Текст книги "Попаданство с вакансией (СИ)"

Автор книги: Нюра Осинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Нюра
Попаданство с вакансией

Часть первая
Попадание. Обретение друзей

Глава 1

У-у-уй-и-и! Етишкины шишки! Как же больно-то! Так шмякнуться! Как только не рассыпалась? В голове, о-о-ох, словно с похмелья давление с кружением. Во рту тоже, фу, какая-то гадость с подташниваем. О-о-ох…. Тело всё ломит и жарко. Интересно, почему это мне так жа-арко-о? Глаза больно открыть. От яркого света даже через опущенные веки режет. Яркий свет?! Под рукой трава. Трава?! Через рукавицы чувствуется, что не снег. Это что за хрень? И звуки! Птички поют или в голове такой специфический шум? Может со мной инсульт приключился. Я же не знаю, какие в голове возникают световые и шумовые глюки или вовсе сплошная чернота.

Пытаюсь разлепить глаза. О-о-ох…, поднимите мне веки. Лежу на животе. Ёпрст! Перед глазами и впрямь трава. Вон по травинке жучок блестящий ползёт. И как это я мор… лицом в землю не вписалась? Мед…лен…но…, кряхтя… и постанывая…, сгребла… себя… на чет…ве…ре…ньки. Села. Уф-ф-ф! Рукавицы сняла. Это я где? На том свете, что ль? Эко как меня закрутило и шваркнуло! Это точно меня инсульт хватил. Вон, в голове, словно граната взорвалась и мозги всмятку. Предупреждала же меня невролог наш, что беречься нужно. МРТ показало множественные следы микроинсультов. Попёрлась в непогодь в магазин. Могла бы и завтра сходить. Нет, завтра мне из дому было бы не выбраться.

Уф! Жарко в шубе. Стянула полегоньку, медленно – всё тело, ё-моё, бо-о-ольно. Вроде, тошнота и головокружение неспеша отступают. А почему больно-то? Если мне уже кирдык, то боли не должно быть. Но если… но если это то, о чём и подумать боязно, о чём в моих любимых фэнтези, на кои меня внучка Алёнушка подсадила, пишут, то надо осматриваться. Ага, осматриваться! Мне бы испугаться надо, а я, как удав, спокойная. А чего бояться-то? Вроде уже к моим-то годам отбоялась. Кто на старуху-то позарится? Разве только зверь какой-нибудь с голодухи.

Осматриваться. Что-то не смотрится никак. Всё плывёт перед глазами, резкости нет. Сняла очки. О! другое дело! Всё чётко и ясно стало видно.

Лес. Лиственный. Светлый. Деревья высокие, раза в три выше моих родных берёз и осин, с могучими стволами и раскидистыми кронами, начинающимися где-то с половины ствола. Стоят редко, друг дружке не мешают, поэтому не образуют густую плотную тень. Опять подивилась остроте зрения, разглядев форму листьев. Пятилопастные, как у клёна, но раза в два, а, то и в три крупнее и цветы яркие, розовые, собраны в крупные гроздья. Я сижу на крохотной полянке, плотно окружённой кустами. Листочки мелкие, зубчатые, нежно-зелёные. Куст выглядит ажурным. За такой не спрячешься. За один. А тут заросли. Кусты высотой в два метра. Солнце высоко – вроде как полдень.

Встала, огляделась. Из-за кустов ничего, кроме деревьев не видно. О! вот и сумка моя тут. Это точно – я не на том свете. Туда с вещами не попадают. Или попадают? И куда же я попала? Голове и телу стало легче. Жарко только. Одета-то я в соответствии с погодой в родном мире. А там зима. Декабрь. Сибирь. На мне утеплённые брюки, свитер самосвязанный. А под ним туника до середины бедра, ну и нижнее бельё не молоденькой девицы. Насдевала на себя, как капуста. И обутки кожаные, на натуральном меху, тёплые, удобные, подошва не костенеет на морозе и не скользит. Не знаю, как они называются. Голяшечки коротенькие, без застёжек. Обутки, одним словом. Мне их старшая внучка Дуняша подогнала, по уценке купила на распродаже. Я сначала отбрыкивалась от них, выглядят они слишком молодёжно, но меня уговорили. Не пожалела, что позволила себя уговорить.

Вот стояла я, значит, осматривалась. А что толку-то? За кустами всё одно ни фига не видно, а лезть через них пока не хочется. В себя пришла и бояться начала. Тут, вроде, надёжней – я в домике. Прислушалась. Тихо. Кроме птиц да лесных шорохов не слышно ничего. Ладно, посижу немного, подумаю, да и начну из кустов выбираться в какую-нибудь сторону. Мне же всё одно, куда идти – с собой продуктовый запас имеется.

Отметила день рождения, называется. Вот оно, значимое число – семьдесят восемь. Я когда юбилей справляла, мне подруга книжицу интересную привезла. Про сны и их значение. Вот, говорят, если во сне прозвучит или увидишь какое-нибудь число, то его нужно запомнить. Оно значимое. Так вот в этой книжице, какраз, о числах говорилось. А мне до этого сон приснился, а в нём два числа прозвучало – семьдесят восемь и восемьдесят семь. Подруга в Гугл полезла, что-то там нашарила и меня носом ткнула. А нашарила она мне странное толкование: «Если семьдесят восемь лет переживёшь, то в восемьдесят семь всё равно уйдёшь». Куда уйдёшь? Мы так поняли, что помру или в семьдесят восемь лет, или в восемьдесят семь. А я, вообще-то, до девяноста настроилась дожить, как бабушка моя по отцу. Не суждено мне, значит, даже до восьмидесяти семи лет дожить. Ушла в семьдесят восемь. Именно не померла, а ушла. Точнее, меня «ушли». Даже сумку с продуктами со мной отправили, чтобы я с голодухи не окочурилась, пока до людей добираюсь.

Может, оно и к лучшему, что так вышло. Не мне – детям моим. Со мной-то ещё не известно, что будет, а детям облегчение. Похороны-то нынче, ой как, не дёшево обходятся. Что свадьбу справить, а то и того дороже. Свадьбу-то можно и не справлять, а вот похороны с поминками отвести нужно обязательно. А тут просто погорюют, погорюют, да и успокоятся. Сноха у меня тоже фэнтези увлекается, так, может, сообразит свечку в церкви за упокой не ставить.

Расстелила шубею, уселась. «Ну, что, попаданка? Приляг, отдохни от пережитого перелёта. Что-то тебя здесь ждёт? За каким надом тебя сюда швырнуло? Одарят ли тебя плюшками сдобными или сухари ржаные грызть будешь беззубым ртом? Хотя одна плюшка есть – зрение восстановилось полностью. Даже ещё острее стало». Сняла свитер и собралась снять обутки, чтобы ноги малость отдохнули, а то уже гореть начали. Но тормознулась. Какое-то беспокойство внутри ёршиком царапнуло.

Скр-р-р…, скр-р-р…, – нарушило какофонию птичьего гомона. Это что такое? Птица какая-то так скрипит? Или…? Полезла сквозь кусты на звук. А к скрипу уже и звуки другие прибавились. Пролезла, но ума хватило, совсем не выходить из кустов. Смотрела сквозь ажур листочков. Оказалось метрах, наверное, в пятидесяти дорога просёлочная, точнее, лесная. Отделяли её от зарослей кустарника эти самые пятьдесят метров ровной поляны, покрытой невысокой, цветущей мелкими белыми цветочками, травы.

По дороге катилась коляска, в которую запряжена… птица?! Точно, птица похожая на страуса нанду, но раза в три больше и клюв помощнее. Лиловой расцветки и с синим хохолком на голове, словно плюмажем. У коляски с боков невысокие бортики с дверками. В коляске сидели мужчина и женщина напротив друг друга. На задке укреплён небольшой сундук. На козлах сидел толи подросток, толи мелкий мужичок.

Мужчина и женщина, похоже, ругались, спорили. О чём, не понятно. Далековато. Но, вот мужчина что-то выкрикнул, махнул рукой, птица встала. Мужчина открыл дверцу, соскочил с коляски, выдернул из неё женщину и поволок за руку через поляну к кустам. Какраз в сторону тех, где я сидела. Возница остался на козлах, весь как-то скукожился, согнулся, опустив голову и обхватив руками, закрывая уши.

Я забеспокоилась. А ну, как сейчас попаданку в кустах обнаружат, да за нечисть примут. Но…, а что это сейчас со мной произошло? Спокойствие накатило и понятие – для меня ни какой опасности нет. А вот женщине грозит беда. Да и не женщина это вовсе. Ну, в смысле возраста. Девчонка лет пятнадцати-шестнадцати. Не более. Хоть и высоконькая, но худенькая. Платье на ней розовое до середины икр из лёгкой шёлковой ткани с несколькими подъюбниками. На голове шляпка с неширокими полями, украшенная лентой с бантом. Из-под шляпки свисает коса почти до колена. На ногах кожаные розовые туфли. Сопротивляется, упирается ногами, молча. Но силёнок не хватает.

А мужик тянет её за руку и что-то выговаривает на непонятном языке. Роста среднего, не более метра семьдесят. Жирный пузан, на моего соседа похож, на Егорку Суханова. Тот тоже шар на тонких ножках. Вредный, грубый и злой, как его цепной пёс Жук. Всё лето сосед ходит в трениках, вытянутых в коленках, и майке линялой, когда-то голубой, и грудь волосатую шкрябает. Вши у него там, что ли? Ещё и мотню частенько дёргает. Цыплята что ли проклёвываются? Ф-ф-фу-у-у.

Отвлеклась я что-то на соседа. На мужике тёмно-серые брюки, красно-коричневый однобортный пиджак с двумя металлическими пуговицами, белая рубашка и лаковые туфли. Вполне современная одежда. Голову украшает большая блестящая плешина. В коляске-то у него на голове шляпа была, типа «котелок». А когда девчонку из коляски выдёргивал, она шляпу-то рукой ему смахнула.

Мужик сопротивления девчонки терпеть не стал, швырнул её на плечо, как куль с картошкой, и попёр к, отдельно стоящему, густому кусту. Девчонка кулачками по спине его стучит, ругается. А он ноги ей прижал, чтобы не дрыгала. Затащил за куст, скинул с плеча. Девчонка только вскрикнула, потом ещё раз.

Ах, ты, гад! Что удумал! Надо как-то девчонку выручать. Я раздумывать не стала. Достала из сумки «Мартини», ухватила за горлышко удобней и полезла через кусты. Девчонка блажит, сопротивляется. А этот кабан платье задрал и до белья добрался. Ну, я его и огрела «Мартини» по блестящей лысой макушке. Девчонка на меня смотрит шокировано, глаза выпучила и сказать что-то пытается, да, видать, голос сорвала. Мужика с себя спихнула. Я ей подняться помогла.

Выше меня на голову оказалась. От пережитого руки, ноги трясутся, на нежной коже нижней челюсти гематома наливается и нижняя губа разбита. В больших светло-карих глазах слёзы блестят, но не проливаются. Носик прямой, чуть вздёрнутый. Бровки аккуратные, прямые, чёрные. Ресницы длинные, густые. Лоб высокий, открытый. На упрямом подбородке ямочка. На висках волосы завиваются. Красивая. Шляпка с головы упала. Тёмно-русая коса растрепалась.

Я её разглядываю, а она меня, швыркая носом. Не сразу, постепенно в её глазах удивление проявляться начало и вопрос. Что-то, прокашлявшись, спросила.

– Я не понимаю, – ответила ей, отрицательно поведя головой.

У неё глаза, и так-то не маленькие, ещё больше стали. Хотела ещё что-то сказать, да тут мужик простонал, шевельнулся. Вот же, гад живучий! Видно я силы мало в удар вложила или у него башка такая крепкая. Но лысина-то хоро-о-ошим кровоподтёком налилась и шишкой обзавелась. Я мстительно позлорадствовала. А девчонка склонилась над ним, проговорила что-то и в ладоши хлопнула. Мужик обмяк и затих. Я тоже подошла, наклонилась, прислушалась. Дышит. Спит. Девчонке большой палец показала.

– Молодец!

Она на меня посмотрела, на палец, потом опять на меня и улыбнулась. Точнее, попыталась улыбнуться, но сморщилась и прошипела. Губа-то болит. Потом шляпку подобрала, вопросительно на меня посмотрела. Я её за руку взяла и в кусты повела.

Девчонка осмотрелась, на шубу и сумку с колёсиками подивилась. Потом мне указала, чтобы я тут оставалась, а сама из кустов вылезла да к коляске побежала. Я не утерпела, продралась через кусты и проследила за ней.

Она что-то сказала вознице. Возница дёрнулся, выпрямился, развернулся к девчонке. О чём они говорили, не слышно, да и, всё равно, не понятно. Паренёк, а это было понятно, что не взрослый щуплый мужичишка, бойко соскочил с козел, подбежал к сундуку, стал расстёгивать ремни крепления. Девчонка открыла сундук, что-то достала и вновь закрыла. Возница закрепил сундук, вернулся на козлы, махнул девчонке рукой и подстегнул птицу. Та рыкнула, словно тигр, и с места побежала, набирая скорость. Девчонка побежала ко мне, а я быстро вернулась и села на шубею.

На плече девчонки висел пустой рюкзак из радужной змеиной (?) кожи, а под мышкой она держала большую деревянную с резным узором шкатулку, примерно размером двадцать пять на двадцать и высотой пятнадцать сантиметров.

Поставив шкатулку на траву, девчонка достала из рюкзака одежду, ремень с ножнами с ножом и кошель, звякнувший металлически, и стала переодеваться. Сняла платье с нижними юбками, туфли. Бельё на ней было вполне приличное: белые хлопчатобумажные (?) трусики-шортики и бюстгальтер второй номер, пояс для поддержки чулок. Ну, и чулки телесного цвета из, неопознанного мной, материала. Надела чёрные штаны из крепкой, плотной ткани, чёрные кожаные сапоги на низком широком каблуке с высоким голенищем до колена. Голенище по верху стягивалось вплотную вокруг ноги узким ремешком с металлической пряжкой. Надела зелёную мужскую рубашку с перламутровыми пуговицами, заправив её в штаны. Подпоясалась ремнём с ножом. К ремню с другой стороны от ножа прикрепила кошель. Сверху надела куртку с капюшоном из той же ткани, что и штаны. Вынула из ножен нож и ополовинила шикарную косу. Обрезок косы, платье и туфли туго упаковала в юбки, обвязав шляпной лентой, и сунула в рюкзак. Волосы переплела в косу и скрутила на голове, закрепив шпильками и надела шляпку, которая сделалась глубже.

Я, молча, наблюдала за действиями девицы. Только когда она косу укоротила, не сдержалась, охнула. Она на меня глянула, носиком дёрнула и рукой махнула: пустяки, мол. Скривилась в попытке улыбнуться и на мою голову показала. Мол, на себя посмотри. А у меня стрижка. Простая, как в большинстве своём пожилые женщины стригутся. В пору моей юности такая стрижка «молодёжной» называлась.

Молча, потребовала шубу и свитер с шапкой и запихнула в рюкзак, который был размером с мою хозяйственную сумку. По всем законам физики, шуба не могла вместиться в такой рюкзак, тем более, что там уже были вещи. Но он даже не увеличился в объёме, словно в него не шубу длиннополую пятьдесят четвёртого размера запихнули, а носовой платок сунули. Как бы ни была подготовлена поглощёнными мной фэнтезийными романами к существованию в них разного вида пространственных карманов, глядела я на всё это широко открытыми глазами и с раскрытым ртом. Когда же в рюкзак отправилась, почему-то вдруг слегка уменьшившись, сумка вместе с колёсиками, я вовсе офигела. Кстати, «Мартини» я вернула в сумку, вдруг пригодится в качестве биты для самообороны. Хорошая бутылка, стекло крепкое. Мало ли что может произойти. Только вот как бутылку можно будет быстро достать из сумки в рюкзаке? Это я и попыталась объяснить девчонке. Она оказалась очень сообразительной. Вынула из рюкзака сумку, достала бутылку, сумку вернула в рюкзак. Следом отправилась шкатулка, а за ней бутылка. Потом, накинув рюкзак за спину, девчонка хитро на меня взглянула, закинула руку за голову и показала мне зажатую в руке бутылку, которую опять вернула в рюкзак.

– Миллиирия, – приложив руку к груди, представилась девчонка. – Милли, – назвала сокращённое имя и вопросительно посмотрела на меня.

– Леокадия, – представилась я, повторив её жест. – Лео, – тоже назвала сокращённое имя.

Милли, когда я озвучила своё полное имя, в удивлении вздёрнула бровки, хмыкнула. Потом окинула меня придирчивым взглядом сверху вниз, покачала головой. Да-а-а. Видок у меня был ещё тот. Утеплённые брюки, обутки, в которых жарко ногам. Хоть туника была лёгкой, трикотажной, на семьдесят процентов из хлопка с тридцатью процентами искусственного волокна. Коричневая. Да и сама я не ахти, какой ходок. На ровном месте спотыкаюсь.

Милли вздохнула, изобразила ободряющую улыбку и, приглашающе махнув рукой, шагнула в кусты. Мы пошли. Но сначала Милли проведала несостоявшегося насильника. Снова повторила прошлые действия. Только хлопков было два.

Всё. Уходим.

Глава 2

Пошли мы не к дороге, а дальше в лес. Благо лес был не глухой и дремучий, а светлый и не густой. Идти можно было, не продираясь через чащобу. Но под ноги смотреть приходилось в оба, чтобы не запинаться за выступающие корни деревьев. Шла Милли уверенно, зная, куда идёт, но с некоторым беспокойством.

Одна-то она быстро добралась бы до цели, но вот попутчица у неё была аховая. Милли всё чаще сочувствующе взглядывала на меня. Я же не могла ускориться. Нет, одышки у меня не появилось, и сердце работало без перебоев. А вот ноги шагать не хотели. Подобрала палку, подходящую под посох и шагала, опираясь на неё. Не знаю, сколько мы прошли, как далеко ушли, когда у меня отказали ноги вовсе. Просто подкосились, и я упала. Ступни в обутках горели. И разуться я не могла – ноги не слушались. Отнялись.

Милли сняла с меня обувь, носки. Ох, как хорошо! Я легла на спину. Всё! Я остаюсь тут. Промаячила Милли, чтобы она шла дальше одна. Но Милли рассуждала иначе. Достала из сумки шкатулку и, проведя над ней рукой, открыла. А та-а-ам! По самые краешки камешки самоцветные, монеты золотые, серебряные, украшения ювелирные. Что это не дешёвая бижутерия, я сообразила. И что шкатулка магией была закрыта. И содержимого в шкатулке показалось больше, чем сама шкатулка. Или, действительно, показалось? Или нет? Не простая девочка. Ох, не проста!

Милли взяла из шкатулки розовый, полупрозрачный огранённый камешек с куриное яйцо, внутри искорки золотые светятся, по граням радужки переливаются. Помогла мне развернуться на живот и положила камень на оголённую поясницу, на позвоночник. Сначала, с минуту, ничего не происходило. Потом по позвоночнику, как при лечении электрофорезом, током прокатило к основанию головы и обратно. Потом теплый ручеёк протёк. Так же к голове, растёкся по плечевому поясу, по рукам до кончиков пальцев и обратно, растекся лужицей по крестцу и пробежался по ногам до кончиков пальцев. Пальчики защипало, и пощипывание, прокатившись по ногам, остановилось под камешком на пояснице.

Милли подержала руку над камешком, потом провела ладонью, не касаясь, вдоль позвоночника, удовлетворённо кивнула и, прежде чем вернуть камешек в шкатулку, мазнула им по своему лицу. Жестом велела мне встать. Я развернулась, пошевелила ногами. Ожили! Встала. Сделала осторожно пару шагов. Потом уверенно прошлась вокруг Милли, обняла её.

– Спасибо, Милли! – произнесла с чувством благодарности.

Милли поняла. Нет не слово, мои чувства. Улыбнулась, махнула рукой – да ладно, мол. Шкатулку спрятала в рюкзак. Я же, хлопнув себя по лбу, попросила Милли достать сумку. Вот ведь, балда старая! У меня же кроссовки есть, а я в зимних обутках ноги парю. Ну, бабушка, ты и баушка! Обула кроссовки. Милли обутки в рюкзак сунула, и мы пошли дальше.

Я шагала легко, ощущая прилив сил. После тяжёлых и жарких обуток на ногах словно и нет ничего. Правда, колени доставляли дискомфорт, хрустели, словно сухой валежник под ногами, но боли не было. Теперь мы шли гораздо быстрее. Милли поглядывала на меня с улыбкой. Губа у неё уже зажила, отёк на челюсти спал, а налившийся было фиолетовым цветом синяк, принял зеленоватый оттенок. Да и тот, как я поняла по жестам Милли, к вечеру пройдёт.

Погода благоприятствовала нашему пешему путешествию. Светило уже перевалило далеко за полдень. По голубому небу медленно плыли редкие пушистые белые облака. Где-то над головой в кронах деревьев шелестел листвой ветерок, но внизу было тихо. Нет-нет, да и шныряли мелкие зверушки, стремясь убраться с нашего пути. Рассмотреть я их не успевала. Кусачие и жалящие насекомые нас не донимали.

Молча идти тяжело. Неудачная какая-то я попаданка. Что ж это мне даже понимание языка не дали? У меня голова пухла от множества не высказанных вопросов. Похоже, Милли тоже хотелось поговорить. И она нашла выход из положения, занявшись обучением меня местному языку. Показывала окружающие предметы, объекты, действия и называла их.

Как в сказках говорится, «шли они долго ли, коротко ли, ушли далёко ли, близко ли…», но вышли мы на берег толи широкого ручья, толи узенькой речушки. Нет, не молочной с кисельными берегами, но почти сказочной. Первым делом напились. Вода прозрачная, чистейшая, прохладная, вкусная. Дно мелким галечником выстлано. Рыбёшки мелконькие стайкой хороводятся. Стрекозки разноцветные: синие, зелёные, оранжевые, коричневые, золотистые – над водой мечутся.

Мили сапоги сняла, штанины до колен завернула и мне промаячила, то же самое сделать, а сама в воду прямо в чулках ступила. Ну и я за ней, но носки сняла. Эх, как же плохо немтырём-то общаться! По моему ощущению, мы километров десять отмотали до ручья. По ручью прошли пару километров, когда Милли вышла на противоположный берег, поманив меня за собой. Встала на большой валун, потопталась на нём, ножками подрыгала. Сплясала, что ль? Пока я на неё дивилась, Милли уже сапоги натянула. Ого! Оказывается, она так чулки высушила. Я тоже скоренько обулась. Пока я обувалась, Милли из своего волшебного рюкзака пузатую фляжку литра на два достала и воды набрала.

Местность как-то незаметно поменялась. Неширокий берег ручья мелким галечником усыпан. По берегу камни разной величины в живописном беспорядке лежат. Камни гладкие, обкатанные водой и временем. Словно здесь река текла, да обмелела. Прибрежная полоса травой заросла. Всего несколько метров шириной, а дальше лес.

Лес. Деревья совсем другие. Тоже лиственные, не такие высокие, как те, что у нас за спиной остались, но толще. Если тем «клёнам» по высоте корабельная сосна далеко не соперница, то эти по объёму с баобабом поспорить могут. Ну, разве что малость потоньше будут. И кора морщинистая, глубокими, в ладонь, продольными бороздами исчерчена. И цветов на них не наблюдается. И листья тёмно-зелёные, глянцевые кожистые, длиной в две моих ладони, но узкие с острыми кончиками, растут пучками по четыре штуки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Изменилась не только местность, растительность, но и Милли. Точнее, изменилось настроение девушки. До перехода ручья Милли была серьёзна, сосредоточенна, иногда задумчива, внимательно посматривала по сторонам, прислушивалась. Я понимала, что нужно было как можно дальше и быстрее уйти от того места, где мы с ней встретились, где оставили лежать усыплённого мужика. Кем он ей приходится? Почему он так с ней поступил? Откуда и куда они ехали?

Перейдя ручей, мы словно перешли невидимую границу. Милли повеселела, исчезло напряжение. Я явственно почувствовала то облегчение, что она испытала, когда прошли ручей.

Впереди нас ждал странный лес. Вот в этот лес мы свои стопы и направили. Это же, как такие махины так плотно вырасти могли? Сколько же питательных веществ из почвы тянут? И, ведь, не задавили друг дружку. И растут странно – кругами, хороводами, как грибы.

В этакий «хоровод» мы и прошли. В центре «хоровода» поляна, поросшая мелкой травкой сине-зелёного цвета и низенькими хвойными кустиками с красными пáрными ягодками.

День завершался. Нужно было устраиваться на ночлег. И чувство голода проснулось. Организм вспомнил, что давно не подзаряжался.

Милли достала из рюкзака мою сумку, ставшую моментально прежнего размера, треногу и котелок литра на три и начала собирать обломавшиеся сухие ветки. Я отставать не стала. Набрали изрядную кучу. Милли установила треногу, сложила ветки для костра и подожгла щелчком пальцев. Налила в котелок из фляжки воды и подвесила на треногу. Я в это время достала из сумки хлеб, трёхсотграммовый кусок бекона. Попросила нож. Милли достала их рюкзака большую, размером со средней величины платок, салфетку. Положила передо мной нож и салфетку, а сама стала собирать в кружку ягодки.

Оказалось, мы обе готовы к походу. Ну, я-то не специально, не по своей воле подготовленной оказалась. А Милли? Выходит, она рассчитывала сбежать? Но сумку-то её, волшебную, в сундуке закрыли. Эх, немтырь-немтырёк! Не расспросить, ведь! Того гляди голова моя вопросами переполнится и лопнет. Придётся потерпеть. Долго ли?

Когда вода в котелке закипела, у меня на салфетке лежали бутерброды с беконом. Милли высыпала в кипяток полную кружку ягод и, как только вода снова начала закипать, сняла котелок на землю. Поужинав сытными бутербродами, запив их вкусным, ароматным кисло-сладким ягодным взваром, стали устраиваться на ночлег.

Милли достала из рюкзака мою шубу, большой толстый плед, кожаный мешочек с чем-то сыпучим и пошла вокруг нашего маленького бивака, очерчивая порошком из мешочка защитный круг. Я же тем временем расстелила шубу, поверх неё плед. Постель готова.

Подошла Милли, вопросительно посмотрела на меня, указав пальцем на приготовленное ложе. Я улыбнулась в ответ, поманила рукой, похлопала по постели.

– Милли, Лео – спать, – произнесла я на местном языке, сложив ладони, прижала к уху и, прикрыв глаза. – Вместе, – сказала на русском, похлопав по пледу.

– Вместе, – заулыбалась Милли, кивая головой.

Разулись и улеглись. Места хватило, чтобы можно было лежать на спине.

Я лежала, закинув руки за голову. В просветах раскидистых крон мелькали крупные звёзды. Над ухом прозудел комар. Милли недовольно что-то проворчала, взмахнула рукой, и над нашим лежбищем образовался купол из светящейся зеленоватым светом москитной сетки. О! это что? Я вижу магическую сетку? Интересненько! Это плюшки начинаются? А где знание языка? Ладно, подожду до утра.

День выдался длинный, насыщенный, эмоциональный. Думала, долго не усну. Ан, нет. Накрыло с головой умиротворение, тело расслабилось, и я уплыла в царство Морфея. Без сновидений.

Резко проснулась от каких-то звуков. Милли! Девушка лежала спиной ко мне в защитной позе эмбриона и всхлипывала. Потом несколько раз гневно вскрикнула. Я развернулась к ней, приподнялась на локте и подула в лицо, изгоняя кошмар. Погладила, успокаивающе по голове.

– Спи, Милли, спокойно. Спи, моя хорошая девочка. Я с тобой. Теперь у тебя всё должно быть хорошо. Зачем-то же меня перекинули к тебе, – прошептала я. – Ты не одна и я не одна. Мы вместе.

– Вместе, – выдохнула Милли, расслабляясь.

Я, подложив под голову руку, обхватила Милли другой и прижала к себе. Я всем нутром своим почувствовала, что так надо. Мы с этой девочкой друг другу опора и защита. Мы вместе. И я уснула уже до утра.

* * *

Проснулись рано. В кронах деревьев громко пели птицы. Если они себя ведут так же, как и земные, значит, они встречают рассвет. Сумерки уже поблёкли, но небо над головой ещё тёмное. А птичье разноголосье становилось всё слаженнее. Как жаль, что мы не увидим красоты восхода. Вдруг пение птиц прекратилось. Всё замерло в ожидании появления светила. Вокруг стало быстро светлеть. Рождался день. И снова зазвучали птичьи голоса. Но это было уже другое звучание. Я бы сказала – деловое. Слышались хлопанья крыльев, шелест листьев.

Милли взяла котелок и пошла куда-то. Через несколько минут вернулась с водой. Ага, значит ручей рядом. Взяла кружку, позвала меня. Мы умылись, поливая друг другу. Котелок с оставшейся водой Милли подвесила на треногу, стала разводить костёр. Я же убрала постель, аккуратно свернув шубу и плед, достала из своей сумки пакет с баранками. Ягодки в кружку мы собирали вместе. Не столько в кружку, сколько в рот. Вкус брусники, слегка отдающий хвоёй. А вот во взваре хвоя не чувствовалась, аромат был совсем иной.

Почаёвничали с баранками. Я достала из сумки новенькие лёгкие брючки, а тёплые сняла. Милли вскрикнула, глядя с ужасом и указывая пальцем на мои ноги. Я с недоумением посмотрела на неё. Ну, да, у меня варикозное расширение вен. Артритные, с лёгкой деформацией колени и ступни. Но болей нет и ходить это мне не мешает. Милли кинулась к рюкзаку, достала шкатулку. Теперь она взяла другой камешек, чёрный с красными и зелёными прожилками. Такого же размера, как и розовый, но поверхность его ровная, не огранённая. Постелила вновь плед и, заставив меня лечь, принялась перекатывать камень по венам снизу вверх до паха. Я прекрасно чувствовала, как стягиваются вены, видела, как убираются вздутия. Закончив с венами, Милли прощупала коленные суставы, ступни, проверила руки. Покачала головой, поохала и, сделав скорбное лицо, развела руки в стороны. Она ничем помочь не могла. Да и на этом спасибо огроменное! Убрали всё в рюкзак, оглядели, прощаясь, приютившую нас полянку, и пошли дальше. Как-то сложится наш день…