355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » О. Санчес » Суть острова » Текст книги (страница 7)
Суть острова
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 14:35

Текст книги "Суть острова"


Автор книги: О. Санчес



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 52 страниц)

– Э. э, Сиг! Руку-то прими, пролью же!

– Нет, себе наливайте, я не буду пить.

– То есть, как это ты не будешь пить? Ты что, спятил, что ли?

– Не спятил. А третьего дня был на исповеди и после этого дал себе зарок: до Святой Троицы – капли в рот не возьму.

– Да брось ты, в самом-то деле. Даже в церкви причащают вином покрепче вот этого вот. Брось, Сигорд, не дури.

– Я не дурю. Но и ты пойми: я ведь не только себе или другому человеку обещал…

– А кому? – Титус наморщил лоб, все еще не в силах представить, что человек может добровольно отказаться от выпивки в хорошей компании. Но тут вмешалась Роза:

– Это как раз ты дурачок, и алкашина вдобавок! А человек святое причастие принял и святую клятву дал! И нечего тогда спаивать! Давай стакан, я туда холодной водички налью. Как яишенку подъедим – попьем хорошего кофейку с печеньем, у меня есть печенье, хорошее, с арахисом, если только этот шныряла вчера не нашел и не сожрал, пока я на работе была.

– Да не нужно мне твое печенье! Слушай, Сиг… Вот жалость-то какая. А в честь чего ты зарок такой дал?

– Причины личные и я не хотел бы о них распространяться. Грехи, скажем так. Грехи, которые людям неподсудны, а все равно грызут…

– Ну… Нет, это несерьезно.

– Еще как серьезно. Зарок перед алтарем – это очень серьезно. Но я и водой преотлично обойдусь, поддержу компанию. Вы с Розой пейте на здоровье, а я так порадуюсь – и встрече, и тостам.

– Нам больше достанется. Ладно, тогда первый мой тост: за встречу! Чтобы такие ребята как мы с Розой и ты, Сиг, почаще встречались друг другу на жизненном пути!

– Ты закусывай, не забывай. И вы кушайте, Сигорд, кушайте.

Яичница с колбасой была жирна и вкусна, себе Сигорд такие роскошества не позволял. Однако, пожалуй, мог бы уже… Почему нет? Сковорода у него теперь есть, хотя и неудобная, греть долго, яйца – поштучно продаются, не только на дюжины… Кетчуп – это круто, дорого, но решаемо. До салата ему еще далеко. Хлеб он такой же ест. Реально. Только…

– Гм… Тогда второй тост. За то, чтобы все мы трое тут перешли на ты!

– Ха-аха-ха! Ой, молодец, ой не могу! Главное дело – только я сама хотела так же сказать – с языка сорвал!

– А третий будет за дам! За прекрасных дам!

– Погоди, Тит, мы еще второй не выпили, а ты уже с третьим лезешь. Салатцу еще, давайте, давайте, господа, чего на ночь-то оставлять!

– Розочка, я же просто анонсировал…

Хозяева прихлебывали столовое вино, как Сигорд воду. Протрезвевший было Титус на старые дрожжи вновь охмелел, а Розе хоть бы что – так и оставалась жаркая, потная, громогласная и внимательная к застольным мелочам: тарелки прибрала, салфеточки дала, крошки и пятна стерла, воду вскипятила, кофе достала…

– Я этого растворимого кофея не пью никогда. Дерьма накидают, натолкут, сверху опилками присыплют – вот вам и кофе готов, пожалте к столу! Нет уж. Люди мы бедные, но я зерна сама-то выберу, прикуплю, да дома-то обжарю, как меня матушка-покойница учила, да в кофемолке-то ручной намелю, чтобы не мука, но и не камешки… Или вот этому гусю поручу молоть, но редко когда, испортит не то…

– Когда я тебе чего портил? А? Нет, ты скажи!..

– Тихо! Смирно сиди, не то спать отнесу и подушкой придавлю. А кофемолка-то еще от бабушки досталась, там во всех еённых частях, даже в железе, сплошная экология, ничего химического. А турка моя! Глянь Сигорд, туда ровнехонько четыре нормальных чашки помещается! Старинная турка, еще довоенная. Ну глянь!

Сигорд с видом знатока рассматривает и великанскую турку, и кофемолку. Вкуса кофе он просто не помнит, потому как и в прежней жизни предпочитал чай. И коньяк. Вернее, он английский бренди любил: и пить, и чтобы пузо бокала об ладонь грелось. Пати, халдеи, дамы в вечерних туалетах, бабочка с непривычки на горло давит… Как сны вспоминается все… Каждый день галстук надевал…

– Это антикварная вещица. Лейбл на дне выдавлен… Таких теперь уже не делают.

– Где? Ого, а я и не знала! Титус, ты только погляди! Вот именно что не делают. Сейчас я… Меня не отвлекать! Я кофе варю!

Но никто и не думал ей мешать: Титус задремал по пьяному делу, Сигорд тоже сомлел от сытного домашнего обеда и сидел, навалясь локтями на стол: во рту сигаретка (Роза разрешила – и видно что от души, а не из вежливости), по телевизору скачут какие-то полуголые в перьях, поют. Так бы и сидел сто лет, дремал бы и думал ни о чем…

Кофе оказался неожиданно вкусным для Сигорда, однако от второй чашки он с сожалением отказался, потому сердце вдруг застучало в грудную клетку часто-часто, отогнало сон, и дышать стало труднее.

– Да, верно, варю – так варю! – Роза засмеялась довольная, затрясла широченным бюстом. – Кофе, я давно поняла, должен быть крепким, иначе и вкуса в нем нет. А я сама, бывало, целую турку наверну одна – и хоть бы что! Еще и спать лягу. Редко, редко когда кофий-то до сердца докатится, нет, весь так в желудке и пропадает. Давай пока телек выключим, пусть Тит подрыхнет немножко, не то проснется да опять заорет. Съешь-ка еще печеньица, Сиг, сейчас сердечный стук и пройдет, он от кофия долго не держится…

И верно, через четверть часа неровное сердцебиение прошло, Сигорду задышалось. Титус окончательно захрапел, выпустив слюни, и Роза, выключив телевизор, отнесла его на широченную и пухлую, как она сама, кровать, заверив, что Титус оклемается через полчаса, но уже трезвый. Розу же ничто не брало – ни вино, ни кофе, ни коньяк, накануне выпитый, и Сигорд осторожно приступил к вопросам, ради которых он, собственно говоря, и решился на визит с подарками.

Роза действительно торговала шмотками и разной прядильной мелочью, но не на той барахолке, где Сигорд впервые купил себе штаны у толстухи, еще более жирной, чем Роза, а на так называемых Дюнах, в «намытом» прибрежном районе, с помощью насыпного грунта отвоеванном у залива. Барахолка находилась менее чем в полукилометре от промышленной свалки, куда свозили отходы близлежащие предприятия легкой промышленности. Как это всегда водится, помимо «лицензионного» мусора, то есть вывозимого по договоренности с городскими и районными властями, свалка стала местом захоронения и мусора «дикого», принадлежащего частным лицам, мелким фирмочкам, воинским частям, поликлиникам, кинотеатрам… И штрафовали нарушителей, и под суд отдавали, и поборами изводили, и взятками иссушали… А свалка все равно пополнялась самыми разными способами, дикими и цивилизованными. На ней тоже, как понимал по рассказам Сигорд, жили и промышляли нищие и бомжи, но в куда более скромных масштабах, нежели на той свалке, с которой Сигорду пришлось уйти, потому как поживиться им там особенно нечем. Торговки вроде Розы почти каждую неделю скидывались и у прикормленных шоферов покупали в складчину «некондицию», брак с нитепрядильной фабрики, который потом делили по справедливости, сортировали сами и уже продавали от себя. Это не было основным их промыслом, но все-таки давало известный навар, за который приходилось биться с другими торговками и иногда в прямом смысле этого слова, буквально драться. Роза увлеклась и Сигорду пришлось выслушать четыре истории подряд о страстях и драмах барахольного мира, с подробным перечислением имен действующих лиц, предысториями, биографиями, даже с эпитафией в одном из случаев.

Называла она и цены, перечисляла номенклатуру, однако Сигорд даже и не пытался запомнить, ему важнее было понять общую ситуацию – стоит ли пробовать? Да а куда деваться? Придется пробовать, ибо денежки имеют прескверную тенденцию уходить навсегда, если не подманивать к себе новые, неустанно и ежедневно…

– Что? А, нет, один живу. Комнатенку снимаю. Полчаса пехом от вас, если на трамвае – совсем рядом…

От вопроса – сколько стоит снимать комнату в их районе – Сигорд довольно ловко уклонился, потому что не представлял даже примерных цен и боялся попасть впросак.

– Сто пятьдесят за однюху? Ты шутишь, Роза?

– А что, много, что ли?

– Да… Я бы сказал – справедливо, а не много. Не сказать, чтобы мало – но по нынешним временам вполне. А коммунальные?

– Коммунальные сам. Или за дополнительную плату. У меня Патя, соседка, и рада бы сдать – ну я же о ней только что рассказывала, что у нее свекор и муж померли, когда она в отъезде была, а потом когда приехала и удивилась, что ее не встретили…

– Да-да, я помню, ты же рассказывала. Ну и что она – готова сдать комнату?

– Готова-то готова, да стремается – обормотов полно, обманщиков хоть ж… ешь, а платить вовремя никто не хочет. Слушай, Сиг, может, ты хочешь переехать?

– Хм… Я думаю.

Роза сначала загорелась новой идеей, но быстро опомнилась и поглядела на Сигорда уже другим, испытывающим взглядом.

– Думай, мне не жалко, но имей в виду: мне бы не хотелось подругу подводить, что вот, мол, кого ты мне сосватала!

– Это понятно. В свою защиту скажу лишь, что не пью и при деньгах. – Сигорд вынул из кармана небольшую «котлетку» червонцев, заранее приготовленную на тот случай, если разговор окажется похожим на дело. Он, правда, имел в виду совсем другое направление беседы, связанное с куплей-продажей всякого разного барахла, но… Дорого снимать комнату, квартиру, да, а все же деньги целее будут в отдельном жилище под замком. Целее. Не раз и не два мучил Сигорда сон, как возвращается он со свалки под вечер, а на месте дома руины и никаких денег у Сигорда больше нет… Однажды после такого сна попытался он на себе носить все накопленное – еще хуже вышло, сердце чуть не отказало, когда лягавые зачем-то остановили…

– Так это ты сегодня не пьешь, а через день запьешь. Впрочем, все сейчас пьют. Ладно, скажу я ей завтра. А может, ты сам к ней подойдешь, я познакомлю?

– Договорились. Во сколько и куда приходить-то?

– К нам на барахолку. Всего лучше – к пяти. В шесть-то она закрывается, а в пять все еще на месте, кто торгует. А народу мало. Погоди, не собирайся, я еще кофейку заварю…

– Да куда мне! Титус, я смотрю, разоспался.

– Угу. Может, устал, а может оттого, что пьет третий день. Да все равно он кофе не любит, все больше чай. Да молока-то в доме нет, под чай-то, а я на ночь глядя не пойду. А что мы как неродные сидим, давай телевизор включим? Проснется от шума – так и хорошо, ему пора, а то ночью извертится, локтями синяков мне наставит. Ты смотри пока, а я заварю. И не бойся за мотор, я тебе пожиже кипяченой водичкой разведу и будет в самый раз.

Кто же пойдет своей волей из уюта на улицу? Сигорд с удовольствием согласился посидеть еще, покурить, поболтать, похрумкать анисовым печеньицем.

– А это еще кто такой?

– Как кто? Кутон, президент наш.

– Погоди. Какой президент?

– Такой президент, отец нации. Леон Кутон – штопаный гондон, Титус дурачок всегда его так зовет.

– Погоди, погоди, Роза. А Муррагос? Муррагос куда делся?

Роза чуть приглушила звук и заколыхалась в своем кресле, устраиваясь поудобнее, – смеяться над Сигордом. Вдруг опять вскочила – и к плите.

– Да ты чего, Сиг? С ума ты спятил, что ли? Он уже лет десять как помер, Муррагос твой! Вот наш президент. Поначалу-то казалось, что получше будет: арестовывать прежних взялся, порядок наводить, то того, то этого, шишек всех подряд, расстреливать кто воровал, а потом все как прежде покатилось… Ну-ка… Ой, люблю жир со сковородки подбирать, самая вкуснота в нем.

– Хм… Да. Действительно ум за разум заехал. Вот что значит не следить за политикой.

– А кому она нужна, политика твоя? Только задницу ей подтирать. Что, все-таки собрался? Не будешь Титуса ждать?

– Нет, пожалуй. Пойду, пора мне, да и смеркается уже. Пусть себе спит до утра, успеем еще, наболтаемся. Так я завтра подгребу к пяти?

– Я всегда на месте. – Роза промокнула рот оставшимся кусочком хлеба, проглотила его и отошла от плиты. – Увидишь красный такой пожарный щит, почти в центре второго ряда, если от ворот считать, так я возле самого щита, с той стороны, где рулон с гидрантом.

– Найду. Ох, спасибо за стол и прекрасный вечер, Роза! Был очень рад познакомиться.

– Взаимно. – Роза опять бросила в него оценивающий взгляд, но – не женский, внимательный и не больше: и сам он не полыхнул, и Сигорда не вскипятил.

День на исходе февраля все еще долог, но лето уж катится под горку, и чем дальше, тем стремительнее. Ночь исподволь набирает густоту и сырость, и утру, чтобы проснуться побыстрее и оживиться по-летнему, уже необходимо устойчивое безоблачное небо. Вечер вроде бы и не спешит никуда: то надвинется с тучей и скорыми сумерками притворится, то вдруг спрячется куда-то в тень от низкого солнца, но ненадолго… Фонари зажглись. Все. Это значит, что день завершен и что лето в Бабилоне заканчивается.

Поверх одеяла обязательно следует накинуть и покрывало, так теплее. Зимой, по большому-то счету, и три одеяла не помогут, когда батарей нет и сквозняки толщиной с крокодила. Весной – так сяк, перемогся, выдержал, а зиму… очень проблематично. Кости ноют, легкие трещат, утром высунешься из под одеял – уже озноб, а ведь даже не осень. Нет, сейчас-то как раз тепло, воздух мягкий, теплый… Сигорд поудобнее сворачивается под одеялом и покрывалом, чешет ногу, потом поясницу, переворачивается на правый бок, потому что не лежится ему на левом, дышать труднее, когда он на левом боку… Дом тоже вздыхает, вслед за своим постояльцем, и словно бы ерзает, но не суетно, а лениво, пытаясь устроиться поудобнее и заснуть. Сигорд научился слышать и различать все шорохи и всхрипы своего симбионта: дом ведет себя обычно и ничего не подозревает… Человеку довольно быстро удается отогнать от себя все мысли, мечты, опасения и уколы совести, он даже сквозь сон ощущает себя предателем по отношению к дому, но, если подойти к этому с другой стороны…

Дождь. Вот докука: дождь с самого утра. Одно хорошо – водяной метелью хлещет, а не мелкой изводящей слякотью сыплется. Здоровенная жирная туча, осенний привет из Антарктиды, если постарается, способна неделю подряд ходить на головы бабилонцам вот эдакой моросью, выматывать им нервы своим подлым полудождем, испражняться полутуманом, но буйный ливень, такой как сегодня утром – нет: ливень долгим не бывает. Надо ждать. До пяти часов времени полно: хоть спи, хоть песни пой – и еще останется, девать некуда. Сигорд пополнил запасы воды, побрился почище, дважды пересчитал деньги, позавтракал без хлеба, бульончиком одним, – не кушается ему… Вот и завтрак тот же, бессмысленная вещь: к трем часам пополудни – да хоть ты кабана утром сожри – ничего не остается, желудок опять еды просит. Так уж лучше и не напрягаться, перетерпеть, бульончиком сполоснуть кишки – и харэ.

Щели бы придумать чем заделать в потолке, да теперь чего уж… Мысль снять себе комнату так захватила Сигорда, что ему на месте сидеть невмочь, хочется бежать неведомо куда и поторопить события, лишь бы не маяться тут ожиданием. А чердак – да, дыра дырой: ни пожить, ни обустроить… Заходи кто хочешь, убивай, грабь, обыскивай…

Нет! Нечего тут день и утро высиживать, тем более, что и дождь утих.

Дождь прекратился не вполне, просто умерил прыть, и Сигорд побежал «в город», как он это для себя называл, но не просто так, а в легкой нейлоновой куртке с капюшоном, в куртке по карманам – два полиэтиленовых мешка «на всякий случай».

Греть она не грела, куртка, и от дождя спасала не сказать чтобы с ног до головы (сырости перепало и заднице, и переднице), но свои деньги окупала более чем вполне, а обошлась она Сигорду в один талер. Вечером – Сигорд заранее знал это – поясница будет ныть, ноги откровенно болеть, но сейчас белый день на дворе и вроде как не напряжно жить и пошевеливаться… Вот странность: когда пил и жил как в тумане, все болячки были при нем, но словно бы не осознавались, особенно под балдой, а как бросил пить – из организма труха посыпалась, отовсюду, куда ни ткни: зубы, сердце, глаза, печень, руки-ноги, спина… Боже ты мой… Ой, первый раз нагибаться!.. ой, второй. И еще! Истинный клад! Забыв про скрипящую спину, Сигорд согнулся и принялся плотно прочесывать буйные, но уже полегшие травы в заброшенном сквере. Видимо, здесь сымпровизировали пикник на природе: полно огрызков, объедков, бумажек, полиэтилена… И пятнадцать пустых бутылок из под пива! Две коцаных, итого тринадцать, делим пополам – шесть с половиной талеров!

Может быть – хрен со всеми этими свалками, а лучше бутылки собирать? Нет, тяжелы бутылочки…

Сигорд пересчитал вырученные шесть талеров пятьдесят пенсов, спрятал поглубже в специально пришитый карман под мышкой и отдышался наконец.

Во-первых, тяжело таскать стеклянную посуду, которая совсем даже не пластмассовая, руки от нее ломит не шуточно, хотя, может быть, и с непривычки боль. Во-вторых, такие «клады» – не часты. То, что бутылки достались ему – не совсем случайность, ибо он привык рыскать взором по земле, искать что-то такое полезное. Да и знал это место, удобное для распитий, но все равно – не каждый день бывает столь удачным на находки. Далеко не каждый день. В третьих – конкуренты, свои территории стерегущие, не драться же ему с каждым ханыгой? Хотя этот участок быть может и не принадлежит никому… Да и черт бы с ним! Не будет Сигорд бутылки специально собирать! Подвернутся – дело другое, талер к талеру, что называется… Сигорд вдруг остановился и замер под мелким дождем, полный ужаса: одежда! Страшно было наклонить голову и посмотреть на штаны – только что ведь, получаса не прошло, коленками по мокрой траве терся, наверняка зеленые теперь. Ф-фу-ух… Мокрые, но не зазелененные. Следовало немедленно возвращаться и любым способом сушиться, чтобы через три часа… даже меньше, чем через три, быть на барахолке при полном параде.

И поспешить бы, но как назло поперла удача: словно бы добрые, но злорадные гномы подбрасывали к нему на маршрут соблазнительную стеклянную «пушнину» – пришлось собирать, не отказываться же от денег, которые сами в руки плывут. Девять бутылок – это четыре с половиной талера, да плюс шесть с половиной – на круг выходит полная дюжина талеров, червонец и монета! Поневоле задумаешься, когда за полтора-два часа сбора – полудневная норма прибыли, которую Сигорду приносила вся его команда сборщиков массы. Тем более, что здесь ни понукать, ни контролировать, ни штрафовать никого не надо, охранять ничего не надо, строить взаимоотношения… Десять и одна – это одиннадцать, а не двенадцать, обидно! Вот бы еще пару бутылочек для ровного счета… Сигорд чуть было не развернулся от самого порога – искать недостающее, но пересилил в себе азарт и жадность образом любимой кружки с горячим сладким чаем. Конечно, это был не настоящий чай, а «европейский», из пакетиков, без молока, но Сигорд закрывал глаза на несуразность названия и привык называть напиток чаем. Штаны на веревку, под сквознячок, а для тепла и приличия – запасные надеть, задницу прикрыть от простуд; можно бы и подремать часок, но лучше не рисковать.

– Что ты скрипишь, старый? Думаешь, мне не страшно уезжать отсюда черт знает куда и хрен знает зачем? Очень страшно. И денег заранее жалко. Но зима на носу – как ее пережить на этом твоем чердаке? Кулаком лед в корыте долбить, чтобы попить и умыться? Ты уж не сердись, что я отсюда намылился, тоже ведь не мальчик, должен понимать, каково старым костям на холоде да в сырости. Хоть бы солнышко выглянуло – так-то тяжко смотреть на февраль из худого окна, да знать, что впереди настоящая осень, что гораздо хуже февраля, а за нею – зима, которую пережить – проблема проблем. Сигорд закашлялся и потушил окурок. Курить бы надо поменьше – разбаловался на больших деньгах, в день полпачки уходит – только так! Зябко, еще кружечку надобно, со свежим пакетиком. Да, а чего жалеть? Он сегодня ни на какой навар не рассчитывал, а одиннадцать талеров – вот они. Нет, стеклом он заниматься не будет, это ненадежно и несерьезно, уже спина заныла…

Так Сигорд и скоротал оставшееся до встречи время, выкурив шесть сигарет без фильтра и выдув полные три чашки с горячим сладким чаем, на двух пакетиках настоянным. Его бил озноб от предстоящего неизвестного, но отступить и встретить зиму на прежнем берегу, без заработка, без здоровья, без тепла – нет, нет и нет.

Вперед, Сигорд, вперед!

А уж страх ли перед будущим тебя гонит, алчность ли, воспоминание о красавице Весне – твое личное дело.

Оказалось, что напрасно потел Сигорд, переживал, кроил и строил громоздкие конструкции разговоров со всеми ответвлениями, потому что знакомство с «лендлордихой» Патрицией Смит, в просторечии – Патя, оказалось легким и быстрым, условия ожидаемыми: сто пятьдесят в месяц безо всякой регистрации в муниципалитете, платить за месяц вперед, каждого первого числа нового месяца. Патю не удивил и не испугал ни сам Сигорд, ни его обноски.

– Эх, я думала, помоложе будешь. Сколько тебе – шестьдесят?

– Около того, – ответил Сигорд, которому в октябре исполнилось пятьдесят два. Его обрадовало, но все-таки в глубине души даже огорчило, что рыхлая и неопрятная Патя забраковала его в качестве потенциального жениха. – А эти как платить? Ну, коммунальные платежи? – слово «коммунальные» с трудом, но самостоятельно всплыло в его мозгу, спасибо Розе.

– Могу и я, чтобы тебе не заморачиваться и в конторах не засвечиваться. На круг выходит 16–18 талеров в месяц, но если я буду в банк ходить платить – добавляй двадцатку, лишние два талера – типа за труды. Ну а если очень зажмотишься – плати восемнадцать, но сам. Тоже вперед за месяц.

– Не зажмочусь, да и банки не люблю. Телевизор есть?

– Еще чего! За сто пятьдесят ему телевизор подавай! И телефона тоже нет. И стиральной машины, и патефона, и… Радио есть. Три программы.

– А плита? Кровать хоть есть?

– Обижаешь, Сиг. Кровать настоящая, шкаф в комнате есть, плита газовая, не спали дом. Абажур, туалет отдельный. Душ работает, ванна не работает. Зимой тепло. Соседи в соседней квартире тихие. Крыс нет уже второй год, санэпидстанция всех вытравила, вместе с бомжами и кошками. Одним словом – пять звездочек.

– Стоп! При чем тут пять звездочек? Про проставку никакого разговора не было, тем более, что я не пью! – Сигорду не улыбалось ко всем безумным тратам добавлять еще и проставочные, которые не меньше чем в полтинник встанут, плюс пьяная компания в его жилище!

– Да я про гостиницу говорю, а не про коньяк, что, мол, отель пять звездочек! А ты сразу жилиться! Роза мне говорила про твой зарок, так у нас их каждый второй каждую неделю дает, зароки эти, а потом взад забирают и мордой в грязь! Пьянь на пьяни живет и пьянью погоняет.

– У меня не так. Сказал – значит в завязке.

– Если будешь буянить и все портить, а главное – не платить, враз выгоню, у меня есть кому пожаловаться, так и знай.

– Сама не наезжай попусту, – дерзко огрызнулся Сигорд, – и тогда все будет в шоколаде, без единой проблемы. Когда дворец будем смотреть?

– Хорошо бы, чтобы в шоколаде… Сначала все соловьями поют. Что? Так если у тебя время есть, сейчас же и пойдем, это недалеко отсюда.

– Сколько недалеко?

– Я обычно от дому до барахолки своим ходом за пятнадцать минут добираюсь. Четыре квартала. Устраивает?

– Более чем.

Патя обернулась к Розе, молча и сосредоточенно сидевшей у своего лотка, – та видимо напрягала слух, пытаясь разобрать беседу:

– Роза, мы пошли! Пока! Вечерком поговорим! – Патя жестами подтвердила свои намерения и при последних словах залихватски мазнула по шее ладонью. Роза ответила, и хотя шум между ними помешал услышать – что именно, обе подруги не усомнились, что поняли друг друга правильно.

Патя вышла с территории барахолки и взяла курс на запад. Через десять минут Сигорд осторожно возликовал: путь шел прямехонько к промышленной свалке, это в перспективе делало его будущую жизнь еще проще и удобнее. Еще пять минут – и действительно:

– Пришли. Вот он – мой дом. Вот мои окна: одно сюда выходит, а другое во двор.

– Так у тебя что, первый этаж?

– А ты какой хотел? Пятый? Так в него с крыши течет. Чем недоволен-то?

– Нет, я просто спросил. Поначалу-то не сообразил, привык, что всегда живу на… повыше, чем на первом.

– Так тебя устраивает, или нет? Или зря сюда шли?

– Этаж мне по фигу, если остальное в порядке.

Сигорд с робостью озирал предполагаемое жилище: не верилось, что он – и вдруг получит право здесь жить. Унитаз не только с подковкой-сидением, но даже и с крышкой… Вода в кране холодная и горячая – любую выбирай!

– Ванна не работает. Слив засорен. Во всем стояке засорен, сверху до низу, а не только у меня. Дом-то тридцать лет без ремонта.

– А ты говорила – душ есть?

– Есть. Если договоримся – научу пользоваться. Это вон там. За ширмой.

Входная дверь вела не прямо в комнату, а в «тамбур», тесный коридорчик метра на два квадратных, но и он показался роскошью ошеломленному Сигорду. Под потолком не просто лампочка, а плафон на два гнезда. В совмещенном санузле не просто лампочка, а матовый плафон поверх. В коридорчике – и то абажурчик, но лампочки в нем нет.

– Да, светло у тебя здесь, несмотря что первый этаж. Вот что значит – два окна!

– А то! Окна я недавно вымыла, все чин-чинарем. Мебели-то много у тебя?

– Своей? Еще не знаю. Я не люблю заморачиваться и обрастать. Как правило, мне хватает съемного.

– Хозяин барин. У меня лишнего нет. На кровати комплект белья застелен – стираный. Будешь съезжать – отдашь. Остальное – сам стели, свое. Стол, оба стула, кухонный стол – все здесь оставляю, живи, пользуйся, только не ломай.

– Занавески с окон забираешь?

– Занавески? – Патя сморщила нос, обнажив толстые желтые зубы, и уставилась на занавески, закрывающие уличное окно. Потом скрипнула шеей и уставилась на другие. Явно забыла она о занавесках и теперь думала.

– А тебе они мешают?

– Да нет. Пусть висят, есть не просят. – Сигорд испугался вдруг, что сейчас воспоследует попытка надбавить плату. – А хочешь – забирай, если сердцу дороги. Снимай и забирай свои пылесборники.

Потолки в комнате далекие, метра три с кепкой, кольца с карнизов снимать – высоко надо лезть, и Патя вздохнула.

– Ну пусть висят, раз не мешают. Так что решил-то?

– А что половицы так скрипят?

– Старые, вот и скрипят. Так паркет и того хуже скрипит, да и натирать его надо, не то облупится. А половицы покрасил раз – их на три года хватает и больше, знай подметай, не ленись, да тряпкой протирай. Тряпка и ведро под умывальником. Так что? Подходит тебе, нет?

– Подходит. Итак: сто пятьдесят в месяц, плюс поборы – двадцатник.

– Какие поборы? – Патя вылупила глаза на Сигорда, не понимая, откуда на нее валится еще двадцатка.

– Сама же говорила про коммунальные услуги и свет.

– А-а, точно, да. Там как раз двадцатник и выходит, может немножко больше.

– Ты же говорила – шестнадцать выходит на круг, вместе с водой и электричеством, а до двадцатника округляем тебе за труды.

– А вдруг ты почем зря электричество жечь начнешь, – нашлась Патя. – дело-то к зиме катится.

– А батареи на что? Или не греют? – Патя замялась.

– Да греют, куда им деваться, но котельной-то не я заведую. Хорошо, пусть двадцатник. Сто пятьдесят и двадцать… куда я очки-то девала…

– Сто семьдесят.

– А, вот они. Сто пятьдесят и двадцать… Всего – сто семьдесят. Вот, погляди. – Патя развернула калькулятор, чтобы Сигорду было видно. Тот безропотно поглядел и кивнул.

– Результаты совпали. Что у нас дальше?

– А чего дальше? Гони монету – и вот тебе ключи. С сегодняшнего дня счетчик и пошел. Сегодня тридцать первое, значит…

– Э, нет. Счетчик пойдет с завтрашнего числа, я с собой наобум деньги не ношу. Завтра с утречка, часиков в девять – другое дело. Я приду, расплачусь, возьму комплект ключей…

– Да комплект-то – два ключа. Вот они, смотри: один…

– Завтра, Патя, завтра покажешь. Видишь, смеркается, мне нужно упаковаться и подготовиться. Завтра в девять будешь здесь ждать?

Патя разочарованно буркнула какое-то ругательство и перекрестилась.

– Буду. Не обманешь сам-то?

– Нет.

– Ну так что тогда и разговоры городить? Иди, собирайся да пакуйся, а я подмету, стол и плиту протру, да к себе поползу. Действительно уже темно. Было лето – а как не было его. И за что нам такая тоска? Без радости люди стали жить, не весело, не то что раньше.

– Это оттого, что раньше люди моложе были.

– Как это?

Но Сигорд не стал объяснять – как, и закрыл за собой дверь. Кстати говоря, дверь-то хоть и деревянная, но тяжелая, основательная, пинком такую запросто не выбьешь. Замок поменять бы, да… Потом видно будет, на чем можно жадничать, на чем нет. Сначала заселиться надобно.

Деньги, если честно, лежали при нем, сотня одной бумажкой, да другая сотня десятками и помельче. Но жалко было денег и страшно было сделать последний бесповоротный шаг. Заплатил бы – уж не вернуть, заселяйся. А так – хоть иллюзия есть, что все еще можно переиграть, отказаться. Оставить как есть? Слово? А что – слово? Кто слышал, как он его давал? И как можно верить слову бездомного алкаша, который и имя-то свое, при рождении данное, вспомнил едва-едва? Да и вообще, слово не ворон, глаз не выклюет… Нет, нет, конечно, ни от чего он не откажется, ни от слова, ни от съема квартиры, это он так шутит самому себе… Но все равно страшно.

Собираться, собираться, собираться… А нечего и собирать. Только деньги. Лежанку он не возьмет и корыто тоже. Бутыли… Вот бутыли жалко оставлять, десятилитровые, с винтовыми крышечками… Нет, там есть водопровод, хрена ли ему крышечки и вода в пластмассе. Шмотки. Ничего… почти. Только то, что на нем и еще штаны одни, рабочие и сапоги рабочие, грязь месить.

А сковородка? Неделя с хвостиком, как она у него… О, мама дорогая! Сковородка тяжеленная… ломы ее носить, да и смысла нет. Купил, попользовался один раз и пустил в расход – мультимиллионер, называется. Сколько чугуна не досчитаются плавильные заводы «Норсстилла»!

Патя со своего плеча предоставляет ему сковородку и чайник. Зато ложку, вилки и ложечки надо взять, столько алюминия грешно бросать на произвол судьбы. Бритвенный прибор не забыть ни в коем случае. Кружки. Все три надо взять, все три. Чай, кубики, сахар… Что еще? Все, что ли?

Дом вслушивался, вдумывался в бормотание человечка и отчего-то забеспокоился. Что-то было не так. Дом ясно помнил, как человек приносил все эти предметы, один за другим, раскладывал их дрожащими пальцами, прятал, чистил, теребил… Бумажки, которые в стеклянной и жестяной банках прячет, так вообще чуть не языком ласкал. А теперь вдруг хватается он то за одно, то за другое, какой-то тюк свил, веревкой перевязал… Раньше чуть ли ни спал в обнимку с этими белыми канистрами – теперь пинает. Что-то непонятное и плохое происходит посреди глубокой ночи, спать бы уже давно пора. А дом не спит, потому что человечку не спится. Хоть бы он, человечек этот, в кошмарах кричал бы, стонал бы, все лучше чем так вот по чердаку маяться. Нет, не засыпает…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю