Текст книги "Ты у меня одна (СИ)"

Автор книги: Оксана Сергеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА 27

Алёна сидела на диване, тупо уставившись в темный экран телевизора. На ней та же одежда, в которой она ушла от Ваньки, – джинсы и теплая кофта. Колени плотно подтянуты к груди, и сама укутана в одеяло. А все равно холодно. Так холодно, что зубы стучат, руки трясутся. Будто вскрыли грудную клетку, и внутри ветер гуляет. Теперь как ни кутайся, согреться невозможно.

Она сидела так уже третий день. Ничего не делала, сидела на диване, как в коме, и поднималась только, чтобы поесть. Раздевалась, чтобы поспать и принять душ. Изредка включала телевизор, но не различала картинок на экране. Целых два дня свободы, долбанного личного пространства, но она не знала, как им распорядиться.

Что тебе надо от меня, Шаурин? Я тебя и так люблю. Ты об этом знаешь. Что тебе надо? Какую я должна решить задачку?

Да, кое о чем она подумала. Но все мысли гасли, едва вспоминался последний разговор с Ванькой. Специально ли он устроил эту ситуацию с презервативом, или все вышло случайно, но ему удалось окончательно вывести ее из себя. Только вот до сих пор потряхивало не от этого. А от тех последних слов. Про сны.

Она разговаривает во сне. Шаурин знает, что ей снится. Это уму не постижимо. Это не укладывалось в голове. В голове у нее теперь полная разруха.

Алёна с силой сжала виски. И сама сжалась в комок. Ничего не помогало – ни кофе, ни чай, ни теплая постель. Ничего, чтобы выйти из этого пришибленного состояния.

Сны – это такая интимная вещь. Особенно ее кошмары, о которых она никогда никому не рассказывала. Но Шаурин как-то умудрился и туда пробраться.

Знает ли он об одном из ее ночных ужасов или услышал что-то несущественное?

Наверное, уже неважно. Важно, что Алёна сейчас одна. В своей квартире. Ей холодно, но она никак не может согреться. Без Ваньки ужасно холодно. Он такой большой, сильный и теплый. От него невозможно оторваться. И как она только смогла уехать и проторчать столько времени в одиночестве. Точно не в себе была.

Она не переодевалась в домашнюю одежду, потому что это казалось ненужным. Не драила свою квартиру, потому что теперь в идеальном порядке не было никакого смысла. Здесь все равно не будет уютнее, чем у Ваньки. Потому что здесь нет самого Ваньки.

Алёна набрала его номер, но телефон оказался отключен.

Ни хрена себе! Ее подбросило на месте. Как это?

Шаурин всегда ей отвечал. Всегда. Никогда не отключал телефон и не блокировал ее номер. Даже когда они были в той страшной ссоре. Он не выпендривался по мелочам. Всегда брал трубку и разговаривал. Мало ли что ей могло понадобиться. А тут… Может действительно захотел от нее избавиться? Нет, этого не может быть. Не бывать этому.

Алёнка вскочила с дивана и ринулась в спальню. Комната так и пустовала без кровати. Теперь в этом предмете мебели точно нет никакой надобности.

Она переоделась. В прихожей влезла в туфли. У двери притормозила и снова вынула из кармана кожаного жакета сотовый.

Я знаю, милая, что ты не секретарша, но, прости, другого выхода нет.

– Катюша, привет. А ты не знаешь, где сейчас твой братец? – сама удивилась, насколько спокойно и твердо звучал ее голос. Внутри все дрожало.

– Дома он.

– Точно? Что-то у него с телефоном, не могу дозвониться.

– Стопудова. Как секретарша тебе говорю.

Алёна засмеялась. Надо же, она еще в состоянии смеяться.

– Ладно. Пока.

Она выскочила из дома. Не сомневаясь, не думая, ни о чем не заботясь. Терять уже все равно нечего.

А когда нечего терять, кончается страх, и начинается бесстрашие. Когда выплаканы все слезы, начинаются улыбки.

Хотя ключи от квартиры лежали у нее в кармане, Алёна не стала нахальничать, позвонила в дверь.

– Мать моя, какие люди к нам пожаловали.

О, она узнала этот невозможно похотливый взгляд, которым Шаурин окинул ее с ног до головы, и этот нетерпимо дерзкий тон.

– Ты пьян.

– Нет, я в г*вно трезвый. М-м-м, – Вздернул подбородок, спрашивая, зачем она пришла. Как всегда, высокомерно. По-царски. По-шаурински, в общем. И такая самодовольная ухмылка заиграла на его красивых губах, что Лейбе тут же захотелось съездить ему по лицу. Или поцеловать. Сначала съездить по лицу, а потом поцеловать.

Да, он высокомерный, наглый, самоуверенный, иногда хамоватый, но, черт его раздери, она любит его до умопомрачения. Любит именно такого. Целиком и полностью. С его сволочным характером.

– А ты, Величество, в гордом одиночестве употребляешь, или у тебя компания есть? – едко спросила она и вспыхнула: а вдруг Шаурин решил устроить тот самый «случай»?

Не дожидаясь ответа, Алёна толкнула Ваньку в плечо, протиснулась в квартиру и решительно направилась на кухню.

За барной стойкой в окружении бутылок, рюмок и тарелок восседал Гера. Ну да. Кто ж еще? Гера кого угодно в хлам уделает. Даже Шаурина. Если напиваться по полной, то только с ним.

– О-о, – развязно протянул он, – а вот и виновница нашего маленького торжества. Сит даун, плиз. Давай-ка, фрау, накатим с тобой за счастье. И чтобы ваш белый пароход не херануло о злые скалистые будни.

Господи… Алёна посмотрела на стол, по пустой таре оценила количество выпитой текилы и ужаснулась. И как только эти придурки еще на ногах держатся. Да при этом еще и выглядят вполне трезвыми. Шаурин даже говорит связно, а Гера так вообще соловьем заливается.

Медленно Алёна стянула с себя жакет, пристроила его на спинку высоко стула и вдруг почувствовала у себя на бедре чью-то теплую ладонь. Шауринскую, чью ж еще… Бесстыжая скользила вверх, задирая на ней платье.

Совсем оборзел! Алёна хлестнула его по руке и отошла.

– Это вы с горя, что ли, пьете тут? – полезла в холодильник за лимоном. У Шаурина обязательно должен быть лимон. Или лайм.

– Яволь, весна покажет, – улыбнулся Гера какой-то по-дурацки радостной улыбкой и подал ей стопку мексиканской водки.

Она оставила ее в сторону, сначала порезала лимон. А потом они выпили. Непонятно, правда, за что. Но ей нужно обязательно выпить.

Слава Богу, Гергердт ушел быстро, не стал задерживаться. Спасибо ему. Напряжение и так зашкаливало, сидеть и делать вид, что все в порядке, никаких сил не было. Пока Шаурин провожал друга, Алёна убрала несколько тарелок в раковину.

– Чего пришла? – спросил он, после того как вернулся на кухню.

Отчего-то стало противно на душе. Да, противно, потому что пришла сама и сказать что-то должна сама. А слов не находилось. Вернее, не находилось смелости, чтобы сказать их. А Ваня, как видно, совсем не собирался ей в этом помогать.

– Придумала, что сказать? – снова спросил он.

– Ой, Шаурин, как я тебя ненавижу, – проговорила Лейба и скривилась.

– О, да, Доктор, я прям как тебя сегодня увидел, так и подумал: все, она меня точно ненавидит. – Он снова налил себе текилы. Отвратительно самодовольно улыбнулся и поднял рюмку: – Поехали.

Он сказал и будто нажал на спусковой крючок. Алёна схватила со стола бутылку и со всей силы запустила ее прямиком в шкаф. Не метилась, просто размахнулась и кинула со злости. Попала куда попала. Разлетелись вдребезги стеклянные дверцы, с полок посыпался хрусталь. В воздухе резко запахло спиртным.

– Да *б вашу мать, она же была почти полная, – посетовал Шаурин и достал еще одну бутылку. Наполнил две рюмки и взглядом подозвал Алёну к столу. Она подошла, потерла нос, для ровного счета смахнула на пол стопку Геры и пару тарелок. Посуда со звоном разлетелась на мелкие осколки. Тогда Лейба взяла свою рюмку и выпила. Подавилась и заплакала. Так, как никогда еще при Шаурине не плакала. Громко, с чувством. Он схватил ее за запястье и притянул к себе. Она обняла его за плечи и беззащитно прижалась к его крепкому сильному телу.

– Понимаю, – погладил ее по спине, – трудно сдаваться, да? Конечно, ты меня ненавидишь. Трудно приходить самой, а не потому что на тебя надавили. Потому что как будто заставили. Понимаю…

Она заплакала еще сильнее, словно подтверждая его слова.

Так и есть. Обратного пути теперь не будет. Он и не нужен.

– Я хочу сказать, – начала она, шмыгнув носом, – что-то очень важное. У меня плохо со словами, потому надо сказать сейчас. Не перебивай! А то я еще пять лет буду собираться. – Дрожаще вздохнула. – Я любила тебя, Ванечка, когда уходила, когда требовала личное пространство. Когда пыталась держать тебя на расстоянии, тоже любила. А сейчас я пришла к тебе сама. Вот и реву как дура. Оплакиваю свою свободу. Потому что теперь даже если ты отпустишь, я не освобожусь от тебя никогда. Свобода – это одиночество. Я не хочу быть одна. Больше не хочу. И знаешь, Шаурин, я тебя не люблю. Потому что это уже не любовь. Что-то другое. Больше меня. Больше, чем любовь. Как психолог тебе говорю – это патология. Не лечится даже медикаментозно. Я уже совсем без тебя не могу. Совсем-совсем. Ты мне веришь?

– Конечно, верю. Молча. – Вытер ей слезы.

– Ты мне поможешь? Мне еще нужна твоя помощь. Присмотришь за мной? Позаботишься?

– Присмотрю. Позабочусь.

Она высморкалась в салфетку.

– Так, – налила текилы, подвинула соль и лимон, – тогда чин-чин и давай свою речь. Ты говорил, что у тебя есть речь.

– Давай, – слизнул с ее руки соль и опрокинул стопку. Алёна смущенно и торжественно замерла, а он улыбнулся, откинул волосы с ее плеча. – Тебя слишком много. Твоего упрямства, самоуверенности, мозгов… твоей невероятной активности, мыслей, их много. Твой мир слишком большой. Этого с лихвой хватит на нескольких. И иногда мне казалось, что я не смогу упаковать тебя в какую-то форму. Но я любил бы, будь даже внутри тебя пустота. Потому что это лишь твоя пустота. Наверное, никому не постижимая.

– Ой, Ванюша, ты точно готовился. – Вытерла набежавшие слезы. – Если ты хочешь позвать меня замуж, то мне надо еще выпить.

– Нет, не хочу. Но можешь выпить.

– Как это? – удивленно спросила она. – Теперь мне точно надо выпить. – Она выпила. Погладила Ваню по лицу, улыбнулась счастливой улыбкой.

– У нас будут красивые детки, да? И Серёжка, и Витюшка, и Володька.

– Да.

– Но только после аспирантуры.

– Я уже понял. Ты подготовилась. – Он усмехнулся, обежал взглядом ее лицо, убрал прядь волос. Что-то мелькнуло в его глазах, наверное, он и правда представил, какие у них могли быть дети.

И пусть Ваня не спрашивает, хочет ли она детей. Пусть эти мечты еще далеки, пока не реальны, пусть пока желание иметь детей отзывается в желудке ледяной пустотой, это неважно. Ваня хочет детей – у Вани будут дети. Даже если для этого придется переступить через бездну страхов и сомнений. Ведь всю жизнь она боялась, что у нее не получится стать хорошей мамой. Но Ване не нужно знать, что она ужасно боится. Ваня должен знать, что у него будут дети. А она привыкнет, у нее еще есть время.

Голова невозможно кружилась. То ли от текилы, то ли от Ванькиных поцелуев. Сумасшедших, голодных. Будто ее не три дня не было, а три месяца. Потом Ванька соскользнул со стула, и Алёна поняла, что надо идти в спальню. По взгляду поняла.

Раздеваться начали еще по дороге. Ее платье упало где-то у дверей фисташково-шоколадной комнаты. Белье около кровати.

– Не-не, так нормально, чулки можешь оставить.

Он повалил ее на кровать, и они прижались друг к другу голыми телами. Удобно сплелись. Так привычно. Нужно. Горячо.

– Что, сегодня без прелюдии? – Задыхалась от его тяжести и от восторга.

– Сколько можно? У меня тут уже два дня прелюдия. Нет, ты точно меня ненавидишь. Напялила чулки и давай бить посуду.

– Мамочки… – прошептала она, выгибаясь от наслаждения, когда он заполнил ее всю. – Шаурин, ты такой пьяный. Это же будет бесконечно. Это же на всю ночь. Ты же меня затрахаешь сегодня до смерти.

– Видишь, как тебе повезло. Отсчастливлю тебя как надо.

– О, да… Я уже чувствую – вот оно, мое счастье.

Как хорошо… Она шептала, как ей хорошо. Вот оно счастье. И удовольствие. Не такое, когда сгораешь от желания, и все внутри скручивается в узел, а как сейчас – спокойное. Когда точно знаешь, что оно будет – удовольствие. Твой человек, единственно важный и любимый мужчина, обязательно об этом позаботится. Спросит, как лучше. Или сам угадает. И можно расслабиться, отдаться целиком и просто раствориться в его прикосновениях. Растаять от его неспешных движений. Расплавиться и слиться с ним в одно целое. В целое. По-настоящему. Не думая про завтра. Потому что завтра точно будет. И послезавтра тоже. И вся жизнь только с ним одним.

_____

– Какое прекрасное утро, – прошептала Алёна и обняла Ваньку покрепче. Кажется, они заснули поперек кровати.

– Мурка, ты ли это?

Какой-то у него странно бодрый голос. Просто удивительно.

– Нет, это не я, – хрипло прошептала она, – это пьяный секс. У меня нет сил даже двинуться. – У нее не только сил не было двинуться, а еще и голова раскалывалась.

– Это прекрасно.

– Почему?

– Значит, обойдешься матом.

Шаурин выбрался из постели и натянул джинсы.

– Ты мне завтрак хочешь в постель принести? – Алёна перевернулась сначала на другой бок, потом легла на подушку и накинула на себя одеяло.

– Примерно, – обронил он и вышел из спальни.

Алёна легла поудобнее, подперла голову рукой. Что-то слишком хитрый у Шаурина вид. Как-то уж слишком сложно он улыбнулся.

Ванька вернулся в комнату, встал перед кроватью, в руке у него был… паспорт. Точно. Ее паспорт. В белой кожаной обложке.

– Я за завтраком, – сказал Шаурин и бросил его на кровать.

Некоторое время Алёна растерянно смотрела на свои документы. Потом, будто дойдя вдруг до какой-то мысли, подскочила, схватила паспорт, пролистала странички… и запищала. Заорала во весь голос, даже подушка не понадобилась. Глянув на первую страничку, снова заорала. Упала на кровать и накрылась с головой одеялом. Поскулила то ли плача, то ли смеясь, и, вынырнув, снова начала листать паспорт.

– Ну ты у меня охренительно крутой, Иваша, – ошарашенно прошептала она, откидываясь на подушки.

– Мурка-моя-любимая, я надеюсь, это был крик радости, – довольно сказал Ванька, входя в комнату.

– Нормальный завтрак, – оценила Алёна бутылку текилы и соль. – Предлагаешь с утра нализаться?

– Какое хорошее слово. – Шаурин, оседлал ее бедра и откинул одеяло. – Предлагаю, да. Нализаться. – Насыпал в ложбинку между грудей соль. Слизнул ее, не забывая, конечно, запить.

Алёна вспомнила вчерашний вечер – разговоры и признания, свои мысли. И то, что этому всему предшествовало. Все вспомнила.

– Шаурин, – простонала она, – ты мне голову сломал! Ты мне за четыре месяца голову сломал! – крикнула она. – Как мне теперь жить?

Он радостно засмеялся.

– Не хнычь. И не говори, что это не лежит в зоне твоей воли и желания. Ты вчера замуж за меня просилась.

– Так я не думала, что я уже замужем! Отвези меня к психиатру! Мне срочно нужен психиатр!

– Нет, психиатру я тебя не отдам, а вдруг тебя вылечат. Где я потом себе такую ненормальную найду? Ты у меня такая одна. Любимая моя Мурка. Единственная моя Мурка. Моя супер-умопомрачительная Мурка. – Он увлекся. Облизывал те места ее тела, на которых соли не было.

– Спасибо, что ты меня под это дело Муркой не записал. Хоть имя мое оставил.

– Просто я подумал, что насчет фамилии ты тоже будешь выделываться.

– Я так понимаю, что у тебя по поводу всего были большие сомнения. Когда ты это задумал? Когда ты стащил у меня фотографии?

– Не скажу.

– Вот нет чтобы нормально замуж позвать.

– А вдруг ты мне откажешь. Это же психическая травма на всю жизнь.

– Ой, не ёрничай! Вот как теперь с тобой жить, – снова застонала она. Правда, непонятно, то ли от досады, то ли оттого, что Ванька слегка прикусил ее сосок.

– Счастливо, – уверенно сообщил Шаурин.

– А если бы я не пришла? Вот взяла бы и не пришла. Что бы ты тогда делал?

– А хрен его знает, – смело отмахнулся он и оперся на руки у нее над головой.

– Не может такого быть. У тебя на все про все тридцать вариантов.

– Нет тут у меня вариантов. Я же знаю: Мурка меня любит, и Мурка придет.

– Господи… – прошептала Алёна. – Я Шаурина. Я Шаурина? – громко переспросила, хотя уже сто раз заглядывала в свой паспорт. Новый паспорт. На новую фамилию и с печатью о регистрации брака.

– Ты Шаурина.

– Я Шаурина… мамочки… – потрогала голову, пощупала затылок и потянулась за своей рюмкой, которая ждала ее на прикроватном столике. Чуть-чуть глотнула и сморщилась. Снова пощупала затылок. – Проверяю, не выросла ли у меня корона.

Ванька засмеялся.

– Ты родилась с короной. Я же говорил: ты Само Совершенство. Ах, какое блаженство… – снова «посолил» ее грудь.

– Я Само Совершенство? – расхохоталась новоиспеченная Шаурина. – Я затраханная до смерти. У меня от похмелья раскалывается голова. Я, по-моему, снова пьяна… и я, – тут она растянулась в широкой улыбке, – Твою-Мать-Величество, счастлива.

– Да?

– Абсолютно. Оказывается, для этого нужно было сделать всего ничего.

– Что?

Она шлепнула его по плечу.

– Хорош уже меня облизывать! Снимай джинсы!.. Выйти за тебя замуж.

ГЛАВА 28

– Господи, вот это я женился, – проговорил Ванька, сгребая в кучу битое стекло. – Ты мне всю кухню разгромила.

– У нас есть из чего выпить кофе?

– Есть.

– Ну и не жалуйся тогда.

– Я и не жалуюсь.

Алёна встала рядом, уперев руки в бока. Тяжело вздохнула и спросила настойчиво:

– Ваня, что дальше? Скажи мне. Я не знаю.

– А дальше мне нужен пылесос, чтобы собрать мелкие осколки.

– Я не про это.

– А я про это. Тащи пылесос. А потом завтрак, то есть обед. Есть хочу, короче.

– Хорошо, – кивнула, соглашаясь. – Ладно, все по очереди.

Вместе они навели порядок. Алёна загрузила посуду в посудомойку, вытерла столы, отчистила глянцевые поверхности. Потом приготовила поесть, вернее, разогрела. Слава богу, еды полный холодильник.

Наверное, только сейчас до нее начало доходить, что произошло. Они с Ванькой поженились. Она теперь жена. Его жена. Это осознание откликалось внутри ощущением умиротворенной нежности. Но она еще не сжилась с ним, не сроднилась. Оно еще заставляло сердце бешено колотиться и приводило ее саму в растерянность.

– Ваня скажи, что делать? У меня правда голову снесло. Я совсем не шучу. Я сейчас ничего не знаю.

От души завидовала шауринскому спокойствию. Он ковырялся в своей тарелке, пил кофе, ел маффины с изюмом и делал вид, что ничего необычного не произошло. Ну, или он так чувствовал. А у Алёнки коленки дрожали. Потому что она не знала, с чего начать. С чего обычно начинают жизнь молодожены? С чего начать семейную жизнь молодой жене, которая в принципе никогда становится женой не собиралась?

Блин, это все Шаурин замутил, теперь пусть разгребает.

– Для начала мы съездим к родителям и сообщим, что поженились.

– Вот это сюрприз будет, – засмеялась Алёна, представив удивление родителей. Они точно удивятся. Сомнительно, что они рассчитывали на такое быстрое и весьма «плохо организованное» бракосочетание. В этой семье все должно быть по высшему разряду. А уж свадьба сына тем более!

– Это точно. А потом ты соберешь свои вещи и переедешь сюда.

– Вещи собрать? – переспросила Алёна. Отметила себе, запомнила.

– Да. Хотя нет. Сначала кольца купим. Потом к родителям поедем. Надо заранее предупредить, а то если просто так нагрянем, на чай, – мама не простит.

– Так ты еще кольца не купил?

– Нет, конечно. Это надо вдвоем делать, а кто-то опоздал.

– Депримируешь?

– Нет, оштрафую.

– Как?

– Потом придумаю.

– Стриптиз я танцевать не буду, сразу говорю.

– А открыть в себе новые грани?

– Прекрати, мне двадцать пять лет, какие там грани. Ваня, – вдруг серьезно сказала Алёна, – как мы будем жить? Как ты смиришься со мной такой? Я-то с тобой буду счастлива, а ты?

– Нормально будем жить. У меня комнаты есть свободные, оформим тебе апартаменты, и, если тебе вдруг понадобится личное пространство, будешь уходить туда и вешать табличку «Не беспокоить».

– И ты не будешь беспокоить?

– Да прям. Регулярно буду дверь взламывать.

– А зачем тогда мне апартаменты?

– Потому что у каждого свои заморочки.

Алёна расхохоталась.

Шаурин загадочно улыбнулся:

– Все, я придумал тебе наказание.

– Какое?

– Напишешь тысячу раз «Ваня, я тебя люблю». Алёна Шаурина». Ты же любишь писать от руки, вот будешь сосредотачиваться, будет тебе трудотерапия.

– Сколько раз написать? – выдохнула она.

– Тысячу.

– Не многовато ли?

– В самый раз. Следующий раз не будешь опаздывать.

– Слушай, все хочу спросить и забываю.

– Что?

– А как ты меня тогда в клубе нашел? Специально искал?

– Нет. Ты была когда-нибудь на втором этаже в VIP-зале?

– Никогда. – Конечно, она не была на втором этаже! Туда просто так не попадешь.

– Там пол стеклянный.

– В смысле? – озадаченно проговорила Алёна.

– Там стеклянный пол и весь первый этаж как на ладони. Мы с Герой пили на втором, а ты со своей компашкой на первом.

– И ты какое-то время наблюдал за мной… Обалдеть, – выдохнула она, вспомнив зеркальный потолок, к которому так часто в тот вечер возводила глаза. Кто бы мог подумать…

– Ага. Не мог же я просто так нахально выволочь тебя из-за стола.

– Ой, – послала усмешку, – не мог он. – Тут Алёна хитро сощурилась. – Ваня, а когда ты решил на мне жениться?

– Как увидел, так и решил.

– Правда? – переспросила, не веря. – Как первый раз увидел, так и решил?

– Правда, – совершенно серьезно подтвердил Иван. – Увидел и решил: женюсь на ней.

– Не может такого быть.

– Еще как может. Чего бы я с тобой тогда возился? Не возился бы. Не хотел бы на тебе жениться, у нас в отношениях вообще не было бы проблем. Все ровненько, гладенько. И безнадежно.

– Это ж надо было мне так вляпаться… в любовь, – с улыбкой сказала она.

– Да, в любовь. – Он тоже улыбнулся и потянул ее к себе за руку. – Давай поцелуемся. Как женатики.

– А как это?

– Сейчас покажу…

_____

Как и предполагали Шаурины-младшие, сюрприз удался на славу. Вкусный ужин был хорошо приправлен удивлением, шутками, поздравлениями, радостью и немного возмущением. Сильнее всех была впечатлена Юлия Сергеевна.

– Нет, это уму не постижимо. Как ты мог?

– Юля, мне кажется, ты слишком драматизируешь, – все пытался успокоить жену Денис Алексеевич. – Расписались и ладно. И хорошо, что расписались. Свадьбу можно в любой день сыграть.

– Не в любой! – почти воскликнула женщина. – А как же торжество момента? А пустить слезу за счастье сына? Он лишил меня всего! Свадебного наряда, свадебной прически!.. И не только меня, – строго посмотрела на Ваньку. – И как только ты до этого додумался? Поверить не могу!

Алёна засмеялась. Наверное, Ваньку так даже в детстве не отчитывали.

– Юль Сергевна, у Ванечки богатая фантазия.

– О-о, да, – согласилась мать Ивана и глянула на мужа. – Или это ты ему подсказал? Реализовываешь на сыне свои несбывшиеся мечты?

– Юля, Юля, успокойся! Ну при чем тут я? Иван, уйми свою мать.

Иван все это время сохранял на лице насмешливое выражение. Наслаждался ситуацией и совсем не собирался испытывать муки совести хоть по какому-то поводу.

– Мама, – мягко сказал он. И мягко улыбнулся, и мягко посмотрел. Ну сама галантность! – Я подумал, что предсвадебную лихорадку мы с Алёной просто не переживем – поубиваем друг друга.

– А так не поубиваете? – проворчала мать.

– Так – нет.

– Это обнадеживает, – вздохнула Юлия Сергеевна. – Свадьба будет. И мне все равно, что вы об этом думаете. Свадьба должна быть.

– Как скажешь, мамочка, – послушно согласился Ванька.

– Как скажете, Юль Сергевна, – улыбнулась Алёна.

Юлия, явно не рассчитывая на такое смирение, немного опешила.

– Вот и слава богу. Договорились. Господи, – тут она отложила вилку, словно вспомнила что-то архиважное, – надо же Танюше с Лёней позвонить. И девочкам! Сколько там у них время-то в Германии? Денис, скажи! Я совсем ничего не соображаю! Ваня, это все ты!..

Денис Алексеевич рассмеялся.

– Мне кажется, это уже неважно. А вот если ты задержишься с этой новостью, Таня точно тебе никогда этого не простит. Иди звони.

– Пойду позвоню. – Юлия вскочила со стула.

– Во мама в чувствах! – засмеялась Катька. – Ну ты, Ванечка, круто придумал. Дай посмотреть, – притянула к себе его правую ладонь, взглянула на кольцо. – Красота. Но у Алёнки лучше.

– Это и понятно.

Когда Юлия вернулась, она была спокойна. Глаза светились счастьем и торжественным волнением. Ла лице играла открытая довольная улыбка. Она, подойдя сзади, обняла Алёнку и Ваню за плечи.

– Ой, милые мои, как здорово-то… – прошептала благоговейно.

– Мама, где твои хорошие манеры? – посмеялась Катька.

– Какие к черту манеры, когда такое творится.

– Успокоила тебя тётя Таня?

– Да разве с Танечкой поговоришь нормально? Она же сразу плачет. Позже созвонимся. – Юлия отошла от детей и уселась на свое место.

– Все, Алёнка, подписалась ты. Теперь будет у тебя и платье свадебное, и фата десять метров, – ухмыльнулась Катя. – А я рада жутко! Свадьба – это так классно!

_____

На следующий день Алёна поехала к себе на квартиру собирать вещи. Одна.

Шаурин, конечно, возмущался. Привел тысячу доводов, почему ей стоит дождаться его, но Алёна не отступала. Зато отступил Ваня. Она даже не поняла почему, но он вдруг перестал спорить и согласился. Удивительно.

Поехала она после обеда. Написала на зеркале в ванной послание «1. Ваня, я тебя люблю. Алёна Шаурина» и уехала. Думала, что муж будет доставать телефонными звонками, а после работы прикатит за ней, но этого не случилось. Он проявил завидное терпение.

Вернулась домой Шаурина поздно вечером. У подъезда позвонила мужу.

– Ванечка, спустись, пожалуйста, помоги мне, – сказала ласково. Зажала под мышкой медведя, захватила с соседнего сиденья горшок с кактусом и вышла из машины.

Ваня ничего не спрашивал, ничего не говорил, положил трубку и спустился во двор. Его жена стояла у белого мерседеса и была страшно чем-то довольна. Да, лицо ее светилось от счастья.

– Вещи в багажнике, – улыбнулась она и положила ему в руку ключи от машины.

Шаурин открыл багажник. Там стояла только одна сумка.

– И все? – спросил он недоуменно. – Это все, что ты целый день собирала?

– Да, все, – весело сказала Алёнка.

Недоумение Шаурина только увеличилось, когда он вытащил сумку.

– Господи, что у тебя там такое?

Сумка была невероятно тяжелая. И как только Алёна сама ее до машины дотащила…

– Отнеси в кабинет, – скомандовала Алёна, когда они поднялись в квартиру. – Там же книги.

– Хорошо. – Ванька поставил неподъемную сумку у книжного шкафа.

– Я надеюсь, мне будет позволительно как-то покомпактнее расставить твой «декор», чтобы разместить свои книжечки?

– Конечно. Делай все, что пожелаешь нужным. Ты уже у меня и так основательный порядок навела, все кругом переставила. Продолжай в том же духе, как тебе будет удобно, я совершенно не против. И пойдем поедим, я жутко голоден, ждал тебя, – хмуро сказал Ваня.

– И поэтому ты такой злой? – засмеялась Алёна и обняла его за талию.

– Да.

– Или не поэтому?

– Поэтому, – сквозь зубы ответил Шаурин, развернул ее к двери и направил на кухню.

Алёна все пыталась обернуться, все заглядывала ему в глаза, он упрямо толкал ее вперед, а на кухне уселся на высокий стул и уткнулся в телефон. Она обняла его сзади за плечи, прижалась к щеке и спросила:

– Ты злишься?

– Нет.

– Понимаю, – с улыбкой сказала она. – Трудно отпускать самому. Верить молча. Без подстраховки. Отпустить и ждать. Тебе тоже так трудно, я знаю. Легче же стукнуть кулаком по столу и что-то потребовать. Иногда легче заставить.

Ванька молчал. Ничего не говоря, крепко, до боли сжал ее запястье.

Он отпустил ее без подстраховки. Сегодня просто отпустил. Ни штамп в паспорте, ни свидетельство о браке, ни кольцо на пальце не давали никакой гарантии, что она вернется. Только ее чувства, ее воля, ее собственное желание. Да, это невозможно трудно для него – действовать, слепо, молча, безгранично доверяя. Просто ждать. Надеяться. Верить молча. Это невероятно трудно действовать без плана. Не было у него плана на случай «если она не вернется». Но она вернулась. С книгами, мишкой и кактусом…

– Ванечка, я люблю тебя. Очень-очень, сильно-сильно. Я собрала все свои вещи, самое важное, самое нужное. Мишка, книги, кактус. А все остальное я оставила в прошлом. Это все другая жизнь, а моя жизнь здесь, с тобой. Так что тебе придется раскошелится. Я гол как сокол, – она засмеялась. – А теперь давай поцелуемся. Как женатики…

Она писала ему на зеркале: «…Ваня, я люблю тебя. Алёна Шаурина». Нумеруя свои послания, клеила стикеры на холодильник. Складывала исписанные любовными признаниями листки в ящик рабочего стола. Слала СМС-сообщения. Подсовывала записки в карманы пиджака. Писала цветными маркерами, клеила блестки. Рисовала сердечки.

Тысячное признание Алёна написала на большом торте, который испекла сама на годовщину свадьбы. От ресторана она отказалась и ужин не готовила. Вечером они ели только этот торт и пили шампанское.

«Ешь-ешь, Ванечка, наедайся моей любовью», – приговаривала она.

А он ел, пил, иногда целовал ее сладкие губи и, как всегда, отвратительно обаятельно улыбался.