Текст книги "Полисексуал"

Автор книги: Нурбей Гулиа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

Я подошел к столику дамы, как и был в своём национальном грузинском костюме, и «фирменно» поклонился, не отрывая сво-их глаз от глаз дамы. Я знал цену своему взгляду, а также ангель-ской, но не мужественной красоте (этакий – «ангел-хранитель»!), походке, жестам, манерам. Дама пристально, я бы сказал, прон-зительно, смотрела мне в глаза, и я не отводил взгляда, но поста-рался придать ему восхищение и влюблённость, губы мои были раскрыты в улыбке приветливости и радостного удивления. Ми-мику и жесты мы тоже проходили, не только танцы!

Дама чем-то затронула мне душу, я не любил размазанных, бес-характерных лиц моих сверстниц; мне нравилась в женском лице

62

определённость, решительность и конечно, красота, особенно строгая. Всё это присутствовало у нашей гостьи. Так продолжа-лось несколько секунд, и наконец, дама, раскрыв уста в привет-ливой улыбке, пригласила меня присесть на стул. Я почтительно сел на самый краешек стула, готовый вскочить по первому веле-нию дамы. На секунду я перевёл взгляд с глаз дамы на её рот и зубы, и констатировал, что рот такой красоты видеть раньше не приходилось. Всё это было отчётливо написано на моём лице.

– Как тебя зовут? – без обиняков начала дама, сразу обратив-шись на «ты».

– Евгением, королева! – несколько рисуясь, ответил я.

Дама засмеялась нежным русалочьим смехом и заметила:

– А я считала себя ещё принцессой!

– Простите, принцесса, это я от смущения ошибся, простите, туземца невоспитанного! – голосом с самым из влюблённых тем-бров, ответил я.

– Ладно, хватит обольщать меня, ты достиг чего хотел, радуй-ся! – как фамилия?

– Ропяк, принцесса, я поляк, некоторым образом…

– Сколько лет тебе? – продолжала допрос дама.

– В мае исполнилось восемнадцать, принцесса! – поклонив-шись одной головой, ответил я.

– В армии служить мечтаешь? – деловито спросила дама.

– Мечтаю служить только вам, принцесса! Но если прикажете, то буду служить кому угодно! – без тени угодливости решительно сказал я. – Но здоровье у меня отличное, а в вуз я поступить уже не успею. Куда я хотел бы – в Иняз – в Тбилиси без огромной мзды не поступишь, а в институт физкультуры – не тянет! Так что, слу-жить мне в подводных войсках.

– А почему в подводных? – с интересом спросила дама.

– С моим здоровьем только туда и берут! А там служба самая долгая! – с нескрываемой горечью, признался я.

– Откуда ты так хорошо знаешь танцы? – был следующий во-прос дамы.

– Я учился и до сих пор учусь в Тбилисском хореографическом училище, где преподаёт Вахтанг Чабукиани.

63

Дама аж ротик свой красивый раскрыла от удивления.

– Сам Чабукиани? И ты его видел?

– Очень часто вижу, училище-то небольшое! – нейтрально от-ветил я.

– А в ресторане зачем танцуешь? – был следующий вопрос.

– Нужны деньги, я содержу себя сам. Да и практической ра-боте учусь – организация ансамбля, отчасти ресторанное дело…

– И последний вопрос – если бы тебе дали перспективную, хорошо оплаченную работу ты переехал бы в Москву, чтобы ра-ботать со мной? С освобождением от службы в армии? – дама не-сколько понизила голос, нажав предварительно на кнопку дикто-фона. Закончив фразу, она нажала на кнопку вновь.

– Чтобы работать с вами, принцесса, я приехал бы куда угод-но – от Коми до Чукотки, а если ещё эта работа перспективна, где

смогу принести вам пользу – то хоть в Антарктиду или Гренлан-дию. Но как на это посмотрит руководитель нашего ансамбля? Не подвести бы его!

Дама звонко рассмеялась.

– Хитёр ты, конечно! А может это ваша грузинская учтивость такая? Руководитель возражать не будет! – дама не переставала улыбаться, – ещё вопрос – какие языки знаешь, кроме русского и грузинского, конечно?

– Английский – разговариваю, немецкий – похуже, но немцы понимают!

– Последнее, – спросила дама, – откуда такая фигура? Только танцы такую не дают!

– Докладываю: занимаюсь бодибилдингом и боевыми искус-ствами, преимущественно самбо.

– Всё, у меня вопросов нет. Есть ли вопросы у тебя?

– Есть: как вас зовут, принцесса?

– Вера, смеясь, ответила дама, – только Вера, без отчества и титула принцессы! – я тебя найду сама через руководителя ан-самбля, он знает, где ты живёшь, и отца твоего знает. Но к кон-цу августа подготовься к переезду. Паспорт, другие документы, вещички самые необходимые. Близким скажи, что берут тебя на оперативную работу, какую – секрет!

64

галантно поцеловал самую изящную в мире ручку и почти-тельно удалился. Происшедшее показалось мне волшебным сном.

А теперь вопросы: отец-то отпустит меня без возражений, маму просто поставлю в курс дела. А Элик? Как с ним быть?

В принципе, он должен был бы знать, что меня осенью призо-вут в армию. Как, кстати, той же осенью или весной и его. А скажу

ему, что меня берут в школу милиции в Москву и при этом осво-бождают от армии.

И сегодня же вечером я объявил ему об этом. Элик взгруст-нул, даже всплакнул малость. Сказал, что и его, видимо, скоро в армию призовут, там он надеется продолжить заниматься спор-том. Выпили мы с ним за расставание и провели последнюю ночь вместе. Она оказалась нежнее, чем предыдущие – подействова-ла, видимо, неотвратимость расставания.

А уже на следующий день вечером руководитель ансамбля вызвал меня к себе и объявил, что вчерашняя дама решила за-брать меня с собой в Москву.

– Вера – фамилия её Сингер – она влиятельная женщина, у неё кооперативный ресторан в Москве, считай – её собственный. Она – новатор в ресторанном деле, у неё есть деньги и большие связи. Советская власть, – и руководитель пригнулся к моему уху, – скоро закончится, и предприниматели получат простор. Так что, держись её и слушайся во всём. Она очень любит полное подчинение, и она заслуживает его. Мне жаль тебя отпускать, но всё равно осенью тебя заберут в армию, и для меня ты пропал на-всегда. Там тебя научат другим танцам! – и он рассказал мне тогда анекдот про якобы модные тогда танцы: польку-Андропольку (от председателя КГБ Андропова) – танцуется с руками по швам, и польку-Ярузельку (от маршала-диктатора Ярузельского) – танцу-ется с руками за спиной в наручниках! – мы посмеялись.

– Завтра в полдень Вера ждёт тебя у входа в гостиницу «Инту-рист», что на проспекте Руставели. А там – как госпожа Вера при-кажет! – закончил руководитель.

поблагодарил его за всё доброе, поцеловал в щёку и ушёл домой счастливый. А назавтра, задолго до полудня, я уже сто-

65

ял в центре Тбилиси, на проспекте Руставели – главной улице города. Оделся я строго, даже галстук одолжил у отца – кто её знает, что за вкусы у неё? Ровно в полдень с улицы в вестибюль быстрой и лёгкой походкой заходит маленькая строгая женщи-на в туфельках на высоком каблучке. Это, конечно же, Вера! Я с поклоном приближаюсь к ней, она кивает, берёт меня за руку и заводит внутрь гостиницы за охрану. Садимся в лифт, поднима-емся. Я, не отрывая глаз, смотрю в лицо Веры – она едва заметно улыбается и какая-то загадка кроется в этой улыбке. Руки моей она в лифте так и не отпускает, так же за руку ведёт к своему номеру.

– Ты же ещё маленький, вот и веду тебя за ручку, чтобы не по-терялся! Или не сбежал! – поспешно добавляет Вера, открывая дверь и заводя меня в комнату.

– Будьте уверены, госпожа Вера, никогда я от вас не убегу, даже если гнать будете! Так и буду стоять у порога и ждать, когда позовёте, как царица Тамара своего слугу! – с грузинским подо-бострастием и пышностью выражений произнёс я.

– Посмотрим, посмотрим! – с этими словами Вера усадила меня за маленький круглый столик и села напротив меня сама.

– Слушай меня внимательно, а лучше записывай, что надо сделать. Послезавтра, 25 августа мы вместе вылетаем в Москву! Путч в Москве и все безобразия, с этим связанные, закончились. Билеты на самолёт я уже заказала. Встретимся, – записывай, до-бавила она, – у входа в гостиницу в девять утра. Не опаздывай, машина уже будет ждать нас, чтобы отвезти в аэропорт. Самолёт отлетает около двенадцати, но до аэропорта далеко, да и реги-страции там разные время отнимут. С собой возьмёшь: паспорт, свидетельство о рождении, аттестат, ну и другие, какие есть до-кументы. Одежду на первое время, смену белья – одним словом, отца спроси, что следует брать с собой для устройства на работу.

ещё – скажи отцу, что работа у тебя будет оперативная, от ар-мии освобождают. Подробности расскажешь потом.

Теперь о работе. Первое время будешь присматриваться – мой ресторан несколько другого типа, чем твой тбилисский. Он, как бы тебе сказать, «закрытый». Не для всех. Сейчас такие только

66

начинают появляться, и мне удалось отстоять «такой» для себя. Я хочу организовать там танцевальный ансамбль, который будет работать и на сцене и в зале между столиками. И чтобы танцева-ли не только девушки в бикини, но и красивые юноши, тоже не во фраках. Понимаешь, девушки сейчас везде есть, но ведь есть лю-бители и мальчиков? Dо you understand me? – быстро спросила Вера меня по-английски.

– Yes l do, my Lady! – тут же ответил я.

– Ишь, какой ты галантный! – удовлетворённо проговорила Вера, видимо, проверяя и мой английский, – я сама какое-то вре-мя пела и танцевала, в том числе и в ресторанах. Я даже фамилию себе взяла подходящую – Сингер, что на английском означает «певунья», «певчая птичка», и «певица» – тоже. Вот и я такая ма-ленькая, танцующая, прыгающая и поющая! Настоящая «певчая птичка»! И на афишах так и писали – поёт и танцует наша «пев-чая птичка» – Вера Сингер! А про то, какая у меня фамилия была раньше, я тебе или позже…или никогда не расскажу! – быстро закончила эту тему Вера.

Вера встала из-за стола, подошла к шкафчику вынула оттуда початую бутылочку коньяка и две рюмочки. На нашем столике уже стояла вазочка с конфетами.

– Ты ведь совершеннолетний, тебе по чуть-чуть можно? – шут-ливо поддела меня Вера, но я, опять-таки, с грузинской пышно-стью ответил:

– Мне можно всё, что прикажет моя госпожа, даже яд смер-тельный! – при этом я не отрывал взгляда от глаз Веры.

Это было какое-то волшебное лицо, у моих знакомых в Тби-лиси таких лиц и таких глаз не встречалось. Казалось, что Вера знает обо всём, о чём я думаю, все мои мысли и желания ей от-крыты. Более того, все мысли и желанья Веры, как мне думалось, откровенно и точно выражают её светлые, необычайные глаза инопланетянки.

Вера разлила коньяк по рюмкам, мы чокнулись и выпили за знакомство. Мне хотелось закусить крепкий коньяк конфетой, но Вера не закусывала и я не решился. Вера подумала немного и на-лила ещё – рюмочки были маленькие, аккуратные.

67

– А теперь – за удачу и успех! – предложила Вера, или, как гово-рят мои друзья: «за успех безнадёжного дела!». После этого тоста сбываются, говорят, самые безнадёжные дела! Сейчас в стране огромные перемены, всё складывается к лучшему, кажется, на-ступила свобода! Сейчас успех нам очень нужен! – мы чокнулись

выпили. Я украдкой взял конфетку, незаметно раскрыл её и за-кусил. Коньяк обжигал горло, я не привык к крепким напиткам.

Веру чуть-чуть развезло; она почему-то даже не закусывала. Неужели её нежное горлышко певчей птички не обжигает этот коньяк? Вера подняла бутылку и посмотрела на просвет – там оставалось, как раз на пару рюмок. Она разлила остаток коньяка по рюмкам и предложила:

– Давай выпьем за то, чтобы называть друг друга на «ты»! Я до-статочно молодая, а ты меня всё на «вы» и «госпожа»! Что, я по-хожа на матрону какую-нибудь, да ты меня одной рукой подни-мешь – я всего сорок кило вешу! – защебетала птичка Вера.

Я смотрел на Веру – «птичку певчую» и крамольные мысли ста-ли охватывать меня…

Мы подняли рюмки, чокнулись и, скрестив руки, выпили «на брудершафт». Потом Вера медленно приблизила своё лицо к мо-ему, и я заметил, как чуть скосились к переносице её глаза, не перестававшие смотреть в мои. Наверное, и мои глаза тоже так же скосились. «Шашу-беш» – вдруг невпопад вспомнил я местное название косых глаз, что в переводе означает: «шесть-пять» – счёт при игре в кости. Мне претил такой вульгарный термин, но сейчас я видел прямо перед собой самый прекрасный, самый родной и самый сексуальный «шашу-беш» в моей жизни. Я почув-ствовал пьянящий запах каких-то совершенно невероятных ду-хов Веры и моя голова пошла кругом. Целуя мою нежную птичку в губы, я почувствовал темноту в глазах и то, что начинаю оседать, теряя сознание.

Вера испуганно потрогала меня за плечи, и я пришёл в себя.

– Ты что, нецелованный? – казалось, со страхом спросила Вера.

– Да, меня ещё никогда не целовала девушка, тем более такая прекрасная как ты! – не соврал я.

– Ну, ты даёшь! – удивилась птичка-Вера.

68

– Да, я даю! – подумал я. – Только кому и что? – задал я себе риторический вопрос, и решил никогда-никогда не рассказывать Вере о своём прошлом.

Весь следующий день я готовился к отъезду. Собрал кое-какие вещички, документы, конечно. Надел рубашку с кармана-ми на пуговицах, туда и положил документы. Деньги какие-то – в брючный карман, бумажника я ещё с собой не носил. Вещички – в «дипломат», с которым ходил в школу и училище. Тёплых вещей, разумеется, не взял. Там куплю, если буду работать. Утром сходил

маме – у школьных учителей был отпуск, и мама была дома. Рас-сказал ей «легенду» про оперативную работу, обещал, что буду писать. Как я уже говорил, телефонов в квартирах, что у мамы, что у отца, не было. Вообще с квартирными телефонами в Тбили-си была «напряжёнка». Мама, хоть и всплакнула, но моим отъез-дом была довольна. В Москве, как выразилась она, люди честнее и педерастов меньше.

Вечером посидели за бутылкой вина с отцом. Сказав ему про оперативную работу, я не удержался и выболтал, что моей на-чальницей будет красивая женщина, которая меня и увозит.

– Разведчица, наверное! – наврал я.

Отец, как мне показалось, был доволен, что в деле участвует женщина.

– Пора, – говорит, – становиться традиционалом! А то так – пока молоденький – «красивый мальчик», а потом «старый педе-раст»! Нет, не годиться старость у гомосексуалиста! – горько за-ключил отец, пусть у тебя будет по-другому!

МОСКВА

25 августа в полдевятого утра я с замиранием сердца ждал у входа в гостиницу мою «госпожу». Я то и дело заглядывал в вестибюль, а потом выходил обратно. Ровно в девять из дверей гостиницы вышла на улицу маленькая красавица Вера со спор-тивной сумкой и маленькой дамской сумочкой в руке. Она улы-балась мне, и опять взяв за руку, повела к такси, которое стояло

69

поодаль. Мы сели вместе на заднее сиденье и автомобиль тро-нулся.

– Прощай Тбилиси, – подумал я про себя, – прощай малая ро-дина, прощайте мать с отцом! Прощайте Игорь с Эликом – с вами было по-своему хорошо, я вспоминаю, что даже очень хорошо, но ощутить это сейчас уже не могу. Все мои соответствующие чувства, а именно – сексуальное вожделение и страсть, были на-правлены на красивое маленькое существо другого пола, сидев-шее рядом со мной. Сказать, что у меня была любовь к Вере – и можно и нельзя. К Игорю была любовь, наверное, как к мужу; к Элику, наверное, как к жене. А к Вере я ощущал обожание, какое должен был бы чувствовать юный раб к красивой, любимой и до-брой госпоже. И если это непонятно для современного человека,

обожал её, как обожает ласковый щенок свою добрую и люби-мую хозяйку. Он лижет ей лицо, руки, ноги, всё, что попадёт под язык, возбуждённо скулит за какой-нибудь просчёт, например, за то, что лизнул в губы. Правда, у щенка было больше простора для выражения своих чувств. Не мог же я, хотя мне этого безумно хотелось, сорвать с маленькой, аккуратной ножки моей госпожи её туфельку на высоком каблучке, и, скуля от счастья, лизать эту прелестную ножку до бесконечности!

госпожа так и не выпускала мою ладонь из своей, она перио-дически сжимала её, при этом молча и загадочно улыбаясь, смо-трела из-за спины водителя вперёд на дорогу. Мне же страшнее всего было бы то, если бы вдруг автомобиль остановился, и надо было бы выйти из машины. Я не смог бы этого сделать – вернее, физически смог бы, но только опозорившись перед окружающи-ми. Эрекция у меня была такой силы, что левая нога – ближняя к Вере, даже сидя, задиралась наверх, слегка сгибая колено. Что было бы в положении стоя – стыдно и страшно представить себе!

Уже подъезжая к аэропорту я стал представлять себе картин-ки одну страшнее другой, чтобы сбить эрекцию. И то, что самолёт терпит аварию, и мы несёмся к земле, и то, что Вера совершает половой акт с водителем. Но ничего не помогало! А помогло – не поверите что! Вот они таинства грешной любви – на минуту

представил себе столь желанный ранее акт соития с Игорем в

70

бане, как «хвостик» мой стал напоминать резиновый напальчник, заполненный тёплым холодцом. Теперь я знаю, как укрощать не-нужную порой «злую эрекцию»!

В самолёте мы сидели тоже рядом, правда, уже не взявшись за руки. Я летел первый раз и попросился сесть у окна. Вера с охотой уступила мне это место, и я с изумлением и страхом смо-трел вниз на облака, на куски земельных угодий, леса и озёра в разрывах между облаками, на Светило, сияющее поверх облаков

на дрожащие, как у птицы концы крыльев самолёта. Боялся ли я паденья самолёта? Да, конечно же, боялся. Но не за себя, а за мою дорогую и любимую госпожу, вместившую в себя весь мой мир. Удивительно – весь мир уместился в такой маленькой, акку-ратной, как из мрамора выточенной женщине! Поразившись это-му феномену, я благоразумно рассудил, что лучше пусть мой мир умещается в этой прекрасной дюймовочке, чем в мощной и рых-лой толстухе. Хотя этому миру в толстухе было бы попросторней!

Вот такие фантастические мысли обуревали меня, пока мы ле-тели на восьми-девяти километровой высоте от Тбилиси до, пока неведомой мне, но загадочной, как моя госпожа, Москве.

Прилетели мы во Внуково днём, сияло солнце, но было не так жарко и влажно, как в Тбилиси. Люди двигались, казалось, бы-стрее и собраннее, чем в Тбилиси, и по динамичности напомина-ли мне мою госпожу, столь отличающуюся этой динамичностью от жителей Тбилиси. Пока мы выходили по трапу из самолёта, до-бирались до терминала, а потом искали машину, приехавшую за Верой, то есть уже за нами, меня обуревала (простите за высоко-парность!) такая мысль.

Почему мне так приятно называть её, даже про себя, госпо-жой? Почему мне так приятно, я бы даже сказал, сексуально приятно ощущать её именно моей госпожой? Ведь она не ведёт себя со мной высокомерно, не кричит на меня, не смотрит на меня свысока? Да и при всём желании, эта хрупкая дюймовочка ростом не выше полутора метров и весом в сорок кило, физи-чески не смогла бы смотреть свысока на достаточно рослого, под метр восемьдесят, атлетически сложенного, спортивного

сильного юношу? Далее, почему мне не хочется, допустим,

71

сжать её в своих объятьях, до хруста в костях (что, кстати, очень любят многие женщины!), а пасть перед ней на землю и цело-вать, даже не коленки, а аккуратные, такие аппетитные ножки! Облизать каждый пальчик на её детской ступне, даже обцело-вать её туфельку на высоком каблучке, как, не снимая с её нож-ки, так и отдельно взятую?

Почему, когда я смотрю на её остренький, как гвоздик, длин-ный каблучок, мечтаю, чтобы этот каблучок вонзился в меня, же-лательно направляемый ножкой в туфельке с этим каблучком? Выше ножек и туфелек я пока даже не мечтаю подняться. Мечта о поцелуе в губки, как тогда при тосте на брудершафт, вызывает

меня даже не страсть, а боль, шок, и у меня как тогда, начина-ет темнеть в глазах. Читал, читал я про всё это во втором томе «Мужчины и женщины» в очерке приват-доцента Альбрехта фон Нотхафта из Мюнхена, а также в переводах статей венского про-фессора Крафт-Эбинга! И, кажется, называется всё это мазохиз-мом, по имени писателя-славянина, Леопольда Захер-Мазоха, и свойственно это, в первую очередь, славянам-полякам, кем я и являюсь! Да и фетишизмом отдают мои чувства к отдельно взя-тым туфелькам и каблучкам моей прекрасной госпожи Веры!

Какая жалость, что я не захватил с собой хотя бы второй том моей настольной книги «Мужчина и Женщина»! В отличие от иль-фопетровского Васисуалия Лоханкина, который, цитирую: «книгу спас любимую притом!». Насколько он оказался мудрее и преду-смотрительнее меня, этот человек, роль которого в русской ре-волюции неоспорима!

Ехали мы по залитой ярким, но не жарким солнцем, красавице-Москве, пробок, таких как сейчас, тогда и в помине не было. Еха-ли через высокие мосты, улицу, где по обе её стороны стояли стены лесов и, наконец, свернули направо, потом налево, и по-ехали по лесной, но благоустроенной дороге. Остановились мы

красивых высоких ворот, от которых направо и налево шла бе-тонная стена, той же высоты, что и ворота. Человек, выбежавший из сторожки возле ворот, открыл их, и мы въехали на участок, заросший высокими деревьями, но с дорогой между ними, и скоро подъехали к крыльцу небольшого двухэтажного особняка

72

красного кирпича с лестницей на застеклённую веранду посре-ди его. По бокам особняка стояли совсем маленькие, как неболь-шие дачные домики, флигельки, тоже выстроенные из красного кирпича. Впечатление было такое, что постройки эти позднего сталинского времени, безусловно, послевоенные, и выстроены для какого-то важного лица.

Птичка-Вера выпорхнула из автомобиля, приветливый чело-век из сторожки открыл дверь на веранду, и мы вошли туда. Вера открыла окна, чтобы проветрить помещение, и пригласила меня присесть на диван за стол на той же веранде. Человек из сторож-ки – Василий и водитель Сергей помогали Вере разобраться по хозяйству. Вскоре стол на веранде стал гораздо живописнее из-за свежих цветов в вазе и таких же продуктов на тарелках. Вера сама зашла в комнату, принесла бутылку виски и вина из холо-дильника, баллон с газировкой, видимо, для меня, памятуя мои мучения при питье коньяка. Накрыв стол, Сергей и Василий уда-лились, как мне показалось, в один из флигелей, а мы с Верой остались вдвоём. Вера сделала звонок по телефону, который сто-ял тут же на веранде, и с кем-то поговорила вполголоса. Я услы-шал только слова «мама» и «приехали». Потом Вера быстренько спустилась с веранды по лестнице и, как мне показалось, зашла в другой флигель.

Минут через пять Вера опять была со мной, она поводила меня по дому, показала помещения. Она делала это так, как буд-то намеревалась поселить меня здесь, с собой вместе. С веранды дверь вела в большую комнату с круглым столом посреди её. Из большой, две двери вели в небольшие комнаты, друг против дру-га – одна из них – спальня, а другая – рабочий кабинет. Прямо с веранды лестница вела на второй этаж, который был существен-но меньше по площади, этакой башенкой, где, как сказала Вера была комната для гостей с удобствами. Вера мельком показала мне свою спальню, и, подробнее рабочий кабинет с библиотекой, книги в которой располагались на настенных полках, располо-женных от пола до потолка. Книг было много и меня поразило то, что многие из них были старинные. Зачем молодой Вере ста-ринные книги, например, энциклопедия Брокгауза-Ефрона? Я

73

подошёл поближе к полкам и, буквально, замер от изумления и радости – рядом с Брокгаузом-Ефроном красовался золочёный, любимый мной, трёхтомник «Мужчина и женщина»!

– Вера, – почти закричал я, – Вера, у тебя, оказывается, есть моя, можно сказать, настольная книга! А я так сожалел, что не взял её, по крайней мере, второй том – мой любимый!

Вера серьёзно посмотрела мне в глаза и уверенно спросила:

– Глава двенадцатая?

– Да, – упавшим голосом подтвердил я, – барон Альбрехт фон Нотхафт, приват-доцент из Мюнхена, «Болезненные проявления полового влечения», знаю близко к тексту!

Вера подошла ко мне и едва достав, положила руки мне на плечи.

– Мы – люди оттуда! – голосом, не допускающим сомнение, провозгласила она свой вердикт, и указала на упомянутый вто-рой том, – ты Евгений, кем будешь?

Я забегал глазками, – только не признаваться!

Вера придвинула меня вплотную к себе и ещё раз грозно спросила:

– Итак, Женя, кто ты?

упал перед ней на колени и слабым заикающимся голоском принялся умолять:

– Прости, госпожа, хочешь бей, хочешь, убей меня, но не гони от себя, я умру без тебя! Я, раб твой на всю жизнь, я люблю тебя, накажи меня, если я виноват, но не гони от себя!

почти упал на пол, я целовал ей сперва колени, затем опу-стившись губами ниже, я почти впился поцелуем в её ножку, обутую в так любимую мной белую туфельку, я не мог оторвать-ся от этих поцелуев. Что-то неведомое раньше, овладело мной, наслаждение разливалось по телу, и я просто убил бы того, кто попытался бы оторвать мои губы от ножек Веры. И почему-то я повторял одни и те же слова, от которых Веру одолевал непрео-долимый истеричный смех:

– Бей меня, госпожа, я виноват перед тобой, бей меня!

Вера наклонилась, подняла мою голову, поцеловала в запла-канные глаза. Я заметил, что и у неё на глазах были слёзы.

74

– Ты что, правда хочешь, чтобы я наказала, побила тебя? – се-рьёзно спросила она.

– Да, да, пожалуйста, но не гони от себя! – как идиотик повто-рял я.

Вера быстро, но ласково освободилась от моих рук, обнимав-ших её, и нанесла мне молниеносные, неожиданно сильные две пощечины. Щеки загорелись у меня огнём, как тогда в классе от пощёчин Игоря. Меня охватило то самое «болевожделение», что так поразило меня в случае с Игорем. «Да, я точно мазохист!» – подумал я, – но хорошо это, или плохо?»

Вера ещё и ещё раз ударила меня своими маленькими, акку-ратными ладошками по щекам, которые пылали, как раскалён-ные утюги. Я хватал её ладони, целовал их и спрашивал, не боль-но ли ей самой?

В результате наш сеанс садомазохизма окончился слезами, поцелуями и сладчайшим соитием прямо на паласе в кабинете.

– Всё, жребий брошен! – только и промолвила Вера, когда об-рела дар речи. – Мы были созданы друг для друга, и вот мы встре-тились! Мне за всю свою жизнь не встретился никто, похожий на тебя. Они обижались на мои удары, начинали драться, отвечать тем же, ничего в жизни не понимая! Ты первый, кто понимаешь меня, и первый, кто получает от моих ударов удовольствие, сек-суальную сладость, то, что немцы называют вòллюст!

Вера смазала мои разрумянившиеся щёки детским кремом (о, опять и опять – этот детский крем!), постоянно целуя меня. А я, только придя в себя, повторял не переставая:

– Что это было со мной, это что за ненормальность? Я что – ма-зохист законченный? Это что, очень плохо?

– А я, что – законченная садистка, в таком случае? Я знаю, что это плохо, но плохо по отношению к другим, нормальным, или правильнее, примитивным особям, с которыми меня судь-ба сталкивала. А нам с тобой – хорошо, мы несём счастье друг другу!

С этими словами садисточка и мазохистик приняли водные процедуры, смыв с себя пыль – и тбилисскую и благоприобре-тённую от паласа на полу кабинета, перешли на веранду, где, как

75

сказал бы поэт Державин «стол был яств». Вечерело, наступило время позднего обеда или раннего ужина.

За столом после тостов: за благополучное прибытие в Москву

за успех безнадёжного дела, закономерно следовал тост всех тостов – за любовь! Но это было слишком просто – любовь и у «примитивов» – любовь! Должна же наша любовь, освящённая редчайшим совпадением, можно сказать – судьбой, иметь какое-то своё название. И Вера, улыбаясь своей загадочной улыбкой, предложила:

– Выпьем за нашу грешную любовь! Грешная – это не плохая, это скорее «запретная», ну как у Адама и Евы. А запретный-то плод, в нашем случае – секс, сладок! Так вот, чтобы наша любовь

наш секс всегда были также сладки, как сегодня! Иначе жизнь – сплошная скука!

Мы чокнулись бокалами и поднесли их к губам. Выдумщица Вера вдруг замахала мне рукой, чтобы я не спешил пить, и отпила свои почти полбокала. Потом, улыбаясь так, как это только мож-но было сделать с полным ртом коньяка, она сомкнула свои уста с моими. И передала мне содержимое своего прекрасного живо-го сосудика тугой обжигающей струйкой в поцелуе.

Я чуть не задохнулся от крепкого и душистого напитка, напо-ром бьющего мне прямо в горло, и, тараща глаза, с мученическим выражением лица, проглотил вожделенную жгучую жидкость.

– Помучайся, мазохистик, помучайся, ты же у нас «болевожде-ленец»! – приговаривала Вера, наблюдая за моими радостными мучениями.

– Радуйся, садисточка, у тебя всё хорошо получилось! – зады-хаясь, поспешил ответить я.

Мы допили бутылочку и доели ужин, потешая себя незлыми, но актуальными шуточками по поводу своих сексуальных при-страстий. После чего легли спать в Верину спальню, на Верину же кровать, которая оказалась широкой и удобной, совсем как законные любовники и почти как гражданские муж и жена.

76

КОММЕНТАРИИ АВТОРА

Но вот здесь автор литературной обработки этого произве-дения, он же формальный автор книги, считает необходимым ввести в повествование о жизни Евгения Ропяка некоторые ком-ментарии. Эти комментарии не призваны дать читателю самые современные и научно корректные сведения о таких феноменах сексуальной жизни человека, как садизме, мазохизме, фетишиз-ме и ряде других «измов». Но, по крайней мере, пояснить то, как воспринимали их герои книги – Евгений и Вера.

Сейчас феномен гомосексуализма достаточно адекватно от-ражён в средствах массовой информации, и культурные люди уже не шарахаются от гомосексуалистов – знаменитых певцов, артистов, шоуменов, политических деятелей и т.д. и т.п. Более того, бытует мнение, что сегодня не быть гомосексуалистом уже не модно, не перспективно, что ли. И народ, особенно в «про-двинутых» странах, выражаясь вульгарно, буквально «попёр» в секс-меньшинства. Простые-то люди не устраивают парады в честь своей обычненькой, никому не интересной, убогой сексу-альной ориентации, а вот геи – устраивают, и стать участником их парадов столь престижно, что туда записывают, говорят, толь-ко по партийным спискам или за крупную мзду. А вот про другие феномены сексуальной жизни (я уже побаиваюсь использовать термин «отклонения», во-первых, из-за политкорректности, а во-вторых, ещё неясно, что сейчас можно считать отклонением!) из-вестно или не так уж много, или настолько гипертрофировано, что невольно начинаешь бояться этих феноменов. Например, про садистов известно, что это, скорее всего – маньяк-убийца типа Джека-Потрошителя или Чикатило. Что-то не встречается в газетах сведений о весёленьких садистах-юмористах, а, вместе с тем, как много таковых доставляют невероятные моральные му-чения, например, телезрителям!

Но подлинным шедевром, внушившим миллионам кино– и телезрителей настоящий ужас к садомазохизму, явился фильм японского режиссёра Натиса Осима «Империя чувств», или как он иногда назывался в прокате «Империя страсти», а также «Кор-

77

рида любви». Фильм этот действительно основывался на реаль-ных событиях, происшедших в Японии в 1936 году. Молодая жен-щина с говорящим именем Сада – настоящая, причем страшная, садистка, после многочисленных развратных действий со своим любовником, отрезает ему половой член. Она бродит с этим мёрт-вым отрезанным членом по городу, продолжая совершать с ним, как теперь это делают с фаллоимитатором, опять же, развратные действия. Только через четыре дня её арестовывают, чтобы по-том оправдать её и отпустить как национальную героиню! Когда её арестовывали, она сияла от счастья – а это уже мазохизм из-вращённый какой-то. А любовник-то «ейный» – о чём он думал, когда ему член пилили, предварительно придушив его самого? И всё это он позволял делать добровольно, испытывая мазохисти-ческое «болевожделение» при этом!