Текст книги "Суть острова"
Автор книги: О. Санчес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 43 (всего у книги 52 страниц)
Глава десятая,
в которой далеко не для всех очевидно, что мирные переговоры, либо поножовщина с перестрелкой – гораздо эффективнее вульгарной кулачной потасовки, так что лучше бы ее не допускать в быту и на работе
Однако жизнь слишком богата на искушения и сюрпризы, поэтому следует помнить: согласие на драку – не для женщин, отказ от нее – не для мужчин.
Столько неубедительных алиби на своем веку я еще не видывал. А началось с пустяков: застрелили нашего любимого Господина Президента Леона Кутона. Мы с ребятами, ребята – начальники других отделов «Совы», ждали в приемной, пока триумвират из нашего директората натреплется там у себя, за закрытыми дверями, с чашечками кофе в мозолистых пальцах вождей, размышляли о том, о сем, тоже не молчали…
Вдруг – дверь настежь: всем зайти-зайти-зайти и занять положенные места, быстро, быстро, быстро! Почти сейчас же телефоны на столе и трубки в карманах заверещали на разные голоса… Впрочем, часа не прошло, как все трубки в городе отключились…
Генеральный наш откашлялся и без предисловий: покушение, мол, убит Президент Леон Кутон. В городе и стране объявлено чрезвычайное положение. Всем вести себя тихо, ждать распоряжений.
– Валите отсюда, парни, совещание переносится. Но недалеко отваливайте: рекомендую в холл, там уже ящик включен.
Мы и переместились в холл, как приказано, смотреть телевизор. Сводка новостей – каждые пятнадцать минут, практически одно и то же, но зато – абсолютно по всем каналам. Первый сообразил я: хвать трубку и Шонне:
– Крошка, ты в курсе событий?
– Да! Да, дорогой, ты где!?
– На работе и буду там неопределенно долго. Но как только – так сразу. Дети где?.. Оба? Отлично! Сидите все дома, даже гулять не вздумайте. Еда есть в доме? Что? Чай я постараюсь купить по дороге, ты даже за чаем лучше не выходи. Целую, чао.
То же, примерно, и матушке посоветовал. Там, правда, пришлось вытерпеть полторы минуты ответных рекомендаций, прежде чем я отключился, в целях экономии трафика.
Вслед за мною и остальные стали по домам названивать, каждый свое важное говорить… Но, как я уже сказал, трубки все выключились, буквально за минуту до идеи, что не худо бы и отца звонком проведать. Поздно догадался, короче. И моментально наши офисные телефоны стали в дефиците, поскольку Бабилон и его окрестности прямо-таки напичканы родственниками и друзьями сотрудников агентства «Сова». А тут еще такой фельдфебельский привет перед началом разговора: «…имание, ваш телефон поставлен на профилактическое прослушивание, запрещены все сведения, носящие подрывной характер или несущие в себе зашифр…»
И опять бежит к нам начальница канцелярии, личным посланцем от руководства, с категорическим устным приказом: «никому рабочих мест не покидать, находиться в здании…» Сидим, находимся, приобщаемся к траурной музыке самых лучших классических мировых образцов, но из сегодняшних композиторов – я знаю только Альбинони, и то, потому лишь, что Санта вслух проявил осведомленность.
В семнадцать ноль-ноль, в наш головной офис обильной струею вторгаются работники Службы, общим числом восемь человек, – не считая полутора десятков ребятишек в комбинезонах, в касках с забралом, и с автоматическими винтовками в уверенных руках, – и начинают поиск преступников, злумышленников и их сообщников.
Ну, теперь долгая беда с нами, братцы родные! Где я был ночью? Дома был, в компании жены и двоих детей за стенкой. А утром? А утром и днем, не считая дороги на работу – здесь же, в головном офисе, на виду и в компании коллег. Кто? Да кто – коллеги и подтвердят. А кроме коллег меня никто и нигде не видел почти всю первую половину дня. Что? Потому почти, что утром, выйдя из дома, я добирался до работы в своем моторе, и вполне возможно, что кто-то наблюдал меня, в нем едущего. Вот они, на связке… Эти от моего дома, а этот от мотора. Зачем вам ключи от квартиры-то? Эти, какие еще… Спасибо. А этот – этот от сейфа, служебного, в моем кабинете. С удовольствием, пойдемте. Что? Он всегда на мне, в кобуре, как положено. КУДА, сука!!! Ну-ка, спрячь лапы, б…, убери, я сказал!.. Почему – «опять я»? Они первые начали. Хорошо, господин директор… Только пусть они не потеряют ненароком…
И вот наши контрразведчики и контртеррористы из Службы рассосались по кабинетам головного офиса и в восемь смычков повели допрос всех нас, включая генерального директора и меня. Да, мне досталась долгая беседа… Чуваки, которые орудовали в моем кабинете, явно встали на след: всё во мне, и всё, что на мне, громким шепотом предупреждало их, точнее – его, офицера, который у меня ствол реквизировал: «он, он и есть главный среди всех подозреваемых, честные и невиновные люди так себя не ведут…» До сих пор уверен: им, ему, самой малости не хватило, чтобы неопровержимо доказать мою персональную вину и отвтетственность за убийство нашего дорогого Господина Президента. Впрочем, и остальные сотрудники «Совы» оказались, по результатам первых допросов, сплошь подозрительные недолояльные типы… Явился я домой ровно в полночь, как исчадие Тьмы, Шонна взялась было за упреки – но меня хоть выжми, самого впору жалеть и по головке гладить… «Что теперь будет, Ричик?» – а я откуда знаю, что теперь будет? Наладится, я думаю, на одном Господине Президенте свет клином не сошелся, тем более, что какой-то генерал Мастертон оседлал экраны телевизоров и первые полосы газет… Сроднимся, чего уж там, не впервой…
Сели ужинать, детишки уже спят, как обычно папу не дождавшись, Шонна устроилась напротив меня, только головой качает…
– Ты чего?
– Выглядишь плохо. Бледный весь, мешки под глазами, глаза красные. Досталось вам?
– А-а… Перемелется.
Досталось нам… Да уж, черт возьми! Эти самовыродки лампу мне в глаза выставили, а предварительно зафигачили в нее лампочку-светлячочек, на двести ватт, и с понтом дела наблюдают микродвижения губ, век, бровей, глаз, ждут, пока моя ложь потечет и растает перед их пристальными взорами матерых контрразведчиков. Я говорю «они» во множественном числе, но – так, для порядку: допрашивал-то меня один, двое служивых унтеров у него просто на подхвате, молчальники: подать, принести, застегнуть, «врезать»… На исходе четвертого часа огреб я, в общей сумме, с десяток ударов по шее и столько же в солнечное сплетение, а до этого приковали мне рученьки и ноженьки браслетами… Медовый месяц у них, все им можно сегодня, защитникам, во имя истины и нашего спокойного сна…
– Ну-ка, повтори теперь, кто – сука?.. Четко и ясно скажи: я сука!
– Ты – сука! О-о-о-оох-х-х… – Это он провел крюк в солнечное сплетение, очень точно и стильно, а мне даже не согнуться, потому что руки за стул заведены, а стул привинчен (мода у нас такая, на «конторский манер», когда некоторые категории посетителей приглашаются в кабинеты со «стационарными» стульями, для психологического воздействия на них)…
– Говори.
– Я… уже сказал…
Не знаю, сколько бы мы так препирались, с моим персональным дознатчиком, но в событиях случился поворотец… Нет, в Большом Мире все так и оставалось: траурная лирика по отечественным телеканалам, чрезвычайное положение, армия на каждом квадратном дециметре Бабилона, однако, в одном из маленьких бабилонских мирков родилось чудо: все мы, «совяне», оказались невиновными, более того, невинными, более того, полезными членами общества, воинами силового резерва, на который, если понадобится в лихую годину, может смело опираться мое родное государство, в лице нового Господина Президента, правительства и парламента, представителей «Службы» и «Конторы». У генерального нашего нашлись достойные случаю связи, да такие, что легко – суток не прошло – сумели они перебороть естественную бдительность органов по отношению к гражданским людям, имеющим доступ у оружию, секретам и специфической оргоснастке, потенциально позволяющей…
– Эт-то, мля… что еще такое? Э?.. Рик, они тебя били, что ли?
– Да нет, просто перепутали с этим… в Копперфилда играем… – Тут мой палач хвост поднимает на моего генерального:
– Я же четко сказал: никому не входить…
– Не п...ди. Возьми лучше трубку, это тебе звонок. – «Служивый» сечет фишку: вместо того, чтобы мешкать и возмущаться панибратским обращением со стороны подозреваемых штатских, – немедленно следует совету и подносит трубку к уху:
– Капитан Борель. Да, но… Считаю своим долг… Слушаю… Так точно. Так точно. Но… Есть через полчаса!
– Рик, я тебя распаковываю, но предупреждаю и приказываю: не вздумай трогать рыло этого мудня. Понял? Ослушаешься – с волчьим билетом вышвырну. Понял?
– Угу.
– Как вы меня назвали?
– Козлом назвал. Проваливай, ты же слышал: полчаса тебе дано, чтобы свернуться.
Капитан Борель весь в белом бешенстве: с одной стороны он – фигура, не сказать чтобы очень малая, даже в пределах его родной «Службы», а с другой – он ведь чиновник, и в этом качестве очень чуток к тому, как с ним разговаривали по обе стороны телефонной трубки.
– Я это учту, уважаемый господин директор. – Тихо сказал, почти прошептал свое обещание господин капитан Борель из «Службы», грозного, всем внушающего страх ведомства министра Доффера, но генеральный словно бы и не слышал: повернул пузо к двери и пошел, ему не отвечая, а мне предупреждений не повторяя. До этого руки мои успел расковать своим ключом, хитрым каким-то, видимо универсальным. Нам таких не выдают почему-то… К ногам нагибаться не стал.
В такое время, такой приказ – нет, не буду нарушать. Не то чтобы меня волчий билет напугал – да я бы из упрямства наплевал на угрозы, но замути я в офисе драку с представителями «Службы» – его бы по-крупному подставил, моего начальника, который за меня безоговорочно вступился. Ни одна мохнатая лапа не бывает беспредельно мохнатой, все что мог – сделал генеральный, не буду его подводить, не свинья. Но и оставлять без последствий…
– Хороший у тебя удар, четкий… – Этот Борель сноровисто собирает в портфель все свои дознавательные пожитки, аксессуары, включая теплые еще кандальчики… Ноги ему лично пришлось высвобождать, наклоняться, поскольку дрессированные унтеры – вовсе не из его команды, а приданные по расчету, они еще раньше получили приказ по рации и убежали вниз. Я загадал про себя: вспомнит про свою лампочку двухсотваттную, или забудет? Забыл, в конечном итоге.
– Времени мало было, я бы тебе настоящие показал. – Ага, отступила бледность, порозовел: парнишка-то заводной, это интересно. Парнишка он, предположим, условный: сверстник, либо на год-другой моложе… Показал бы он мне, да?..
– Ну, так а… в чем дело?.. У?.. Здесь нам нельзя драться, мне воспитание не позволяет, тебе Устав не велит, но – было бы желание и терпение с обеих сторон – договоримся…
Капитан Борель даже замер, с блокнотом в руке…
– Ты что предлагаешь, чтобы нам встретиться подраться? Тебе мало полученного?
– Гм… Ну… Маловато, готов признать. – Чувак этот швырк блокнот в портфель, клац на специальную защелку с замочком… и замирает, в упор на меня глядя.
Смотри, смотри, сексотина, смотри, да не спугнись раньше времени.
Рост у нас с ним примерно одинаковый, сложением – тоже более-менее одного уровня… Парень подкачан, с руками: удар у него, ох, хлесткий!..
– И что предлагаешь?
– Аэропарк знаешь? Бывший Удольный парк?
– Ну и?
– Там есть площадка, где со всего Бабилона старичье по выходным на гульбу собирается…
– А, неформалы прошлых веков, клуб женихи-невесты? – Борель портфельчик в руку, сам к дверям… Стоит.
– Он самый.
– И что? – дверную ручку теребит капитан Борель, но не выходит, значит, желает дослушать.
– Подгребай туда… ну, в субботу, в полдень. Сейчас военное положение, и хотя весь этот веселый листопад оно не остановит, но в полдень там не много будет народу, я уверен в этом. Найдем уголок поодаль, махнемся по-свободному, без «браслетов». Или в воскресенье.
– Со стволами?
– Зачем же нам нарушать закон, господин капитан? Так разберемся, руками.
Борель этот вздернул левую кисть, посмотрел в циферблат…
– Один на один? Идет. В полдень, в субботу, там. Адье, «котлетка».
Котлетка – это, видимо, я. Адье – это чао на французский манер. Где же во мне не так, если он не стреманулся ничуточки? Привык, что «Службу» в любом виде боятся? Да, не лишено оснований… Но я предпочитаю думать, что у него все в порядке с физподготовкой, и что именно в этом причина его смелости. Настолько все в порядке, что он ни на секунду не усомнился в себе, глядя на меня, на крепко сбитого мужика из «силовой», все-таки, структуры, каковой наша «Сова» является де-юре и де-факто.
Следовательно, было бы опрометчивым не прислушаться к сигналу… До субботы немного времени осталось, но в моих силах освежить бойцовский арсенал, припомнить разные полезные ухватки и навыки.
– Ох, Ричик… Ты так вздохнул, словно никогда не перемелется… Устал, сильно устал?
– Угу.
– Мой дорогой… А где твоя кобура? Почему ты без револьвера?
– Без пистолета.
– Что?
– Они отличаются конструктивно, я тебе миллион раз говорил. В последнее время я револьверы почти не ношу. А этот – там изъяли, на работе. Временно. Понимаешь, в городе военное положение, ну и власти решили подстраховаться: сократить число граждан, имеющих доступ к боевому огнестрельному оружию. Как все рассеется – вернут.
– Может быть, это и хорошо, Ричик? Может, правильно, что сокращают?
– Может быть. Дай мне снотворного покрепче, хочу вырубиться – чтобы сразу, не перебирая в памяти прожитые сутки…
– Сейчас мой дорогой… Износились у тебя нервы, бедный, и вообще ты усталым выглядишь…
Две таблетки подействовали, но где-то с четверть часа я все-таки вспоминал, никак не отвертеться было от работы головного мозга… Может, оно и правильно, что сокращают… Но – знаете ли… Бабилон, вечер поздний, все увеселительные заведения закрыты на неделю вперед, прохожих на улицах – самый прожиточный минимум, хотя комендантский час официально пока не объявлен. Нас всех, сотрудников с положением, от греха подальше развозит по домам служебный микроавтобус, где рядом с водилой сидит Черт-с-усами, зам генерального, вооруженный охранной грамотой. На пересечении Кольцевой и площади Победы имеем удовольствие наблюдать коротенькую пейзажную сценку: расстрел военным патрулем гражданских гангстеров на фоне промозглой весны. Вдоль белокаменного забора выстроили четверых молодцов – все в полубеспамятстве, зыбкие, окровавленные, видимо, всмятку избитые. Но гангстера легко угадываются в каждом, одеты и пострижены специфически… Накрапывает, но так скупо, что неопытный в физике человек и не поймет, откуда сырость прибывает – сверху, снизу, с запада, с востока? Залп в четыре жала и потом еще четыре россыпью – добивали в головы. Был асфальт темный и влажный, стал местами черный и мокрый. Весь город мрачен лежит, без обычного светового разгула, а там, на расстрельном месте – наоборот: частые фонари и мощные прожектора подсветки: все было нам видно, вплоть до синяков и золотых цепочек. И струйки из под мертвых, словно червяки черные, запульсировали, потянулись на проезжую часть, к стокам канализационным. Военные свое дело сделали – нам дорогу дали: проезжайте, мол… даже досматривать поленились. Но этого я Шонне рассказывать не стал, посчитал необязательным.
Зато на следующе домашнее утро было нам всем короткое приволье, не в каждое и воскресенье такое бывает: я, Шонна, Элли и Жан проснулись, никуда не спеша и, наплевав на траур, предались веселому тарараму! Телевизор весь набит мордами кисло-горькими, так мы просто музыку танцевальную включили. Все вперемешку у нас и без ранжира: танцы, умывание, завтрак, взвизги… Почти до обеда прокувыркались, и – о чудо: ни в школу, ни в редакцию, никуда никому ехать не надобно… В магазин за продуктами – я сам пошел, даже Шонну не взял. Кто бы слышал, сколько я насмешек перенес по этому поводу, от чад своих и от лучшей половины своей… Может, я и перестраховщик, но стойко встретил: не шутя наложил категорический запрет на любые, по любому поводу вылазки из дома. В лавке – оп! – сразу все цены процентов так на двадцать, двадцать пять… Нет, не упали, а совершенно странным образом поднялись! Я в универсам – проверять – там точно та же картина, и тоже – выросли все ценники, не один не упал. Я, впрочем, догадывался об этом еще вчера, еще прежде допросов сообразил… И возблагодарил всех скопом: чудо, случай, судьбу и провидение, которые послали мне наличными пятнадцать тысяч талеров оклада и премиальных, а дополнительным бонусом – лень, помешавшую мне своевременно передвинуть эти талеры в банк. Из «подшефного» автомагазина получили мы накануне законную дань, клиенты наши, те самые магазинщики, были по уши в наличных, так уж совпало, а у нас как раз зарплата… Ну я и взял большую часть налом. Чудо.
В универсаме карточки «временно не принимают», банкоматы уже обескровлены и ответственные лица не в курсе, когда их пополнят… Минус на минус… если бы не это – смели бы подчистую прилавки осторожные и видавшие виды бабилонцы… А я хуже? Килограммов двадцать пять скупленного на себе домой припер, благо всего маршрута – через дорогу перейти…
– Боже мой, Рик! Куда и откуда столько?
– Ур-ра-а!!! Папа – Дед Мороз, всем подарочки принес! Элли, сюда, скорее!..
– Из окрестных лавочек. Две с половиной тысячи грохнул, из трех с собой захваченных… Все так подорожало. Где гвардия? На! Тебе соль, а тебе макароны. Затырить в схрон, чтобы никто и никак, даже Индиана Джонс миноискателем…
– А чеки взял?
– Ну конечно, я же знаю твое хобби.
– Не хобби, Ричик, а добровольное соблюдение кодекса, разработанного обществом защиты потребителей.
– Ну да, да, точно, именно это я и хотел сказать. Ты только глянь на цены…
– О, боже, это что, мясо столько стоит?
– А ты думала – космический корабль? Оно самое. Горчица не подорожала, по-моему, одна единственная во всех трех лавках, включая универсам.
– И дальше как? Ты думаешь, еще будет дорожать? Тише, дети! Элли! Возьми веник и все смети. Вдобавок ко всему – соль рассыпали, ты погляди. Не к добру это. Ну что ты смеешься, это же не я выдумала – примета такая народная есть.
Тут уж я вплотную взялся хохотать, аж слезы на глазах, и плечи с животом заныли, накануне битые…
– Ши, птичка моя… ха-ха… о-ха-ха… Не к добру! Слышали бы нас господа из Службы!
Ши моего юмора не поняла:
– Ну, оговорилась. Дети соль просыпали, все цены выросли, на улицу нос не высунуть – вот уж потеха, смешнее не бывает. Подмели? Марш в свои комнаты… мучители мои… Прыг-прыг отсюда, – вот как… Сержусь, но умеренно… Ни на кого. На обоих одинаково… Если поцелуете мамочку и упрыгаете отсюда до обеда – перестану сердиться. И папочку своего с собою забирайте, на кухне уже не повернуться от всех этих кулей да коробок…
Но папочка в моем лице решил остаться на кухне и остался, отбил все атаки оппозиции: недаром, все-таки, я в качалку ходил и в спецвойсках обучался…
– Хорошо, но, чур, сиди смирно, как воробушек, и не вздумай помогать! И без того тут наломано, наколото, набросано, намусорено… На вот пока, поешь каротину, говорят, очень хорошо помогает от близорукости. На том мы с Шонной и поладили: я за столом сижу, морковкой хрумкаю, Шонна в фартуке по кухне рассекает, обед готовит. Дети вдалеке, если судить по крикам, кого-то линчуют, но лучше туда не ходить и правых с виноватыми не искать, бесполезно…
– Я уже звонила девочкам – практически все до единого материалы рухнули: только некрологи и специальные интервью. Все до единого, у всех! Ты представляешь?
– Я представляю. Сейчас все и у всех кувырком пойдет. Какое счастье, что я в получку наличными закинулся: иду, такой, сегодня вдоль прилавков: банки закрыты, банкоматы не работают, карточки не принимают…
– Да ты что?..
– Угу. Тринадцать тысяч у нас есть, живыми деньгами, этого вполне хватит на пару месяцев, даже если полностью кислород перекроют. Если разумно расходовать, вот как сегодня. Нет, ну скажи – я молодец?
– Молодец. У меня где-то пятьсот. И еще за прошлый месяц должны эти, гламурники…
– И мне должны всякие разные «Совы» да банки… Только, боюсь, будем спрашивать с покойного Кутона, шучу. Да нет, Ши, все нормально, это я на самый-самый дерьмовый вариант событий расчеты кладу, а так – на все у нас хватит, и еще на мороженое останется.
Сам-то я так говорю Шонне, а внутри, про себя… да и про себя точно так же думаю: выдержим!
– Что ты так морщишься все время, когда наклоняешься? Живот болит?
– Нет… Скорее, в спину… в шею надуло… там, на работе… Дай еще морковочки?
– На, зайчик, на… Ты сегодня весь день дома, с нами, так?
– Нет, пообедаю, отдохну, да надо будет в офис съездить на пару часов, типа, дежурство у нас организовали. Глупость, но…
– На моторе поедешь?
– Не знаю, надо подумать. Можно было бы и на моторе, да наверняка патрули будут доставать, я вчера насмотрелся и сегодня, пока в магазин ходил… Скорее, пёхом, или на такси.
– Но ты не допоздна, не как вчера? – Не-е-т, выруливаю я, наконец, с вранья на правдивую дорогу, – засветло вернусь, слово даю.
– Ты уж постарайся, Ричик, знаешь, как мы все волнуемся за тебя?
– И ты?
– А я самая первая!
– И дети?
– И дети самые первые. Поди, накостыляй им как следует и через умывальник веди к столу.
Ши права, надо бы им, конечно, «накостылять», развеселились уже до слез и баловства, но за всю свою отцовскую жизнь я ни разу на детишек руку не поднял, не то что Элли – Жана ни единой затрещиной не пригладил, они же дети мои… Но, само собой, в комнату к Жану ворвавшись, навел им и шороху и строгости, мало не показалось. В семье ведь как: возьмись лупцевать детей каждый божий день – они привыкнут, если не к боли, то к повадкам дурака-родителя, а уровень послушания вряд ли от этого изменится в лучшую сторону. У кого собаки есть – знают: заведешь в обычай держать пса на строгом ошейнике, – он простого перестает слушаться и только ждет повода, чтобы начать безобразничать. А дети-то – люди, не хуже нас с вами понимают и слова, и строгость. Моим, мои строгие слова, – в очень большое наказание, хотя никакого рукоприкладства за словами не стоит, просто не любят и боятся, когда папа ими недоволен. А так, в обыденной жизни – любят, меня и Шонну. Шонну больше, но это – считал и считаю – абсолютно естественно и нормально: она их мама, она их вынашивала, рожала, кормила грудью, нянчила… Мне моего хватает. Жалко, что их всего-лишь двое, а не пятеро-семеро..
– Что-о? Это ты считаешь, руки и лицо помыл?
– Считаю. – отвечает сын. Хэ… считает он. Любой другой на моем месте смутился бы перед этим уверенным и строгим взором праведника, но я, ученый долгим опытом отцовской жизни, даже и не дрогнул. Ни единым мускулом лица.
– Вот как? На-ка, полотенце, вытри… А теперь посмотри: что это за грязь, чья она?.. Элли, ау, сейчас за ухо и к лампочке! Ну-ка ты покажи? Принимается, бегом к маме. Жан остается на перемывку.
Я абсолютно не реагирую на сыновью логику, что, мол, даже если как-то и что-то – все равно грязь покинула руки и осела на полотенце…
– Полотенце ты будешь стирать позже, вручную, но лично, а сейчас перейдем к фасу. Загляни в зеркало, выстави вперед правую щеку… правую… да, и повтори насчет достаточной чистоты?.. С мылом, голубчик. Э! Да ты полотенце не тем краем взял, вытирай вот этим, которым чистые руки высушивал… О-о, брат… Помнится, ты у меня спрашивал, что такое политика двойных стандартов? Вот она и есть: для папы и мамы – руки чистые, а прикасаться к полотенцу после «чистых» рук – пусть Клинт Иствуд… А? Я уже мыл, сыночек, я чистыми руками держался за чистую морковку, чтобы ты знал. Но – изволь: беру мыло… мою… смываю… вытираю… Чисто? Что и требовалось доказать. Да идем, идем, не шумите! Мы тут в министерство иностранных дел тренируемся поступать!..
Решил я, все-таки, на перекладных до спортзала добираться, не стал рисковать мотором ради тренировки.
«Папа, а кто его убил?»
Гм… Тот еще вопросик. Да будь я проклят, если хотя бы примерно это представляю! В огромном спортзале народу – четыре человека, вместо обычных двух десятков, из музыкального сопровождения – только репродуктор, настроенный на первый общенациональный канал. По нему утверждается, что личность преступника установлена достоверно, что по тщательно подготовленному плану действовал уголовник из старинной террористической организации, но он только исполнитель, а все нити ведут за рубеж, через океан… У нас в Бабилоне, «через океан» – это всегда и исключительно Европа, как будто Аргентина и Берег Слоновой кости через речку… Или, там Вашингтон… Через океан – значит, англичане, а не греки и не поляки. Да только не похоже все это на правду, хотя бы потому, что уркам старого замеса не положено работать на государство, ни на наше, ни на чужое. Если же работал – значит, не урка. Если урка – значит, не работал, ни на наших, ни на англичан. В таких вещах мы все более-менее разбираемся, кто из «совоподобных» структур. И уж всяко в Службе и в Конторе знают об этом не хуже нашего… Говорят – значит есть у них план и резон. Но мне плевать – кто там, что там, какой резон, по какой причине… У меня в субботу свидание с одним господинчиком из Службы, мне надо кости и мышцы подразмять, точность в движениях подправить… Ой, болят мышцы-то… Хорошо, хоть, не кости…
Вернулся я домой, как и обещал, засветло. Тут меня мое семейство прихватило по полной программе, насчет того, чтобы с завтрашнего дня я снял их всех с домашнего ареста. Они осыпали меня аргументами с ног до головы, грозили и улещивали, подлизывались и обижались, а я только тряс головой и ушами… и все-таки не выдержал.
– Точно, что у них занятия в школе? Ты проверяла лично?
– С Эллиной классной разговаривала, совершенно точно. Они распорядились удвоить на эти дни школьную охрану и нас просят проявлять бдительность.
– Гм, гм… А если мы не пустим их в школу… Тихо оба. Тогда что? Нарушение дисциплины?
– Нет, Ричик. Они сказали, что до окончания траурных церемоний – на наше усмотрение, но рекомендуют не сбивать учебный процесс.
– Ну, папочка, ну пожалуйста…
– Давай, отпустим их? Ричик? Они же весь дом разрушат? И мне тоже бы надо съездить по адресам кое-каким? Ну, разреши?..
– Сговорились за моей спиной… Интриганы. Ладно… Тихо! – я сказал. После уроков сразу домой, и только вместе. Понятно?
– Понятно!
– Ур-ра нашему папочке!
– Да, дети, иначе наш папа превратится в страшного черного зубастого зверя и всех нас съест. Так… галдеж прекратили! Дети!..
– А кто их из школы встретит, если тебе тоже надо куда-то ехать?
– Я и встречу. Утром провожу, бегом в редакцию, бегом обратно. А во второй половине дня никуда не пойду, ни за хлебом, ни за соком, буду следить за их автобусом.
– Договорились.
Вот так и выпадают из времени: ума не приложу, каким медом в школе намазано, что дети туда просятся, имея возможность «откосить»? Они объясняют, что дома скучно, если нет возможности выходить в гости, или принимать гостей, или просто гулять на улице… Это весомый аргумент… Но – все-таки странные пошли времена.
На работе у нас абсолютный застой, и даже заказчики «адюльтерного» отдела не качают права, понимая форс-мажорные обстоятельства.
Расстрелы гангстеров и всяких там грабителей, насильников, злостных хулиганов, схваченных на месте преступления, стали чуть ли ни обыденностью, прямо по телевизору дважды показали сцену казни, копию той, что мы наблюдали однажды ночью возле площади Победы. В силу этого, практически невозможно проводить никакие оперативные мероприятия ни по какой из наших тем: военные, дорвавшиеся до безнаказанного судопроизводства, – озорной народ, перепутают с преступниками, за руки, за ноги раскачают – и на Луну. Заказывай потом специальные молебны по невинно убиенному имя рек. Мой отдел – мог бы трудиться, казалось бы, но заданий сверху нам не спускают, я ведь нечасто работаю всю тему «от и до», в большинстве случаев – обтачиваю какую-нибудь вспомогательную деталь из общей чужой проблемы… Это означает, в свою очередь, что в обозримом будущем рассчитывать на премии не приходится, голый оклад – д-дзынь мелко-мелко… Хорошо еще, если сам оклад будет, без задержек… Впрочем, мгла потихонечку рассасывается: мобильные трубки основных провайдеров уже включили, хотя и с предупреждением, что они могут прослушиваться, в рамках проводимых розыскных мероприятий. И то хлеб. Мало-помалу, банкоматы заработали, но цены магазинные не хотят уползать обратно в кастрюлю… Вот вам и военная диктатура: цены на хлеб примять не могут. Будем надеяться дальше: как пообещал нам новый Господин Президент Мастертон, военные патрули, комендантский час, расстрелы и тому подобные чрезвычайные прелести – ненадолго, он ручается в этом перед нацией словом Президента. Поверим же ему – лишь бы поскорее.
А тут и суббота подошла… Была у меня мыслишка – взять кого-нибудь из ребят для подстраховки, но потом я же и устыдился ее: во-первых, нечестно будет, мы же с этим Борелем один на один договорились… А во-вторых – времена лихие: за эти дни «пожар-вокзал» на улицах слегка ослаб, но военных самосудов пока никто не отменял, мало ли – загремим в непонятное с этой дракой? Я, в таком бубновом случае, за себя и по делу отвечу, а привлеченный мною конфидент – за что? Даже деньги ведь не предложишь за такое, неловко… А если и предложишь, и если возьмет – на фиг мне такой секундант и союзник?
Короче, решил я сам-один ехать, на своем моторе. Существовал шанец, что этот малый отдубасит меня так, что и мотор меня слушаться перестанет, но – пусть уж будет эта вероятность, зато сразу после драки, если она пройдет благополучно, я как бы в укрывище окажусь, почти дома, а не потрепанным уличным прохожим, на всеобщий обзор открытым.
Таким образом, я, что мог, заранее рассчитал: прямо в гараже выбросил из мотора все, могущее показаться подозрительным, если, паче чаяния, меня на месте прихватят и обыщут, с Шонной попрощался обыденным образом, как всегда перед рабочим днем, а сам к парку.
Не знаю, сколько лет этой традиции, – бабкам-дедкам в том парке женихаться и невеститься, – но еще при родителях, когда они детьми были, тот обычай существовал, они рассказывали: как выходной – так до глубокого вечера гуляет в парке лихая орда, пьет, поет и пляшет, хрустя, под баяны и дудки. Редко когда забредают в веселое общество юнцы младше шестидесяти пяти, в основном там в ходу настоящая геронтофилия.
Успел я к полудню и чуть поранее, народу на вытоптанном загоне – в самом уголку, судачат и закусывают, пока еще без музыки и танцев…
Так… Ага… А этот капитан Борель не один пришел, в компании с напарником, или кто он там ему… Тоже здоровый лось, на полголовы меня выше. Секундант, что ли?
