Текст книги "Трамлин-полет"

Автор книги: Олег Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Ну как, все нормально?

– Нормально-то нормально, но как через речку перебраться? – спросил я и тут же услышал голос Владлена Васильевича. Оказывается, он тоже носился по трассе, перехватывая своих.

– Богданов! Ты еще жив? Я думал все, никто приедет, а тут смотрю, мать честная, какой-то катер воды рассекает. Не иначе, думаю, Богданов. Так и есть! – Владлен Васильевич хозяйским глазом быстро пробегает по машине. – Ты смотри, – и машина цела!

– Кончай трепаться, Владлен! Опаздываем. Как через речку перебраться?

Владлен Васильевич показывает в темноту:

– Видишь контур грузовика? Вон там, чуть правее. Поезжай прямо на него, а как переберешься, так сразу налево в поселок – там КП.

КП называют пункт контроля прохождения трассы. На нем не отмечают время, а лишь регистрируют сам"факт прохождения.

Расстаемся с группой обслуживания, В таких вот встречах, особенно незапланированных, пусть даже бесполезных на первый взгляд, когда просто, но с участием спрашивают: "Как дела, ребята?", – или бросают пару добрых слов, желают удачи, кроется такая сила, получаешь такой заряд, жизненной энергии, что иногда кажется, только на нем и едешь. Я не раз думал об этом и пришел к такому выводу. Экипаж в своей работе подвергается постоянному перенапряжению. Какая-то часть психической, энергии тратится на работу, но это только та часть, которая пригодна в деле, а, видимо, побочно выделяются и другие энергетические фракции, которые создают угнетающее психику поле. Такое ощущение, как будто в шаровой молнии сидишь. Друг на друга не разрядиться, нужно "заземление". Вот такие встречи и снимают угнетающий потенциал. Сразу легче дышать становится. Об этом знают или догадываются все раллисты.

Спустя пять минут останавливаюсь у судейской машины. Опять средняя к ста десяти лезет. Ну что ты поделаешь! Выставляю ее на приборе, пока Игорь на КП отмечается. Когда он прибегает, то видит, что на спидпилоте жуткие цифры.

– Это ты нахимичил? – спрашивает Игорь.

– Ага. Это с учетом опоздания.

– Ты не суетись. Здесь же шоссе начинается – нагоним без проблем.

– Средняя сто десять без проблем не бывает, – говорю, пристегиваясь и одновременно, беря с места в карьер. – Сейчас на всю дыру пойдем, народ на шоссе переполошим. Кому это надо?

– Не нуди – отмахнулся Игорь.

И действительно, что это меня понесло? При Чем здесь Игорь!

Мысли промелькнули и погасли – пошла работа. Нестись по шоссе с шестяквадратными глазами, или, выражаясь языком раллистов, на всю дыру, – хитрость невелика, да и мастерства не надо (если только не лед под колесами). Сложность в другом – в прогнозе ситуаций. Думать приходится за всех: и за себя, и за того, кто навстречу катит, и за того, кто попутно едет. Не их вина, что нас из зверинца выпустили. Глянет такой тихоход в зеркало заднего обзора, увидит свет фар вдалеке и спокойно решит, что поворачивать можно без проблем. Ему же и в голову не придет, что, скажем, по чистому льду можно сто восемьдесят лететь. Он и поворачивает. А ты вот он, уже здесь, тут как тут! И начинаются, полеты по кюветам. Сколько раз было! И вдруг как по голове ударило:

– Антоныч! А где наш пассажир?

Игорь крутит головой, потом отстегивается и поворачивается назад.

– Багажник закрыт на пристежки, – говорит он, привстав на колени. – Вот, черт, и я тоже забыл про него!

– А где-нибудь на "море", когда за "лоцманом" шли, или потом, до речки, не могли его выронить?

– Да вроде не должны были. Ладно, даст Бог, обойдется. – Игорь посмотрел на приборы. – Через пару километров КВ. Идем "в ноль"!

Так и отметились – ноль в ноль!

Через шестьдесят метров начинается очередной доп. Помню, что от места старта до первого поворота больше километра. Смотрю на дорогу и не узнаю ее. Все дни тренировок здесь был сплошной лед. Ехать по нему со скоростью больше ста двадцати было просто невозможно. А теперь перед нами лежала чистая асфальтовая лента. Ну и дела!

Стартуем. Выкручиваю движок на всех передачах до звона – надо пользоваться, пока асфальт. Только бы наледь не попалась. Вышел на максимальную скорость и тут же подвожу машину поближе к левой обочине – здесь легче тормозить, а потом, для захода в правый, все равно сюда прижиматься. Что там, интересно, на повороте? Лед или асфальт? Местность здесь такая, что его увидишь только метров за двести.

Трамплин, машина чуть отрывается и тут же припечатывается к дороге. Самое время тормозить, думаю. А то если лед, пропали. Резко осаживаю машину. Игорь который раз повторяет:

– Трамплин прямо, двести, правый два опасный!

И тут мы выходим на трамплин. Прожектора высвечивают остаток дороги до поворота. Он полностью, от кювета до кювета, покрыт льдом, а на самом повороте образовалась река! Мгновенно все оцениваю. Скорость – сто. Тут же бросаю машину до предела влево, одновременно подтормаживаю. Включаю третью передачу и очень мягко отпускаю педаль сцепления, продолжая подтормаживать. Чувствую, машину понесло. Тогда отпускаю тормоз, мгновенно – вторую передачу и полный газ, рулем ставлю машину левым боком по движению и газом веду ее в таком положении. Ага, держит дорогу! Вижу, что и в поворот вписываемся нормально. Теперь очередь за речкой. Она уже рядам. Перёд самой водой выравниваю машину и с полным газом, была не была, ныряю в поток. Волна целиком накрывает нас, но уже через секунду мы на другом берегу и продолжаем движение. Слышу, как напряженно замолчавший еще перед поворотом Игорь продолжает:

– Левый пять, шестьсот...

Пока разгоняюсь (снова асфальт), Игорь что-то заметил и говорит:

– Посмотри слева, на середине озера!

Как вышли напрямик, я на секунду отрываю взгляд от дороги, а она идет по берегу только что образовавшегося озера, и вижу в лунном свете ровно посередине, как остров, торчит крыша легковой машины, и на ней сидят двое!

Тут Игорь не выдержал и ввернул:

– Если бы ты не тормознул на асфальте, быть бы нам с ними в одной компании.

– Если бы, если бы – диктуй!

На финише сообщаем о "Робинзоне" и "Пятнице". Там уже знают про "островитян". Перед тем как поехать дальше, вдруг вижу, что топливо на исходе. Вот так в запарке и забываешь о "мелочах", которые приносят потом массу проблем. "Техничка" с бензином ждет нас у ближайшего КВ. Далековато, прикидываю я. Вот так дела! Как пацан попался. С этой минуты меня интересует экономичность, а не скорость. И все же за каких-то два кхлометра до KB бензин кончается. Я выбегаю на дорогу и почти тут же вижу приближающийся "лоцманский экипаж". Прямо ангелы-хранители! Прошу, чтобы сообщили нашим.

Минут через пять подлетает "техничка". Молодцы! Работают профессионально, ни одного слова лишнего: один сразу же под капот, другой фары и стекла протирает, третий с фонарем под машину залез, все подтягивает, проверяет, ну и, конечно, заправляют бензином. Подъезжает Владлен Васильевич – он и сюда успел!

– Ну что, Богданов? Не экономишь бензин! Надо поменьше на газ давить. – Достает термос, бутерброды. – Держите, труженики. Вам еще всю ночь крутиться.

Пока мы жуем, Владлен Васильевич вводит нас в курс дел:

– Так, все нормально. Около семидесяти экипажей уже сошли. Опоздание в среднем часа два. У вас полный порядок, держите в таком стиле. Только ты, Богданов, не очень-то на газ жми. – Смотрит на часы: – Ну, ни пуха, мужики!

– К черту, – отвечаем одновременно с Игорем. Пускаю двигатель, Владлен Васильевич хлопает по крыше рукой – это у раллистов всего мира пожелание счастья.

Уходим на пятый этап в прекрасном настроении. Впереди большой перегон по шоссе к другому региону гонки. Хоть средняя скорость и за семьдесят, думаю, но едем по шоссе, и это не проблема, можно чуть-чуть убавить напряжение. Подумал, как сглазил, – на тебе, "убавь напряжение": за первым же спуском попадаем в такой туман, что не видно даже обочины!

– Послушай, Антоныч, нас, наверное, решили доконать.

– Это воробышки отыгрываются.

– Да уж, не иначе. Чего там в твоем кондуите про дорогу написано?

– Через пять с половиной опасный правый. Давай сыпь на всю!

– Куда сыпать-то? Ты что-нибудь видишь?

– Конечно, вижу. Вот приборы, вот "легенда", а дорогу это тебе надо видеть.

– Ну ты и гад, Антоныч!

– Ты мне голову не дури и не притворяйся, что ничего не видишь. Спидометр вон чего кажет, за сто пятьдесят перевалил.

Ломать комедию я больше не могу, хотя такой треп помогает на перегонах, но не в тумане. Чем дальше, тем тяжелее. Вообще ничего не видно. Постепенно превращаюсь в чудовище. Что-то вроде кентавра – автомобилечеловек. У меня уйма глаз – и все готовы лопнуть от напряжения. Единственное, почему я еще на дороге, так это потому, что своими правыми колесами постоянно нащупываю стык асфальта с обочиной. Но так долго не выдержать. Начинается неразбериха в ощущениях. Мотор ревет, звенит от надрыва, а движения никакого – только бель в глазах. Лишь встречные машины, фары которых различаешь за какое-то мгновение до того, как они пронесутся мимо, разрушают эту жуткую иллюзию. Хоть бы Игорь сказал что-нибудь, а то садит сигарету за сигаретой и молчит. Моя мысль, видимо, дошла до Игоря. Он заговорил:

– Ну его в баню! Сбавляй, Андреич, а то разобьемся.

Я и сам решил, что хватит. Силы еще пригодятся. Сбрасываю скорость до ста, но это, оказывается, практически ничего не меняет. Придется крутиться – ниже ста нельзя.

Только через шестьдесят семь километров мы, совершенно измотанные, выбрались из тумана, который пропал так же внезапно, как и появился. Игорь ожил и весело спросил:

– Ты пописать не хочешь?

– Спасибо, у меня все потом вышло, – я сидел как после купания в луже.

– Не-е, я так не умею. Остановись.

Торможу, открываю дверь. Над нами чистое звездное небо. Бросить бы шлем да расслабиться! Игорь как будто мысли прочитал:

– Эй, парень! Ты не расслабляйся. Нам еще пилить и пилить!

Предстояло, сделав круг в двести километров, вернуться в Тольятти, повторить всю только что пройденную трассу и только после этого финишировать. Это будет рано утром. И тогда мы узнаем, что на финиш пришло всего ШЕСТЬ машин!

А пассажир наш оказался жив-здоров. Я его видел в группе раллистов. Он им рассказывал, судя по всему, что-то ужасное. Я не стал подходить.

Год, месяц и еще чуть-чуть

С того момента как главный редактор (теперь уже бывший главный) походя бросил идею «сгонять в Лиссабон», прошло девять месяцев (думаю, что не случайно именно девять). Заканчивалось лето 1987 года.

Как и следовало ожидать, правление Союза журналистов СССР не упустило возможности взять на себя "хлопоты" по поездке в Лиссабон – автопробег был без лишнего шума и суеты отдан своим людям (мы, естественно, в их число не входили). Главная идея его была беззастенчиво кастрирована. "Свои" сколотили теплую компанию и собирались прокатиться, как сейчас говорят, на халяву по всей Европе, благополучно "забыв" о главном. Зачем, "здраво" рассуждали они, мучиться за рулем, когда для этого есть специальные люди? И еще, зачем ехать коротким путем, когда можно спокойно, не торопясь прокатиться через Скандинавские страны, отдохнуть после этого, "изматывающего" душу советского журналиста пути в Гамбурге, Брюсселе, а может, в Париже в конце-то концов! А от Парижа отдохнуть в Мадриде, скажем. И тогда, месяца через два, добраться все-таки до Лиссабона (будь он неладен!) и быстро-быстро назад в Париж.

И вот караван вояжеров уже готов. А тут как гром среди ясного неба: "Ваня, ты не прав!" – говорят, и по шапке, и по шапке.

Может конечно, оно и не так было, но близко к тексту и насчет "шапки", видимо, тоже.

Короче, дали команды "отбой" и "разойдись"!

За событиями этими я следил вполглаза и слушал вполуха, а сам прикидывал свой вариант. Начал с того, что выяснил реальное положение дел. Вот как оно выглядело. В июле 1986 года на Красной площади финишировал экипаж португальских журналистов – Карлуш Финну, Нуно Вашку и еще какой-то третий с ними (говорят, что якобы телеоператор – ну пусть будет телеоператор). Так вот, этой тройке удалось домчать от башни Белем (историческое место старта путешественников в Лиссабоне) до Спасской башни Кремля за пятедесят один час тридцать минут, а это, по подсчетам португальцев, больше пяти тысяч ста километров. Что за автомобиль под ними был, нигде толком не говорилось. Нашлось в конце конце единственное фото, а точнее – плохая его ксерокопия, где журналисты и их автомобиль запечатлены на фоне Спасское башни.

Из снимка можно было понять, что автомобиль марки "Остин", а вот какая модель – черт его знает. Мало того, что сама копия фото отвратительная, так еще весь автомобиль рекламными наклейками заляпан. Поди разберись тут! Пришлось потревожить нашего редакционного маэстро – Льва Шугурова.

В "камере" (как называл Шугуров свою комнату) мне повезло на редкость: Шугурова не терзали по телефону, у него не было ни одного посетителя, и он не успел зарыться в работу.

– Михалыч, привет, – сказал я, садясь рядом, снял телефонную трубку и положил около аппарата. Набрал "пятерку" – чтоб не гудела.

– Здравия желаю, – рявкнул Шугуров, что говорило о хорошем настроении. Я тут же подсунул ему копию фотографии и спросил об автомобиле на ней.

Лев Михайлович посмотрел на изображение, болезненно скривившись от его безобразного качества, снял очки и поднес злосчастный листок к самому носу.

– Так-так, что "Остин" – это понятно – сказал он секунд через пять, а затем, как бы принюхавшись к изображению, продолжил: – А вот модель, судя по контурам бампера и крыльев, "монтего".

Шугуров развернулся, не глядя взял, с полки каталог автомобилей, почти мгновенно нашел нужную страницу и, ткнув пальцем в ее край, сказал:

– Вот смотри, это, кажется, он самый. Похож?

– Действительно, Михалыч, он и есть!

– Рад стараться! – все так же весело гаркнул Шугуров и не удержался, добавил в том же ключе любимую присказку, пародируя досаафовских полковников:

– Армия – лучшая школа! ДОСААФ – колыбель армии! – Нацепил очки и мгновенно выключился.

То, что я узнал в каталоге, не порадовало меня. Получалось, что португальцы ехали на самой мощной модификации "Остина-монтего", а это ни много ни мало сто семнадцать лошадиных, сил и скорость сто восемьдесят пять километров в час! Причем, скорее всего, даже не сто восемьдесят, а двести с лихом наберется. Что я мог противопоставить им? Полуторалитровую "Самару" с ее семьюдесятью силишками и предельной скоростью сто пятьдесят пять? Это нереально. Семь стран, восемь границ, путаница дорог. Достаточно один раз заблудиться, и все. Если бы скорость хоть сто восемьдесят пять – это уже часа три-четыре даст.

Махнул я на завод в Тольятти к своим приятелям по спорту. Говорю, так, мод, и так – нужен мощный мотор. "Это раз плюнуть, – отвечают они, – здесь, – говорят, – урежем, здесь расточим, это укоротим, а это удлиним – "лошадей" сто двадцать верных будет. "А надолго ли хватит движка?" – спрашиваю я. "Ну, – прикидывают они, – гонки на две-три хватит". Тогда я открываю карты и объясняю, что мотор сверхнадежный нужен. Такой, чтобы на пике мощности вытянул не меньше тридцати тысяч километров. "Э-э, – ответил один, – такое только в сказках бывает да у капиталистов проклятых!" Другой пояснил еще проще: "То, что ты хочешь,– приятель, называется "И рыбку съесть, и на х.. сесть!" Об этом я и сам догадывался, но всегда приятно услышать оценку из уст специалистов.

– Ладно, – говорю, – кончаем ликбез и переходим к реальности. Сколько можно выжать из двигателя при той надежности, которую я назвал?

– Это нужно взять самый что ни на есть рассерийный двигатель и "вылизать" у него все, как у кота яйца. Ну, может, поджать чуток, – обозначил уровень форсировки мой приятель четким инженерным языком и подытожил: – В общем, сил девяносто получится, не больше.

– Какая скорость при этом?

– Если на хороших маслах обкатать да на хороших шинах, то, думаю, сто девяносто потянет... Хотя нет, вру. Ты же небось прожекторов да "противотуманок" спереди понавешаешь?

– Естественно! Я разве похож на самоубийцу?

– Тогда только сто восемьдесят.

На этом и порешили, с тем я и вернулся в Москву.

Через неделю, а может и две, звонит мне из международного отдела СЖ (Союза журналистов СССР) референт по Западной Европе некто Владимир Соловьев (ярый, к слову будет сказано, автолюбитель) и спрашивает:

– Что делать будем? Тут из Лиссабона вызов пришел.

– Прекрасно, – спокойно отвечаю я.

– Чего же прекрасного? У нашего начальства идиосинкразия к Лиссабону! Только при упоминании о нем чесаться начинают и нервный тик одолевает. Они небось и забыли, что город так называется – для них Лиссабон табу и прямая ассоциация с недавним пинком.

– Володя, не крути мне... голову! Ты прекрасно знаешь, что делать. Дай нейтральный ответ,– поблагодари и замолкни на год. А так, глядишь, либо осел сдохнет, либо, эмир (или кто там у Ходжи Насреддина?) отдаст Богу душу. – Я в общем-то так и собирался сделать. Напишу, что, мол, в связи с финансовыми затруднениями в этом году не имеем возможности. Так?

– Конечно! Давай действуй!

Кстати, Владимир Соловьев в моей модели пробега был членом экипажа и... главной головной болью. Но об этом я еще успею рассказать (про головную боль), а начну с модели, причем издалека.

Кто есть кто

Организовывать всякое разное, сколачивать, учить, натаскивать приходилось за свои сорок неполных лет довольно много и часто – нет смысла не только рассказывать, но и перечислять. Если уж и заострять внимание на этой теме, то резонней хотя бы вкратце рассказать о другом. О том, что мои «университеты» по этой части проходили шиворот-навыворот, не от простого к сложному, а сразу с решения задач, где ошибка вполне могла стоить жизни, а то и жизней. Приходилось просчитывать каждый шаг, причем «каждый шаг» в прямом смысле. А было мне тогда лет тринадцать.

Если воспользоваться терминологией братьев Стругацких из их повести "Пикник на обочине", то я уже в шестом классе был своего рода сталкером, а наша "зона" находилась под Ленинградом в районе Мги. Это одно из мест, где прорывали кольцо блокады и шли жуткие бои. Когда же их волна отхлынула на запад, то в "зоне" все осталось как есть – нетронутым болота да топи, островки среди них, а на этих чисто выбритых осколками и перепаханных взрывами островках траншеи, а в траншеях, рядом с ними и вокруг них – 1943 году война, смерть.

Прошло двадцать лет, островки кое-где обросли молодыми рощицами, пропитанная толовой гарью и кровью земля покрылась травой, побурел и поржавел металл, но война и смерть из этих мест так и не ушли. Продолжали раздаваться взрывы, гибли люди.

Туда, в запретную зону, или просто "зону", и ходили мы – ленинградские мальчишки начала шестидесятых. Ходили упорно, несмотря на то, что чуть ли не каждую неделю кто-нибудь подрывался на мине, снаряде или гранате. Мы привыкли к этому. Нас не удивляли поляны, усыпанные касками с лежавшими в них черепами, не пугали минные поля, не останавливали трагические исходы. Мы ходили и ходили в "зону". Зачем? Романтика риска? Романтика – безусловно, но не риска.

Здесь притягивало совсем другое. Это я понял гораздо позже. Мы говорили себе, что идем за оружием, и действительно находили его, но ржавое и давно уже негодное. Нас тянуло в "зону" поразительное по остроте ощущение – там был другой мир. Мир с иным временем, который не умер двадцать лет назад, а продолжал жить сам по себе. Его можно было увидеть, его можно было коснуться, с ним можно было общаться, хотя стоило все это порой слишком дорого.

Случай, пережитый там, в "зоне", не уходит из памяти до сих пор.

Шагаем в затылок друг другу по давным-давно нехоженой тропе. Нас пятеро. Это моя группа. Вплотную справа и слева подступает молодой, поднявшийся за послевоенные годы лес. Я впереди, остальные за мной. Все спокойно. Вдруг вижу прямо перед собой, на дорожке, лежит старая консервная банка. Вся ржавая, где-то на пол-литра. Вроде ничего особенного, но тем не менее что-то меня в ней сразу насторожило. Наверное, то, что уж больно она аккуратно лежала – донышком вверх и точно посреди тропы. Будто напрашивалась – а ну-ка поддай! Плохой это признак! Я остановился около нее, встал на колени. Ребята тут же обступили меня кружком, по по нашим понятиям было первейшим запретом. Неписаный закон гласил – к подозрительному предмету подходит только один, наиболйе опытный, остальные стоят на безопасном расстоянии. А тут эта чертова банка появилась из-за поворота так неожиданно, что никто и не насторожился. Да и я сплоховал – не остановил ребят. Видимо, сомнения еще только зарождались, где-то там, на подсознательном уровне. Ребята же не среагировали потому, что их заинтересовала не сама банка (ну банка и банка), а то, что я остановился у какой-то ржавой железяки.

Стою на коленях, вокруг меня плотным кольцом, ребята, а я вопреки внутренней настороженности и здравому смыслу беру тихонечко правой рукой банку за донышко и чуть-чуть поднимаю. Она тяжелая. Тяжелая сама но себе и, чувствую, цепляется чем-то за землю. Наклонился. Посмотрел – снизу, в земле, рукоятка. Ага, думаю, не банка это вовсе, а противотанковая граната! Мне бы замереть да ребят отогнать подальше, но бес намертво попугал. Тащу тихонечко гранату дальше. Ребята не понимают что это я делаю, – рукоятку ведь им не видно сверху, она в землю вставлена. И вот когда почти вся рукоятка показалась из земли, от нее вдруг пропеллером отлетает чека. Меня как кипятком окатило. Все тут же преобразилось – начал действовать "замедлитель".

В долю мгновения обрисовалась ситуация. Граната-сюрприз специально оставлена каким-то "шутником", который лет двадцать с липшим назад дернул кольцо, а рукоятку с прижатой к ней чекой аккуратно вставил в специально вырытую для этого тесную ямку. Расчет прост – кто-нибудь заденет и взорвется. Но все это промелькнуло где-то на задворках сознания, а в голове гремело ударами набатного колокола – ЧЕТЫРЕ СЕКУНДЫ ДО ВЗРЫВА!

И снова я вижу себя как бы изнутри и со стороны одновременно: стою на коленях, в правой руке держу за донышко гранату, вокруг ребята, за ними деревья, кусты, а где-то рядом замерла летящая в воздухе чека. Тело молчит. Разум спокойно и бесстрастно анализирует сложившуюся ситуацию: "Встать и бросить гранату не успеешь – помешают свои же ребята, да и держишь ты эту штуковину очень неудобно.

– Потом, помолчав, предлагает – Передай гранату другому, но так, чтобы он все понял и среагировал мгновенно!" Тело чувствует, что на пол-оборота вправо сзади замер Валерка Пастух. "Это то, что надо, – подсказывает разум, – парень, на которого можно положиться. Действуй!"

В сознание врывается реальный мир. Я резко поворачиваюсь вправо и уже в движении начинаю прикидывать, как удобнее подать Валерке рукоятку. И тут снова включается "замедлитель".

"Осталась три секунды, – констатирует разум – если Валерка не поймет, что от него требуется, – взорвемся".

Вихрь непонятной силы прошел по всему телу, закрутился смерчем в груди и стал стремительно сворачиваться в тугую спираль. Спираль эта сжималась и сжималась, пока не превратилась в сгусток энергии, который удержать в себе стоило неимоверного напряжения.

"Надо во что бы то ни стало увидеть Валеркины глаза. Упереться в них взглядом", – приказывает тем временем разум.

Тело медленно-медленно поворачивает голову – словно башню главного калибра на линкоре. Наконец в поле зрения появляется край Валеркиного лица. Изображение какое-то размытое.

"Глаза! Где глаза? Быстро!" – торопит разум.

Тело продолжает поворачивать голову. Появляются наконец глаза. Изображение сразу приобретает резкость и глубину. Взгляды встречаются, и тут же, почти мгновенно, следует энергетический выброс. Он выстреливает прямо в черноту его глаз.

Я пустею, весь расслабляюсь, становлюсь как шарик без воздуха.

Валерка цепко хватает рукоятку, тут же следуют мощный замах и бросок. Граната, кувыркаясь, летит далеко а лес. Bсe разом плюхаются на землю.

Ребята, вспоминая потом эту сцену, говорили, что мы работали так слаженно, словно несколько дней тренировались – один встает на колени, и у него откуда ни возьмись в руках оказывается вместо ржавой консервной банки граната. Он оборачивается, а другой готов бросать. Чудеса, да и только!

Но в чудеса и случай я не верю. Исход эпизода с гранатой вовсе не результат хладнокровия или сверхреакции. Это следствие привычки детально просчитывать каждый шаг, обдумывать всевозможные варианты нежелательного развития событий и проигрывать версии различного рода задумок, Конечно, я не мог предвидеть происшедшего, но выручило здесь другое – знание партнеров и их реакции на опасность.

Наткнуться на "гранату" в лиссабонской эпопее, особенно в ситуации, когда рядом не окажется такого надежного напарника, как Валерка Пастух, мне очень не хотелось. Поэтому модель выстраивалась с тщательностью.

Чего же я опасался? Постараюсь ответить и на этот вопрос, но прежде, полагаю, будет правильнее объяснить причину моей маниакальной уверенности, что трех журналистов, просто так без всякой "лапы", пустят нестись сломя голову через всю Европу на самый что ни на есть край земли. Так вот, объяснить это трудно. Но уверенность была. Я бы сказал, не маниакальная, а метафизическая. Бывает так, топаешь себе по жизни и вдруг сталкиваешься с делом, про которое можешь сказать не только то, что оно твое, но отчетливо осознаешь, что сделать его можешь и должен только ТЫ! Это дело на твоем жизненном пути, как на ралли KB (контроль времени) и КП (контроль прохождения трассы), только одновременно то и другое. Туда ли и с той ли ты скоростью идешь, милок, проверяет судьба. "Вот тебе экзамен, – говорит она и подсовывает дельце, – сдашь, валяй дальше, а провалишь – выходит, зря тебя жизнь уму-разуму учила".

Этим испытанием и пришел ко мне Лиссабон, а вместе с ним и уверенность, что никуда он от меня не денется. Вопрос заключался в другом: потяну или не потяну?

Мне был ясен круг проблем с автомобилем. Я уже четко представлял, каким он должен быть, и все сюжеты, связанные с тем, чтобы он таким стал. Я понимал, что получить "добро" в верхах, особенно после знатного захода предшественников, будет ой-ей как нелегко. Однако и здесь интуитивно чувствовал, что как ни крути разница между их увеселительной прогулкой и нашим предложением побить португальский рекорд, да еще вдобавок на отечественном автомобиле, сделает свое дело. Также знал, что ехать надо втроем – с Виктором Панярским и Владимиром Соловьевым.

А вот опасался я больше всего за ребят – своих партнеров. Как распределить между ними нагрузку, чтобы риск стал минимальным? На это я пока ответить не мог. Предстояло скрупулезно все взвесить, как перед ходкой в "зону", и только потом распределить роли в предстоящем остросюжетном спектакле. Но для этого надо было очень тонко прочувствовать возможности и характер напарников, быть готовым к любым вывертам психики. Многотрудность этой, казалось, несложной проблемы заключалась в том, что в повседневном общении на работе, в быту и любых других неэкстремальных ситуациях человек может быть милым, коммуникабельным, работоспособным и надежным. Но опасность и сверхнагрузки могут загнать в тупик там, где вроде и проблем не должно быть. К сожалению, а может и к счастью, печального опыта в этом плане хватало.