Текст книги "Суть острова"
Автор книги: О. Санчес
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 52 страниц)
Глава шестая,
по поводу которой главный герой, будь он помладше, мог бы высказаться так: «Проще читать нотации, чем слушать рэп. Лучше читать рэп, чем слушать нотации»
На этот раз двадцать семь тысяч талеров отломилось Сигорду все из того же магазина «Альтернативный прикид», логотип «АльП», а он, естественно, рассчитывал на тридцать. Недостающие десять процентов составили усушки, утруски и выбраковки: девицы-приемщицы лютовали, вероятно воодушевленные обещанными премиями за экономию закупочных денег. И по предыдущему «пилотному» десятку с ним рассчитались старым тарифом, по двадцать талеров сумка, но тут уж винить некого, все стороны законно соблюли свои интересы и права.
– Хорошо же вы на нас приподнялись, господин Сигорд!
– А накладные, а налоги? Впрочем, вы тоже далеко не в убытке от сотрудничества со мною. У, господин Родригес? Это вам не триста тех, первых талеров? Плюс громкое паблисити…
– Дай-то Бог, как говорится, будем надеяться, будем надеяться на дальнейшее. Что вы для нас еще приготовили?
– Гм… Пока ничего кроме краткосрочного отпуска. Чувствую – пора, созрел для небольшого отдыха. Столько лет как в забое.
– Ну, тогда счастливо отдохнуть! Всегда рады, как говорится. Всегда ждем.
Врал Сигорд: если бы у него была хоть одна идея, похожая на рабочую, на жизнеспособную, черта с два бы он отбежал от таких денег!
Тридцать пять тысяч на круг – чистой прибыли со всех операций! Почти тридцать пять… Если точнее – тридцать четыре с половиной. Двадцать пять он положил в банк, остальные на кармане, дома, всегда под рукой. Из них он будет тратить на лечение. Нет, не так! Двадцать пять – учтены фискальными органами, ибо прошли сквозь расходные ордера магазина и счета банковской службы.
С десяток тысяч, по договоренности с этим Виталле, удалось пустить черным налом, дабы уберечь от подоходного налога – его, Сигорда, и от всех остальных налогов – их, магазинщиков. Поэтому на лечение он будет тратить официально учтенные банковские денежки, и когда придет пора заполнять налоговую декларацию, он попытается оттуда что-нибудь вынуть по соответствующим графам списания налогов. Еще по прежней жизни Сигорд, пусть и весьма смутно и теоретически, но помнил что-то такое, позволяющее обходить и экономить совершенно легальным образом. До Нового года, впрочем, далеко, успеет подумать.
Зубы и глаза. Глаза и зубы, остальное подождет.
Остальное вовсе не хотело ждать: Сигорда беспокоили и тяжесть в мочевом пузыре, и боли в спине, и кашель, и горло… но – дорого, очень дорого от всего скопом лечиться. Главное здесь – то, что мешает, или, напротив, помогает зарабатывать денежки. А это – глаза, в первую очередь, как без зрения дела-то вести, и так уже ни хрена мелкого не видит. И зубы – тоже в первую очередь. Тут уж он экономить не будет, хоть по тысяче отдаст, но – выправит.
По тысяче! Заступница усердная! Три ха-ха! По тысяче!
За услуги окулиста, с осмотром, с лекарствами, с подбором и покупкой трех пар очков (два комплекта обычные, уличные, и одни специально для чтения), выложил Сигорд две тысячи талеров ровно! А вот зубы обошлись ему по-настоящему, астрономически дорого: в шесть тысяч триста! Конечно же, его надули, пользуясь неопытностью, подсунули дорогое лечение там, где и малым бы обошлось, уболтали на дорогостоящие конструкции и материалы, ему бы вполне хватило и пластмассовых, но… Как этого избежать, когда некомпетентен и при этом болен? Пришлось соглашаться и платить, платить, платить. Парадонтолог выписал ему лечебные пасты и мази, назначил ему пять сеансов посещений, а Сигорд обошелся двумя. Для такого масштабного протезирования в обеих челюстях требовалось четыре полных недели, Сигорд за свои кровные сумел настоять, чтобы уложились в три. Первые два зуба он рвал под анестезией, а потом смекнул по ощущениям, что гнилые пеньки его и так легко выходят из десен, от анестезии отказался – и не промахнулся: была боль, аж слезы на глаза на предпоследнем удаленном, а все же терпимо вполне, и экономия почти на пять сотен…
Зато как он шел домой, после окончательного «зубовного внедрения»! Сигорду мучительно хотелось встать на людном месте, ощерясь, оттопырив обе губы, чтобы всему свету видны были его безупречные металлокерамические жемчуга! Люди бы сбегались любоваться со всех концов города, а он бы ликовал… По серьезному – речи, конечно же, не шло, чтобы пойти на поводу у этих глупых и низменных желаний, добро бы и улыбкой обойтись, но Сигорд давно отвык улыбаться, а когда случалось – скорее кривился, не разжимая губ. Придется перевыкать и переучиваться… Боже мой! Он же почти все деньги на это дело просадил! Да еще и лендлордиха Патя червонец накинула – во всем городе, дескать, жилье подорожало!
Все не все, а похудела мошна – будь здоров! Восемь тысяч триста, без учета всякой такой необязательной мелочи, отдал он, чтобы с помощью врачей вернуть себе относительно здоровые зубы и глаза. Из двадцати пяти тысяч – оно само по себе немало, чистая треть, но если бы только это… Новый год, который казался таким далеким, набежал и убежал, оставив Сигорда один на один с новым хищником: налоговой декларацией. В прежней жизни Сигорд состоял на государственной службе, побочных прибытков не имел, а поэтому никаких деклараций не заполнял. Теперь пришлось, и выяснилось, что поскольку он нигде и никак не регистрировал свои коммерческие упражнения, то и на списание части налогов претендовать не может. От двадцати пяти тысяч следует отнять одну (одну!) тысячу необлагаемых никакими налогами доходов, а оставшееся умножить на ноль целых, восемнадцать сотых, или, попросту, высчитать восемнадцать процентов – и результат отнести в банк на счет налогового департамента! Все так просто и трагично. Восемнадцать процентов от двадцати четырех тысяч – это четыре тысячи триста двадцать талеров. Если сложить их и «медицинские» восемь триста, то получится двенадцать шестьсот с копейками. Больше половины от всего банковского счета! Курить надо бросать – вот тебе и экономия денег и здоровья. Сигорд в раздражении оторвал фильтр от сигареты и затянулся поглубже, чтобы уж продрало до самых почек. Все равно слабые, без фильтра-то и лучше, и дешевле.
На этом катастрофическом расчете Сигорд едва не надорвался морально, а тут еще за квартиру платить, да еще лишнее… Впредь надо быть умнее и хитрее.
Да. Умнее и хитрее, но это легко сказать, а придумать новую золотоносную идею – у Сигорда пока не получалось. Он кружил и кружил по свалке, подобно голодному койоту, но все это было не то.
Удалось ему свести знакомство и с унтером, который должен был сопровождать шофера, парнишку солдата, в то заветное утро, с тем счастливым грузом барахла, но теперь сумел получить с того только четыре краденых палатки (тысяча талеров навару), да полтора десятка той «панковской» обуви (три тысячи талеров навару). Потом унтера куда-то перевели…
Нет, конечно, Сигорду удавалось что-то найти и забодать: в старый знакомый АльП, в рыбацкий магазин. Кое-что по мелочи – на барахолку, через Розу, но за первый свой благополучный год, с тех пор, как он слупил грандиозный куш за противогазные сумки, заработал он всего-навсего восемь тысяч талеров. Две тысячи двести он заплатил за проживание, свет, газ, пять тысяч с мелочью – просто прожил, на еду, быт и одежду потратил, пять сотен отвалил за японский телевизор, с антенной, чтобы от кабеля не зависеть и не платить за него лишнее. Телевизор, да. А что еще делать одному вечерами в пустой квартире? Он и читал, и по дому убирался, и в гости несколько раз ходил… С Титусом и Розой почти не о чем было говорить, к тому же он непьющий. С бабами… Оно бы, конечно, и надо бы… Но, во-первых, женщины – это всегда большие и неоправданные расходы, тут и к гадалке не ходи. А во-вторых – он и не хочет ничего, по большому-то счету. Не хочет, ни с женщинами, ни сам, не говоря уж о всяких разных извращениях. Он даже программу переключал, если там были сцены эротического содержания: он не ханжа, но просто неловко смотреть, словно подглядываешь. В повседневной жизни, тем не менее, женские стати определенно волновали Сигорда: длинные ножки в мини-юбках, высокая грудь, виляющие попы – все это заставляло учащенно биться его поношенное сердце. Особенно если носили все это молодые красивые девчонки, – на сверстниц он уже не глядел как на женщин. Надо сказать, что и сверстницы, несмотря на почти волшебные перемены в его внешности, тоже не заглядывались на него, а молодые телки вообще не замечали ни Сигорда, ни его любопытствующих взоров. Было ему в ту пору пятьдесят три года.
* * *
– У тебя все? И по провинциям, и по Иневии?
– Так точно, господин Президент!..
– Ну тогда иди. Чего мнешься, что еще?
– Гм… осмелюсь напомнить: что со Шредером делать?
– С кем? А… Да, помню… Что, много брал?
– Отпирается… Частично. Клянется, чем может, что предан делу и лично Вам…
– Слушай, Сабборг, ты мне бейцы не крути: брал, или нет?
– У Лауба, говорит, брал. Но в интересах дела, все, говорит, хотел вернуть в бюджет.
– Врет.
– Само собой. Тем более, что подтвердить и опровергнуть некому.
– Ну, покойный хоть жил своим делом, горел на работе, строил дома, не только коррупционные схемы. И не попадался. Этот… Шредер – тоже, говоришь, трудяга?
– Да. Преданность своему делу подтверждают абсолютно все, кто его знает.
– Господи, что за страна! Вор на воре, взяточник на взяточнике… Всех казнить – так с кем работать? Кстати говоря, а что ты так за него заступаешься, а? Как это у вас в Конторе говорится: «подмазан»? А, Сабборг, что примолк?
Сабборг чего примолк? Министр силился вспомнить, и вспомнил, наконец, где он впервые услышал пословицу, которую сначала не понял до конца, а потом полюбил всем сердцем: «Умный, как правило, живет среди умных, а дурак – всегда среди дураков». В том смысле, что умный разборчив, выбирая и формируя круг общения среди себе подобных, а дураку еще проще: для него – все дураки вокруг. Так же и Кутон: все у него – сплошные дураки, взяточники, да воры. Не оттого ли, что он сам… Это Чилли Чейн изрек, в фильме «Четвертая степень».
– Я, господин Президент, взяток даже на оперативной работе не брал, а теперь и подавно. Привык за долгую жизнь честно служить.
– Дерзишь? Я шуток и каламбуров на работе не терплю, ты знаешь. За столом, на даче, на охоте – да, а у меня в кабинете – нет. Ты понял?
– Так точно! Виноват, господин Президент!
– Нет, ты точно понял эти мои слова? Сумеешь их повторить?
– Так точно, господин Президент! Я действительно понял и действительно осознал. Прошу простить мою неуместную развязность!
– Ладно, посмотрим. Вытри, вытри лоб, разрешаю. Что-то я тоже растолстел на сидячей работе, китель не сходится… Иди. А… Значит, со Шредером: пугани на дорожку и отпусти. Все неправедное – до пенса вернуть в бюджет. Трудоголик-крадун, понимаешь. Помилую на этот раз, но дальше – всех абсолютно буду беспощадно карать, не взирая на лица, вплоть до расстрела! Как десять лет назад. И позови… Нет, скажи там, по пути, чтобы заготовили приказ о его перемещении в Иневию с понижением на один этаж, в заместители префекта какого-нибудь проблемного округа. Тотчас же пусть составят и немедленно мне на подпись, а то в текучке опять забуду. Да, и в прокуратуру пусть позвонят, чтобы они тебе же не совали палки в колеса по этому делу. И все проекты, что он подписывал, заморозить до… до совещания с мэром, которое будет, будет… В ноябре, четырнадцатого числа. Не забудешь ничего?
– Никак нет!
– Иди, и чтобы никого ко мне в течение получаса, отдохну. Кроме секретаря, разумеется. Она с бумагами пусть зайдет.
«К-коз-зел!» – вот что подумал хозяин Конторы, глава Департамента внутренних дел республики Бабилон, генерал-полковник Сабборг, покидая кабинет господина Леона Кутона, Президента республики Бабилон, но ни единым мускулом не выдал своих впечатлений и, дословно, ничего не упустив, передал в секретариат все пожелания господина Президента, включая мораторий на инвестиционные проекты округа, подписанные опальным, но все-таки прощенным чиновником Эдгаром Шредером. Между прочим, приходящимся Сабборгу дальним родственником по линии жены. Единственную неточность в передаче приказа он себе позволил: прямо из секретариата сам позвонил, вернее, попросил соединить его с Генеральной прокуратурой и лично передал Генеральному прокурору пожелание господина Президента. Чтобы, в конце-то концов, этот подонок знал свой шесток и надзирал не борзея, чтобы правильно понимал, кто у него в коллегах по охране закона и кто к «телу» ближе.
* * *
Да, поселились в нем, в Сигорде, доселе неведомые или прочно забытые помыслы, впечатления и чаяния: радость успеха, запах больших и внезапных денег, жажда еще и еще раз вкусить эту радость, принять в трепещущие ноздри этот ни с чем не сравнимый запах… Отомстить… Если не отомстить, то хотя бы восторжествовать над теми, кто его обижал, кто насмехался над ним, избивал, гнал прочь, глумился… Чтобы все они, наконец, поняли…
Нет, к себе он гостей не водил, еще не хватало! А что у Розы с Титусом бывал несколько раз – так это почти по обязанности. Да и скучно там.
И один раз у сына в гостях был, уже когда с новыми зубами. Странный это был визит: сын назначил его на вечер, на поздний вечер, дескать, рабочий день долог. Может и так, а может быть и потому, чтобы внуки непутевого деда не увидали и не погнушались им вслух… Хотя они еще мелкие, разбираться в таких вещах… По телефону сын был вроде бы и рад его предстоящему приходу, но сам тот вечер – так и не склеился. И Шонна, сноха, все помалкивала в телевизор, чуть ли ни демонстративно избегая общего разговора, и сын в глаза не смотрел. Попили чаю с пирожными. Единственно отрадно было видеть его ошалелость, когда он новые зубы увидел, оба ряда… да, это было эффектно… Нет, второй раз он не скоро туда поедет. Если с сыном встречаться – то лучше где-нибудь на нейтральной территории. Кстати говоря, в тот вечер, во время прощания у метро, куда подвез его сын (он бы и до дому довез, но Сигорд категорически уперся), тот вновь сделал попытку всучить ему денег, но Сигорд легко отбился от предугаданной милости: сын ведь и сам не мог не видеть, что одет он хотя и не в роскошь, но не по-бомжиному, что выбрит он и пострижен, и курит сигареты с фильтром… А все равно холодок и натянутость, видимо прежний многолетний осадок вдруг не растворить. Сам виноват, некого больше винить.
Двадцать тысяч капиталу – если посмотреть на нули, прикинуть среднемесячную корзину потребления – вроде бы и много, а заглянуть подальше, в послезавтра – крохи… Еще надо зарабатывать, еще и еще, неустанно, и на житье, и на излишества, и впрок, и на перспективу, и на черный день.
И опять прилетел Новый год на крыльях белой ночи и опять попраздновал с Сигордом один на один. Но на этот раз принес он в подарок долгожданную идею, а идея привела за собою шальные деньги. Шальные, но уже серьезные, солидные деньги, с перспективой деньги…
Государственная мебельная фабрика повадилась сваливать стружку и опилки на свалку и на этом погорела: откуда ни возьмись налетела государственная же инспекция, прихватила на месте преступления самосвалы, составила акт, подключив тем самым государственные органы дознания и фиска. Штрафы и неустойки разорить государственную фабрику не могли, просто деньги из одной графы государственного бюджета перепрыгнули в другую, но директора сняли с должности, двух замов его сняли, назначили других, и все притихло. Почему мебельная фабрика принадлежала государству, а не бизнесу – в пределах государства Бабилон никто этого не знал и не помнил, просто сложилось так. Почему убогое, экологически преступное, стабильно убыточное предприятие не передадут в частные руки и тем самым не снимут очередной жернов с республиканского бюджета – тоже никто не знал. Мэр Бабилона, господин Цугавара, министр по делам промышленности, господин Билано, только разводили руками в приватных и полуприватных беседах с заинтересованными делаварами и молча тыкали пальцами в небо… Но и сам ныне здравствующий господин Президент был ни при чем, он даже и не подозревал о существовании пресловутой фабрики, никто ведь и никогда в докладах и публично не хвастался ее достижениями, и тем более неуспехами. Скорее всего, причина крылась в каком-то из его предшественников, в когда-то принятом решении, которое никто до сих пор не удосужился взять в руки, стряхнуть с него пыль и поставить вопрос о пересмотре.
Грязные опилки и ошкурки перестали заполнять свалку, а те, что были – постепенно были вывезены куда-то на другом транспорте. Сигорд только и сумел выспросить у водил, что подбирает все это строительная фирма «Тритон», которая специально, в рамках помощи муниципалитету, согласилась утилизировать мусор.
– Для них-то мусор, – объяснял словоохотливый шофер, – а для наших-то халявное сырье.
– Халявное оно халявное – да неужели без взятки?
– Тю! Да всей взятки было – литр конины директору свалки и коробка конфет клерихе его, учетчице. Я сам видел и слышал.
– Ага! И сам присутствовал, как в муниципалитете замутили эту шнягу по поводу вспомоществования городу?
– Чего?
– Сначала, говорю, на городском уровне было разрешение.
– Ну, как наверху там было – этого я не знаю. А тебе что?
– Да… любопытно же, на чем люди деньги делают. Ну много ли они поживились на кучке опилок? Литр коньяка, небось, больше стоит всего этого дерьма, что они отсюда увезли.
– Не скажи, гора приличная была! У наших технология позволяет использовать стружку, а лучше опилки, и стоит это денежек, хотя получается выгодно. Я один только по пять ходок делал три дня, кубометров по пять-шесть, а нас трое возит. Так что они свои бабки отбили, не сомневайся.
Сигорд и не сомневался. И сделал то, что было вполне логично, конструктивно, предельно элементарно, однако ни в одну менеджерскую голову почему-то не пришло. Он целый день взвешивал, выбирал и прикидывал, подобно Буриданову ослу – с кого начать, с мебельщиков, или со строителей? И там, и там были плюсы и подводные камни, а ошибаться не стоило. Со строителями куда проще сговариваться и заключать взаимовыгодные сделки, но если уж подписался в проект – не уклониться без больших потерь. Государственная мебельная фабрика – это непредсказуемость в ведении дел, где факторы прибыльности, выгоды или здравого смысла – далеко не самые главные факторы. Руководство муниципальных и государственных контор имеет в своей работе совсем иные путеводные звезды, отнюдь не всегда видимые обычному глазу. Зато взятки составляют, как привило, очень малую пропорцию, в сравнении с полученной от них выгодой. Но это если с ними договоришься. И еще надо знать, с кем именно договариваться, чтобы левая рука не отменила решения правой. Сигорд выбрал начало пути и предпочел строительный «Тритон» мебельной «Сказке». Может быть, это было оптимальное решение и оно сэкономило ему нервы, а может быть он нарывался тем самым на дополнительный риск и неоправданные расходы, но он добился своего, а стало быть оказался прав, ибо много правд на земле, но дорога к ней одна: поступок.
В «Тритоне», который внутри себя служащие почему-то именовали комбинатом, он всего лишь за один рабочий день прошел весь бюрократический марафон:
– приемная
– отдел кадров
– инженер по производству
– директор по производству
– директор всего «Тритона»
– инженер финансового отдела
– главный бухгалтер
– зам. директора по снабжению
– совещание
На совещании присутствовали главный по финансам (первый зам. генерального) и главный бухгалтер, инженер по производству (директор по производству – селекторно) и юрист.
Больше всего охали и сомневались юрист и главбух, потому что человек, обещавший им поставки материала, являлся простым физическим лицом без права ведения коммерческой деятельности и это грозило комбинату мелкими, но неминуемыми неприятностями по линии налоговой инспекции. Да и поставки намечались довольно небольшие… Однако «Тритон», волею делового случая, с лета испытывал серьезные перебои с древесностружечным мусором (иначе с чего бы они полезли вдруг подбирать случайные опилки с какой-то свалки) и главному финансисту, ведущему совещание, выбирать особенно не приходилось. Все необходимое делалось и делалось в темпе, через два-три месяца должен был окончательно определиться новый долгосрочный, надежный и экономически выгодный поставщик. Но до светлого будущего надо было еще добраться сквозь расхристанное невзгодами настоящее.
– Да, подтверждаю. С конкретикой – сразу звоните и привозите. Первую партию оформим по факту и тут же подпишем вот этот договор на будущее. Все? Всем спасибо, совещание закончено.
Идеальный итог совещания! Именно его хотел и представлял себе Сигорд: ноль предварительной юридической и финансовой ответственности, плюс обещания будущих партнеров – устные, но подкрепленные жестокой необходимостью.
Могут, конечно, и нагло обмануть, и забыть про клятвы и твердые обещания – в цивилизованном мире живем – но уж эта из всех опасностей меньшая. Сигорд в красках представил, как он, проплатив за сырье и транспорт, подкатывает с караваном самосвалов к воротам «Тритона», а недоуменная охрана заявляет ему, что никогда и ничего не слышала ни о Сигорде, ни об опилках, начальство уехало неведомо куда и не велела беспокоить до конца года… Не такая уж и фантастика.
* * *
Вздыхай не вздыхай, кури не кури, а завтра ехать окучивать фабрику «Сказка». Помолиться, что ли? Нет, молитва – это ничто иное как попытка заключить с Высшими силами договор. Устный. А надобен письменный.
* * *
– Да, господин Сигорд. Я и есть специалист по отходам, старший инженер Яблонски.
– Очень приятно. Я знаю, что вы уже в курсе моего визита, но повторюсь кратко: я был бы готов избавить территорию вашей фабрики от мусора.
– И что же мешает вашей готовности?
– Отсутствие договора между нами.
– А наличию договора, в свою очередь, мешает отсутствие условий договора?
– Именно. У вас проблема, у меня способы ее решить. Почему бы нам и условия не согласовать?
– Вы можете избавить нас от мусора и хотите знать, сколько мы можем за это заплатить?
– Да.
– Немного. Фабрика небогата. Кроме того, в бюджете нашей фирмы никогда еще не было графы расхода на вывоз мусора с ее территории.
– Фирма? Первый раз слышу такое определение в адрес государственного предприятия.
– Так солиднее. Тем не менее, такой графы расходов у нас не предусмотрено.
– А как же вы раньше обходились?
– Раньше у нас были необозримые авгиевы конюшни на южном танковом полигоне, которые мы и засирали с милостивого позволения министерства обороны. Полигон признан военными неперспективным – к городу стал слишком близок, но он же, как раз по противоположной причине, штафиркам от муниципалитета и бизнеса не подошел – от города далек. Но и возить нам туда запретили. И с прошлого года мы ходим, как говорится, под себя. Осталось недолго.
– Что, заросли?
– Угу. Так сколько вы хотите за свой труд?
– Я думал, что предварительная смета уже существует, вы же как-то вывозили раньше.
– Я уже объяснил вам, как мы раньше вывозили.
– Стало быть, смету заново надо составлять, с нуля.
– Вы просто Прометей, господин Сигорд!
– Это вы так шутите надо мной?
– Ни в коем случае! – Старший инженер Яблонски покосился на открытую дверь, словно бы кого-то увидел там и Сигорду немедленно захотелось эту дверь прикрыть.
– Тогда я спрошу, уж вы простите: а ваших служебных полномочий хватает, чтобы вести переговоры и заключать договоры с партнерами?
– Да.
– Хорошо. А то, знаете, в государственных конторах много людей согласных разговаривать ни о чем до конца рабочего дня. Это я не в ваш адрес, а вообще…
– Я понял. Так каков ваш конструктив?
– Гм… Вы не так давно вывезли значительную часть мусора на свалку «Дюны».
– Было дело.
– Если взять за основу нашей с вами сметы себестоимость вашего самовывоза с территории фабрики, не включая в нее штрафные санкции от города, да накинуть на нее умеренный и приличный процент рентабельности, то…
– Пятнадцать процентов.
– Как пятнадцать? Двадцать пять?
– Раньше двадцать пять, ныне пятнадцать. Со временем представления об умеренности и приличиях меняются.
– Давно ли так?
– Лет восемь уже.
– Да, небогато, если представить объем и смысл предстоящего.
– Может, вам заложить в вашу с нами смету и положить на себестоимость общефабричные накладные расходы?
– Хорошо бы. А сколько это?
– Около двух тысяч процентов. Но тогда, чтобы расплатиться с вами, нам придется продать с себя все, вплоть до фабричной трубы.
– Ага, господин Яблонски. Это вы опять так шутите? Изволите надо мною прикалываться?
– Что касается уровня накладных общефабричных расходов, я не шучу и не это… не прикалываюсь, как вы изволили сказать. Они под две тысячи, увы. В других госпредприятих бывает и повыше: социалка, бесхозяйственность, гражданская оборона, безвозмездные перечисления…
– Я не о них.
– В остальном же, господин Сигорд… Погодите. Я прикрою дверь, а то от этих сквозняков и до пенсии мне будет не дожить.
– А-а…
– Год еще, отвечаю, до этого вожделенного дня, меньше года, гораздо меньше. Вот-с. Кофейку, чайку не желаете?
– Нет, спасибо.
– С вашего разрешения, я себе налью. Расслабьтесь, все равно спешить вам некуда, у нас в управлении тотальный обеденный перерыв; а мы с вами продолжим говорить о деле. На чем мы остановились?
– Что я хочу обмануть фабрику в вашем лице и загибаю невиданные бабки за свои мелочные услуги.
– «Загибаю невиданные бабки»? «Прикалываюсь»? Неужто я действительно употребил все эти кошмарные жаргонные словечки?
– Нет, нет, это я самостоятельно попытался перевести для себя на барахольский язык. По роду своих дел я часто проезжаю мимо барахолки. Но мне, так же как и вам, вполне доступен иной язык. Даже если вам кажется иначе.
– Не сердитесь, господин Сигорд. Давайте будем относиться к людям теплее, и начнем-таки с вас и с меня.
– Не возражаю.
– Мусор, опилки наши, очистки, ошкурки, оттески – стоят денег. Я восемнадцать лет стою, теперь сижу – раньше бегал – на этой должности и все о ней знаю, вы же понимаете. Так вот, когда я был помоложе, я осаждал последовательно всех четверых директоров нашей лавочки, и главных инженеров без счета, и предлагал им… О, вы не представляете, что я им предлагал и что находил! Дорожное строительство, цирки, зоопарки, высотное и малоэтажное строительство, парковое благоустройство, метрострой – всюду, всюду мы могли бы получать денежки за свои отходы – и нигде их не получили. Сами могли бы перерабатывать и продавать – никс нихиль!
– Почему?
– А зачем? У нас был договор с военными. Что еще надо?
– А деньги?
– А деньги государственные, и размеры премий, бонусов, окладов никак не зависят от успехов нашей фирмы «Сказка».
– Но ведь вы же сами сказали, что договор с военными прекращен…
– Во-первых, я вам этого не говорил, и на любом следствии отопрусь. Вы сами разнюхали, а где – не мое дело.
Сигорд впервые за весь визит улыбнулся.
– Ладно, сам разнюхал, я не против. Давайте и мне чайку, если можно… без молока и послабже, с кипяточком. А во-вторых?
– Во-вторых… Вы знаете, господин Сигорд, я не антисемит, у меня есть друзья среди евреев… Столько хватит, или долить?..
– Ну, это за километр видно, господин Яблонски!
– Напрасно смеетесь. Но когда я смотрю на господина Моисея Левицки, нашего главного инженера, я очень нередко думаю, что другой Моисей напрасно так скоро вывел евреев из пустыни в людные места, слишком много идиотских генов осталось внутри бедного еврейского народа! Месяц назад я к нему подходил – и что вы думаете?
– Что вы это сделали в последний раз.
– Да. Вы что, подслушивали мои мысли? Он вообще меня чуть не уволил, запердыш. Они уже, оказывается, нащупали каналы в Министерстве Обороны и в Секретариате Президента, и в скором времени надавят на нужные клавиши, вы же понимаете! И нам опять позволят вывозить мусор на другой военный полигон! А моя задача – тихо досидеть до пенсии. Тихо сидеть и тогда никто не даст мне пинка. Так он сказал прямым текстом.
– Я всегда подозревал, что процент ослов среди евреев – тот же, что и у негров.
– Нет, ну все-таки пониже, наверное. Хотя я не расист…
– Угу, не расист, и у вас есть друзья среди негров.
– Нету ни одного, но все-таки я не расист, или ненастоящий такой расист, игрушечный.
– Знаете поговорку на этот счет?
– Нет. Какую поговорку, господин Сигорд?
– Если белый человек не любит краснокожего – он расист, если краснокожий не любит белого – он индеец.
– Смешно. На чем я остановился?.. Да, и поэтому ваши стимулы мне очень даже понятны: срубить с нас за избавление от отходов и симметрично срубить с кого-то за поставленное сырье. Не так?
– Сказано остроумно.
– Нет, ну не так, что ли?
– Так. Но.
– Как всегда это «но». Куда же нам без него, без этого важного слова. И что – но?
– Любая идея только тогда хороша, когда она воплощаема. В результат. В деньги. В мечту, на худой конец. Иначе все люди лежали бы себе на тахте и фонтанировали бы себе миропотрясающими идеями. И гребли бы деньги лопатами непосредственно из вакуума. А трудились бы за них морлоки.
– Кто, простите?
– Не важно. Плебеи, роботы…
– А кто вам сказал, что ваша идея воплощаема?
– Вы.
– Я?
– Да. Не от скуки же вы прикрыли двери кабинета и поите меня чаем из личных запасов?
– Конечно. Но мои стимулы шире взятки, если вы про это намекаете.
– Насколько шире?
– Мне до пенсии осталось несколько жалких месяцев и я надеюсь их дожить и доработать. Вы видите, как я сед в свои шестьдесят. А ведь мы с вами, где-то, однолетки, ведь так?
– От души вам желаю этого. Примерно да, ровесники.
– Да, спасибо. Но дожив, я собирался планировать жить дальше, а тут вы.
– Что я? Помеха?
– Надежда.
– Польщен. Но. Господин Яблонски, чему именно я надежда?
– Не чему, а кому. Мне. По результатам нашей с вами работы я ничего не хочу в смысле наличных денег, ну разве тысячу талеров, чисто платонически.
– Тысяча талеров – это немалые деньги, но на взятку, конечно же, не тянут.
– Вот и я так думаю и говорю. Я и без тысячи соглашусь на остальное, если пожадничаете на наличные, но тысяча мне – просто как небольшой дар с небес.
– А в чем остальное?
– В том остальное, что когда я выйду на пенсию и при этом не умру, вы возьмете меня к себе в фирму кем-нибудь тем, чтобы мне поучаствовать в принятии и одновременно в реализации решений. Менеджером я бы попробовал. Небольшую должность, но чтобы оперативно поруливать процессом. Ну там оклад, плюс проценты за результаты…
– Обалдеть какие странные вещи слышат мои уши! Да ведь у меня и фирмы-то никакой нет, не говоря уже о штатном расписании и премиях для сотрудников!
