как о профессионалах, трубка оказалась чистой.

Клиент мне серьезно не понравился, никаких доверительных отношений у нас с ним сложиться не могло. На Коломенской я вышел из машины и позвонил из автомата Толе Квинту.

– Старик, – сказал я, – мне нужна твоя машина на три дня.

– Ты разбился? – зевнул в трубку Квинт. Он не был сыщиком, поэтому его догадки возникали на ровном месте.

– Не дождешься. Просто у меня появилась любовница, которая предпочитает иномарки. Покатаешься на моем «ягуаре»?

Днем он работал на заправке, а вечера и выходные проводил в своем гараже, где ремонтировал разбитые машины, купленные по дешевке, а потом продавал их за приличные деньги.

– Куда подогнать? – справился Квинт.

– Через час подъеду к гаражу.

Я повесил трубку и вернулся в машину, возле которой стояли женщина с девочкой и разглядывали метавшегося по салону пса. От моего предложения забрать его себе они с видимым сожалением отказались, на глазах девочки даже появились слезы, но женщина объяснила, что они издалека, из самого Хабаровска – привезли на операцию в кардиоцентр сына, а сами живут у знакомых уже третий месяц. Я ее выслушал, посочувствовал и потерял на этом минуты три-четыре. Мне их было жалко – эту женщину, ее дочку и ее сына, а минут – нет: я с удовольствием крал их у себя и у Майвина, понимая, что мозг уже включился в работу, совершал ее без моего участия, и с кем бы я ни общался – он ищет решение, единственно верный ход, зацепку для клубка ариадниной нити.

Там, в моем мозгу, происходили прелюбопытнейшие вещи: одна его часть выдвигала нелепые, парадоксальные предложения, другая приводила их в относительный логический порядок, а третья отвергала или откладывала в память.

«Какой компьютер вы предпочитаете?» – спросил Майвин. На кой черт мне его компьютер, если у меня есть свой, способный работать на двух банках пива и рисовой каше с сосисками!

«Илона забежала в первую попавшуюся контору, спасаясь от преследований своего папаши, и вешала лапшу про Борю до тех пор, пока не увидела в окне «БМВ» с охранниками», – выбрасывала версию самая безответственная часть моего мозга. «Ерунда, – отзывалась другая, более умная его часть. – Во-первых, Илона не стала бы шляться без охраны, а во-вторых, увидев подъехавших спасителей, не стала бы платить». – «Допустим. Тогда так. Ямковецкий берет банк, оставляет награбленное дочери и садится в тюрьму по двести восьмой, демонстративно сбыв какое-то добытое имущество. Пока он сидит, Илона сходится с Майвиным и решает удрать с ним в маленький домик на Сицилии. Но тут неожиданно объявляется досрочно освобожденный (или все-таки бежавший?) папаша и требует свою долю. Не желая делиться, они нанимают частного детектива, чтобы тот начал охоту на Ямковецкого и заставил его уйти в подполье либо нашел. В этом втором случае в дело вступят ребята, на которых можно положиться», – фонтанировало какое-то из полушарий. «Это уже на что-то похоже, – неуверенно анализировало другое. – Пока Майвин и Илона дожидаются оформления документов или ищут способ транспортировки через границу золота, Ямковецкому брошена блесна, наживка. Не имея возможности выйти на них, он постарается найти их компаньона или порученца – выпытать горячим утюгом, что они задумали, или перекупить».

Что-то тут же улетучивалось из моей головы, что-то падало на дно памяти, но одно вычленялось несомненной доминантой: Майвин убежден, что купил меня, а он не тот человек, который станет выбрасывать деньги на ветер. Значит, Ямковецкий ему действительно очень мешает.

В отеле «Собачий рай» было обеденное время, и мой изголодавшийся найденыш получил миску баланды. Я объяснил заведующей Нонне Аркадьевне, что к чему, попросил подержать его дня три, и если за ним не приедет Коля Полищук – пристроить по возможности. Он и вправду оказался спаниелем, но с очень подпорченной породой, так что кавалером он не был, зато был отменным «дворянином», кем-то приученным, а потом выброшенным или потерянным: он умел сидеть, лежать и «служить» по команде; Нонна Аркадьевна даже не исключала, что на него объявлен розыск и кто-то узнает в нем своего питомца. Я поблагодарил ее, оставил три двадцатидолларовые купюры и уехал со смешанным чувством расставания с другом и исполненного долга.

На обратной дороге, стараясь наверстать упущенное время, я едва не загнал «ягуара» – он кашлял, чихал и отплевывался и обещал отбросить глушитель, если я не остепенюсь и не проявлю уважение к его старости. И все же мы дотянули до маленького уютного дворика на 2-й Прядильной, где ржавел под поникшей от мокрой тяжести листьев ивы гараж Толи Квинта. Сам он еще не приехал, до назначенного времени оставалось три минуты. Я получил возможность размять ноги и вспомнить обстоятельства нашего знакомства.

Толя Квинт, механик от Бога, работал в каком-то АТП. Года четыре назад ранней весной он попал в аварию – врезался в «мерс», принадлежавший какому-то городскому начальнику из коммунхоза. Начальник оказался человеком степенным, скандалить и вызывать милицию не стал; выйдя из машины и оценив ущерб, положил на капот ключи, улыбнулся и сказал растерянному Квинту:

– Ты ее честно заработал, парень. Она твоя. А мне пригонишь новую. Сроку тебе – месяц.

С этими словами он сел в подъехавший троллейбус и уехал, не забыв помахать должнику в окошко. Толе тогда было лет тридцать, он хорошо знал, что, если не пригонит новый «мерс» к назначенному сроку, его «поставят на счетчик» и заберут квартиру – как минимум, а как максимум – жизнь. Тогда он поставил покалеченную машину в этот гараж и стал над нею денно и нощно колдовать, в результате чего получился вполне приличный «Мерседес», вкупе с «жигулем» Толика потянувший на стоимость нового.

И вот, когда до срока оставалось три дня, Квинт сунулся в гараж и обнаружил в ремонтной яме… труп. Самый настоящий свежий труп мужчины лет сорока, с длинной крестообразной Толиной отверткой в сердце.

Я никогда не забуду того утра, когда он прибежал ко мне, бело-синий, как простыня из прачечной, с дрожащими руками и подбородком, и только после стакана рома «Негро», плача, объяснил, что произошло. Я ему почему-то сразу поверил. И Каменев, которого я вызвал и который прибыл немедленно вместе с нашим другом судмедэкспертом Сашей Гороховым и всей своей слаженной опергруппой, поверил тоже. Не поколебало нашей уверенности в невиновности Квинта даже то обстоятельство, что на отвертке обнаружили отпечатки его пальцев. Умница Горохов очень быстро установил, что мужика укоцали часом раньше, а отвертку воткнули часом позже, в уже почти остывшего.

К чести муриков, раскрутили они все очень быстро. В результате коммунальный начальник и его мафия, решившие упрятать Толю в цугундер лет на пятнадцать и завладеть его трехкомнатной квартирой, где он проживал один, уехали забесплатно на Север, а кто-то главный даже пущен в расход. Подробностей я не помню – это давняя и совсем-совсем другая история, – но с тех пор мы с Толей добрые приятели, и все, что в его силах, он для меня сделает безропотно и с удовольствием.

Толя опоздал на пять минут, но я не стал укоризненно стучать ногтем по циферблату. Он приехал на «Рекорде» темно-коричневого цвета, с низкой посадкой, мягким ходом, широким и длинным по сравнению с моей машиной. Мы поздоровались.

– Когда продаешь? – спросил я.

– Как только найдется покупатель.

Это означало, что машина полностью готова и проходит обкатку; с каждым из своих произведений Толя расставался неохотно. «Опель» этот я видел, когда его приволок трейлер. По-моему, кроме руля и кузова всмятку, там ничего не было, а между тем прошло всего дней десять. Стал бы я работать на всякую шушеру, если бы у меня были такие руки!

– Толя, – почему-то негромко сказал я ему, – разбери «ягуара» по косточкам и пропусти через мясорубку.

Квинт криво усмехнулся, покачал головой и сплюнул.

– «Жучок?» – покосился на «ягуара». – Хочешь, я тебе его сейчас достану?

– Все не так просто, – я вынул конверт, из него фотографию, на которой Ямковецкий был снят за рулем зарубежной диковинки из далекого будущего. – Посмотри, тебе ни о чем не говорит эта тачка?

По переменчивому выражению его лица, на котором озабоченность чередовалась с восторгом, я понял, что он околдован дизайном, но марки не знает.

– Я таких не чинил, – с грустью сказал Квинт.

– А где это было-то, не знаешь? Какой-то автосалон?

– Есть один профессор, – спрятал он фотографию в карман промасленной джинсухи. – Перезвоню.

Он был немногословен, как всякий настоящий мастер. Двумя пальцами поднял над головой ключи и опустил, попав точно в мою подставленную ладонь. Я забрал из-под сиденья отобранный у одного фраера «магнум» 38-го калибра, опустошил «бардачок», побросал все это в сумку, и через минуту мы разъехались в разные стороны.

С той минуты, как я вышел из пивнушки Майвина, прошло два часа сорок три минуты. Антракт кончился, пора было приниматься за дело.

«Опель» я оставил на стоянке, чтобы не засвечивать его во дворе. По пути купил пару бульонных кубиков, свежую халу и банку тресковой печени. В почтовом ящике нашел рекламное приложение по купле – продаже недвижимости, нужное мне, как Шерифу апельсины, но приходившее, к сожалению, с регулярностью, с какой я желал бы получать письма от Валерии.

– Ты отвратителен, – выговаривал я Шерифу, который в знак протеста к каше не притронулся и на мой приход никак не отреагировал. – Я давно подозревал, что у меня в доме растет самодовольный, избалованный эгоист, привыкший к шейкам омаров из маркета на Елисейских полях! Это я у тебя хожу на поводке, а не наоборот!..

Он смотрел, как я открываю консервы, и капал слюной, что недвусмысленно означало: «Плевал я на тебя!» Ни бульона, ни бутерброда он не получил. Гордыня – качество еще более низменное, чем зависть, время от времени гордецов нужно наказывать.

Я включил настольную лампу, вооружился здоровенной ломовской лупой и, разложив на столе фотографии объекта, занялся их детальным изучением.

Сразу стало понятно, что фотографии сделаны в разные годы. Предстояло определить движение объекта во времени, понять, какая из фотографий сделана раньше, а какая – позже. Впрочем, последнюю определили без меня – Ямковецкого Б.Е. под номером 2365 я положил справа, сделав на обороте пометку малиновым маркером: «ИТУ КЩ-1354, Владимир. обл., Петушки. Ст. 208, ч. 3. 93–97 гг.»

Визуально определить возраст Ямковецкого было слишком сложно, потому что на всех картинках он выглядел по-разному. Уголки снимка, на котором он предлагал фотографу «чокнуться» стаканами, были замутнены, и на обороте в желтых разводах засохшего почтового клея я без труда обнаружил вкрапления темно-серого, быть может, сиреневого цвета от бумаги или картона довольно грубой, дешевой фактуры. Предположение, что такой снимок сорвали с Доски почета, я сразу отмел, логичнее было допустить, что он был изъят из семейного альбома, и сделала это скорее всего его дочь Илона Борисовна. На пальцах вытянутой со стаканом руки Ямковецкого я прочитал цифры 1949, на тыльной стороне кисти угадывался солнечный полукруг со стрелками-лучами или паук в паутине. Последнее было характерно для наркоманов, но не думаю, чтобы человек, сидевший по 208-й, да еще сорока восьми лет, пал так низко. К тому же сегодня татуировки практически не имеют значения.

С каждой минутой я чувствовал, что закипаю. Идиотизм! Почему нельзя было предоставить возможность поговорить с его дочерью? Я узнал бы, откуда он, кто он, чем занимался, с кем поддерживал отношения. На кой черт нужно было подбрасывать мне собачку, если можно было сразу оговорить все условия, сообщить данные, адрес проживания до «посадки», семейное положение? Что все это могло значить – Майвин не хочет, чтобы я его нашел, он не знает о нем ничего, кроме того, что рассказал, или Илона не хочет, чтобы я занимался его поисками?!.

Пришлось выкурить сигарету, чтобы успокоиться. Либо не нужно было соглашаться искать Ямковецкого, либо, согласившись, не нужно психовать и отбирать у себя драгоценное время. Опасаясь оказаться у какой-то версии в плену, я все же решил, что между Майвиным и Илоной пробежала кошка, и поиском Ямковецкого он занялся без ее на то согласия.

Стол на фотографии был длинным и уходил вглубь задымленной комнаты. За ним я насчитал одиннадцать человек, среди которых были женщины и мужчины преимущественно старшего возраста. Лица получились нерезкими, к тому же из окна в объектив попадал солнечный свет. Дощатые стены говорили о том, что праздник отмечался в частном доме или на даче… нет, скорее все-таки в жилом доме, причем старом, деревенском: густо налепленные на стену фотографии, на переднем плане – резная полочка, накрытая макраме из джутовой бечевы, чей-то большой портрет… нет, не портрет, а календарь! Причем, календарь из «Огонька» или из какого-то другого журнала, может быть, «Работницы»…

Я направил абажур лампы искоса, нашел оптимальное расстояние линзы, при котором можно было рассмотреть мелкие детали, и вдруг увидел в правом верхнем, совсем почти засвеченном углу белые цифры 1991. На картинке была пышнотелая мадонна не то с охапкой полевых цветов, не то со снопом, во всяком случае, ничего особенного, из-за чего стоило держать на стене старый календарь. Сам Ямковецкий был в тонком свитере с отложным воротником, на женщине рядом – кофта, на столе – огурцы и помидоры среди батареи бутылок с «Пшеничной» и «Московской».

Не весной же они ели помидоры. И не летом же сидели в свитерах и кофтах. Оставалась осень – может быть, поздняя, а может – ранняя. Я взял маркер и написал на обороте: «1991. Осень».

Следующая фотография была почти портретной, крупной – той самой, где Ямковецкий походил на волка. Снят, он был на нейтральном фоне – не то стены, не то ширмы фотографа; судя по прическе, сделана она была раньше, чем «деревенская», и я положил ее слева, как вдруг что-то поколебало мою уверенность. Еще раз сравнив изображения, я понял, что это: шрам! Отчетливый шрам на подбородке, меж тем как на снимке, который я принял за более поздний, шрама не было. Не мог же он его стереть, да и гримировать для фото со стаканом в деревенской избе стал бы едва ли. Теперь я увидел, что никакая это не лысина, а всего лишь яркая полоса света из окна, отражавшаяся от очень коротко, почти «под ноль», остриженной головы. И я поменял снимки местами.

Фото «На рыбалке» ничего не сообщало о времени: Ямковецкий был запечатлен на общем плане, вполоборота, с папироской в зубах и телескопической удочкой с катушкой; он привстал в моторной лодке, словно собирался подсечь клюнувшую рыбину. Зато на берегу я разглядел самолет – самый настоящий серебристый самолет, справа и слева от которого росли деревья, на горизонте виднелись высотные дома, и было очевидно, что это не аэродром, но и не ВДНХ; там не было реки с моторкой, причаленными к берегу просмоленными весельными лодками и мостовыми опорами. Пожалуй, не так уж много городов или предместий, где установлены памятники в виде настоящих самолетов, и определить место не составит особого труда. Сделав пометку на обороте «Место?», я убрал снимок в конверт.