Текст книги "Трамлин-полет"

Автор книги: Олег Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

На прямой мне дали финишную отмашку. Гонка закончилась. Неужели уже прошли двадцать... нет – для меня девятнадцать кругов! Въезжаю в закрытый парк. Там уже стоят Виталий, которого все поздравляют, Виктор Юрьевич, Антон. Подгоняю автомобиль к ним, глушу двигатель. Все трое и еще несколько человек подходят к машине, вытаскивают меня и начинают качать, как чемпиона.

Когда ставят на землю, я чувствую, что до неприличия красный. Антон со свойственной ему бестактностью громко говорит:

– Нет, вы посмотрите на эту девушку: то краснеет, то бледнеет. Ну, прямо, сама скромность и непорочность, а пятое место отхватил.

Пятое место! Я не верю Антону – издевается, смотрю на шефа и Виталия. Они смеются, кивают, и Виктор Юрьевич успокаивает:

– Пятое, пятое. Ну что же, начало положено. Судя по всему, толк может получиться. Везучий ты!

Как быстро прошло десять лет, и как много изменилось. Виктор Юрьевич погиб в автомобильной катастрофе. Антон стал много халтурить и пить. Виталий увеличил число золотых медалей до десяти и ушел из спорта, но продолжает помогать молодым. Я уже трехкратный чемпион и, как написал один журналист, "лидер сборной", вот лежу и не могу уснуть, а ведь завтра гонка. Попробую испытанный прием: голубое небо... зеленая листва... лазурное море... ослепительно яркое солнце...

Зеленая листва, голубое небо и ослепительно яркое солнце – первое, что я увидел, открыв глаза утром. "Подъем", – скомандовал сам себе и скатился с кровати. Бросил взгляд на часы – восемь десять. Отметил, что мой внутренний таймер работает по-прежнему хорошо, и, надев спортивный костюм для пробежки, постучался в соседний номер. Здесь живет мой механик – моя правая рука Константин Паратин. В прошлом очень неплохой картингист, но вот уже три года, несмотря на молодость – ему двадцать пять, – возглавляет у нас на фирме группу по подготовке спортивных автомобилей. Редкое сочетание хорошо подкованного теоретика с интуицией практика и умением работать с "железом" сделали его незаменимым человеком. Однако все это не мешает сохранить ему какую-то мальчишескую шалопаистость. Еще только появившись на фирме, он взялся рьяно изучать историю автоспорта и приставал ко всем знакомым и незнакомым, восхищаясь аргентинцем Хуаном Мануэлем Фанхио, который пять раз становился чемпионом мира в первой формуле. Тогда-то Костю и стали называть Фанхио или просто – Фан.

Я постучал в дверь еще раз и, зная, что Константин не имеет привычки ее запирать, зашел в комнату. Всегда считал – если человек аккуратен, то аккуратен во всем. Так оно, в общем-то, и есть, но Константин являл собой исключение из этого правила: все, что касалось автоспорта, у него было разложено по полочкам и снабжено бирками – как в голове, так и в мастерской, – остальное же делалось как попало. Вот, например, так разбросать вещи по комнате умел только Паратин.

Костя спал, целиком накрывшись одеялом и положив голову рядом с подушкой, на которой красовалась его любимая панама, привезенная им то ли из Финляндии, то ли из Швеции.

– Хуан Мануэль соизволяет еще спать! – сказал я и сдернул с него одеяло. – Господин Фанхио, вам кофе в постель?

Костя сел, держась руками за край дивана, посмотрел на меня уже просыпающимися глазами.

– Доброе утро, – пробасил он, – сколько уже натикало?

– Половина девятого. Бери свою "формулу" – я жду внизу.

Формулой мы называем скейт – доску на роликах. Костя виртуозно владел техникой езды на скейте и утром вместо пробежки носился на ней по заасфальтированным дорожкам.

Я бегу, а Костя, двигаясь галсами, едет на своей "формуле" рядом.

– Алексей, – обращается он ко мне, – я вчера после контрольных заездов так и не спросил у тебя – не хотел зря дергать. Ты же сам себе секунду проиграл. Зачем? Если не первое, то, во всяком случае, второе время мог показать, а теперь два чеха оказались впереди.

– Ну, положим, не впереди, а рядом – на старте. А на финише посмотрим. Если честно, то было жалко двигатель. Я подумал: у Властимила мотор явно лучше моего – секунду, а то и две он с круга мне привезет, как бы я ни напрягался, с Иржи, ты и сам знаешь, движки у нас одинаковые, а Генриху нас не достать, поэтому я и решил поберечь мотор – все равно ведь в первом ряду.

– Ты говоришь, что Генриху не достать. Ой ли. Он вчера на прямой так отвинчивал! Я думал, ты четвертым будешь.

– Да, гэдээровцы хорошо стали делать моторы, но еще чуть-чуть им надо подтянуться.

– Я вчера Борисова видел, он тебе привет передавал.

– А что же он, черт старый, сам не подошел ко мне?

– У него вечные проблемы с его "детским садом". Там у ребят что-то не ладилось, и он колбасой носился.

Некоторое время молчим – небольшой подъем. Костя держится за меня, и я его тащу вверх. Потом мне это надоедает, и я говорю:

– Так, ладно, Фан, закругляемся. В десять ровно встретимся в столовой.

Я махнул рукой и свернул с асфальта на грунтовую дорожку, а Костя, лихо выполнив поворот, покатил в гостиницу.

Уже полчаса идут гонки на "формулах". Наша очередь – спортивных специально подготовленных автомобилей – следующая. У меня с годами выработалась целая программа, как унять предстартовую лихорадку, которая начинается часа за два до заезда. Вначале еще терпимо – есть дела, какие-то встречи, разговоры. Но вот, как только стартуют "формулы", наступает самое страшное – все, кто свободен, уходят смотреть гонку, и ты остаешься один на один с собственными мыслями. Но это еще полбеды. Звук гоночных моторов несущихся по трассе машин висит в воздухе. От него никуда не скрыться. И от этого даже внутри холодеет.

В такие минуты я забиваюсь в наш оборудованный для обслуживания гонок "Икарус" и начинаю медленно готовиться. В автобусе есть все. Это одновременно: гостиница, столовая и мастерская, рассчитанная на 5-6 человек. Он предмет зависти многих команд, но избавиться от мандража и здесь невозможно. В свое время я долго думал, чем объясняется предстартовая лихорадка и нужна ли она. Это не страх – тебя просто колотит, бросает то в жар, то в холод, знобит... И когда я уже стал методично воспитывать в себе умение подавлять лихорадку, мне встретился один врач-психолог. Он готовил олимпийскую сборную. "Это нормальное и нужное явление, – сказал психолог. – Организм готовится к колоссальным стрессовым нагрузкам, и происходит как бы самонакачка. Но здесь очень важно не переусердствовать!" Вот с тех пор я и стараюсь поддерживать мандраж умеренной силы, хотя удается это нередко с большим трудом.

Прохаживаясь туда-сюда по автобусу, медленно раздеваюсь до плавок, аккуратно складывая вещи в шкаф. Открываю другой, где лежит все спортивное обмундирование, и медленно, разглаживая каждую складку, начинаю одеваться. Сперва нижнее – нательное белье. Тончайшие трикотажные "ползунки" и рубашку из хлопка... Поверх этого тоже очень тонкий, но шерстяной комбинезон... Когда влезаю в две шкуры, остается третья – грубая синтетическая. "Молнии" пока не застегиваю, а то можно изжариться. Обувь тоже специальная – ботинки из очень мягкой кожи и с тонкой подошвой, позволяющей отлично чувствовать усилия на педали. Многие думают, что все пижонство, и ошибаются – удобно себя чувствовать во время гонки, тонко ощущать все – в сумме это дает даже не одну-две секунды выигрыша, а гораздо больше. Кстати, к спортивной обуви я всегда относился серьезно, и поэтому особенно приятно было увидеть в прошлом году в Финляндии, как чемпион мира по ралли Хану Миккола, садясь перед стартом на скоростном участке в спортивную машину, снимает что-то вроде галош, кладет их сзади себя и остается в ботинках, похожих на борцовки – практически без подошвы.

С обувью было все ясно с самого начала, а вот все остальное я приобрел гораздо позже, после того, как два года назад стал свидетелем ужасной трагедии. Польский гонщик не вписался на "формуле" в поворот, и его развернуло. Идущая сзади машина ударила в бок и рикошетом ушла дальше, а он загорелся. И никто не успел ничего сделать. Столб пламени полыхнул метров на десять вверх. Я сам видел, как загорелся его комбинезон и стал плавиться шлем. Гонщик шевелился, пытался выбраться, но все было кончено в несколько секунд... Как потом выяснилось, у него была сломана рука, и он даже не смог расстегнуть ремни.

От жутких воспоминаний оторвал знакомый голос входящего Виталия Борисова:

– Привет, маэстро! Дрожишь в одиночестве? Ну-ну, дрожи, только не перегрейся. – Я, видимо, еще не успел переключиться, и Виталий сразу это заметил. – Что-нибудь случилось? Ты чего как в воду опущенный?

Мы обнялись.

– Да вот вспомнил тот кошмар с поляком.

– Ну ты даешь! Нашел, о чем думать перед гонкой.

Виталий за последний год, что мы не виделись с ним, сильно располнел, но энергии у него не убавилось. Он ее излучал во всех направлениях. Схватил шлем, повертел его:

– Красивая игрушка. Высший класс!

– Я вот как раз думал, что такие игрушки порой жизнь спасают. Не знаю, как на деле, а все эти доспехи, если верить рекламе, позволяют сносно себя чувствовать в любом пекле около сорока секунд. А ведь за сорок секунд мы бы того парня вытащили.

– Ты чего на меня взъелся? Я что? Против, что ли? Наоборот – рад, что у тебя все на самом высоком уровне. Завидую белой завистью. Вчера, например, смотрел, как твоя "серебряная птица" проносилась мимо – аж слезы стали наворачиваться. А как мотор поет!

– Ладно, ладно – не успокаивай. А то расслаблюсь.

– Знаю я тебя, как ты расслабляешься. Глаза, вон, как две ледышки.

Виталий бросил в шлем перчатки и подшлемник, подергал зачем-то за шнур радиосвязи и аккуратно положил все в коробку.

– Леха, ты скажи, никак не могу успокоиться после вчерашнего – давно я не видел классных машин. Сколько ты на прямой винтил?

– Да, действительно, ты давно не видел приличных автомобилей. Сколько, говоришь, винтил? Да столько же, сколько и ты в свое время – восемь тысяч пятьсот оборотов в минуту.

– Ну ты не заливай! Я так двигатель никогда не мордовал. Все перепутал, это ты сам еще десять лет назад на контрольных заездах такое вытворял. Помнишь?

– Помню. До середины ночи вчера вспоминал. Теперь времена, брат, другие: не открутишь – не поедешь.

– Это у тебя предел – восемь с половиной?

– Кто его знает. Мой "генеральный" говорит, что еще можно подбросить пару-тройку сотен, а я боюсь.

– Да, кстати, а где твой этот, как его, Хуан, Мануэль, Гарсиа или Фанхио? Я его хочу попытать – чего он там с мотором придумал и сколько туда лошадей запихнул, – Виталий стал оглядываться по сторонам, как будто Паратин прятался от него.

– Костя на трассе. Секретов нет, а мощность... где-то сто тридцать – сто тридцать пять. Но у Властимила все равно больше.

– Да, я уже заметил, но это не тот перевес, который нельзя компенсировать.

Чувствую, что Виталия тоже стала бить предстартовая лихорадка: голос стал глуше и завибрировал, глаза заблестели, движения стали резкими.

– Виталь, ты хорошо знаешь Бороду, – так мы называли Властимила, – расскажи мне о нем. Где его можно копануть?

Борисов нервно заходил по салону, потом уселся рядом, побарабанил пальцами по столу и начал еще более глухим, чем обычно, голосом:

– Этому парню, Леша, палец в рот не клади – откусит по локоть. На трассе ведет себя очень смело. Смело до наглости. Сила его в том, что он не похож на других демократов. Те очень быстро адаптируются, находят "свою" траекторию и утюжат ее. Обогнал, они ткнутся пару раз слева, справа – не получается, и отпустят тебя – принимают как должное. Борода действует по-другому – он прекрасный импровизатор. Садишься ему на хвост. Он тебя ведет, ведет по какой-то своей траектории. Ты только приспособился, наметил момент для обгона, а он уже совсем по-другому едет. Опять к нему пристраиваешься, готовишься, а он как чувствует – раз, и сломал твои планы. Но если ему не удается таким образом "стряхнуть" с себя противника – главный козырь он оставляет под конец. Кругов за пять до финиша он начинает усыплять твою бдительность. Приемы все известные – где чуть раньше тормозить начинает, где чуть неправильно делает заход, где траекторию чуть исказит. Но мы привыкли к тому, что ловушки готовятся на одном-двух поворотах. Увидишь такую заготовочку и держишь ее в голове, а сам свою ему готовишь, рассчитывая, что остальную трассу он "пишет" правильно. А Борода, хитрый черт, имеет, прямо скажем, компьютерную память. Он может из круга в круг "врать" совершенно одинаково во всех поворотах и причем так незначительно, что это почти незаметно. В одном из поворотов он, конечно, придуривается больше. И вот на последнем круге он начинает неумолимо от тебя уезжать. Сантиметр за сантиметром из каждого поворота он уходит все дальше и дальше. Ты ничего не понимаешь, нервничаешь, допускаешь ошибки, и на этом все кончается. Я его в свое время так и не осилил, а раскусил только потом, когда уже перестал ездить. Тогда он был еще только талантливым мальчишкой, правда, разница в машинах у нас была значительней, теперь все сблизилось – и машины, и мастерство. Леша! – Он, видя, что я сильно задумался, толкнул меня. – Слышишь? Тихо стало – "формулы" финишировали. Пора.

Беру шлем с перчатками и подшлемником. Выходим из автобуса. Навстречу идет Константин, а следом за ним плетется Антон. Видно, что он успел изрядно набраться. Еще издали кричит:

– Дядь гонщик, здравствуй. Какой ты красивый! Весь в фирме.

Я молчу. Константин оборачивается, смотрит на приближающегося Антона и говорит:

– Антон, как в такого тощего столько спиртного влезает? Если ты откроешь свой секрет, то, я уверен, на его принципе можно будет построить легковой автомобиль, который по вместимости станет больше автобуса.

Антон шутку не понял и обиделся, поэтому грубо, как это он умеет делать, сказал: – Мальчик Фан! Твое дело – крутить гайки, а не осуждать взрослых.

У Кости заходили желваки. Виталий быстро подошел к Антону, взял его за руку, подвел к автобусу и усадил на раскладной стул:

– Посиди, Антоша, в тени, ты малость перегрелся, и не нервируй людей перед стартом, – поколотят.

Антон покорно сел, уперся локтями в колени, взялся руками за голову, опустил ее и замер.

Алексей, пойдем, – Виталий потащил меня к машинам. – Время. Минут пятнадцать осталось.

Мы двинулись в сторону машин, где многие уже прогревали двигатели. Последние минуты я отвлекся, и лихорадка прекратилась, зато теперь, как бы наверстывая упущенное, она взялась за меня с удесятеренной силой. Я молчал – боялся, что начну лязгать зубами. Ребята прекрасно понимали это состояние.

Костя нарушил молчание:

– В "формулах" проигрались в пух и прах. Ко мне подходил Трофимов, – это тренер сборной, – и сказал...

Костю резко перебил Виталий:

– Фан! Это ты нам потом, после гонки, расскажешь, что тебе сказал Трофимов. Прогрей лучше машину.

– Не надо, – остановил я Костю, – успеется. Пойдем послушаем Вадима. Он, как всегда, над кем-то зубоскалит.

Это был тот самый Вадик, который десять лет назад говорил, что у меня целый табун под капотом и хвост последней лошади выглядывает из выхлопной трубы. Он по-прежнему был такой же зубоскал и в предстартовые минуты становился, как правило, центром внимания всей сборной. Вадика, как и всех, жестоко трепала лихорадка, но на него она действовала по-особому: он начинал травлю анекдотов, которые знал в неограниченном количестве, или рассказывал какие-нибудь комические истории. И теперь, только что, закончив одну из них, без перерыва перешел к другой:

– А знаешь, почему Борода такой злой на меня? – Властимил действительно всегда был подчеркнуто вежлив с Вадимом. – Два или три года назад мы были на гонках в Чехословакии. Смотрю, перед стартом две молоденькие славяночки моют Бороде его машину, да еще с шампунем – чуть ли не вылизывают, а он королем рядом ходит. Я своим говорю – ребята, сегодня Борода не конкурент. Те насторожились. Объясняю – и одну-то бабу нельзя подпускать близко к боевой машине, а он сразу двух – не повезет ему сегодня. Держитесь от Бороды подальше. Все смеются. Борода замечает это – подходит и спрашивает: "Что смешно? Девочка смешно? Машина смешно?" Я ему: "Не, Властимил, все в порядке, я потом тебе расскажу". Он заподозрил неладное и стал приставать ко мне, но я держался крепко, так ему ничего и не сказал. Пошли на старт. И надо же такому случиться – на втором круге Борода улетает в отбойник, "под ноль" разбивает машину, сам чудом остается жив. А я, дурак, возьми, да и расскажи ему после гонки, чего мы смеялись. С тех пор он на меня и сердится, – закончил с напускной грустью Вадим.

Историю слушали уже больше из вежливости – пора было идти по машинам. И как только очередная байка закончилась, все быстро стали расходиться.

– Давай, Леша, – говорит мне Виталий, – застегивайся, зашнуровывайся и вперед.

Открываю дверь, сажусь в анатомическое кресло, шлем кладу рядом на пол (второго сиденья теперь не ставят – все облегчено до предела, даже обивки в салоне нет). Тысячи раз заводил двигатель перед стартом, и каждый раз эта процедура по-прежнему волнует меня: включаю "массу"... тумблер зажигания – оживают приборы, застрекотал и замолк топливный электронасос, указательный палец левой руки кладу на большую красную кнопку пуска, нажимаю, клацает втягивающее реле, взвизгивает стартер, и мотор, чихнув пару раз и что-то пробубнив, вдруг просыпается. Пока он прогревается, Костя стоит рядом с машиной, слушает и смотрит через открытую дверцу на приборы. Даю перегазовку – быстро нажимаю и отпускаю педаль газа – мотор мгновенно отзывается, взрываясь оборотами, от его звука щекочет в ушах и отдается где-то в животе. Даю перегазовку еще и еще раз. Доволен – голос у двигателя чистый и звонкий. Костя показывает большой палец и отходит от машины, хлопая дверцей. Я понимаю его – хочет проверить работу рации. Быстро надеваю подшлемник – шерстяной чулок тонкой вязки с окнами для глаз – надеваю шлем, подключаю его к бортовой радиостанции и слышу Костин голос: "Раз, два, три... проверка... раз, два, три..." Отвечаю, глядя через лобовое стекло на него, уже обвешанного секундомерами, в наушниках: "Нормально, Фан. Я готов".

Прошел мимо судья и, хлопнув рукой по крыше, показал мне, что надо уже выезжать. Включаю передачу и медленно выкатываю из "закрытого парка" к выходу. Здесь к судейской машине уже пристроились "Лады" чехов – Властимила и Иржи, а в зеркалах заднего вида появился подтягивающийся ко мне автомобиль Генриха. Кавалькада машин выстраивалась на прогревочный круг. Это обязательная церемония перед гонкой. Все стартующие в порядке показанного накануне времени проезжают за судейской машиной один круг, здесь, в Киеве, получается полтора, и выстраиваются на старте. По идее, за время круга надо попытаться прогреть шины, чтобы они размягчились, но практика показала, что это все равно не успеваешь сделать. Поэтому как только мы трогаемся, я больше уделяю внимание тормозам. Вот их-то прогреть нужно хорошо, и тогда никаких неожиданностей при первом торможении после старта не будет. Я чуть отстаю от Иржи, разгоняюсь и интенсивно торможу. Затем опять проделываю все снова. Так с черепашьей скоростью мы двигаемся вперед. Выходим на стартовую прямую. Когда же кончится эта мука! Впереди еще целый круг! Я представил его себе, как когда-то, с высоты птичьего полета. Трасса по контурам похожа на голову неудачника-волка из "Ну, погоди!", но с заячьими ушами. Сейчас мы ползем по "нижней челюсти" к "затылку" – это и есть стартово-финишная прямая, она самая длинная – около восьмисот метров. И во время гонки уже к ее середине двигатели выходят на предельные обороты: где-то восемь – восемь с половиной тысяч, а по скорости это 190-195 километров в час. В конце прямой, там, где у "волка" заканчивается челюсть, – левый поворот под небольшим углом. Его можно пройти километрах на ста семидесяти. Сейчас мы его проползаем на пятидесяти и начинаем "подниматься" по первому "уху". Дорога здесь немного идет вверх. До захода в левый вираж больше семисот метров. Скорость на подходе, как правило, предельная. Сам поворот, а точнее, разворот градусов на двести десять, имеет сильный наклон профиля, и скорость в нем около ста двадцати пяти. Пройдя его, начинаешь "спускаться" к "голове", а через двести метров делаешь правый разворот (скорость около ста пятнадцати) и вновь карабкаешься те же двести метров, но уже по второму "уху". Здесь скорость на развороте около ста тридцати, и "скатываешься" к так называемому девяностоградусному повороту. Его проходишь на ста двадцати и попадаешь на "голову волка". Метров сто по "голове" и, пройдя эс-образный поворот или, как мы его называем, "эска" (левый-правый), на скорости ста сорока километров попадаешь волку на "морду". На отрезке прямой в триста метров до "кончика носа волка" успеваешь набрать около ста девяноста пяти километров в час, но потом приходится сильно тормозить – на "носу" в повороте скорость сто десять. С "носа" съезжаешь к "подбородку" – последний поворот, называемый у спортсменов – "гаражный". Его можно осилить на ста сорока пяти, но для этого требуется очень смело действовать. Ну, вот и все. Мы подползаем к старту. Нас останавливают каждого у своего места. Первый ряд – три машины. Слева направо: Властимил, Иржи и я. Второй ряд – две машины: Генрих и Вадик. Третий ряд – три...

Встали. Вот теперь главное – не перегореть! Правая нога сама собой время от времени нервно ударяет по педали газа. Двигатель так же нервно реагирует на эти движения, мгновенно взвинчивая обороты. Судья показывает табличку: "МИНУТНАЯ ГОТОВНОСТЬ!" Сердце, и без того подстегиваемое растущим напряжением, переходит на бешеный ритм, все начинаешь видеть как сквозь пелену, взгляд упирается в большие стартовые часы, где только что дрогнула стрелка и побежала отмерять свой минутный путь. Прошло пятнадцать секунд: последний раз быстро пробегаю взглядом по всем приборам... давление масла – в норме... температура – в норме. Тридцать секунд: застегиваю перчатки, "молнию" комбинезона, туго подтягиваю ремни, включаю рацию на прием. Стрелка часов подходит к закрытому пятнадцатисекундному сектору, сейчас она скроется за ним, и каждая оставшаяся секунда будет казаться часом. Все! Скрылась! Как по команде, пульсирующий звук двигателей мгновенно перерастает в сплошной рев. И выделить в этом непрерывном громе звук собственного мотора просто невозможно. Заглохни он сейчас -ты и не заметишь. Остается единственный контролер – стрелка тахометра. Поднимаю обороты до пяти тысяч, выжимаю сцепление, включаю первую передачу. Знаю – на это ушло три секунды. Медленно-медленно отпускаю сцепление. Вся машина напрягается, как и я сам. Теперь мы оба – одна струна, вибрирующая на одной предельной частоте. Стараюсь держать в поле зрения одновременно тахометр и черный "глаз" стартового светофора. ЗЕЛЕНЫЙ! Старт. Остальное делается как бы без моего участия. Все это отрабатывалось десятками тысяч раз. Усилия дозированы до грамма, а движения выверены до долей миллиметра. Внимание переключается на другое: слева, как привязанный, идет автомобиль Иржи, а за ним, я это вижу боковым зрением, машина Властимила медленно, сантиметр за сантиметром начинает выходить вперед. Стремительно надвигается левый поворот. Бросаю взгляд в зеркала заднего вида. Там все плохо: очень плотно поджимают со всех сторон, и кто-то хочет вклиниться справа между мной и отбойником. Придется сбавить скорость, она уже за сто сорок, и пропустить вперед двух чехов. Не отпуская правой ногой педаль газа, левой делаю легкий удар по тормозу: Иржи тут же уходит вперед, а я бросаю свою машину на его место к левому краю. Но проклятье! Идущий слева успевает втиснуться между мной и отбойником – это Генрих. Придется пропустить и его. Из поворота выходим гурьбой – я четвертый, – вплотную за мной наши: Вадик слева, Раймонд справа. Так, тыл прикрыт – это хорошо. Машины в бешеном наборе скорости приближаются к вершине первого "уха". Вот здесь и надо обходить немца, а то потом он "вкатится" в трассу, и это будет сделать сложнее. Сажусь ему вплотную на хвост – нас отделяет метр-полтора – и жду, когда он в соответствии с классическим правилом сделает заход в поворот. Все точно – он перестраивается вправо и тормозит, а я пулей мимо него. Торможу, не перестраиваясь, включаю третью передачу и, как шел, так и вваливаюсь в поворот. Этот трюк у меня был отработан еще лет пять назад. Дальше резко поворачиваю руль влево, машину ставит боком к движению и начинает тащить вверх по склону виража, это страшно, но я знаю – метра за два до верхнего края скорость упадет километров до ста, скольжение прекратится, и машина пойдет по внешнему радиусу. Все так и происходит. Открываю полностью газ и, устремляясь к следующему повороту, вижу, что Генрих уже метрах в десяти сзади. Когда я первый раз применил этот прием, надо мной все смеялись и говорили, что это неграмотно, так только раллисты ездят. Да, я это все сам знаю, но важен результат, а он виднеется в зеркалах заднего вида. Но такие штучки хороши в толпе машин. Один на один они не проходят. И я это вижу по быстрому удалению от меня чехов. Да, трудно их теперь будет достать. Начинается самая сложная, изнурительная работа. Та работа, о которой непосвященный даже и не подозревает. Сейчас надо суметь использовать каждый миллиметр трассы, каждый оборот двигателя, чтобы достать лидеров.

На тахометре шесть тысяч двести, третья передача, иду в развороте ко второму "уху". Здесь сейчас будет небольшой провал в асфальте – пешком и на обычной машине его не заметишь, а спортивная даже подпрыгивает – многие его не любят. Я же научился использовать этот трамплин! Вот машина чуть приподнимается на нем, нагрузка на задние колеса падает, и они какое-то мгновение поворачиваются, раскручиваясь в воздухе, а когда машина опять прижата к асфальту, на тахометре уже на двести оборотов больше!

На выходе, слева у отбойника, есть еле заметный хребет – его видно только во время дождя, – так вот за него лучше не залезать. Так и делаю и быстро иду к заходу во второе "ухо". На выходе из него вижу машину Иржи уже в следующем повороте. Это около двухсот метров. Много, очень много!

Когда выхожу на стартовую прямую у "гаражного" поворота, чехи уже чуть ли не в ее середине. Двигатель работает прекрасно, но больше, чем восемь пятьсот, я ему не даю. Слышу в наушниках голос Кости: "Леша! Все нормально. У Бороды отрыв только пять секунд". Ничего себе, думаю, – пять секунд! Это больше, чем двести пятьдесят метров! Костя продолжает: "Сзади в трех секундах Генрих, а у него на хвосте ваши Вадик с Раймондом". Время он мне не говорит – оно на первом круге ничего не дает.

Ну что же, думаю, будем работать. У меня шины прогреваются, как минимум, на полкруга раньше – это уже проверено. Воспользуемся и этим в свое время, а пока круга два четкая, академически безупречная езда без всяких фокусов.

Через круг слышу Костин голос: "Леша! Полсекунды ты у них оттяпал. Твое время – две минуты ровно!" Что ж, для начала – так себе. Ладно, будем работать дальше.

В середине круга на подходе к "эске" чувствую, что шины уже начинают прогреваться – автомобиль не подтаскивает. Решаю – пора начать атаку, а то могу опоздать.

Для тех, кто не привык к трассе, этот поворот кажется очень коварным. И когда заходишь в него, то даже жутко становится. Нога сама так и хочет отпустить газ. Я долго не мог понять – из-за чего рождается этот страх, а потом догадался. Дело в том, что за левым поворотом трасса идет метров пятьдесят прямо и потом направо, но как раз в этом месте слева примыкает дорога из "закрытого парка", и когда входишь в левый, то создается иллюзия, что он гораздо круче.

Делаю заход в "эску" и быстро переставляю машину до предела вправо. Это происходит так стремительно, что зрители, стоящие по ту сторону отбойника, мгновенно разбегаются. Раздается противный звук, будто бы циркулярная пила режет лист фанеры – это правое крыло машины касается ленты отбойника. Взгляд на тахометр – семь тысяч двести, порядок! Пошел в поворот. Дзинь-нь-нь – чиркнуло теперь уже левое крыло о другой отбойник в середине поворота. Тахометр – семь пятьсот – мгновенное переключение на четвертую передачу и полный газ. Автомобиль, подобно камню, пушенному из пращи, вырывается из "эски" и ходко устремляется к следующему повороту.

На стартовой прямой Иржи уже совсем близко. Слышу в наушниках радостный голос: "Леха! Ты гигант! Две секунды до Иржи и три до Бороды". Радоваться рано – расстояние между чехами увеличивается. Значит, Борода пошел в отрыв, а Иржи, понимая, что рано или поздно я его "съем", будет прикрывать напарника. Если через круг его не обогнать, то Бороду мне уже не осилить. Это совершенно ясно, так как закончится мое преимущество в более быстром прогреве шин. Теперь как никогда надо выполнить все чисто! Тахометр... дорога... тахометр... торможение... переключение... тахометр... торможение... вход в "ухо"... выход... вход в разворот... трамплин – опять взгляд на тахометр – шесть четыреста. Ага, а вот и Иржи приблизился. Нервничает: на выходе левыми колесами уходит не только за невидимый хребет, но и за белую линию. Так, а я все должен выполнить четко... Выполняю! Багажник впереди идущего автомобиля уже маячит метрах в десяти. Лихорадочно решаю – в "эске" я его "съесть" не успею. Значит, остается левый послестартовый, а до него далеко – побережем машину и нервы!

И хотя я особо не усердствую в эсобразном, на выходе оказываюсь уже в метре от машины Иржи – видимо, как и многие, он боится этого поворота. Засуетился парень! Ничего, то ли еще будет. Сейчас начну тебя "подогревать", ты у меня должен "созреть" к послестартовому.

Виталий учил меня в свое время: "Когда начинаешь психологическую атаку на противника и имитируешь начало обгона, соперник должен искренне в это поверить. Только тогда можно измотать его. А как это сделать? Как в театре – по Станиславскому, – самому верить в то, что ты его сейчас обгонишь, а если он действительно испугается, то и обгонять!" Выполняю все по Станиславскому. Не отпускаю Иржи от себя ни на миллиметр, а в двух оставшихся до прямой поворотах так рьяно засовываю "нос" своей машины внутрь, что Иржи, наверное, взмок, видя, как мы чуть не сцепились в "гаражном". Это его так завело, что, вырвавшись на прямую, он, наверное, истоптал всю педаль газа, стараясь хоть немного оторваться.

Я дошел до положенных восьми с половиной тысяч и прекратил увеличение оборотов. Машина чеха стала медленно-медленно уходить вперед. Ну нет, думаю, мне мой двигатель еще пригодится, а вот Иржи свой сейчас запорет. Я приготовился на тот случай, если у него оборвет шатун и машина начнет вытворять различные пируэты. Но пока все было по-старому. Хорошо все-таки им моторы готовят!