Текст книги "Аквариум(СИ)"

Автор книги: Олег Фомин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)

– Ну как так, блядь! – во все горло заорал он и начал колотить по рулю. Предавшая его машина весело издала серию оглушительных гудков.

Егор резко открыл дверь, долбанув ее о стену, начал вылезать из машины, вдохнул густой выхлоп и чуть не упал в обморок. Легкие обожгло, голова закружилась, ноги затряслись. Он доковылял до ворот, повернул ключ в навесном замке, вынул его из проушины и, всем телом упав на железные створки, раскрыл их, жадно вдыхая прохладный затхлый воздух. Вывалился из гаража, растянувшись прямо на грязном бетоне проезда. С трудом приподнялся на локтях, и его обильно вырвало водой, перемешанной с кофе. Проблевавшись, Егор медленно отполз к противоположным воротам, сел, прислонившись к ним спиной, и захохотал. Громко, безумно, истерично.

Хохотал он долго. Хлопал по полу ладонями и пятками, бился затылком о железную створку и хохотал. Из глаз текли слезы. «Только со мной! – крутилось в голове заевшей пластинкой. – Только со мной, бля, такое могло произойти!»

Прибежал испуганный охранник, размахивая дубинкой. Остановился, узнав Егора, пробормотал что-то насчет пьяных идиотов и убрался восвояси.

Наконец истерика закончилась. Егор молча сидел перед распахнутыми воротами гаража, который должен был стать его могилой, и курил. В тишине паркинга негромко щелкал остывающий металл подкапотных агрегатов.

– Значит, не судьба! – вслух сказал Егор. Затушил бычок, поднялся на ноги. – Будем деградировать дальше…

* * *

Дождь кончился. Воздух был холодный, прозрачный и пьяняще свежий.

Егор шел по осеннему вечернему городу, опустив голову и засунув руки в карманы куртки. Куда он шел и зачем, было неизвестно ему самому. Ему вообще было ничего неизвестно. В голове гоняла по кругу песня «Гуд бай, Америка». Больше там не было ничего.

Машинально, он старался не наступать в лужи, но все равно постепенно ноги промокли насквозь и начали мерзнуть. Эти неприятные ощущения стали тем крючком, который зацепил его блуждающее где-то сознание и вернул обратно в тело. Егор остановился, оглядевшись. В полузабытьи он отмахал километра четыре и находился сейчас на круто спускающейся к Реке улице Луговой. Внизу была вторая очередь набережной, место, где он последнее время старался не появляться. Но ноги сами принесли его сюда, поэтому Егор решил, что не стоит идти наперекор судьбе, она сегодня явно сильнее. Он пошел вниз, к Реке. Она оставалась той немногой частью мира, которая еще что-то для него значила. По пути заглянул в супермаркет, купил там бутылку дешевой водки и маленькую коробочку сока. «Жалко, что не Шестерочка, – подумал Егор, подходя к кассе. – Интересно было бы зайти».

Набережная и пляж были пустынны. Ни души. Еще бы, в такую погоду. Егор спустился по гранитным ступеням, зачем-то разулся и, утопая в мокром песке по щиколотку, побрел к деревянным лавкам у воды, которые еще не успели убрать, хотя пляжный сезон официально был давно закрыт. Уселся на промокшее насквозь сидение, налил полстакана водки, поднял, посмотрел на Реку и, сказав самому себе, «С днем рождения», опрокинул его внутрь. Алкоголь обжег пустой желудок, изнутри начало подниматься кусачее тепло. Егор выпил еще, открыл сок, залив пожар в пищеводе яблочным концентратом, и осмотрелся.

Сзади зажигались городские огни. Шуршали машины по лужам Речного проспекта, мигали светофоры, автобус, полный народа, отъезжал от остановки, где-то тихо играла музыка. Широкая полоса набережной с облетевшими деревьями будто делила мир пополам. Яркий и шумный за ней, здесь он превращался в темный и безжизненный. Пустой пляж одиноко тянулся в обе стороны. Из песка сиротливо торчали кабинки для переодевания, солнцезащитные грибки, турники. Речная вода, кажущаяся в сумерках серой, лениво накатывала на берег. На той стороне чуть заметно темнела полоса леса. Гор видно уже не было. Егор был словно отрезан от остального шумного веселого человечества неосязаемой, прозрачной, но непреодолимой стеной.

Он налил себе еще, встал и со стаканом в руке зашел по колено в воду. Река, еще хранившая память о прошедшем лете, была намного теплее воздуха.

«А если я сейчас решу утопиться, вода высохнет или превратится в лед?» – подумал опьяневший Егор. Обернулся и вздрогнул. Перед ним, прямо около его лавки, стояли темные колеблющиеся фигуры. Высокие, метра четыре, тощие, горбатые, как те три набивших оскомину тополя на Плющихе. Стояли и пялились на Егора светящимися, желтыми, вытянутыми глазами. Их взгляды пронизывали насквозь. Они всегда были рядом, вдруг вспомнил Егор. Как будто в темных комнатах памяти неожиданно зажегся свет. Они шли за ним по пятам из гаража, в самом гараже они, скрючившись, прятались по углам, дома, когда он валялся в медикаментозной коме, они молча возвышались над его кроватью, до этого, когда он последний раз гулял по набережной с дочерью, они шагали, держась чуть позади, но не отставая ни на шаг. Они были с ним давно, очень давно, и он видел их, ощущал их присутствие, но почему-то считал это настолько естественным, что просто не обращал внимания. А сейчас ему милостиво разрешили включить определенный участок мозга и осознать их наличие рядом в полной мере. В душе наконец-то появились эмоции, появились обида и ярость.

– Как же вы все меня затрахали! – заорал он, пятясь в воду. – Хрена вам от меня надо, пидоры?! Даже сдохнуть спокойно не даете, бля!

Ему ответила вся Вселенная. Как тогда, летом, казалось, что кричат со всех сторон и изнутри.

– Ты есть выбор! Ты есть наше! – это был вопль на том же древнем языке, но на этот раз Егору было разрешено понять смысл сразу.

– Наше!!! – проревело еще раз, и фигуры начали медленно таять в воздухе. Несколько секунд еще висели высоко в воздухе светящиеся миндалевидные пятна глаз, но потом и они, потускнев, исчезли.

Остался только Егор, севший от неожиданности в воду, но так и не выпустивший стакан с водкой. Он ошарашенно перевел взгляд с исчезнувших чуваков на стакан, залпом выпил его, а потом снова заорал в пустоту:

– Ваше, бля! Ага! Хер вам в рыло, а не ваше!..

Посидев немного в воде и отдышавшись, уняв колотящееся сердце, Егор встал, нетвердой походкой дошел до лавки и сел, обхватив голову руками.

Все! Пора в дурдом! Столько всего и сразу на одного бедного проектировщика…

Он поднялся, взял ботинки, и оставив на лавке недопитую бутылку водки на радость бомжам, побрел в сторону дома прямо по береговой линии. Идти было далеко и холодно, но Егору было все равно. Река обдавала его босые ноги теплой водой, а он шел и шел, опустив голову, не думая ни о чем, бессмысленно напевая песенку про Америку. Снова пошел дождь. За его пеленой полоска противоположного берега совсем исчезла, и Егору стало казаться, что он идет вдоль океана. Ледяные капли падали на голову, затылок и ручейками стекали под воротник, оставляя на теле холодные дорожки.

7

Холодная вода. Нет. Не холодная. Ледяная. Текла по моей голове, спине, груди.

Я медленно приходил в себя. Ощущения были, словно с дикого похмелья. Основательно подзабытые, но от этого не менее отвратительные. Голова просто раскалывается от боли, в ушах – шум, все тело ноет и мелко трясется. Не хватает только запаха перегара.

Сверху снова полилась вода. Много, от души. Стало получше, получилось разлепить тяжелые веки и приоткрыть глаза.

Мокрый пол, покрытый белой керамической плиткой. Больше ничего не видно, так как голову пока поднять не могу. Судя по ощущениям в теле, я прикован за вывернутые руки к чему-то за спиной и безвольно свисаю, касаясь босыми ногами плитки. На мне только штаны. Ладно хоть совсем не раздели…

– Еще полить? – раздался мужской голос.

– Хватит пока. – ответил другой, тоже мужской, хриплый, властный. – Табуретку ему подставь, а то так и будет болтаться, как говно в проруби.

Вокруг послышалась какая-то возня, потом меня грубо потянули за ремень, так что суставы вывернутых рук взорвались острой болью, а потом сильно толкнули в грудь. Я упал задницей на твердую поверхность, оказавшись в сидячем положении. Поставил затекшие ноги на пол, оперся спиной и головой обо что-то холодное и железное. Ой, как хорошо! Еще бы руки опустить…

Снова разлепил глаза. Небольшое квадратное помещение с низким потолком. На полу – плитка, на стенах тоже, метра на два, выше – белая масляная краска. Ее же покрыт потолок, с которого свисают длинные лампы дневного света. Вдоль стен стоят больничные каталки. Слева открытая дверь, за которой видно уходящий вдаль широкий коридор. Явственный запах больницы. Бля, я что в морге?

Передо мной стояли люди в зеленых камуфляжных штанах и таких же майках. Много. Человек восемь. Смотрят нехорошо, даже враждебно. В основном – мужики, хотя есть и две девушки. Одна – высокая блондинка с короткой стрижкой, лет тридцати, ничего так; вторая… О! Вторую я уже видел!

Отдельные куски воспоминаний, перемешанные в мозгах, – стадион, баобабы, Косяки, долгий яростный бой, наконец собрались в единый пазл, и я вспомнил, что произошло, и кто эти люди.

Они убили Леху.

– Здорово, клоуны, – прохрипел я засохшими губами.

Один из них, молодой, невысокий, но здоровый как бычок, молча сделал шаг вперед и всадил мне подошвой берца в центр груди. Спина больно ударилась обо что-то круглое, отозвавшееся металлическим гудением, дыхание перехватило, я зашелся в лающем кашле. Не любят они, видимо, когда им правду-матку в лицо говорят…

Бычок явно хотел повторить предыдущую процедуру, но мужик, стоявший чуть позади остальных, громко сказал:

– Хорош, Кирюх! Успеешь еще. Стул мне лучше принеси.

Тот послушно метнулся куда-то за дверь, а ко мне, сильно хромая, подошел высокий смуглый чувак чуть старше меня. Ага! Видимо, местный Борода. Вождь, кормилец и защитник. Волчара тот еще, сразу чувствуется. Хоть и подбитый. Штаны на бедре темнеют от крови, сочащейся из раны, правая рука на перевязи. На ней и выше, на плече, сквозь бинты тоже проступает красное. Хреново ему явно, но держится. Сильный. Да это же по ходу мой снайпер их кустов во дворе! Не добил значит я его. Потому что, если бы Леший с ним воевал, он бы сейчас тут не стоял. Вот тебе и вождь! В сторонке, в кустах ныкался, пока мы его людей, как в тире расстреливали. Хотя наш то, тоже хорош… На рожон никогда не лезет, все больше за спинами командует.

Он тяжело опустился на услужливо подставленный стул, посмотрел на меня долгим, презрительным взглядом, наконец, спросил:

– Ты кто?

– Я – Егор. – совершенно правдиво ответил я. – Попить дайте.

– Да мне по херу, как тебя зовут. Ты откуда взялся? Со стадиона?

– Нет. С пивзавода.

Он скривился, посмотрел на бычка, который тут же подскочил ко мне и с видимым удовольствием долбанул здоровенным кулачищем по челюсти. Долбанул от души. И без того саднящий затылок ударился все об тоже круглое сзади, загудевшее на этот раз еще громче, во рту что-то негромко хрустнуло, и он наполнился кровью и осколками зуба. Больно, блин…

– Ты че, сука, думаешь, мы с тобой тут шутки шутим? – прошипел предводитель военных. – Еще раз какую-нибудь херню ответишь, пальцы отрезать начнем. Последний раз, ты откуда?

Я сплюнул кровь и острые осколки на чистый кафельный пол. Хотели бы убить – давно бы убили. Значит что-то надо от меня. Придется потерпеть… Страха не было совсем. Было только неприятное ожидание дальнейшей боли и какой-то нездоровый интерес, сколько я смогу продержаться?

– Попить дайте. – повторил я, напрягшись в ожидании следующего удара.

Хорошо, что не в лицо. Хотя под колено носком берца тоже очень больно. Настолько больно, что я, не выдержав, заорал благим матом, стуча другой ногой по полу. Пришел в себя. Поднял тяжелый взгляд на бычка:

– Как тебя там? Кирюха? – спросил я тихо. – Попал ты Кирюха. Конкретно. Молись теперь, чтоб я живым до тебя не добрался.

Я теперь тоже был настоящим волчарой, и бедный Кирюха наконец-то это заметил. Он побледнел, как-то растерянно посмотрел на главного, заговорил:

– Ренат, давай вальнем его нафиг, а? Чего с ним разговаривать? Эти падлы полкоманды вчера положили, пусть отвечает теперь!

– Ответит, не ссы. – сказал Ренат, который, как и полагается лидеру, был хорошим психологом, так как явно понял, что просто так меня не расколоть. Не факт, что и отрезание пальцев поможет. У меня к ним тоже большой счет имелся. За Лешего. И вообще, безумие событий, произошедших за последние дни, одним махом подняло меня на какой-то еще более высокий уровень выживания. Я даже удивился, ощущая в себе такие внутренние силы, которых не мог достичь за целый год тренировок в Сарае. Как будто, Леха, погибнув, передал мне в наследство все то, чему не успел научить. Или это остатки вчерашнего глюка про распахнутую дверь в голове? Чудеса, конечно. Но к чудесам я привык уже давно…

– Попить ему дай. – сказал главный Кирюхе.

Тот не шелохнулся. Стоял, насупившись, демонстративно сложив руки на груди. Вдруг та самая, темноволосая, за которой я гнался по крышам гаражей, резко выступила вперед, подняла с пола двухлитровую пластиковую бутылку, видимо, ту из которой меня недавно поливали, приводя в чувство, и подошла ко мне. Глядя прямо в глаза без ненависти, а с каким-то непонятным вызовом, она за подбородок подняла мне голову и начала вливать в рот восхитительно холодную и сладкую воду. Я жадно глотал, не в силах отвести взгляд от ее серых глубоких глаз. Потом поперхнулся, закашлялся.

– Еще? – спросила она.

Я мог только кивнуть. Долив в меня остатки воды, она опустила баклажку, вопросительно подняв бровь?

– Все! Спасибо… – сказал я от души, чувствуя, как организм с радостью впитывает живительную влагу.

Она молча отошла, встав среди остальных военных. Я заметил быстрый недобрый и ревнивый взгляд Рената, брошенный на нее. Он снова повернулся ко мне, хотел что-то сказать, но я заговорил первым:

– Короче, товарищи военные. Можете мне не верить, отрезать пальцы, уши, мне реально по барабану, но мы живем около пивзавода на Речном проспекте. Была у нас позавчера там одна неприятная история, и мы с… С товарищем, которого вы вчера убили, заночевали в Коробке, в подвале спортивного лицея. Что такое Коробка, надеюсь, не надо объяснять? А ночью был период, это вы, наверное, тоже заметили, да? И этот самый лицей закинуло сюда к вам, на этот вонючий проспект Сталелитейщиков. Он там и сейчас стоит напротив стадиона, на той стороне, вместо какой-то хрущевки. Можете сходить проверить. И вчера мы просто шли домой. Домой, бля! О чем мы вам, баранам, долго и упорно орали. Вы нам не поверили, и вот что получилось. Вот и вся правда. Другой нет… – Я потрогал языком сломанный зуб. Больно, зараза! – Ну что? С какого пальца начнете?

Они молчали. Молчали как-то растеряно и потрясенно. Было совершенно ясно, что услышать ожидали что-то другое. Молчал и Ренат, задумчиво потирая подбородок.

– Тогда вы мне может объясните, – решил воспользоваться моментом я, – Объясните, что мы вам такого сделали, что вы вчера там все чуть костьми не легли, чтобы нас завалить? Родственников ваших расстреляли? Баб ваших изнасиловали? Что?! Или вы всех без разбору мочите, кого увидите?

– Ты сейчас не в том положении, чтобы вопросами тут кидаться! – резко ответил Ренат. Помолчал.

– Значит не со стадиона, говоришь? – прищурившись, спросил он наконец. – А снаряга такая откуда?

– От верблюда!.. У себя нашли, недалеко от Думы. Фсбэшная нычка там, вот и затарились. Раньше пожарными были…

Тут до меня наконец начало доходить. Стадион, Урод с СВД, экипировка наша на нем… Да и мы в масках и очках шли… Блядь, да как же так все нелепо и обидно вышло, а?.. Все Грибы эти долбаные!

Наступило долгое молчание. Ренат о чем-то думал, уставившись сквозь меня. Остальные ждали, что скажет командир.

Первым не выдержал бычок Кирюша.

– Ренат! Что ты молчишь? Резать тварь надо, хули тут думать! Ты видишь, он же издевается!

Остальные тоже возмущенно загомонили, выдвигая не менее кровожадные предложения. Особенно старалась высокая блондинка с красными от слез глазами, просверливая меня ненавидящим взглядом просто насквозь. Общая суть была понятна. Я – сволочь, убившая их друзей. Со мной не надо разговаривать, меня нужно долго пытать и мучить, а потом убить. Интересно, кто из них пытать собрался. Вроде все с виду нормальные, не маньяки. Если только Кирюха или сам Ренат?

Последний наконец рявкнул:

– А ну, завалили все!

Повернулся ко мне и уже спокойно продолжил:

– Вобщем, со стадиона ты или нет, в принципе, уже не важно. Вы с твоим бешенным друганом вчера убили одиннадцать моих бойцов. Больше половины команды. Как мы дальше тут будем существовать, я, вообще, пока не представляю. Кто там был прав, кто виноват – сейчас уже фиолетово. Одиннадцать человек! Такое не отмоешь. Никогда… Ничего тебе объяснять и оправдываться я не буду. Убьем мы тебя однозначно.

О как!

В комнате раздался одобрительный гул.

– За тобой выбор. – продолжил Ренат. – Ты нам подробно и обстоятельно рассказываешь про ту часть города, откуда ты типа явился. Что там происходит, кто живет, чем торгуют. Про пивзавод свой тоже все докладываешь. У нас карта есть хорошая, на ней рисуешь ваше место, коробки, нычки, магазины, ловушки, если есть. И вообще, рассказываешь, все, что ты знаешь об окружающем пространстве, где мы все оказались, а знаешь ты много, жопой чую… Потом я вывожу тебя на улицу и ласково стреляю в лоб. Есть второй вариант. Ты, я так подозреваю, выберешь его. Ты молчишь, как партизан. Мы тебя пытаем всеми возможными средствами и способами. В итоге, ты все равно делишься с нами информацией, но умираешь долго и мучительно. Ну а если ты совсем уж отмороженным окажешься, и без пальцев, ушей, носа и члена с яйцами будешь продолжать молчать, то разреши тебя познакомить с нашим товарищем. – он указал рукой на мужика, лет пятидесяти, среднего роста, лысого, с бородой, типа эспаньолки. – Это Доктор. Он тебе вчера в шею транквилизатор воткнул, ты даже не дернулся. Так вот, кроме транквилизаторов, у Доктора есть еще куча всякой химии. Он ее очень экономит, но ради такого случая, я думаю пожертвует парой шприцов. В итоге отрезание конечностей покажется тебе сущим пустяком, а желание поделиться с окружающими всем, что знаешь, станет непреодолимым. Прецеденты были, так что тут я уверен на сто процентов.

Я посмотрел на Доктора. Интересно, где он эту химию берет? Аптеки-то пустые. Или здесь – нет? Тот стоял, сложив руки в черных кожаных перчатках на груди, смотрел на меня с пренебрежительной улыбкой.

Стоп! Руки в перчатках… Я вгляделся в улыбающееся лицо. Да, просто так и не заметишь, а когда знаешь, как смотреть, то сразу все видно. Это было сложно объяснить. Я, скорее – чувствовал, нежели видел. Черты лица слишком уж заострившиеся и хищные для человека, что-то не то с носом и ушами, челюсти выпирают вперед уже явно больше, чем раньше, замаскированные аккуратной бородкой. Но главное – глаза. Они вообще не человеческие. Очень тонкая грань, но для меня, знающего, явственно различимая.

Передо мной стоял коллега по несчастью нашего Бороды примерно в той же стадии трансформации…

Улыбка на лице Доктора медленно растаяла. Он явно начал нервничать. Короче, он понял, что я понял, и потихоньку, мелкими шажками сместился за спины остальных.

Интересный расклад. А товарищи военные-то, видимо, не в курсе, какой фрукт поспевает среди них.

– Думай, Егор. Выбирай. – продолжал тем временем Ренат. – До завтрашнего утра тебе время даю, посиди пока тут один. Все, пошли, дел полно! – крикнул он остальным. – Сивый, одну руку ему отцепи, пусть ходит вдоль трубы, и ведро в угол поставь. Кирюх, подстрахуй.

Кирюша встал у двери и направил мне в голову автомат, кровожадно передернув затвор. Сивым оказался белобрысый парень лет двадцати от силы. Он осторожно подошел, ловко снял браслет наручников с моего правого запястья и защелкнул его на левом, где уже были надеты другие. Я наконец смог развернуться и увидел, что приковали меня к одной из железных труб во множественном количестве тянущихся вдоль всей стены. Сивый со скрежетом поводил двойным металлическим кольцом туда-сюда, проверяя насколько свободно скользит оно по трубе, удовлетворенно кивнул, указал на голубое эмалированное ведро, на котором красной краской было написано непонятное.

– Гадить туда, – пробасил он и пошел вслед за остальными на выход.

Военные покидали мою темницу молча, не оглядываясь. В дверях стоял Кирюша и грозно зыркал в мою сторону. Только моя темноволосая подруга быстро обернулась на пороге, но лицо разглядеть я не успел, бычок с лязгом захлопнул дверь. Послышался скрип задвигаемого засова, а потом погас свет.

* * *

Негры ночью грузят уголь…

Я сидел в полнейшей темноте. Точнее, старался сидеть. Табуретку вредные военные унесли с собой, поэтому я застыл на коленях лицом к трубам, к которым был прикован. Левая рука, задранная вверх, периодически затекала, приходилось вставать, чтобы восстановить в ней кровообращение. Было холодно. В самом помещении температура была градусов пятнадцать, так что в одних штанах, да еще и босиком на ледяном кафельном полу ощущал я себя, мягко говоря, некомфортно. Несколько раз прошелся вдоль трубы, противно скрипя наручниками. Подергал. Не очень толстая, но держится крепко. Наручники тоже вроде прочные, хотя можно попробовать порвать. Силы я в себе чувствовал немерено.

Вообще, это было очень необычно. Как будто, пока я был под действием дряни, которую мне всадил в шею хренов Доктор, кто-то подверг меня неслабому тюнингу. Или круто прокачал, выражаясь молодежным, геймеровским слэнгом.

Так что, скучно мне совсем не было. Я внимательно прислушивался к себе, изучая произошедшие перемены. Во-первых, сильно обострились все чувства. В темноте, конечно, я не видел, для этого даже кошкам необходимо хоть какое-то количество рассеянного света, который здесь отсутствовал. Зато слух стал намного острее. Я мог разложить окружающую меня тишину на еле слышный гул трансформатора где-то за стеной, шелест воды в трубах, потрескивание несущих элементов здания, в котором я находился. Стены и перекрытия всегда испытывают нагрузку, даже после усадки. Постоянно появляются микротрещины, швы слегка трутся друг об друга, грунт соприкасается с фундаментом. Дом может стоять века. И все эти века будет постоянно тихо-тихо дышать. Услышать это дыхание обычному человеку невозможно, а я вот теперь слышал и понимал, что я слышу. Также улучшилось обоняние. Запахи распадались на множество слоев и оттенков, и я точно знал откуда и чем воняет. Причем, я быстро научился контролировать свою степень чувствительности к сигналам окружающего пространства. Как громкость телевизора, ее можно было убавить или выключить совсем. Наверное, в туалет теперь можно заходить без проблем. Выключил нюх, и хоть живи там.

Помимо внезапно усилившихся пяти обычных чувств, появилось новое, шестое. Я бы назвал его чувством ориентации в пространстве. Это сложно понять и объяснить, не испытав на себе, но неожиданно я обнаружил, что хоть ничего не вижу вокруг, но совершенно ясно ощущаю габариты помещения, а также форму и расположение всех предметов, находящихся в нем. Вон больничные каталки у стены напротив, слева дверь, справа ведро, любезно предоставленное местной администрацией. Более того, за стеной, к которой я был прикован, я ощущал плотную толщу земляных масс, давящих на нее. За правой стеной – тоже самое, но за остальными двумя я чувствовал целую череду помещений. В голове словно прорисовывалась трехмерная схема. Моя каморка, длинный коридор, по обеим сторонам которого расположены небольшие кубические объемы комнат, и большое просторное помещение в конце, где, как мне показалось, я даже мог ощущать присутствие нескольких человек. Чуть напрягшись, я увидел все здание целиком. Я находился на втором подземном этаже. Надо мною полуподвал или цоколь, наполовину торчащий из земли, выше – еще три этажа, соединенных между собой двумя лестницами в торцах. Здание не очень большое, площадь застройки квадратов четыреста. Дальше, к сожалению, было сложнее. Пространство вокруг дома я ощущал плохо и нечетко. Вроде угол каких-то нешироких проездов, остальное непонятно. Дальность моего нового зрения явно ограничена. Хотя мне и этого подарка за глаза…

К тому же, помимо физических параметров мира, я теперь очень явственно ощущал его, так сказать, чувтвенно-энергетические характеристики. Я точно знал, что на улице день, около шестнадцати часов. Вокруг – безразлично-злобная давящая аура Города, особенно явственно ощущаемая в этом районе. Причем представлялась она мне чем-то типа температурной карты местности, какие иногда висят на сайтах метеослужб. На равномерном светло красном полотне то тут, то там проявлялись небольшие плотные алые пятна, видимо, обозначающие бродящее по улицам зверье, а слева общий фон постепенно темнел, становясь темно-багровым, словно оттуда надвигался грозовой фронт. Скорее всего, в той стороне находился стадион и обитающие на нем твари, так как эманации злобы и нечеловеческой равнодушной жестокости резко усиливались именно там. Причем эта черная аура не только отталкивала, вызывая безотчетный страх, но одновременно манила и завораживала, пытаясь сломать волю.

Блин, может началось? – мелькнула мысль. – Я тоже начал превращаться?

Внимательно ощупал правой рукой левую кисть, закованную в браслеты. Вроде все как обычно. Ладонь, пальцы, костяшки, ногти. Онемела, припухла, но никаких раздутых суставов и когтей нет. Наверное, это все же что-то другое… Интересно, что бы сказал на это Леший…

Так, методом проб и ошибок, изучая нового себя, словно пытаясь разобраться в сложной незнакомой аппаратуре, к которой забыли приложить инструкцию по эксплуатации, я провел часа четыре. Постепенно перестал обращать внимание на холод. Однако снова начала мучить жажда и голод, болел сломанный зуб. Но деваться некуда, придется терпеть…

Решил, что пора вздремнуть. Думать, что делать завтра, надо на свежую голову. Сейчас там явно перегруз из-за свалившегося неизвестно откуда подарка. Долго икал более-менее подходящую позу, наконец, кое-как устроившись, закрыл глаза. Сон пришел тут же, однако ненадолго.

Скрип отодвигаемого засова был очень тихим, гость старался не шуметь, но я все равно мгновенно проснулся, приводя организм в боевую готовность. Мало ли, может Кирюша меня убивать пришел. Однако тут же расслабился. Нет, не Кирюша. Я знал, кто это еще до того, как темноту разрезала узкая полоска света, и в проеме возникла тонкая стройная фигура. Постояла на пороге, наверное, привыкая к темноте, разглядела меня, быстро подошла к трубе, поставила что-то на пол и отошла обратно, тихо закрыв дверь. Сама осталась. Уселась на каталку напротив меня, застыла.

Я смотрел на нее своим новым трехмерным зрением. Даже в виде расплывчатого образа, транслируемого в мозг подсознанием, она была красива. Очень.

– Привет. – сказал я.

– Виделись. – ответила она после долгой паузы. Снова помолчала, потом спросила:

– Почему ты меня вчера не убил?

– А что надо было?

– А ты, что – еврей?

– В смысле, – не понял я.

– Вопросом на вопрос отвечаешь…

– А-а… Нет, я – русский.

Неужели только это спросить и пришла? Любопытная…

– Ну так? – не выдержала она. – Почему?

– Я с девочками не воюю.

Усмехнулась:

– Нашел девочку…

– Ну, кто скажет, что ты мальчик, пусть первым бросит в меня камень. – процитировал я классиков. – Что приперлась-то? Поболтать просто или освободить меня хочешь, в благодарность, так сказать?

– А ничего не завернуть? – фыркнула она. – Я тебе вон поесть принесла, а ты хамишь тут.

– А Ромео твой не против?

– Какой Ромео?

– Ну, который – Ренат.

– А откуда ты?.. – удивленно начала девушка. Потом снова усмехнулась. – Ромео… Не до меня ему сейчас. Вы в нем дырок вчера понаделали, помнишь?

– Сам виноват. – сказал я, нащупывая бутылку воды и открытую консерву с килькой. – За еду – спасибо. Ну давай, выкладывай. Что хотела?

Она опять надолго замолчала. Я в это время с удовольствием поедал далеко несвежую рыбу, шумно запивая ее водой. Наконец она тихо спросила:

– А ты правда с пивзавода?

– А смысл мне врать? – ответил я с набитым ртом.

– Нет, ты точно еврей! Ну так да или нет?

– Да, я с пивзавода. У нас бункер прямо под строяком.

– Значит ты окрестности там хорошо знаешь?

– Вполне.

– На углу Пилоновской и Старогвардейской, прямо около площади, свечка была, такая бело-синяя, – быстро, с жаром заговорила девушка. – Она там стоит еще?

Епта! Вот у нас большая деревня! Это же та самая свечка, где я с Волосатыми воевал!

– Стоит. А что?

– Жила я там. – ответила она. Помолчала, явно колеблясь, потом спросила. – Если я тебе помогу отсюда выбраться, доведешь меня до нее? Тебе же все равно к своим возвращаться надо…

Так, все понятно. Слухами земля полнится. Плавали, знаем…

– Что, домой переночевать потянуло? – с усмешкой спросил я.

Мой вопрос явно застал ее врасплох:

– Ну… А почему ты так спрашиваешь?

– Тебя как зовут, ночной гость?

– Настя… Я не поняла…

– Так вот, Настя. – перебил я ее. – Не знаю, кто и зачем рассказал тебе эту байку, но со стопроцентной гарантией могу тебе заявить, что все это полная херня! Я сам в прошлом году повелся, поперся в свой бывший дом, но не дошел. И хорошо. Итак чуть без башки не остался. А те, кто дошел, предсказаний не оправдали. Все здесь остались. Только в виде фарша. Туда, в тот мир, никто не вернулся. Нельзя вернуться в место, которого нет… Просто, видимо, надо людям на что-то надеяться, жить ради чего-то, вот и придумывают всякие идиотские истории, да еще другим рассказывают, головы морочат…

Настя молчала. Потом я понял, что она плачет. Беззвучно и горько. Блин, зачем я ей так-то все это выложил? Можно ведь было помягче объяснить…

– Лучше бы ты меня вчера застрелил, – наконец прошептала она.

Женские слезы – страшная сила. Мне вдруг стало неимоверно жаль эту испуганную, хрупкую девчонку, потерявшуюся в страшной, жестокой и абсурдной реальности. Захотелось успокоить, защитить, прикрыть спиной, вытащить ее отсюда, лишь бы не ощущать сейчас, сидя в кромешной тьме, но видя и чувствуя лучше, чем при свете тысячи ламп, ее горе и отчаяние. Я сам в свое время в полной мере испытал это болезненное чувство обреченности, которое накрывает тебя с головой после звона разбитой вдребезги последней отчаянной надежды. Тогда меня растоптал Борода, вгоняя жесткие короткие фразы раскаленными гвоздями прямо в душу. Сейчас в его роли выступил я, с ходу обрушив на голову бедной девушки, суровую, горькую правду.

– Послушай… Настя… – начал я, со странным чувством смакуя срывающееся с губ это, вроде бы, обычное русское имя. – Пойми, пожалуйста, что жить здесь с надеждой в сердце нельзя. Нужно просто жить! Жить назло! Назло этому поганому месту, назло всем этим тварям наверху, назло самой смерти! Только так, поверь мне, я все это тоже проходил. Точно также маялся… Надо постараться забыть, что когда-то было по-другому, а если не получается, загнать воспоминания подальше и стараться не трогать. В конце концов, не можешь забыть близких – маму, папу, мужа, кто там у тебя был, не плачь по ним, не скорби, а наоборот, думай о том, как хорошо, что их здесь нет, как хорошо, что они все там, где мир живой. Значит и они живы, и все у них в порядке…