Текст книги "Аквариум(СИ)"

Автор книги: Олег Фомин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 42 страниц)

10

Лес… Темный лес без конца и без края. Белесые стволы, покрытые серым мхом, уходят вверх на необозримую высоту, туда, где гибкими змеиными телами сплелись друг с другом тысячи ветвей, не пропуская вниз ни единого луча солнца, если, конечно, солнце и небо еще остались в этом странном и сумрачном мире, а не являются плодом воспаленного воображения.

Зеленые, коричневые, черные, грязно-белые цвета. Взгляду уцепиться не за что. Ни одного яркого оттенка. Листья деревьев кажутся вырезанными из старого, пыльного, выцветшего картона, а изломы коры на стволах гранитно-мертвы. Ни древесной смолы, ни росы, ни насекомых.

Тишина… Оглушительная тишина. Тишина такая, что, кажется, барабанные перепонки сейчас лопнут, разорванные изнутри громоподобным шорохом клеток разгоряченного мозга. Даже мысли ощущаются настолько громкими, что их звуки разносятся окрест на десятки километров, опасно раскачивая это мертвое равновесие жуткого леса, а слово, пусть даже произнесенное шепотом, способно разбить этот мир на миллион тяжелых острых осколков, которые заживо похоронят неосторожного святотатца, осмелившегося сотрясти неподвижный, стеклянный воздух.

Они… Темные, бесформенные, огромные, выше самого большого дерева этого леса. Они движутся сзади. Каждая клеточка тела ощущает Их холодное дыхание, Их тяжелую поступь, взгляд Их горящих глаз, Их неумолимое приближение. Без единого звука, медленно и послушно, ломается, сминается под Ними все – от самой тонкой веточки, до толстенного, в три обхвата, ствола. Земля стонет в агонии и умирает, не в силах сдержать Их чудовищный вес. Они пожирают даже воздух, даже пустоту, заполняя образовавшееся Ничто собой. Может быть, Они и есть это самое слепое Ничто. Хочется заорать, что есть мочи, но спазм охватывает легкие, и неродившийся крик застывает в безумных, расширенных зрачках, а из горла вырывается хрип, похожий на стон загнанного животного. Ноги наливаются свинцовой тяжестью, но продолжают нести тело вперед, живя собственной жизнью, отгородившись от сознания, которое холодной волной, сметая все плотины разума, заливает дикий, предвечный, животный ужас. Ужас, которому нипочем человеческая эволюция и долгие века цивилизации. Он намного старше.

Ни остановиться, ни свернуть. Остается одно – бежать. Бежать вперед сквозь этот страшный лес, сквозь эту бешенную тишину, бежать от дерева к дереву и ни в коем случае не оглядываться. Не смотреть назад. Сзади только Они. Их движение медленно и торжественно, но как бы быстро ты не бежал, расстояние до Них постоянно сокращается. Они настолько огромны и близки, что кажется – все, что за спиной – это Они. Кусочки мира, которые остаются позади, исчезают навечно, становясь Ими.

Шаг, другой, третий. Отчаяние, ужас, паника, калейдоскоп серых стволов, беззвучное шуршание листьев под трясущимися ногами и четыре огненных слова в голове, перед глазами, в ушах, в каждом атоме тела: «Они идут за тобой!..»

* * *

– Молодой человек! Молодой человек, проснитесь! Тут пришли за Вами…

Женский голос ворвался в странный и страшный сон Егора. Чья-то рука настойчиво трясла его за плечо.

«Ануннаки! Пришли…» – подумал он, какой-то частью сознания еще находясь в том темном лесу. Потом реальность все-таки одержала победу над тающим сновидением, и Егор понял, что находится в палате дневного стационара. Спит, а точнее, спал после дневной порции лекарств, а старшая медсестра пытается его разбудить. «Вот это сон, блин! Даже туда пролезли, твари!»

Открыл глаза. Над ним склонилась пожилая женщина в белом халате, Наталья Сергеевна вроде ее зовут… Увидела, что он пришел в себя, наклонилась и тревожно зашептала на ухо:

– Там у главврача в кабинете сидят двое. Я так поняла – из милиции. Вас просили разбудить и привести. Наверное, по поводу Пети…

«Что-то долго шли. Дней пять уж прошло…»

– Все, иду. – сказал Егор медсестре. – Сейчас только умоюсь, а то опухший весь со сна небось…

Два мужика. Первый – полноватый, короткостриженый, лет на пять младше Егора, по-хозяйски развалился на одном из резных деревянных стульев, расставленных возле полукруглой столешницы для переговоров, примыкающей к массивному дубовому столу главного врача стационара. Второй – высокий, худой, ближе к пятидесяти, седой, стоит, прислонившись к оконному косяку, сложил руки на груди, смотрит во двор. Оба в гражданском.

Хозяин кабинета увидел вошедшего Егора и произнес:

– Вот, пожалуйста, пациент…

Молодой поднял глаза на Егора. Взгляд борзый, наглый, с каким-то внутренним посылом, присущим только сотрудникам органов охраны правопорядка, из-за которого сразу начинаешь чувствовать себя в чем-то виноватым. Второй лениво отвернулся от окна, бросил короткий хищный взгляд, ощупавший Егора с ног до головы, и снова уставился во двор.

– А он у Вас не буйный? – не поворачивая головы, спросил первый у врача.

– Нет. Буйные в соседнем здании. Этот тихий. В смысле, нормальный. Просто депрессивный эпизод, никакой шизофрении и прочего. Вроде на поправку уже идет, мы…

– Сергей!.. – нагло прервал его молодой и выжидающе замолк.

– Михайлович.

– Да! Сергей Михайлович, можно мы с ним наедине потолкуем? У Вас, наверное, дел много, а мы тут отвлекаем.

– Ну, хорошо… – неуверенно протянул главврач, обалдевший от такой бесцеремонности. – Через сколько зайти?

– Минут пятнадцать.

Сергей Михайлович молча вышел, хлопнув дверью. Молодой приглашающе указал Егору на стул перед собой. Тот подошел, сел. Высокий наконец отлепился от окна и, обойдя стол, уселся прямо в кресло хозяина кабинета, сцепил руки перед собой, вперился допрашиваемому в висок. Первый достал ксиву, взмахнул ею перед лицом Егора, так быстро, что тот успел увидеть только герб и триколор, и представился:

– Пронин Виталий Васильевич. Октябрьский РОВД… А что за усмешки, я не понял? Фамилия не нравится?

– Извините. – сказал Егор. – Это я о своем.

«Капитан Пронин, бля…»

– Еще раз так усмехнешься, не здесь будем беседовать, а в КПЗ. – Пригрозил тот. – Посидишь там денька три, а потом поговорим. Понял?

– Мне нельзя в КПЗ. Я псих.

Егор всегда боялся милиционеров, точнее полицейских, особенно гаишников, но сейчас ему было совсем не страшно, даже немного весело. Химия, которой его здесь пичкали четвертую неделю подряд, делала свое дело. «В КПЗ? По барабану, давайте в КПЗ! Ни разу не был, хоть посмотрю, как там…»

– Туда всем можно, особенно таким охеревшим, как ты… – ответил Пронин, заглянул в бумажки, лежащие перед ним на столе. – Егор. Ты же не против, если я тебя просто по имени буду называть?

– Ну Вы же мне уже «тыкаете», так что можно было и не спрашивать.

Толстячок побагровел.

– Все, бля! Оформляем и поехали! – он даже встал со стула, оказавшись ростом на голову ниже Егора.

– Подожди, Виталь, сядь, не суетись! – сказал второй. – Мы же в психбольнице. Они тут все с прибамбахом… Сенников Игорь Николаевич. Октябрьский РОВД. Старший оперуполномоченный.

Он протянул Егору свои корочки длиннющей рукой через весь стол, подержал, так, что тот даже успел прочитать фамилию. Спрятал обратно в карман.

Классика! Злой полицейский, добрый полицейский.

– Ладно. Успеем еще. – пробормотал Пронин. Достал из портфеля фотографию, положил на стол перед Егором. – Узнаешь этого человека?

Та самая фотка с сайта больницы, из раздела «Наши специалисты».

– Да. – кивнул Егор. – Петя. Петр Валентинович. Фамилия – Шевченко, по-моему… С нами тут лежал.

Тот удовлетворенно кивнул, спросил:

– Когда видел в последний раз?

– Да сложно сказать… Дней пять вроде. А что с ним?

– Пропал.

– Куда?

– А это мы у тебя хотели спросить, товарищ душевнобольной. – ехидно ответил он.

– Почему у меня? – сделал круглые глаза Егор.

Пронин хотел ответить что-то еще более ехидное, но его опередил коллега:

– Короче, Егор. Расклад такой. Жена Шевченко написала заявление. Он улетать собирался в Европу и исчез. На рейсе не было. Гаишники еще раньше нашли его машину, открытую, прямо посреди дороги стояла. В Старом городе, в Затонном переулке. А жил пропавший совсем в другом районе. Мы звонки пробили его, оказалось – последний был тебе. Сюда приехали и, пока ты там под наркотой дрых в палате, нарыли информации, довольно для тебя неприятной.

– В смысле, неприятной? – продолжать играть идиота Егор.

– Пропавший лежал с тобой в палате всего два дня. – вступил в разговор молодой. – До этого вы вроде друг друга не знали. Местный здоровяк, который на вас смирительные рубашки натягивает, сообщил, что вы с Петром Валентиновичем долго в курилке о чем-то разговаривали. Еле нашли его тогда. А потом он неожиданно выписался и собрался лечиться за кордон. Ты его тут три дня искал, номер у всех подряд спрашивал, а потом он сам твой телефон у главврача узнал и позвонил как раз в день пропажи. Более того, медсестра показала, что видела тебя, садившегося в его машину по нашим подсчетам минут через тридцать после звонка. Машина уехала. Больше Шевченко не видели.

– Ну? – «Блин, что им про пришельцев рассказывать? Сейчас ведь на самом деле заберут».

– Баранки гну! Получается, что последний, кто видел пропавшего – ты. Психбольной по имени Егор.

Пронин откинулся на стуле, потянулся и продолжил:

– Так, что колись, что произошло, как убивал, куда тело дел?

– Вы что, мужики, охренели что ли? Почему сразу я? Мало ли куда он еще мог поехать?

– Ну пока других данных у нас нет. – сказал Сенников. – Только эти. А по этим данным, главный подозреваемый – ты. Ладно, Егор, не паникуй раньше времени, расскажи лучше все по порядку. О чем вы там говорили, зачем ты его искал, зачем он тебя и, главное, куда ехали в тот вечер?

Егор внутренне собрался, отпихиваясь от действия таблеток. Сейчас надо осторожно и внимательно. Малейшая нестыковка – и он в обезьяннике, а потом, может и еще, где похуже… С другой стороны, может там Варяги не достанут?

– В курилке пересеклись тогда случайно, после завтрака. – начал он. – То да се, разговорились, и нашелся общий интерес у нас. Вот об этом тогда и болтали так долго.

– Что за интерес? – спросил Пронин. – Футбол, рыбалка, девки? Или, наоборот, мужики?

– Шумеры.

– Кто? Че ты лепишь, бля?!

– Шумеры. – Терпеливо повторил Егор. – Древняя загадочная цивилизация.

– Виталь, таблички деревянные помнишь у него дома? – спросил Сенников у разъяренного напарника.

– Ну? Помню. Иероглифы какие-то… Дальше что?

– Я у жены его спрашивал, она сказала, что он этой шумерской цивилизацией одно время очень увлекался. Был такой народ когда-то. На этой теме, как она считает, мозгами и поехал, да так, что сюда загремел.

– Ладно, допустим. – кивнул головой молодой. – А ты, Егор, тоже типа историк? Мы же тебя пробили давно, ты в строительной конторе инженером работал. Уволился месяца два назад. Что, кстати уволился-то?

– С женой развелись, синячить начал, депрессия напала. Я же здесь тоже не просто так чалюсь… – пробурчал Егор. – А шумеры – это хобби у меня было. Вы вот, мужики про них не читали, а зря! Жуть, как интересно. Затягивает одним махом!

Опера задумчиво молчали. «Пока вроде вписываюсь. – подумал Егор. – Хорошо, что этот про таблички вспомнил».

Наконец Пронин сказал:

– Дальше рассказывай. Почему он так резко в Европу засобирался, и зачем ты искал его потом?

– Насчет Европы ничего не знаю. Об этом мы не говорили. А искал, потому что Петя мне несколько книг очень редких обещал дать. Ну, про шумеров.

– И что, из-за каких-то книжек ты тут всех на уши поднял?

– Да я же говорю, книги редкие. Единственные экземпляры в мире, наверное. А тут лежать пипец, как скучно. Да и вообще, мне даже врач мой говорил, что скорейший путь к выздоровлению – это возвращение к прежним увлечениям. Вот я и старался следовать рекомендациям, так сказать. А потом он сам про меня вспомнил, позвонил и книги прямо сюда привез.

Мужики переглянулись. Наличие древних книг на заднем сиденье Ровера наверняка было отмечено в протоколе осмотра автомобиля.

– Во сколько он сюда приехал? – спросил Сенников.

– Где-то полседьмого, может чуть раньше.

– А зачем тебя увез?

– До дома предложил подбросить. Я так понял, у него до самолета еще времени полно было, вот он и маялся, по городу катался.

– Ты живешь на Поводников? – не спросил, а скорее уточнил Пронин.

– Да. – ответил Егор. – Только мы не доехали. На Краснознаменной в пробку вкрячились наглухо. Там трамваи встали и все. Ни туда, ни сюда. Ну посидели, покурили, я решил пешком дойти, один хрен делать нечего.

– Ну?

– Что ну? Руки пожали, я вылез и пошел. Только книги забыл…

– Как же так? – удивился тот. – Такие редкие экземпляры, а ты их забыл?

– А ты полежи тут пару недель под капельницей, как самого себя зовут забудешь! – вставил нотку негодования в голос Егор.

– Опять борзеешь?! – вскинулся Пронин, однако быстро взял себя в руки, видимо, вспомнив, что допрашиваемый не совсем нормальный человек, спросил, – Во сколько ты вышел из машины Шевченко.

– Без пятнадцати семь. – четко ответил Егор.

– Кто-нибудь может подтвердить, что видел тебя в это время и чуть позже?

– Да. – соврал Егор. – Мой дед и его соседка. Он там в пяти минутах живет. Я к нему по пути зашел чаю попить.

«Блин, надо было деду позвонить, предупредить!»

Наступила долгая пауза. Оперуполномоченные молча смотрели друг на друга. Секунд через двадцать старший сказал:

– Блин, да что за год такой! Столько людей по всему городу без вести… Как в воду канули, ни хвостов, ни зацепок!

Пронин не ответил, задумчиво глядя в пол.

– Дветыщи четвертый, наверное, такой же был? – не подумав, брякнул Егор.

Сенников как-то странно посмотрел на него и сказал:

– Выйди-ка, Егор, пока за дверь. Только глупостей делать не надо, все равно поймаем, только хуже будет.

– Да какие глупости? – пробормотал Егор, выходя в коридор.

«Сейчас будут совещаться, сходится или не сходится. Сразу меня забирать или пока тут оставить. До востребования.»

Минуты через две Пронин гаркнул из кабинета:

– Зайди!

Егор зашел.

– Присаживайся. – опер указал на тот же стул и протянул целую кучу каких-то бланков. – Заполняй.

– А это что?

– Подписка о невыезде и остальная бюрократия. Короче, так. Ты у нас на карандаше, так что сиди не дергайся. Из города ни ногой. Телефон не выключать. По́нято?

– Да. – ответил Егор, с облегчением понимая, что сейчас его никуда не увезут, а потом – гори оно все синим пламенем! Главное – до Нового года продержаться. – Ни ногой. Не выключать. То есть, я теперь больше не подозреваемый?

Пронин поднял на него злобный прищуренный взгляд:

– У нас все подозреваемые, понял? Даже если ты не виноват, ты все равно виноват! Такая вот презумпция… – И весело заржал.

* * *

Как ни странно, менты оставили Егора в покое. Во всяком случае, пока. Насколько он понял, даже не стали пробивать деда, которому он второпях позвонил с чужого телефона после ухода оперов и тщательно проинструктировал, что говорить, если те вдруг заявятся.

Дед, тот еще партизан, внимательно выслушал и четко все повторил. Даже не стал спрашивать, что произошло, только бодро пообещал:

– Не боись, внучок! Не сдам особистам…

И потекли дальше ленивые, наполненные ароматом психотропных препаратов, дни.

Все, что рассказал ему Петя, и то, что произошло потом, Егор помнил во всех подробностях, не считал бредом или глюками, но относился с изрядной долей пофигизма. Лекарства держали страх и навязчивые мысли на расстоянии, поэтому, проанализировав рассказанное и увиденное, Егор решил, что до Нового года продержится. Душа была легкой, тело тяжелым, часы тикали, приближая январь, так что, если и дальше жрать таблетки, никуда его утянуть не смогут. Во всяком случае, Егор так считал. Про тот факт, что Шевченко, который тоже довольно долгое время тут лечился, но был выдернут из настоящего одним махом, Егор почему-то не думал вообще.

Пришельцы из прошлого к нему больше не приходили, псевдоглюки не посещали, все было вроде спокойно. Единственным исключением оставались сны, вроде того, что снился ему перед приходом суровых дядек из Октябрьского РОВД. Подобные сновидения хоть и очень редко, но все-таки имели место быть, но насчет них Егор тоже особо не переживал. Прямых указаний на Ануннаков они не несли, а если и были связаны с ними, то, скорее всего, именно как последние отчаянные и неудачные попытки тех прорваться к окруженным фармакологическим частоколом душе и сознанию Егора.

«Ну и пусть пытаются. Хрен им! Я теперь про все в курсе и что делать знаю!»

В итоге, Егор настолько осмелел, что решил зайти в один из магазинов с красно-зеленой вывеской, которые не так давно приводили его в ступор. Шагая домой из стационара, он остановился перед первой попавшейся на пути Шестерочкой, долго смотрел на название, на людей и товары за стеклом. На душе было ровно. Поднялся на крыльцо, шагнул в разъехавшиеся двери – ничего. Никакого страха и желания бежать без оглядки. Просто человек зашел в магазин. Спокойно побродил среди витрин, даже что-то купил, вышел, пошел домой.

Синдром Шестерочки был побежден. Антидепрессанты – наше все!

Следующим вечером пошел бродить по «опасным» местам. Речной вокзал, площадь Фрунзе, Старогвардейская, площадь Доблести, тот самый парапет, по которому летом к нему ползло зубастое страшилище… Ничего. Ни в памяти, ни в сознании. Посмотрел на трубы ГРЭС, извергающие в морозный воздух белые облака густого пара. Тоже все спокойно.

Вернулся к родному институту, начал осторожно спускаться по скользким ступеням занесенной снегом кованной лестницы, ведущей к пивзаводу. Вдохнул всей грудью, доносящийся снизу терпкий аромат хмеля, миновал еще пару маршей… И вот тут, наконец проняло. Несильно, но все равно ощутимо. Резко накатил страх, откуда-то справа, из-за забора неизвестного предприятия, частично расположенного под землей, повеяло чем-то нехорошим и жутким. Причем, эти чувства почему-то материализовались в сознании в виде трех тонких параллельных линий, промелькнувших перед глазами. Но опять же, все это было в разы слабее, чем когда-то, и вполне терпимо.

Лестница кончилась, Егор зашагал по тротуару Речного проспекта, вдоль ГРЭС, оставив пивзавод за спиной. Горели фонари, габаритные огни машин и автобусов, переливалась бело-голубыми огоньками новогодняя иллюминация в виде колокольчиков, уже развешенная над проезжей частью. Давление в подсознании стало меньше, но полностью не исчезло. Маячило где-то на самом краю смутным предчувствием недоброго.

Слева показалась пустынная набережная. Голые деревья и кусты, заснеженные тротуары, тонкий и поразительно белый даже в такое позднее время лед Реки, в этом году покрывшей ее неожиданно рано – но, в целом, все как обычно. То есть, как раньше. Однако, постепенно приближаясь к повороту проспекта наверх после перехода у высокого стеклянного офисника Роснефти, Егор ощутил, что фон страха снова начал нарастать, а когда до светофора осталось пара сотен метров, со стороны проезжей части резко накатила жуть. Словно облили ледяной водой. Причем вода пахла кровью, болью и отчаянием… Знакомо.

Развернулся, пошел обратно. До дома добрел за полночь. Выводы были. Все на самом деле. Именно эти места являются сосредоточением необъяснимого, как-то связанного с Ануннаками. Однако, под колпаком лекарственных средств их негативные проявления практически сходят на нет, пробиваясь только в самых перенасыщенных этим необъяснимым точках пространства. Пробиваясь, но не пробивая насквозь, как раньше…

Значит, движемся верным путем. Пьем колеса и с нетерпением ждем Деда Мороза.

А еще через некоторое время, примерно в середине декабря, Егора выписали из дневного стационара психоневрологического диспансера, посчитав, что дальше он должен справляться с душевным недугом собственными силами. Таким образом, морозным солнечным зимним днем Егор вышел из дверей лечебного заведения на хрустящий искрящийся снег нет, не счастливым, не лучащимся позитивом, а просто – нормальным человеком, наконец-то видящим впереди хоть какое-то будущее… В руках были кучи рецептов, рекомендаций по поддержанию терапии и предписание вернуться для осмотра через месяц, а в голове красным жирным шрифтом было написано главное указание – «Не пить!» Ничего крепче кефира. Да и тем не увлекаться, мало ли…

Первым делом, Егор подумал, что надо срочно найти работу. Любую, пусть даже не по специальности, пусть малооплачиваемую, но такую, которая будет занимать у него почти все время. Если не получится так, то устроиться сразу на две ставки, лишь бы себя занять. Максимально. Чтобы приходить домой, выпивать прописанные таблетки и валиться спать. А рано утром – обратно к станку. В выходные – кататься на лыжах, плавать в бассейне, ходить в кино и так далее и тому подобное. Потом, со временем, может быть, найти женщину, так же, как и он, одинокую, пусть даже с детьми. Жить вместе. Как-то устраивать быт… Но до этого еще, наверное, далеко. Пока надо работать, а там видно будет.

Вобщем, перспектива выстраивалась примитивная, тупая, зато действенная.

Но было одно «но». Не шестипалые Ануннаки, про которых Егор после пробного похода по «горячим» точкам почти не вспоминал, а маленькая восьмилетняя девочка, живущая где-то далеко-далеко за границей. Его родная дочка. Единственная во всем мире. Мир сейчас не значил для Егора ровным счетом ничего, а она значила для него все.

Егор не видел и не слышал свою дочь несколько долгих месяцев, наполненных бредом, страданиями и душевными муками, он очень скучал по ней и волновался. В каждом, из своих страшных и не очень состояний дома или в больнице он ни на секунду не забывал про нее. Он искал адрес или хотя бы телефон в интернете, естественно ничего не нашел, ездил к бывшей теще, умолял, чуть ли не стоя на коленях, дать номер, та была непреклонна – дочь запретила, ни хрена я тебе не дам. Много думал об обращении в суд, но до представителей Фемиды так и не дошел. Сначала – из-за своего самочувствия в целом, а потом, уже в больнице, более-менее, придя в себя, пытался вспомнить бракоразводный процесс и понял, что единственное, оставшееся в памяти – это тупая отрешенность в мозгах, цветной витраж за спиной работника Загса и огромное количество бумаг, подписанных им, не глядя. Таким образом, с большой долей вероятности можно было предположить, что любимая женушка и ее ушлый хахаль полностью обезопасили себя со стороны закона, воспользовавшись тогдашней неадекватностью Егора. Отсюда – и полное отсутствие звонков с их стороны. Не боятся совсем.

Но сейчас, пытаясь хоть немного заглянуть в свое будущее, Егор понял, что увидеть дочь – это первоочередная задача. Все остальное, что он там себе уже робко напланировал, подождет.

Шел домой, думал с чего начать. Наскрести на полет в Марбелью? Как он там их найдет? Да и оставшихся денег хватит максимум на оформление визы и перелет в один конец. А там же ведь надо будет где-то жить, что-то есть, пока будут продолжаться эти поиски иголки в стоге сена. Занять? Не́ у кого. Единственный вариант – продать квартиру. А потом? Увидеть дочь, быть посланным на хер бывшей женой и вернуться на Родину бомжом?

Да и хер бы с ним! Зато увижу!

Под подошвами хрустел снег, воздух был чист, прозрачен и морозен настолько, что приходилось дышать через нос, обернув рот шарфом, тут же покрывшимся белой изморосью. Ноги, привыкшие к долгим прогулкам, неутомимо отмеряли квартал за кварталом.

«Сначала, все-таки, в суд» – решил Егор, почти дойдя до дома. «Насчет всяких там документов – это только догадки, надо знать точно. Жалко, завтра суббота, до понедельника придется ждать… Ну, пока в сети полазаю, хоть почитаю, что там, да как, при разводах. Баран, бля! Три месяца потерял! Хотя, если вспомнить, какие это были месяцы – хорошо, что, вообще сейчас по улице шагаю. Давно ведь мог или в гробу лежать, или в смирительной рубашке слюни пускать».

Тягомотина российской бюрократии обрушилась на Егора всей своей ленивой неповоротливостью в понедельник. Полдня в Загсе. Получил свидетельство о разводе, которое ему почему-то забыли дать в сентябре. Следующие полдня в суде. Запись на прием так и не получил. Во вторник все-таки назначили на следующую неделю, скупо объяснив, что дни уже предпраздничные – суета, неразбериха, так что придется подождать. Если б не препараты, циркулирующие в крови Егора, встреча с чиновниками могла закончиться очень плохо. И для чиновников, и для Егора. Для последнего, скорее всего, вообще, плачевно. Но, скрипнув зубами, Егор стерпел равнодушно-презрительные слова и ушел домой ждать.

А в среду вечером зазвонил телефон. Явление за последние месяцы для него редкое и необычное. «Наверное, менты наконец вспомнили». – подумал Егор, пытаясь по звуку звонка определить местонахождение мобилы. Определил, поднял с пола, взглянул на экран и чуть не выронил телефон из рук. Сердце екнуло. Номер был, явно, не местный.

Не дыша нажал «ответить» и услышал родной до резкой боли во всей груди голосок:

– Папочка! Папочка, это ты?

– Да, мое солнышко! Как я рад тебя слышать, как я соскучился! – на глаза навернулись слезы.

– Папочка! Я тоже соскучилась, мне так без тебя плохо! Папа! Забери меня отсюда домой… Папа, пожалуйста!

Голос сменили рыдания. Сердце Егора начало проламывать ребра.

– Что случилось, зайка?! Тебя кто-то обидел?

– Папа, мне здесь очень-очень плохо! Я так тебя люблю, папочка! Дядя Саша меня совсем не любит, а мама…

Звонок оборвался.

Егор, судорожно тыкая непослушными пальцами в экран, перезвонил. Раздались три длинных гудка, а потом вызов оборвали. Он позвонил еще раз. Оборвали на первом гудке. Еще раз и еще. Телефон выключили. Минут тридцать он, как параноик звонил и звонил, натыкаясь на холодный металлический голос, твердивший ему, что абонент недоступен. Наконец, села батарейка. Егор швырнул телефон в дверь и медленно сполз по стене. Сел на пол. Его трясло. В ушах до сих пор звучал отчаянный голос и плач дочери.

Потом который раз пострадала ни в чем неповинная квартира, а точнее, ее интерьер и мебель. Егор разбил в кровь костяшки пальцев и лоб о стены и шкаф, порезал ногу, после удара по двери, стеклянные вставки которой со звоном обрушились на плитку коридора, чудом не отрезав пальцы, а только вскользь пройдясь по голени. Душу рвали на части острыми когтями безграничная жалость и любовь к дочери и такая же безграничная ненависть к бывшей жене и пидору, который сейчас был ее мужем. Великая Китайская стена, с таким трудом возведенная вокруг его сознания в больнице, перестала быть Великой и трещала по швам, зияя то тут, то там проломами от стенобитных орудий орд лохматых свирепых дикарей, накатывающих на нее волна за волной. В мозгах пронзительной сиреной воздушной тревоги гремел вопрос «Что делать?!»

И тут, впервые за полтора месяца мелькнула мысль о бутылке. Даже, скорее, не мысль, а условный рефлекс, приобретенный за долгие годы злоупотребления, и, оказывается, до сих пор прятавшийся где-то в глубине головы. Сбегать в магазин, купить, залить весь этот ужас этиловым спиртом, пока огонь, бушующий внутри, не сжег его полностью. Егор даже обулся, схватил ключи, кошелек, прикоснулся к дверной ручке… А потом посмотрел на себя в зеркало, висящее в прихожей, и замер.

Нет. Все-таки не зря его лечили. Здравомыслие каким-то чудом выжило в приступе безумия и сейчас еле слышно сказало ему слабым, но не терпящим возражения, голосом:

– Так ты не поможешь ни себе, ни, тем более, своему ребенку. Это не выход, а наоборот, путь совершенно в другую сторону.

Егор долго смотрел на человека в отражении, почему-то вспомнив давний глюк, когда он увидел себя в образе сильного и хищного мужика. Потом с подчеркнутой аккуратностью положил ключи и кошелек на тумбочку, вернулся в комнату и достал таблетки. Это были транквилизаторы, которые ему дали в стационаре на самый пожарный случай. Сейчас случай был именно такой. Очень-очень самый и очень-очень пожарный. Выпил сразу три, лег на кровать, все еще трясясь всем телом, прикрыл глаза.

Через полчаса стало легче. Ярость притупилась, мысленный процесс соскочил с иглы эмоций и встал на путь логики.

«Что делать?».

Первой пришедшей на ум идеей снова стала продажа квартиры и путешествие в Испанию. Потом пришла трезвая мысль, что квартира – это последнее, что у него осталось, и если он хочет бороться за судьбу дочери, необходимо хоть что-то иметь за спиной. Ни один суд в мире не признает его права на ребенка, если он будет гол, как соко́л. Брать кредит? Кто ж ему безработному – то его даст? Занять? Нет, уже думал. Не́ у кого занимать…

«Пешком, что ли, блин, идти?.. И пойду! По хрен!»

И только тут Егор вспомнил о том, что он «на карандаше» у полиции и под подпиской о невыезде. Ему из города отлучаться запрещено, а он, бля, за границу собрался! Что же делать-то?

Еще минут десять тягостных раздумий привели к неприятному выводу, что ехать никуда нельзя. Хрен с ним, с законом, но дочь ему в таком случае не то, что не отдадут, даже близко не подпустят.

Еще через пять минут пришел другой вывод. Необходимо как-то выходить на контакт с женой. Отвратительно, противно, но необходимо. Без диалога с ней в данный момент ничего не получится. А действовать нужно было срочно. Егор знал, что дочери плохо. Она никогда не была склонна к притворству и лжи, и уж если сама нашла способ связаться с ним, значит все на самом деле хреново. Прием в суде назначен на понедельник, сегодня среда. У него целых четыре дня на то, чтобы узнать новый номер бывшей супруги. Объехать ее подруг, бывших общих друзей, в конце концов, снова идти на поклон к теще. Рассказать про звонок. Внучку она любит, вот только поверит ли Егору?

Встал с кровати, нашел среди стекла и кусков мебели, разбросанных по коридору, телефон. Экран наискосок пересекала неслабая трещина. Вставил зарядное устройство, через полминуты увидел мигающую батарейку. Слава Богу, работает. Подождал, пока заряд не наберет хотя бы процентов пять, начал звонить теще. А та была отключена. Блин, специально что ли? Эта позвонила, предупредила?

Позвонил на домашний. Его Егор помнил наизусть с тех самых пор, как они только-только начали встречаться с той красивой, доброй и ласковой девушкой, которой когда-то была его жена. Поцелуи в подъезде, цветы, кафешки, первый секс… Романтика, сука! Трубку взял тесть. Узнав голос Егора, пробурчал, что теща в гостях, и прервал разговор. Следующие попытки дозвонится до старого придурка успеха не принесли. То ли уснул, то ли принципиально не отвечает.

«Этот-то, за что меня так ненавидит? Почти десять лет душа в душу… Нормальным мужиком был всегда… Ладно, хер с ним. Там теща главная, с ней разговаривать надо. Тесть, так, подай – принеси и заткнись».