Текст книги "Ты у меня одна (СИ)"

Автор книги: Оксана Сергеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА 19

Света нетерпеливо нажала дверной звонок. Алёна открыла сразу, как будто стояла за дверью.

– Светочка, ты проходи пока, а я в душ на пять минут. А то я с дорожки, – быстро проговорила она. – Только тебя ждала, чтобы потом из душа не выпрыгивать.

Алёнка после продолжительного бега была мокрая и разгоряченная. Щеки алели, пот с висков катился градом.

– Конечно, давай, – согласилась Света, вытащила из сумки коробку с заварными пирожными и прошла на кухню.

Там она поставила чайник. А когда он вскипел, заварила чай. Чистый и сухой заварник стоял на столе рядом с хлебницей. Девушка накрыла его чистым вафельным полотенцем и осмотрелась. Потом, не стесняясь, прошлась по комнатам, заглянула в спальню. Вернулась на кухню, разлила чай по чашкам, выложила на тарелку пирожные, расставила все на широком обеденном столе и стала ждать подругу.

Странное ощущение как будто жизнь в этой квартире остановилась. Замерла. Все разложено по полочкам, все на своих местах – ни пылинки, ни соринки. Но это не порядок, не чистота, это – неподвижность. Мертвое оцепенение. Такое чувство, что чайник заваривается, только когда приходит Света. Полотенце это, белое с красными вишенками, неизменно висит на крючке сухое и чистое. Или у Алёны двадцать таких полотенец? На плите, как всегда, ни одной кастрюли. Словно не человек в этой квартире живет, а привидение. Алёна, конечно, аккуратная, но раньше можно было заметить брошенный на кровати халат, книгу на диване, немытую чашку в раковине. А теперь все идеально. Не по-человечески. У всех нормальных людей есть дома пыль! А здесь как в музее.

Алёна хоть что-нибудь ест?

Света открыла холодильник. Да, так она и думала. Как говорится, мышь повесилась.

– Ревизию проводишь? – Алёна зашла на кухню. С довольным вздохом устроилась на стуле и подвинула к себе чашку с дымящимся чаем. Вкусно пахло бергамотом и ванилью. – О-о-о, Радченко, ты как раз вовремя со своими пирожными.

– Блин, я же на знала твоего расписания. Ну, потом съешь.

– Чего это потом? Я же бегаю не для того, чтобы похудеть.

Алёна бегала, чтобы устать. Изводила себя, изматывала, чтобы сил не оставалось даже на мысли. Хотя никакая телесная усталость и даже физическая боль не затмит сердечную. Ту самую – душевную. Леденящую.

Она залепляет глаза и уши, мешает дышать. Ты глохнешь, слепнешь. Тянешь вперед руки, продираясь через плотные слои повседневности и липкие, целлофановые будни, чувствуя, как сквозь привычные, смешные и упрямые истины ясно проступает пустота.

– А ты ничего… Я думала все хуже будет…

Света помнила, в каком Алёна была состоянии в первую неделю после ухода Вани. Она не плакала нет, но была похожа на безэмоциональное и бесплотное существо. Не на человека, а на существо. Уже три недели прошло, и, кажется, подруге полегчало. По крайней мере, сейчас с ней можно разговаривать.

– Если я не катаюсь по полу в истерике, соплях и слезах, это не значит, что мне сейчас не паршиво до обморока. Если я не разбиваю чашку, а пью из нее чай, это не значит, что мне уже легче. Или хорошо. Мне сейчас так… что хуже просто не бывает. Но я не ребенок и не утрирую свою боль, демонстрируя всем разбитые коленки. Я не прошу сочувствия, как награду за свою терпимость. Мы все разные, и не надо навязывать мне свои эмоциональные штампы! И я не жду понимания! Я просто хочу оставить свою боль – себе. Я же имею на это право – оставить мою боль в себе? Она все равно несоизмерима. Можно я оставлю ее себе!? Ну, не могу я лежать в постели и плакать. Не могу!

Был такой момент. Алёна тоже лежала в постели, придавленная высокой температурой и жутким недомоганием. На фоне общего состояния организма, да еще с такими тяжкими переживаниями и мыслями, тогда казалось, что не выбраться ей из этой ямы никогда. Последующие дни высвечивались смертельной бесконечностью. Конец был бы лучше. Но конца и края своим страданиям она не видела.

– Прости, – тихо сказала Светлана, наконец нарушая тишину.

– Это ты меня прости. Я погорячилась. Ты только не обижайся, я ни в коем случае не хотела тебя обидеть.

– Я не обижаюсь. Просто ты такой гений, и к тебе невозможно привыкнуть. – Света потянулась и обняла подругу. С чувством прижала ее к себе. – И я за тебя беспокоюсь, ужасно переживаю.

Алёна ответно и благодарно сжала ее в объятиях.

– Я убогий художник, хающий свою собственную картину. Потому что эта картина мешает мне жить. Ваня тоже ждет от меня эмоциональных штампов. Я знаю. Мы все привыкли на них ориентироваться. Они как симптомы болезни. Так проще понять. А я никак не могу им научиться.

– А говоришь, что не можешь научиться, – улыбнулась Света, – по-моему у тебя уже получается. Прокричалась – легче стало?

– Легче, – хмыкнула Алёна, чувствуя, как начинает болеть голова. – Значит, я не безнадежна.

– Не безнадежна. А на Ваню я злюсь. Сильно злюсь.

– Почему? – улыбнулась Алёна.

– Потому что, – буркнула Света. – Вот ведь!.. – всплеснула руками. – Так и хочется назвать его…

– В тебе говорит женская солидарность. Но не обижай моего Ваньку.

– Ой ли… самой паршиво, а она его защищает. Я вот когда с Игорем ругаюсь, мне охота всем на него нажаловаться. Просто я всегда и везде за тебя.

– Никому нельзя плохо говорить про Ваньку. Не позволяется, – пригрозила Алёна подруге.

– Блин, Алён, ну не верю я, что ты не видишь никакого выхода из этой ситуации. Я так за вас переживаю!..

– Я тебе говорила, какие у нас выходы. И любой из них будет совершенно логичным для Шаурина.

– А для тебя? Ни за что не поверю, что у тебя нет решения вашей проблемы. Ты сколько раз меня из болота вытаскивала. Мне кажется я без тебя никогда бы Игоря не поняла. Ты же все знаешь! И Ваньку своего знаешь как облупленного! Я просто поверить не могу, что ты согласилась просто плыть по течению! Ну!..

Алёна тяжело вздохнула. Кивнула с осторожностью, словно боялась сказать лишнее слово.

– Есть, конечно, способ. Знаю я… Но это надо продрать Шаурина до самой изнанки. У меня не хватит духу, это же как себя… Пусть он лучше сам. Сам придет к какому-то осознанию, – монотонно проговорила Алёна.

– Ладно, – вздохнула подруга, – тебе виднее. Но я бы не смогла вот так сидеть на месте.

– Так и я не могу, – горько усмехнулась Алёна. – Видишь, все бегаю и бегаю…

– Пойдешь завтра с нами в «Барракуду» или снова дома запрешься? Вся компашка соберется, весело будет. Ну, кроме Вани. Он еще не вернулся. Игорь бы мне сказал.

– Пойду, раз соберется вся компашка и будет весело. А Вика?

– О, нет! Если она нарисуется, я ее лично удавлю.

– Тогда точно пойду.

С самого начала субботнего вечера, который компания проводила в ресторане «Барракуда», Алёну не покидало ощущение дежавю. Наверное, потому что сегодня они заняли тот самый столик, за которым сидели, отмечая помолвку Радченко. В тот день они с Ванькой познакомились. А потом в этом же заведении праздновали девичник. Ближе всех к Алёне снова оказался Татарин. И даже Максим Журавлев пришел, с которым она тоже была знакома, но сталкивалась всего пару раз. Слава богу, Вика не появилась. И не было Шаурина.

Но даже зная, что Вани нет в городе, Алёна ничего не могла с собой поделать: в душе царило стойкое ощущение, что он придет с минуты на минуту. Его здесь не хватало. Да и вообще… Его ей не хватало как воздуха.

Поэтому, когда в начале зала показалась высокая шауринская фигура, это не стало неожиданностью, хотя дернуло, как током.

Он не спеша двигался по проходу, огибая огражденные зоны. Миновал бар. Алёне представилось, что сейчас откуда-нибудь вылетит та неловкая официанточка и вновь обольет его томатным соком. Даже пиджак на Ваньке был серый, только темнее, графитного цвета, а футболка черная. Как же ему идет черный… Но сегодня обошлось без происшествий, Иван благополучно подобрался к их столику.

И вот он – самый отвратительный момент…

Шаурин поздоровался под общий радостный гомон и шуточки. Занял свободное место, по иронии судьбы, на другом конце стола напротив Алёны, и все поняли: что-то не так. Наступила тишина. Друзья переглянулись и с плохо скрываемым любопытством начали посматривать то на Ивана, то на Алёну. Только Игорь со Светой вели себя адекватно, потому что были в курсе теперешних противоречий.

Как гадко стало на душе. Противно. Эта минута тошнотворной неловкости ранила сильнее, чем три недели одиночества и равнодушие Шаурина.

Но скоро разговор вернулся в свое обычное непринужденное русло. Внимание к их персонам постепенно сошло на нет. Однако неловкость, что душила Алёну в первую минуту при встрече с Иваном, никуда не исчезла. Осталась с ней, свернувшись в желудке тугим узлом.

И знала же прекрасно, что первая встреча будет самая тяжелая. И в ней точно будет мало радостного. Но все оказалось намного ужаснее. Самое худшее – это после такого перерыва, все еще находясь в подвешенном состоянии, в неопределенности, встретиться вот так на людях.

Убивало. Убивало всякую надежду на что-то хорошее. Вместо этого разочарование обнимало за плечи, и тянула руки застарелая боль. Почти невозможно вынести это под чужими взглядами, потому что нет возможности использовать привычные способы борьбы со своей слабостью. Тут не проорешься в подушку и не глотнешь двойную дозу успокоительного, разве что еще один бокал вина… Главное, не расплакаться.

Алёна за все это время один раз и плакала. Через день после Ванькиного ухода. Тогда он позвонил, чтобы справиться о ее самочувствии. А она лежала с температурой. У нее болела голова, и чувствовала Алёна себя будто при смерти. Почему Шаурин позвонил, непонятно. Может, Света рассказала о ее болезни, может по какой другой причине. Наверное, Света… А Шаурин, разумеется, не мог не позвонить, он же уверен, что если Алёне не напомнить, то у нее самой не хватит ума выпить таблетки. Сказал, если что, приедет отлупит. Это было очень эмоционально. Потом Алёна долго плакала и с трудом успокоилась. Болезнь. Долбанная акклиматизация.

Сейчас снова боялась, что не сдержит слезы и расплачется. Не от обиды и горечи. От одного взгляда на Ваньку. Ему даже говорить ничего не нужно, чтобы довести ее до слез, даже смотреть не нужно, а просто быть рядом.

Вот он, Шаурин, сидел перед ней, ее Ванька. И как будто уже не ее. Улыбался знакомой и в то же время незнакомой улыбкой. Нет, он не демонстрировал равнодушие, не сидел с непроницаемым видом. Он был спокоен и уравновешен, хорошо владел собой, разговаривал, не выдавая ничего лишнего и обличающего. В общем, вел себя так же, как в тот день, когда они познакомились. Точно чужой ей. Незнакомец. И это было ужасно. Ни тогда, ни сейчас Алёна понятия не имела, что творится у него в голове.

Они словно вернулись к нулевой отметке и нужно все начинать с начала. А это… это кажется невозможным. Столько всего между ними произошло, столько они пережили. Поневоле теперь задумаешься: а было ли?

Алёна все смотрела на Ваню и не пыталась отвести глаза. Чем чаще они ловили взгляды друг друга, тем плотнее как будто становился воздух, и сгущалось напряжение.

Только ей кажется, что в помещении ужасно душно и практически нечем дышать? Спина взмокла. Ладони становились то обжигающе горячими, то холодными, как лед.

Каждая минута выворачивала наизнанку. Но наконец Алёна перехватила этот взгляд. Хорошо ей знакомый. Когда Шаурин отводил глаза, на секунду концентрируясь на каком-то предмете, а потом снова возвращался к собеседнику.

Он злился. Он очень злился.

Это понимание принесло необыкновенную легкость. Пусть злится. Хоть какие-то эмоции. Человеческие. Возможно, Шаурин тоже не знал, что она будет здесь. Может быть, его так же, как и ее, не устраивала такая первая встреча. Или он вообще больше не хотел ее видеть…

Улучив удобный момент, Алёна улизнула в дамскую комнату, прихватив с собой Светку. Хотела сказать ей, чтобы та не смела третировать мужа. Заметила: когда Ваня появился, Света бросила на Игоря испепеляющий взгляд. Не хватало еще, чтобы они поругались. Вряд ли в появлении Шаурина нужно искать двойной смысл, предполагая, что это все как-то и зачем-то подстроено. Игорь едва ли будет заниматься подобными подковерными играми. Это не в его стиле.

Света вняла ее просьбе, пообещав не пилить Радченко.

Вернуться в зал девушки не успели. Шаурин стоял у входа и разговаривал по телефону. Алёна сразу поняла, что вышел он не случайно и дело не в телефонном звонке. Заметив ее, он тут же прекратил беседу. По его взгляду Лейба поняла, что ей нужно задержаться, и остановилась в двух шагах от него.

– Я хочу, чтобы ты ушла, – выдал он с ходу.

Алёна уже не удивлялась такой его манере начинать разговор. Действительно, зачем лишние слова.

Есть масса вариантов, как ответить. Например, предложить уйти самому, если ему неприятно ее общество. И добавить, что не все в жизни происходит, как того хочет Шаурин.

Но какой смысл в этой дерзости? Кажется, никакого. Сейчас точно нет никакого смысла дерзить, противостоять и вступать в новый конфликт. Еще не определены позиции. И как видно, Ваня пока не готов что-то определять. А спросить у Алёны язык не поворачивался.

Теперь она много чего не могла у него спросить. Как самом начале отношений.

Но тогда они умудрялись разговаривать не откровенно, но открыто. А теперь никак.

Тогда многое можно было прикрыть игрой слов, иронией. А сейчас невозможно.

Теперь все обнажено донельзя. Игра давно закончилась, и каждое слово как удар по оголенным нервам.

Лучше правда уйти. Зачем насиловать себе сердце. Не надо насиловать сердце…

Алёна развернулась и пошла прочь. Не сказала ни слова. Клатч с собой, а плащ в гардеробе. Свете она позвонит чуть позже.

Шаурин провожал ее взглядом. А Алёна резко повернулась и посмотрела на него. От ее взгляда дыхание перехватило, но он вернулся в зал и прошел к столику.

– …разбежалась значит наша парочка. Недолго музыка играла! – засмеялся Татарин.

– Это не твое дело. Заткнулся бы ты лучше… – зло проговорила Света.

– Вот жадный Шаур, надо было оставить Алёнку мне…

Наконец Татаринов заметил неестественное молчание, что воцарилось за столом, и взгляды друзей, направленные за его плечо. По спине поползли колкие мурашки. Костя медленно повернул голову. Шаурин стоял позади него. И вероятно все слышал.

Валет сжал подлокотники кресла, четко понимая, что сделать уже ничего не сможет. Не успеет вмешаться. И оказался прав.

Шаурин выхватил Татарина из кресла, будто тот ничего не весил, и швырнул об пол. Костя, крепко ударившись затылком, по инерции проехался чуть дальше, притормозив в ногах у гостей с соседнего столика.

– Тебе?.. Да я тебе глотку вырву, если ты еще хоть раз посмеешь выдохнуть ее имя. Лежи, не вставай, а то я тебя нах*й угроблю этим стулом, – зло прорычал Шаурин, потом круто развернулся и пошел к выходу.

В его сторону уже спешили охранники. Но они замерли на полпути, поняв, что конфликт исчерпан.

– Алёне ничего не говори, – жестко сказал Игорь жене. – Не добавляй проблем.

Света, все еще находясь в шоке, послушно кивнула.

– Конечно, – согласилась, не зная, что ее больше шокировало: то, что Шаурин чуть не прибил Татарина в ресторане у всех на глазах, или, что он матерился.

ГЛАВА 20

Приехав из ресторана, Алёна выпила успокоительное и легла спать, думая лишь о том, что воскресенье пролетит незаметно, а в понедельник она сбросит с плеч все лишние эмоции и погрузится с головой в работу, найдя для себя ту тонкую грань, где кончается профессионализм и начинается творчество.

Начало недели прошло именно в таком ритме, а в среду ее ждал сюрприз. Алёну уволили. Так сказать, уговорили разойтись по соглашению сторон, мягко намекая, что выхода у нее другого нет – работать ей спокойно все равно не дадут. Она, оглушенная новостью, невозможно уставшая за три недели бесконечного напряжения, на все согласилась. Что-то выяснять, противостоять, сил не было. Правда шауринский субботний выпад теперь обернулся другой стороной. И мысли сами полезли в голову. А вдруг…

На звонок Шаурин ответил не сразу, а только с третьего раза. Но если бы понадобилось, Алёна и раз сто бы его набрала.

И плевать с высокой башни на его занятость!

– Да, Алёна.

Приветливое безразличие в его низком голосе ни капли не удивило, но взорвало. Хотя сегодня ее и нежный шепот взорвет, и даже молчание.

– Ты совсем охренел?! – вскричала безо всякого приветствия, совсем сейчас не до реверансов. Переживет как-нибудь Иван Царевич. – Ты что о себе возомнил!

– Подожди, – внушительно попридержал он ее пыл, и Алёна дрожаще вдохнула, набирая в легкие жаркий воздух городской улицы.

Шаурин, наверное, там опешил от ее истеричного выпада. Еще бы! Такого ни разу от нее не слышал. Дождался! Да и проораться как следует повод есть. У всех свой предел, она тоже не железная.

В трубке ясно слышались голоса и какой-то посторонний шум. Потом что-то громыхнуло, похоже, дверь захлопнулась. Стало тихо, и Ваня, теперь уже с явным раздражением и странной готовностью выслушать ее вопли, сказал:

– Продолжай. На чем ты там остановилась.

– Меня сегодня уволили!

– Очень скорблю по этому поводу. Только какое я к этому имею отношение?

– А что – нет?! Твоему Величеству мало, чтобы я просто исчезла с поля зрения, хочешь меня совсем со свету сжить? Прям удивительно, как это я своим недалеким умишком смогла связать наш последний разговор и увольнение! Это же только ты у нас мастер по причинно-следственным связям. Действительно, удивительно! – саркастически изливалась она, не замечая внимания прохожих.

Завизжали тормоза машины, ухо резанул яростный рев клаксона. Алёна отскочила на тротуар и замерла, не отнимая телефон от уха. Покрывшись ледяной испариной, словно на землю вернулась: плечами почувствовала палящее солнце, глазами выхватила из текучей людской толпы недоуменные взгляды.

– В гробу я тебя видела, Шаурин, и в зернах бурмицких, – тихо сказала и выключила телефон. Хотя так недолго и самой в ящик сыграть. Совсем разум потеряла, как ослепла, выскочила в запале на проезжую часть, чуть не попав под машину.

Сунув телефон в сумку, Алёна перекинула длинный ремешок через плечо и быстро пошла домой. Куда еще? Домой. Чтобы в одиночестве наглотаться соленых слез и наораться в подушку. Почти бежала, благо босоножки на плоской подошве позволяли. В прихожей на диване бросила сумку и ключи, поспешила в ванную, посмотрела в зеркало, неровными движениями вытерла мокрые щеки. Все молча, без всхлипов и стонов. Ринулась с спальню, чтобы скинуть с себя одежду. Разделась, сбросила все и, оставшись в одном белье, начала метаться по комнатам, словно забыла, что должна сделать. Никак не могла выбрать, что на себя надеть, будто от этого что-то теперь зависело; а взявшись за чашку с чаем, осознала, что ни пить, ни есть, не может. Носилась по квартире не в силах усмирить колотящееся сердце, трясущимися руками вытирала слезы. И силой воли соскребала со скулящего разума остатки здравого смысла.

Понятно, что без работы она не останется, у нее и опыт, и имя. Но чтобы вот так в одночасье выбить почву из-под ног…

Дверной звонок ударил в виски тупой болью. Алёна пружинисто соскочила с дивана. Она и чувствовала себя скрученной до отказа пружиной, кажется, лишь капли, чтобы сорваться, не хватало. Понеслась к двери, уже в прихожей притормозив. Да и то, потому что увидела в темной дверце гардеробного шкафа свое отражение. Себя увидела в лифчике и трусиках. А рванула так по привычке, потому что последнее время только одному человеку открывала дверь. Его могла и голой встретить. Но то было раньше. Черт подери! Вернулась в спальню, натянула шорты, нырнула в первую попавшуюся майку.

Дверь открыла с внутренним ожиданием Шаурина, а как увидела, так захотелось его за порогом оставить, а самой на все замки закрыться. Доли секунды не хватило, он, разумеется, не стал спрашивать разрешения войти, вломился, силой толкнув дверь, так что Алёнка отлетела назад.

Думала, что Иван с порога начнет орать, но нет. Он быстрой собранной походкой проследовал за ней в гостиную и застыл перед диваном, на который сама Алёна забралась с ногами. Сначала долго и пристально Шаурин изучал ее заплаканное лицо. Потом его подбородок чуть поднялся вверх, губы сильнее сжались, и на лице мелькнуло высокомерие.

– Объяснись.

– А что объяснять? Я тебе сказала: меня сегодня уволили. – Слава богу, что голос не дрожал!

– И ты решила, что я этому как-то поспособствовал?

– А что – нет? – оцепенело замерла, с трудом выдерживая его яростный взгляд.

– Страсти-то какие. Нет! – сказал, как заклеймил.

– Нет? – не веря, переспросила она. – Тогда я вообще ничего не понимаю… – запустила пальцы в светлые волосы, затем потерла горящие щеки. И тут же остановила себя, запретила делать эти бессмысленные движения.

Ваня шевельнулся, подался немного вперед, Алёна, напротив, попыталась вжаться в мягкую спинку дивана.

– И у тебя на работе не было проблем? – опасно вкрадчиво начал выяснять подробности конфликта.

– Никаких.

– Ни выговоров, ни жалоб? Ты не нарушала этический кодекс?

– Нет.

– И твое руководство, как я понимаю, совсем не волнуют возможные проблемы с трудовой инспекцией и прочими службами?

– Это у меня будут проблемы, если я завяжусь с трудовой инспекцией или подам в суд, или еще что-то предприму. Я потом не смогу никуда устроиться и вообще работать по профессии. Ты прекрасно знаешь нашу специфику. Удалят из реестра психологов и аминь.

Его напускное спокойствие сошло. Он побагровел, ринулся к стеллажу с книгами, нашел там какую-то тетрадь и карандаш.

– Пиши, – швырнул ей то, что взял с полки.

– Что? – непонимающе посмотрела на него.

– Полное название вашей конторы. Кто руководитель.

– Зачем тебе?

– Пиши!

Алёна не притронулась ни к листку, ни к карандашу.

– Пиши и не трать мое время, или я сам узнаю! – оглушил ее криком, и она, раскрыв тетрадь, тут же нацарапала все, что он просил, матерясь про себя, что рука у нее дрожит. Разумеется, это дрожание от Шаурина не укрылось. Едва поставила точку, Иван выхватил у нее листок и несколько раз пробежался глазами по строчкам. Выдохнув, достал сотовый. Набрал номер и, пока шли гудки, снова перечитал написанное. Когда ему ответили, отбросил тетрадь.

– С Олегом Николаевичем меня соедините, – уверенно сказал он. – Шаурин… Иван Денисович. Подожду.

Показалось, или у него в телефоне что-то прозвучало про «приемную губернатора»?

Шаурин не стал разговаривать при ней, вышел на лоджию и прикрыл дверь. Алёна только слышала его гулкий голос. Иногда смех. Такой выученно-мягкий заготовленный смешок.

Показалось, что разговаривал он целую вечность. Когда вернулся, был спокоен.

– Твое начальство там подохренело маленько, да, Мурка? Ничего, сейчас минут через пятнадцать-двадцать тебя пригласят обратно. Можешь даже повыделываться, пусть поуговаривают. – Остановился перед ней, поглядывая на телефон и держа его так, словно готов поднести трубку к уху. Как будто звонка ждал.

– Ты надеешься такой вопрос решить за пятнадцать минут? – удивилась она, чувствуя, как отвратительно уютно стало находиться с ним в одной комнате после того, как он назвал ее Муркой.

– Я не надеюсь, я решу. Иначе ваша шарашка исчезнет с лица земли.

– Кому ты звонил? – голос ее совсем стих. – Ты же не Крапивину звонил?

– Почему не Крапивину? – усмехнулся он.

– Зачем?

– Как – зачем? Кто-то, имея проблемы, звонит знакомому гаишнику; а я, когда у меня неприятности, звоню знакомому губернатору.

– Ваня, это слишком… Я все равно теперь не смогу там работать, – выдохнула она шокировано.

– Кому слишком – тебе? Мне – нет. Или ты так и не поняла, с кем встречалась? И ты будешь там работать! Я человека побеспокоил, оторвал от дел! Потому ты будешь и дальше там работать! Можешь не переживать, для тебя теперь вообще все дороги открыты, с тебя будут пылинки сдувать и рта не посмеют против открыть.

– Да я не хочу!.. – Ее затрясло. – После всего этого маразма!

– Тогда какого черта ты меня дернула? – рявкнул.

– Я дернула? – удивленно воскликнула. – А разве я просила решать мои проблемы? – принялась защищаться, хотя прекрасно знала, что Шаурин не из тех, кого можно утопить одним веским доводом. Он и сам может долго водить по кругу, а потом все равно ловко загонит в угол.

– И правда не просила, – подумав, согласился он и улыбнулся холодно. – Что вполне объяснимо, ведь правда? Это же, как ты тогда сказала, паттерн. – Снова улыбнулся и продолжил издевательски. – Доктор, тебе ли не знать, как непросто ломать устоявшиеся схемы поведения. Тут не обойтись без квалифицированной помощи. А если клиент не настроен на глубокую личностную проработку, то это практически невозможно, да? У тебя майка шиворот-навыворот, – вдруг сказал он.

– Что?.. – принялась осматривать себя.

Твою ж мать… И правда напялила белую майку швами наружу. Пальцы дрогнули: снять бы ее да вывернуть, надеть как положено. Но не при нем же теперь раздеваться, но и уйти в другую комнату себя заставить не могла.

– Когда ты меня потеряла, ты так не убивалась, не ревела, как сейчас из-за своего увольнения, – сказал напряженно.

То, что не ревела, правда. Все эти дни не ревела, а сегодня словно прорвало. Думала, с ума сойдет.

– Ты спросил… или думаешь, что я так и не поняла, с кем встречалась. Я поняла. С первой секунды поняла. В том-то и дело, Ванечка, что встречалась я с тобой. С тобой! Не с сыном Шаурина, не со знакомым губернатора, а с тобой! И если ты этого не понял, то тогда… – Ее пылкая речь оборвалась. Алёна заикнулась и сглотнула. Горло перехватило.

– Тогда – что? Ну? Договаривай, – мягко подтолкнул он. Она молчала, только вздыхала глубоко, словно воздуха не хватало. – Самое примечательное, что вопрос: «Почему ты со мной встречалась?» для нас неактуален. Главное, как ты со мной встречалась. Хочешь я расскажу тебе – как?

Их прервал телефонный звонок, которого ждал Иван.

– Да… премного благодарен… Конечно… Я передам… Обязательно… – Шаурин положил трубку и снова обратил на девушку свой взгляд. – Теперь жди. Скоро тебе позвонят и скажут, что произошло жуткое недоразумение.

Телефон… Куда она его дела?

Алёна поерзала на диване, порылась между подушками. Ах, да, он остался в сумке. Пришлось сходить за ним в прихожую. Там она содрала с себя майку и надела ее лицевой стороной. Потом достала мобильный из сумки и вернулась в гостиную.

– Извини, Ваня. Я была не права. Просто я… – усаживаясь в угол дивана Алёна подавленно умолкла, не зная, как определить свое состояние. Обладая солидным словарным запасом, не могла подобрать слово, которое бы могло выразить всю глубину ее переживаний. Такого не существовало, поэтому она просто тяжело выдохнула, стараясь взять себя в руки.

Шаурин вдруг взял ее мобильный. Снова достал свой и позвонил. На дисплее телефона высветилось его имя. Он ненадолго задержал телефон перед ее лицом.

– «Шаурин Иван»! Вот так я у тебя записан!

Алёна смотрела непонимающим взглядом.

– И что? – И сама прекрасно знала, как он у нее записан. Что это за демонстрация?

– Почему не «Ваня», «Царевич», в конце концов?! Написала бы «Твою-Мать-Величество»! Как ты меня еще называешь…

– Какая разница, как ты записан у меня в телефоне?

– Огромная! Потому что, – скользнул пальцем по экрану, листая телефонную книжку, – у тебя все так… «Павлова Света», «Радченко Игорь»… – назвал он еще несколько имен.

– У меня много контактов, я люблю порядок и мне удобно ориентироваться по фамилии.

– Нет, это не из-за любви к порядку. А потому что у тебя, как в том фильме, – чтобы никто не догадался! Не дай бог тебе определиться!

– Да что ты придрался к моему телефону! – Вырвала свой мобильный из его рук.

– Потому что с этого все начинается. Вот с таких мелочей. И везде так. Во всем. То у тебя семинар, то конференция… у меня в квартире нет ни одной твоей вещи. Ничего. Как будто тебя в моей жизни нет. Ты уходишь так, словно больше не вернешься. Вот так ты со мной встречалась! Ты всегда была одной ногой за порогом. Так может стоит уже шагнуть и не играть в прятки!

– Я не понимаю, что тебе от меня надо! Я всегда и везде была с тобой. Всегда и везде!

– Последнее время, да. Я знаю. Вот это меня и остановило. Но жить со мной ты не захотела.

– А теперь попробуй убеди меня, что, отказавшись, я поступила неверно. Мне бы уже через две недели пришлось собирать вещи, – задушенно проговорила она.

– А кто в этом виноват?

– Не напоминай! По этому поводу мы уже разговаривали! Не знаю, что еще нужно сказать, чтобы ты успокоился! – Алёна в отчаянии подняла голос.

– Я прекрасно помню твои объяснения – все, что ты мне сказала. Только самого главного я не услышал. Потому и спрашиваю: стоит ли оно того, чтобы продолжать?

– Ваня! На этот вопрос ты сам себе должен ответить. Это ты у себя спроси! Тогда что-то решится. А я тебе все сказала. Хотя… – Алёна перевела дыхание, – мне кажется, что ты уже выразил ко мне свое отношение.

– Каким образом? – невозмутимо поинтересовался Шаурин.

– Ах, тебе напомнить? В прошлую субботу!

– А я как-то выразил к тебе свое отношение?

– Ты не хотел меня видеть, сказал, чтобы я ушла, – тихо сказала Алёна.

– А я сказал, что не хочу тебя видеть? Я так сказал не потому, что не хочу тебя видеть. – Пригнулся к ее лицу, уперевшись ладонями в спинку дивана. – Мурка моя, я тебя так хочу, что надо было, чтобы ты свалила из этого гребаного ресторана!

Пару минут назад он пронаблюдал, как она сняла и надела майку. От вида ее обнаженной спины закружилась голова.

Никак не доходил до разума смысл сказанных им слов. Алёна уже ничего не соображала. Беззастенчиво Ваня скользнул по ней взглядом, посмотрел в сторону спальни и вернулся к ее лицу. Она тут же отпрянула, вжавшись в спинку дивана.

– Вот-вот, – наконец выдал он что-то похожее на улыбку. – Мне тоже кажется, что это будет как-то неправильно. Ты же ждешь от меня чего-то определенного и конкретного. А я тебя три недели не видел. Какие у меня могут быть мысли в голове? Ни одной здоровой.

– А почему ты сам тогда не ушел? – Лицо у нее горело.

– Логично – почему, – спокойно ответил он. – Ты не любишь театральные постановки. Потому уйти нужно было тебе.

– Как я у тебя записана в телефоне? – неожиданно спросила она, и Ваня распрямился, оттолкнувшись от дивана.

– А какое теперь это имеет значение?

Он посмотрел на часы. Видимо, разговор окончен. Алёна без лишних слов поднялась, чтобы проводить его.

Распахнув входную дверь, она отошла чуть в сторону, но Ваня вместо того чтобы шагнуть за порог, резко надвинулся на нее. Алёна отскочила к стене и замерла, не поднимая глаз выше уровня его подбородка. Сердце колотилось как бешеное. Наверное, даже Ванька слышал. На губах его наметилась улыбка.

Алёна опустила глаза в пол и потерла кончик носа.