Текст книги "Ты у меня одна (СИ)"

Автор книги: Оксана Сергеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

– Оригинально, – оценила женщина.

– Да, это точно. Кактусы, книжки… Ваня умеет делать подарки.

Еще часы, машина… Но про это Алёна не стала говорить.

– Ну надо же, как старается, – иронично протянула мать Ивана.

– В каком смысле? – нахмурилась девушка.

– Понимаешь… Как бы мне поскромнее выразиться… – Юлия Сергеевна вздохнула и сцепила пальцы.

– Мне кажется, поскромнее – у вас не получится, – мягко усмехнулась Алёна.

– Очевидно, что да. У моего мальчика большие, просто огромные возможности. Представь, как он наступает себе на горло, покупая тебе книгу за триста рублей. Или за сколько там…

Алёна хмыкнула, уголки губ невольно дрогнули в улыбке. Так забавно слышать «мой мальчик» в отношении такого здорового лба, как Шаурин. В этом есть что-то особенное. Любовь, наверное, чистая, материнская.

– Он привык жить и действовать по-другому, – продолжила Юлия. – Ему удобнее дарить драгоценности, шубки, машины, квартиры… Утрирую, но суть, я думаю, ты поняла. А тут, видишь, кактус. Романтика.

– Я от этой романтики скоро с ума сойду. – Алёна опустила взгляд и, уперев локоть в стол, прикрыла ладонью глаза. Только бы не разреветься.

– Ну-ну, – Юлия уверенной ладонью погладила девушку по спине, – не плачь. Оставь это для Ваньки. – Сквозь слезы Алёна рассмеялась. – Да-да, я не шучу. Поплачешь у него на плече, пусть утешит.

_____

– Мама! – рявкнул Иван и замер посреди холла.

Катька выскочила из комнаты и, глядя вниз, повисла на перилах.

Очуметь, вот это Ванечка взбесился. Когда сказала ему по телефону, что мама встречалась с Алёной, уже по голосу поняла, что брат недоволен, но не думала, что до такой степени, чтобы орать во всю глотку. Может, и не стоило ему говорить об этой встрече, но мама сама предупредила: если Ваня и отец спросят, она у Алёны.

– Что ты кричишь на весь дом? Что случилось? – Юлия подошла к лестнице и посмотрела на сына.

Он, перескакивая через одну ступеньку, рванул на второй этаж. Катька скрылась в своей комнате, захлопнула дверь и даже повернула ключ в замке. Когда Ванечка в таком настроении, лучше вообще ему на глаза не попадаться. А она хоть косвенно, но к этому причастна.

Иван прошел по холлу второго этажа к библиотеке. Родители пили кофе и, вероятно, обсуждали какие-то дела. Отец сидел в черном необарочном кресле. На полированном столике лежала кипа документов.

– Я не понял, Юлия Сергеевна. Это что за шутки такие?

– Теперь я не понимаю. Ваня, ты о чем? – невинно поинтересовалась Шаурина, внутренне готовясь прочувствовать всю степень недовольства сына.

– Какого черта ты с ней встречалась?

Юлия сунула руки в карманы просторных черных брюк и строго взглянула на сына.

– Я как-то не предполагала, что должна спрашивать у тебя разрешения, с кем мне общаться. И когда общаться. Я даже у твоего отца никогда не спрашивала. Даже он не указывал, с кем мне дружить. И ты не будешь. Ясно тебе? Независимо от того, твоя бывшая ли это, настоящая, или этот человек вообще не имеет к тебе никакого отношения. Понятно?

– Ты в мои отношения вообще не лезь! Не смей вмешиваться! – рявкнул на мать так, что отец в возмущении поднялся с места.

Юлия, заметив реакцию мужа, остановила его от дальнейших действий, какими бы они ни были. Приложила палец к губам, прося не вмешиваться, и вновь обратила взгляд на сына.

– Ты не кричи на меня. Тебе и не представить, какой у меня стойкий иммунитет на этот рев. Так что можешь не стараться, бесполезно. На меня не действует. Разбирайся в себе, не обвиняй всех вокруг. Я в твои отношения вообще не лезу. Знать не знаю, что там у вас приключилось. Ничего страшного не произошло. Мы с Алёной просто поговорили.

– Не надо с ней разговаривать!

– Что значит – не надо? – воскликнула мать.

– Воспитывай Катьку!

– Никто никого не собирался воспитывать, мы просто поговорили.

– Да уж, конечно, – оскалился Иван. – Не надо, мама! Потому что ты ее не знаешь!

Юлия раздраженно выдохнула. Спорить с сыном бесполезно. Всегда было. А сейчас тем более.

Ваня круто развернулся и вышел.

– Ух! – Юлия улыбнулась и передернула плечами. – Ты смотри какой! Злой весь, взбудораженный.

– Чему ты радуешься? – хмуро спросил Денис и снова сел в кресло. – Тому, что он совсем обнаглел, позволяя себе говорит в таком непростительном тоне? Зря ты меня остановила, я бы ему популярно объяснил, что лучше попридержать язык.

– Он не обнаглел, он влюбился. Потому и звереет. Привык все контролировать, а тут весь контроль к чертям, земля под ногами горит. Так что все, отец, готовься, скоро у нас свадьба.

– Свадьба? Это Ванечка сказал? – полюбопытствовала Катя, выйдя из комнаты. По установившейся тишине поняла, что ураган по имени «Ваня» уже прошел.

– Нет, еще не сказал. Но думаю, месяца через два скажет.

– Класс! – Катька в предвкушении потерла руки. Подошла к окну. – Ой, кажется наш главнокомандующий еще не все головы снял, пошла я заныкаюсь в свои окопы. Но когда прояснится, из-за чего весь сыр-бор, я хочу узнать эту историю во всех подробностях.

Денис молча встал с кресла и торопливо пошел к лестнице.

– Денис, – обеспокоенно окликнула жена, боясь, что все же он попытается поставить сына на место. Будет еще один скандал.

– Спокойно, – бросил он и сбежал на первый этаж. Пересек холл, прошел через гостиную на кухню.

Там и застал сына. Тот сидел за барной стойкой, задумчиво уставившись на чашку с кофе.

Увидев отца, он поднял глаза и начал несколько язвительно:

– Давай, папа, поругай плохого сына.

Денис точно знал, что на его месте ответила бы жена. Но у него был немного другой подход к детям, поэтому он промолчал. Уселся напротив, сложил руки на столе и глубоко вздохнул.

Иван смотрел исподлобья, настороженно ожидая упреков. Но упреков не последовало. Отцовский взгляд говорил красочнее любых слов.

– Мне кажется, ты и сам все знаешь. Иначе сейчас бы не вернулся.

– Тогда скажи что-нибудь мудрое, поучи меня жизни. – Чуть отклонился от стола и прямо уставился на отца, скрестив руки на груди.

– Мне кажется, ты и сам все знаешь, – снова повторил Денис. – Или мне кажется? А насчет поучить… Так моя одёжка тебе не подойдет, ты в плечах слишком широковат.

Ваня усмехнулся и ничего не ответил.

– Ты, как мать, сразу войну развязываешь. Но у нее в свое время повод был, а у тебя какой? Нет его. Нам Алёна нравится, никто не против ваших отношений. Никто не вмешивается в ваши отношения.

– А мне все равно, – жестко сказал сын. – Даже если бы вы были против, это ничего бы не изменило.

– Похвально, – сказал отец, чем изрядно удивил. – Свою женщину нельзя бросать.

– Ты же как-то смог…

– Я молодой был, глупый. А ты не глупи. Не все вещи можно исправить. Не все можно вернуть. Нельзя оставлять свою женщину. Никогда.

– Я свою женщину не оставлял. Как я ее оставлю, она ж ненормальная, обязательно что-нибудь натворит, куда-нибудь вляпается. – Помолчал, а потом сказал вдруг с горькой усмешкой: – Это ты во всем виноват. Воспитал меня идеалистом.

– И что, твои идеальные представления не совпадают с мирским образом?

Иван молчал. Ни за что на свете не признается отцу, даже если это так. Не мог он сказать так про свою женщину. Он с ней жил. С ней спал. Ел с одной тарелки и, черт подери, хотел на ней жениться. Алёна должна быть идеальной. Алёна – его женщина, она идеальна даже в своей неидеальности.

– Твоя мать – прекрасная, совершенная мать. Но она совсем не идеальная жена. Идеальная жена – это домработница. Молча и послушно исполняет приказы. Я вот не люблю горы, но почему-то два раза в год езжу в горы. Сам не знаю, почему.

– Потому что мама любит горы.

– Да. И всю жизнь я чувствую, что меня где-то нагревают, а где – понять не могу. Твоя мать – совсем не идеальная жена.

Иван усмехнулся.

– По ходу, мама не тебя одного нагревает.

– Извинись перед ней.

– Извинюсь.

Отец оставил Ваню одного, но через некоторое время мама нарушила его уединение. Принесла из библиотеки пустые чашки и поставила их в раковину.

– Мама, прости, я сорвался.

Юлия повернулась и посмотрела на него знакомым строгим взглядом.

– Не надо извиняться передо мной сквозь зубы. Я не люблю этого, ты знаешь. Проси прощения тогда, когда тебе действительно захочется.

Ваня глубоко вздохнул. Так втянул в себя воздух, что легкие заломило. Прикрыл глаза на пару секунд. Потом выдохнул и подошел к матери. Положил руки ей на плечи и медленно сказал:

– Мама, прости меня. Я сорвался и наговорил тебе много лишнего. Не хочу, чтобы ты на меня обижалась. Не хочу с тобой ругаться.

– Хорошо, – просто ответила мать. – Это было не самое обидное, что ты мог мне наговорить.

– Прекрати, – скривился он. Вернулся к столу и залпом допил холодный кофе. – Я позвоню.

– А обнять мамочку?

– Ах, да, обнять мамочку.

ГЛАВА 23

На этот раз Иван не выскочил из дома как ошпаренный. Вышел, не хлопая дверями. Медленно побрел по подъездной дорожке.

Серое от дождя небо совсем потемнело. Сумерки жадно накинулись на город. Все вокруг стало блеклым и бесцветным. Шаурин уже привык к этой серости, она, кажется, у него внутри поселилась. Не был метеозависим и никогда не придавал значения погоде, но сейчас она странно сопряжалась с его внутренним состоянием.

Не спеша сел за руль, вставил ключ в замок зажигания, положил расслабленные ладони на руль. Целый месяц потрачен впустую, десять минут уже ничего не изменят.

Ничего не дали эти несколько недель, пока мотался по командировкам. Да и командировки эти сам себе выдумывал. У них огромная корпорация, целая группа компаний, филиалы по всей стране и зарубежные партнеры – куда хочешь можно умотать, дела всегда найдутся.

Зачем жил эти три недели без нее, теперь вообще непонятно. Она ждала от него какого-то решения, которое самому казалось весьма сомнительным. В итоге впал в эмоциональную кому. Ее нет, и жизнь потеряла краски, точь-в-точь как теряет цвет линялая ткань. Заматывался в серое рубище бесконечных будней, ни соленого, ни сладкого не чувствовал, одну горечь.

Уехал, чтобы на время отстраниться от Алёны и подумать. Как она просила. Но он не склонен к рефлексии, и эта ситуация – что-то неразрешимое.

Вернулся, ее увидел, и все сначала. В душе какое-то грязное месиво. Ничего не переболело, не прошло. Просто осело на дно – чуть колыхнешься, и снова вся грязь под самое горло.

Захлестывало. Захлебывался.

А сегодня был предел. На мать накричал, с отцом чуть не поругался, что было недопустимо. Давно уже понял: родители – святое. Самые близкие люди, единственные в мире, которым он нужен безоговорочно. Любой и в любом состоянии. Самые родные в мире люди, которым доверял на все сто из ста. Больше никому так доверял. Алёне хотел бы, а после случившегося – не мог.

Вот такая странная штука… О нем, о доверии, вспоминаешь, когда оно пропадает. Только тогда чувствуешь его нехватку, болеешь без него. Лихорадит. Так же как счастье познается лишь в подробностях боли, а единение душ становится заметнее лишь на расстоянии. А до этого не задумывался. Оно как будто между ними было. Доверие.

Так было или как будто?

Наверно, все-таки было. Не мешали же ему раньше отстраненность, порой, холодность Алёны. Не пугали. Думал: пройдет все, привыкнет она. Хотя иногда чувствовал: ей тяжело с ним, трудно. Ну, так он и не агнец божий, знал о своих недостатках.

Зря ушел тогда. Нужно было поговорить, как хотел. Спросить о том, что мучило. Но пошел у нее на поводу, не смог начать тот убийственно сложный разговор. Посчитал: возможно, она права, и так будет лучше для них обоих. Им нужно время, чтобы все обдумать и переварить.

Но ничего не переварилось. Оба довели себя до морального истощения и вернулись к исходной точке. От чего ушли, к тому пришли. Столкнулись в противоречиях, как два хрустальных шара. И если не поговорят, так и будут со звоном биться друг о друга, безбожно уродуя свою идеальную форму. Покроются сначала трещинами разочарования, потом станут светиться сколами душевных потерь. Бессмысленно и бездарно будут уродовать себя…

Он переступил через собственное самолюбие и ее глупость, когда остался с ней. Но перенес через вдруг возникший барьер все свои злые чувства и теперь не знал, как от них избавиться. Мириться не хотел, хотел избавиться. Ну должен же быть какой-то способ. Утром так хотелось встряхнуть ее и крикнуть: Ну ты же психолог, черт тебя раздери! Ну сделай что-нибудь!

Что-нибудь… Чтобы горечь ушла, и горячая лава перестала жечь желудок. Должен же быть какой-то способ…

Алкоголь в его проблемах поможет так же, как таблетка от головы против язвенной болезни. Чем лечат сердце? Врачи говорят, что сердце не болит. Но ведь болит же. Что-то там в груди очень болит. Ноет, отдавая тяжестью. Мешает дышать. Мешает думать.

Спросил по телефону про «формулу», и, правда, надеясь на ответ. Алёна должна знать. Почему молчит? Хотя кое-что важное она тогда произнесла. Это «важное» просто взорвало его изнутри. Чего угодно ожидал, только не этого беззащитного и усталого «люблю».

Не хватало чего-то. Слишком мало она сказала. Нужен широкий обзор, чтобы двигаться уверенно, не привык шагать вслепую. Вот пусть она ему и скажет, что делать. У каждого из них свой мир со своей правдой. Пусть она скажет, наконец, – свою!

Алёна долго не открывала. Но Шаурин не подумал развернуться и уйти. Устал строить вокруг себя стены, запирая в них свою боль, гордо сжимая ее прессом собственной выдержки, надеясь, что не коснется она дорогих людей. Заблуждался.

Наконец щелкнул замок, и дверь открылась. Алёна только вышла из ванной. Длинные волосы спутанной мокрой волной лежали на одном плече. Неровный румянец покрывал щеки. Она захлопнула дверь и плотнее стянула на груди белый махровый халат.

Ваня не сказал «привет», Алёна тоже не поздоровалась. Казалось, с момента встречи в «Барракуде» между ними происходил длинный и изматывающий диалог. Они выговаривались тяжело и медленно, прерываясь на дела и заботы. Вот и встречались – не здороваясь, расходились – не прощаясь.

Шаурин упрямо застыл у двери.

– Рассказывай, – «по-королевски» вздернул подбородок так, как умеет только он: глядя сверху вниз, с выражением легкого, но ощутимого высокомерия.

– Что? – уточнила она.

Шауринская манера атаковать вопросом уже стала чем-то привычным. Но сегодня под его взглядом стало холодно. Заледенели пальцы. Алёна пожалела, что надела короткий халат, едва доходящий до середины бедра.

– Когда ты была с ним. Где. Сколько раз.

– Зачем? Ваня, зачем все начинать сначала? – с первой же фразы голос начал предательски срываться.

Почему-то она тоже неловко застыла у двери. Наверное, потому что Иван не сделал никакой попытки пройти в квартиру. Не шевельнулся, чтобы сбросить верхнюю одежду. Сегодня на нем была черная кожаная куртка с ассиметричной застежкой, из-под воротника-стойки виднелась черная водолазка.

Алёна молчала, раздраженно поглядывая в сторону гостиной, но сдвинуться с места не могла.

– Когда ты была с ним. Где. Сколько раз, – спокойно повторил он.

– Шаурин, ты мазохист?! – крикнула она. – И как только ты до этого додумался!

– Когда ты была с ним. Где. Сколько раз, – повторил он с той же интонацией.

Алёна почувствовала отчаяние. Орать сейчас на Шаурина, все равно что орать на телевизор или холодильник. Точно – на холодильник. Он сейчас такой же холодный. Безжалостный, беспощадный. Совершенно чужой. Он словно машина. Как будто запрограммировал себя и теперь любое отклонение от программы – не то слово, не тот тон в голосе – вызовут сбой.

– Тебе дату назвать? Я не помню, когда конкретно это было. – Захотелось плакать.

– Вспоминай.

– Я не помню день. Мы с тобой всего три раза виделись. С ним я один раз была. После того как мы с тобой сходили на лодочную станцию.

– Где.

– Я не буду тебе ничего рассказывать!

– Будешь.

– Не буду.

– Будешь. Где. Сколько раз.

Он надвинулся, и у нее началась паника. Алёна беспомощно прижалась спиной к стене, стараясь отодвинуться от Ваньки подальше.

– Может, тебе еще сказать, получила я тогда с ним удовольствие или нет?

– Да. Это мне обязательно нужно знать. Ты права.

– Как ты до этого только додумался! – рыкнула она и оторвалась от стены, чтобы убежать в гостиную. Или на кухню. Куда-нибудь, только подальше от этого разговора.

Но Ваня схватил ее за плечи, протащил по комнате и зажал в угол. Алёна сама не заметила, как оказалась в ловушке. Теперь деваться некуда. Шаурин не выпустит, пока все у нее не выпытает.

– Давай, – как-то неожиданно тихо сказал он. – Мне надо это услышать. Рассказывай.

Как будто давая ей время собраться с мыслями, Шаурин неторопливо расстегнул молнию, снял куртку и швырнул ее на диван.

Он не нападал, как ей сперва показалось. Он, придя в какой-то своей внутренней готовности, требовал, чтобы она еще раз протащила его через всю боль. Чтобы вскрыла этот пласт, все то, что его волновало и не давало покоя. Для таких, как он, метод что надо – перегореть за раз, переболеть. Но Алёна не могла заставить себя говорить. Одно дело бросить что-то в запале, и совсем другое говорить вот так – сознательно вгоняя слова, точно ножи. Ему будет очень больно. Адски. Намного сильнее, чем тогда, когда произошел сам конфликт. Потому что сейчас он для этой боли открыт.

Она заплакала и окончательно сдалась. Ладно, подожди, Шаурин. Мало тебе? Протащу я тебя от и до, только держись.

Вздохнув глубоко, Алёна прикрыла глаза, чтобы остановить слезы. Слезы будут ей мешать. Теперь нужно постараться сконцентрироваться, насколько это вообще возможно в ее состоянии. Каждое слово – игла. Иглоукалывание может быть очень даже полезно, если раздражать правильные точки. Только бы собраться с мыслями…

Она открыла глаза и чуть отодвинула Ваньку от себя. Буквально на шаг. Чтобы он не подавлял ее, и она могла четко отслеживать его реакции вплоть до вдоха-выдоха. Еще нужно справиться с голосом. Это самое сложное.

– Я тебе говорю, не помню я число, – на первый взгляд спокойно и уверенно начала она. – Это было после того как мы с тобой встречались на лодочной станции.

– Где.

Алёна покосилась в сторону спальни, потом посмотрела на Ваньку. Он раздраженно выдохнул, чуть сильнее сжал челюсти. Понял ее. Но продолжал молчать, ожидая подтверждения.

– Здесь, у меня.

– Сколько.

– Не будь кретином! – воскликнула она. Вытерла слезу. – Один раз! Да один раз я тогда переспала с ним и все. И если хочешь знать, физического удовольствия не получила! Доволен?! – Черт. Очень трудно себя контролировать с Шауриным. Он снова подался вперед. Наверное, невольно. Алёна тут же выставила ладони, останавливая Ваню на месте. Уперлась в его крепкую грудь и, задыхаясь от аромата дорогого парфюма, попыталась снова взять себя в руки. Внутри все тоскливо сжалось. Когда же она обнимет его, наконец, спокойно… – У меня с ним вообще не всегда получалось, что меня не особо волновало, поэтому я приучила его, что это нормально, в порядке вещей. Удовольствие зависит от эмоционального и физического состояния, даже от дня менструального цикла, в конце концов! Сексу я никогда не придавала особого значения. Собственно, и мужчины, как сексуальный объект, меня не интересовали никогда.

– М-м-м… Вот мозг потрахать – это да, – незамедлительно последовала реакция Шаурина. Непонятная, но реакция.

– Это да, – спокойно согласилась Алёна и снова набрала полные легкие воздуха. – Ты там себе отмечай, – нарисовала пальцем в воздухе «галочку», – я говорю в прошедшем времени. Это все было до тебя. – «Галочка» дрожащей рукой. – Ты, как сексуальный объект, меня очень сильно привлекаешь. Наша с тобой интимная жизнь меня волнует невероятно. – «Галочка». Шаурин любит факты, вот пусть и получает тезисы из доклада, а не сопливые признания. – Я его давно знаю, он за мной бегал еще в школе. Он лишил меня девственности. Когда мне исполнилось восемнадцать, я решила, что пора начинать половую жизнь. Сходила к гинекологу, посоветовалась, начала пить противозачаточные таблетки. Пью их и по сей день, независимо оттого есть у меня половой партнер или нет. С ним я встречалась последние два года. Это человек – проверенный временем. И вообще мне с ним было удобно. Он то на сборах, то на соревнованиях.

– Почему расстались?

На этот вопрос Алёна не хотела отвечать. Медлила. Шаурин чуть приподнял подбородок, кажется, готовясь выдать что-то очень жесткое. Его глаза холодно блеснули.

– Он сделал мне предложение, а я отказалась, – сказала быстро, словно боялась запнуться и не договорить, – и решила, что в наших отношениях дальше нет никакого смысла.

– Почему отказалась? – ровно спросил он.

Ваня не менял тона голоса, и Алёна не знала – хорошо это или плохо. Не понимала, что происходит сейчас у него внутри.

– Я его не любила, но доверяла. Он не предатель. Но какой смысл в этом браке? Мне с ним было просто удобно. Разве это плохо для отношений? Очень хорошо. Ему тоже было удобно. У него очень жесткий график, все расписано по минутам. И он думал, что все контролирует. А я просто позволяла ему так думать, потому что в этих отношениях он решал только те задачи, которые знал, как решать. А ты, Шаурин, способен переносить высокую неопределенность ситуации и умеешь заниматься важным, а не быстроразрешимым. – Две «галочки».

Алёна намеренно не называла Грохольского ни по имени, ни по фамилии. Вообще никак не называла. Он должен быть обезличенным. Должен остаться для Шаурина просто тенью. Она под пытками не признается, как звали ее бывшего. И если Ваня сегодня не спросит у нее, то у других точно не будет спрашивать. А Ваня не будет. Потому что он выше этого. Не тот случай, чтобы выяснять личность. Ни за что на свете он не станет делать из «тени» «человека». Не станет собственноручно уплотнять его образ. Шаурин всегда должен быть на «первом». Все остальные – безликие существа.

Разрываясь от напряжения и боли, Алёна ждала вопросов. Но их не последовало. Ванин взгляд говорил яснее ясного.

– Неважно, почему я тогда с ним переспала. Важно, что ты не был моим мужчиной! – Она перешла на крик, потому что о них с Ванькой говорить в разы сложнее, чем вещать о прошлых отношениях. Сама не знала, хватит ли у нее еще сил, чтобы говорить о настоящем. – И причины, по которым я это сделала, тебя не касаются! Может быть, ты считал по-другому, я об этом не имела понятия. И вообще… если хочешь знать… – тут Алёна начала задыхаться, – я не думала, что у нас есть будущее. У меня был лимит. Пять свиданий. Пять, и мы расходимся. Извини, что с первой встречи я не планировала наше будущее и ничего не рассчитывала! Извини, что в Ваше Величество я не влюбилась с первого взгляда! – выкрикнула она и подавленно замолчала.

Шаурин тяжело вздохнул.

– Ты забыла, – глухо проговорил и нарисовал две «галочки».

Алёна закрыла лицо руками. Горло сжал проклятый спазм. Говорить больше не могла.

Все ее слова могут дать обратный эффект. Это равно как собственноручно вложить ему в ладонь оголенные высоковольтные провода. Такой разряд может оживить, а может и убить. Сродни дефибриллятору – или запустит сердце, или убьет.

– А когда влюбилась?.. – шагнул к ней. Она вскинула на него заплаканные глаза. В них читалось четкое желание оттолкнуть его. Ее слезы злили его еще больше. Потому что сейчас он никак не мог ее успокоить. Не в том был состоянии. – Давай, вены вскрыла, теперь бинтуй… Говоришь: я тогда была не твоя. Когда – моя? С чего это ты вдруг пошла со мной на шестое свидание?

– Влюбилась в тебя – вот и пошла! И только попробуй спросить – почему влюбилась! – прокричала она, пытаясь защищаться. – Да просто так!.. Как дура… если бы знала, почему… попыталась бы в тебя не влюбляться. Потому что ты чертовски неудобный! Ты для меня охренительно неудобный! Я, по-моему, с тобой ни черта не контролирую! Ни себя, ни что-то вообще! Тебе число назвать? – язвительно выпалила она. Слезы потекли градом. – Число не помню… – говорить было невероятно трудно, еле переводила дыхание. – В отпуске все дни одинаковые… но могу рассказать, когда я точно была твоей… пришла к тебе домой первый раз. Помнишь? Чай с апельсином… и мы с тобой обнимались…

– Угу, ты тогда тоже со мной «дружила».

– Конечно! Я привела себя в порядок, напялила футболку без лифчика и пришла к тебе дружить! Обои разглядывать! Шаурин, ты идиот?! – Она размахнулась и со всей силы врезала ему по груди. – Мне… пл… плевать на твои… об… обои… – начав заикаться, она замолчала и попыталась оттолкнуть его от себя. Но это было невозможно.

Шаурин закрыл ей рот ладонью, навалился, глубже втиснув в угол. Прижался своим лбом к ее лбу.

– Тихо. – Дождался пока кончатся ее всхлипы и отстранился. Прикрыл глаза на несколько секунд, а открыв, уставился на Алёну сосредоточенно. Поднял руку и нарисовал три «галочки». – Ах, да, – процедил сквозь зубы, – я охренительно неудобный, – резким жестом рассек воздух.«Галочка».

Он отпустил ее и натянул куртку, собираясь уходить. Мягкая кожа протестующе шуршала от порывистых движений. Алёна его не останавливала. Так будет лучше. Им сейчас надо побыть вдалеке друг от друга.

Слезы кончились, как только за Шауриным захлопнулась дверь. Закусив губу, Алёна пошла в спальню, чтобы упасть в кровать и плотнее завернуться в одеяло и, может быть, заснуть. Однако она замерла посредине комнаты.

– Вот ты, бл*ть, у меня параноик! – прошептала она и начала решительно сдирать с матраса постельное белье.