Текст книги "ЛЕСНОЙ ЗАМОК"

Автор книги: Норман Мейлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

На следующий день ему опять изрядно досталось. Крепыш сокрушался по этому поводу и просил ничего не рассказывать старшему брату. Ади великодушно потрепал его по мечу. «Не бойся, – заверил он, – я не скажу ни слова». Однако проворочался потом всю ночь, мечтая о времени, когда этот крепыш Клаус станет при нем лейтенантом, а сам он, Адольф, будет капитаном.

Для достижения этой цели он решил изменить правила игры. Война, понял он, это не просто беспорядочные столкновения противоборствующих сторон, но и маневры, но и марш-броски на стратегически выгодные позиции. Всех этих слов он еще не знал, но сумел инстинктивно выстроить целую концепцию.

Своим новым товарищам он предложил перейти с пустыря на холм, высящийся посреди ближнего луга. Каждая армия теперь должна была выдвигаться со своей стороны от подножия к вершине, не видя противника, пока внезапно не столкнется с ним лицом к лицу.

Как только Адольф убедил детвору перейти на луг, он привнес в игру и еще одно новое правило. «Убивать» вожаков обеих команд отныне было нельзя. «Командира, – внушил он сверстникам, – надо уважать».

Реализовать собственный замысел Адольфу помогло и то обстоятельство, что крепыш Клаус слушался его теперь с полуслова. И тем не менее Ади несколько удивился тому, с какой легкостью ему удалось подчинить себе остальных. Я, кстати, тоже.

 9

Пока я следил за потешными войнами, которые вел пятилетний Адольф, мне было поручено принять более непосредственное участие в его становлении.

Вам необходимо уяснить, что капиталовложения никогда не делаются на глазок, без проникновения в самую суть дела. Каждый случай по-своему уникален. Всякой посредственности мужского или женского пола представляется, будто душу Дьяволу можно продать мгновенно, причем раз и навсегда, однако эта установка совершенно не соответствует действительности. Самая обыкновенная воскресная проповедь (чтобы ограничиться одним примером) может серьезным образом расстроить наши планы. Истина заключается в том, что невозможно завоевать человека молниеносно. Да и однократное попадание в дьявольские сети еще не означает, будто человек становится нашим вассалом на веки вечные. Скорее, речь может идти о длительной позиционной войне. Как только мы решаем инвестировать собственные усилия в потенциального клиента, вокруг него начинают виться Наглые. Завладеть человеком на все сто процентов удается редко. Строго говоря, после серии изнурительных схваток между ангелами и бесами за какую-нибудь душу она, в конце концов доставшаяся им или нам, напоминает не призовой кубок, а его обломки. (Объекты таких боев часто становятся шизофрениками.)

Дьявольские сети парадоксальны и сами по себе. Клиенты, к которым труднее всего подобраться, как правило, обладают наиболее привлекательным для нас потенциалом. И, напротив, те, кого легко искусить, крайне редко представляют собой нечто стоящее. Скажем, проще простого завербовать какую-нибудь жалкую пьянь. И мы вербуем ее и стараемся выжать из нее все, что можно. И придаем ей хотя бы отдаленное человекоподобие. Что позволяет ей вызвать чуть больше сочувствия у ближайших родственников, особенно если мать, отец или братья с сестрами одержимы идеей христианского милосердия. В таких случаях нам иной раз удается зацепить целую богобоязненную семью. Но это дело нехитрое, и овчинка не стоит выделки. Даже выделки столь пустячной. В конце концов, наша главная цель заключается в том, чтобы отвратить подавляющее большинство человечества от Б-на.

Каждой схватке за душу присущ и еще один аспект – экономический. Он напрямую связан с источником божественной энергии и с источником энергии сатанинской. Это два противоположных источника.

Признаюсь, что даже в высших эшелонах как ангельского, так и бесовского воинства отсутствует точная информация о том, у кого из нас (или из наших супостатов) имеется больше Времени на специальную обработку каждого конкретного индивидуума. (Разумеется, здесь мы абстрагируемся от вечносущих событий.) Б-н может, например, угрохать немыслимую уйму божественной субстанции на великолепие солнечных закатов, что, надо признать, и впрямь укрепляет человеческую мораль в целом. Конечно, я не могу не назвать Его мотом, но чем лучше мы, бесы, тратящие столько Времени на искушение отдельно взятых клиентов? Израсходовать долгие годы на какую-нибудь подающую надежды левретку в человеческом образе (или клеврета) только затем, чтобы она в конце концов переметнулась к Наглым, – такое пробивает дыру в твоем персональном бюджете, не говоря уж об ущербе для репутации. Поэтому в вопросе о выборе потенциального объекта усилий мы проявляем большую осторожность и разборчивость, чем наши супостаты.

Например, мы самым тщательным образом отслеживаем супружескую жизнь богатых и облеченных властью людей (с бесчисленными в этой среде изменами!). Как уже было отмечено, нас интересует инцест – и посреди богатства, и посреди нищеты, без разницы. Половые акты (особенно те из них, что благословлены ангелами) представляют собой заманчивую, но не больно-то доступную цель: преодолеть выставляемые в таких случаях заслоны – это вам не фунт изюму. Но мы пытаемся. Мне кажется (но, подчеркиваю, я выскажу сейчас сугубо личную точку зрения), В. 3. так и не смог смириться с тем, что Ему не удалось подключиться к процессу зачатия Иисуса Христа.

К счастью для нас, Иисус во внутрисемейных отношениях оказался довольно типичным сыном. Пусть и Сыном. И согласно нашим записям не раз вступал в острый конфликт с Отцом.

Однако я отвлекся от темы. Основополагающим фактором нашего существования является необходимость не выходить за рамки строго лимитированного бюджета, поэтому, намечая и реализуя проекты, мы проявляем вынужденную скромность. За исключением сугубо особых случаев, мы не слишком интересуемся ранним детством потенциальных клиентов. «В первые годы, – учит Маэстро, – ребенка раздирают надвое желание быть любимым и стремление поступать по-своему. И эти чувства приходят в такое противоречие друг с дружкой, что наше вмешательство на столь ранней стадии необходимо разве что в исключительных случаях».

То есть, если отвлечься от таких уникумов, как Ади, мы не подступаемся к человеку, пока ему не исполнится семь. К тому же в девятнадцатом веке (и ранее) малые дети сплошь и рядом становились жертвами эпидемий.

После того как ребенку исполнилось семь, нам проще оценить, жилец он на этом свете или не жилец. С другой стороны, следующие пять лет Маэстро называет туманными. «В этом возрасте они постигают мир в его базовой форме, то есть учатся в школе. И чуть ли не все без исключения перенимают правила, привычки и навыки общей глупости в целях примитивного самосохранения». Куда чаще мы вербуем подростков. В них уже бушует энергия, исходящая от Б-на, а значит, есть подо что подкапываться.

Я столь долго распространялся на тему о принимаемых нами мерах предосторожности, только чтобы подчеркнуть, сколь исключительным из общего правила оказалось особое внимание, которое мы уделили Ади на ранней стадии становления. А ведь тогда еще никто не знал, что он прославится на весь мир в роли Адольфа Гитлера.

Тем не менее я присутствовал (пусть и задним числом) в бесовский миг его зачатия, а затем по заданию высшей инстанции надзирал за работой мелких бесов, надзиравших, в свою очередь, за всем несвятым семейством. Это был именно надзор, наблюдение, а не вмешательство. На нашем профессиональном жаргоне это называется «предрассветным рейдом» – и называлось так задолго до того, как сей термин освоили и присвоили боевые летчики в годы Второй мировой войны. Кто-нибудь из наших бесов пролетал над домом в ранние утренние часы и считывал грозовой тучей зависшую над крышей информацию о мелких и крупных семейных неурядицах, скопившуюся со времени его прошлого визита. Особых усилий это не требовало, если только само жилище не охранялось Наглыми. В большинстве случаев дело совершалось быстро и без помех, а информация поступала в надлежащие инстанции. Пока люди спят, мы работаем.

За все годы, прошедшие с тех пор, как Адольф появился на свет, мне удалось основательно ознакомиться с интимной историей семейства Гитлер. (Не следует упускать из виду, что мои подчиненные одновременно с наблюдением за Гитлерами вели еще великое множество проектов в данном регионе Австрии.) И хотя мои поднадзорные докладывали о своих подопечных немногое, этого до поры до времени было вполне достаточно. Вспоминая раннее детство Адольфа, вынужден признаться в том, что не смог своевременно разглядеть в нем безграничного потенциала. Он отчаянно жаждал любви и был невероятно ранимым. Я бы поставил тогда на то, что этот эгоист на всю жизнь останется неудачником. Вернее, я поставил бы на это, если бы не знал, что при его зачатии присутствовало Воплощенное Зло. А поскольку я это знал, то не забывал даже в ситуации сплошного аврала включить семейство Гитлер в план предрассветного рейда.

Рутинное и довольно скучное в силу своей пассивности наблюдение внезапно обернулось живым интересом, и произошло это в день, когда Алоис-младший силком вытащил Ади на пустырь к мальчишкам, играющим в войну. Тут, правда, не обошлось без вмешательства Маэстро. Я получил от Него прямое указание: «Отныне не спускать с мальчика глаз. Выпрямить ему спину. Если мы не предпримем определенных шагов, он может утратить существенную часть своего потенциала».

10

Получив прямой приказ, я без колебаний приступил к исполнению. Поступил, как мне было велено. Помог ему выпрямить спину. Строго говоря, я вправе похвалиться тем, что проделал это весьма изысканно. Потому что обошелся без специальных инвестиций в его смелость или в силу воли; вместо этого я придал ему достаточно хитрости, чтобы он смог справиться с задачей самостоятельно; в конце концов, это же он сам решил не плакать даже после того, как уткнулся носом в землю. А после этого проявил личную изобретательность, позволившую ему в дальнейшем избежать болезненных боестолкновений с «врагом».

И вновь я осознал превосходство Маэстро в деле проникновения в тайны грядущего. Ади начал мало-помалу доказывать, что стоит наших хлопот. В свои пять лет он превосходил одногодков, как молодой рысак – заезженных мулов. Мне нравилось работать с ним, и сама эта работа пришлась как нельзя кстати, потому что именно в тот период у меня было туговато со средствами. Специальные инвестиции в смелость ребенка требуют от нас, как правило, распечатать кубышку, в которой хранятся ценности, похищенные нами когда-то у Наглых. При необходимости мы можем выдавать себя за ангелов. Даже взрослый человек, купаясь в лучах нашей любви, склонен верить в ее ангельскую природу. Подозреваю, что Кьеркегор имел в виду именно это, предостерегая людей против самоощущения чрезмерной святости, потому что источник таких чувствований остается им неизвестен. И вполне может оказаться так, что они работают на Сатану.

Следует также добавить, что и нам, бесам, не чуждо кое-что человеческое: нам нравится, когда сделанные нами капиталовложения приносят прибыль; поэтому я чрезвычайно возрадовался тому, что Ади, играя в войну, начал привносить в эту игру одно усовершенствование за другим.

Вскоре он обнаружил (наполовину благодаря собственной интуиции, наполовину – с моей подсказки), что войску требуется разведка. Глупо было бы вести солдат через вершину холма на ту сторону, не зная заранее, какие опасности их там поджидают. Значит, обеим командам надо выслать вперед по разведчику, который смог бы собрать важную информацию. В соответствии со строгой логикой он додумался затем до того, что в наступление армия должна идти широким фронтом, по необходимости собирая ударную группировку то на одном фланге, то на другом. Да и обороняющимся не след стоять на месте как вкопанным. Разумеется, подобная тактика потребовала от обеих сторон увеличения численности боевого состава, и Ади убедил постоянных участников игры привлечь к ней новобранцев с соседних улиц. Разумеется, «старослужащие» превратились теперь в офицеров. Не откажу себе в удовольствии привести одну из его тогдашних речей, обращенных к бравому воинству.

– Почему мы здесь? – возгласил он. – Потому что нам нужно больше узнать о войне? Да. Потому что, друзья, мы хотим стать героями, когда вырастем. Разве это не так? Вот ты, Клаус, ты хочешь стать героем?

– Хочу.

– Ясно. И мы все хотим. Все! Но для этого нам надо учиться воевать. А значит, нужны новые солдаты. Но откуда их взять? – И (после паузы): – Я объясню вам откуда. Нам надо призвать всех, кто захочет присоединиться. Мы, уже стоящие на холме, станем тогда командирами. А те, кто командует нами сейчас, станут главными командирами. Не капитанами там или майорами, а генералами… Я буду генералом! А ты, Клаус, полковником.

Я воспроизвел его тогдашнюю речь дословно. Признаюсь, мне многого стоило вдохновить его на такой монолог. Но вдохновлять мы умеем ничуть не хуже, чем ангелы. Попав под наше влияние, клиенты демонстрируют куда большую самоуверенность, изобретательность и способность к предвидению, чем будь они предоставлены самим себе. Но к этой технике мы прибегаем не часто. Она слишком затратная, и здесь приходится распечатывать кубышку.

В данном случае дело того стоило. И хотя я, понятно, придал ему красноречие, какого у пятилетнего мальчика нет и быть не может, пару-тройку метких словечек он добавил от себя. Да, вот именно, пару-тройку!

Прошло совсем немного времени, и игра в войну приняла затяжной, многочасовой характер. Причем правила то и дело менялись. А число игроков составило от пятнадцати до двадцати человек с каждой стороны.

И тут я получил указание от В. 3.: «Пока хватит. Посмотрим, многое ли ему удастся сберечь после переезда».

В своей мнимой непоследовательности Маэстро, напротив, весьма последователен. Нам нужно пребывать в постоянной готовности к внезапной перемене Его планов. Сейчас как раз Гитлеров ожидало изменение семейной ситуации. Алоис решил перевезти Клару, Анжелу, Алоиса-младшего, Адольфа и младенца Эдмунда из Пассау на ферму в ближних окрестностях Линца.

Теперь, когда с игрой в войну на какое-то время покончено, пора унять нарастающее беспокойство читающей публики. Хороший читатель – существо незащищенное: эмоциональное восприятие опережает у него здравую осмысленную оценку. Кое-кто, возможно, уже почувствовал себя неуютно, обнаружив, что ему пришлись по вкусу первые успехи этого смекалистого паренька, Адольфа Гитлера. Но не тревожьтесь. Читая об искусстве или о триумфах героя любого произведения, поневоле проникаешься законной гордостью за него, особенно когда происходящее имеет сентиментальную, а еще лучше, магическую подоплеку; и то и другое – отличные инструменты в руках любого автора, неизбежно обеспечивающие быстрый отклик. Вот почему столько популярных писателей ищут знакомства с бесами. И мы их привечаем. Популярный писатель полагает, как правило, будто пишет во славу Господа и для удовлетворения своего творческого эго. А мы, меж тем, всячески подстрекаем и подзуживаем его завлечь читателя в хляби ошибочного восприятия общей картины. Выгода тут для нас несомненная. Ошибочное восприятие реальности, в конце концов, означает напрасную трату Божественного Времени, что – по закону сообщающихся сосудов – представляет собой вклад в нашу экономику.

Книга шестая
ФЕРМА

1

Да, Алоис засобирался в отставку. Он решил купить ферму. В последний год службы в таможенном ведомстве он начал подыскивать что-нибудь подходящее и в феврале 1895 года приобрел то, что ему приглянулось, в городке Хафельд, в тридцати милях от Линца. Так что в апреле Клара с детьми перебрались из Пассау в новый дом, расположенный во всех смыслах слова на отшибе. Ближайшая школа была в деревушке Фишльхам, и добираться до нее нужно было чуть ли не два километра. Осенью туда и предстояло отправиться в первый класс Адольфу. А до той поры Кларе с детьми надо было несколько месяцев прожить на ферме, пока Алоис заканчивал свои дела на службе.

Разумеется, отставка не могла не потрясти, причем в серьезной мере, устоев некоего весьма впечатляющего строения. Я говорю о личности Алоиса. Учитывая скудость и заведомую второсортность материала, из которого ему удалось выковать свою стальную душу, он мог гордиться собой и за себя радоваться.

Алоис, однако же, не чувствовал ни малейшей радости. Вот ведь напасть! Если бы ему нравилась служба на новом месте, в Линце, то звание, в котором он удалялся на покой, – главный таможенный инспектор, – несомненно, сулило бы ему глубочайшее удовлетворение на долгие годы вперед. Но проблемы с подчиненными, с чем ему довелось столкнуться уже в Пассау, здесь, в Линце, только усугубились. Министерство финансов следило за здешней жизнью в оба. Линц был главным городом самой важной австрийской провинции Верхняя Австрия, и здешняя таможня соответственно кишмя кишела честолюбивыми молодыми чиновниками, которые спали и видели, как бы им посадить в лужу непосредственного начальника, вышедшего из самых низов. Многие из этих молодых людей считали само собой разумеющимся тот факт, что их ожидает блестящая карьера, и такая самоуверенность порой выбивала Алоиса из седла. Впервые за все годы службы он и чисто внешне уже не казался безупречным представителем правящей касты. (Сейчас это потребовало бы слишком многих хлопот.) Утратил он и всегдашнюю пунктуальность. Порой, делая кому-нибудь из подчиненных строгое внушение, он ни с того ни с сего брал долгую паузу перед тем, как объявить о заслуженном наказании. Хуже того, пару раз он просто-напросто забыл, что именно собирался сказать.

Как раз по этой причине он и смягчил запрет на курение для подчиненных. Ему разонравилось пускать трубочный дым в глаза внутренне дрожащим от ярости абстинентам поневоле. Но, как прямое следствие этого, и курить ему разонравилось. Кроме того, ему начало казаться, будто все его сослуживцы – и стар и млад – с нетерпением ждут его ухода. В конце концов, он ведь прослужил на таможне без малого сорок лет. И хотя еще целый год никто не имел права торопить его с отставкой, он решил не тянуть кота за хвост. Честолюбие, пусть и страшно скукожившееся, подсказало ему посильно скромную мысль или, вернее, мечту: а почему бы не превратиться в фермера? В этакого фермера-аристократа, а по-немецки – в юнкера? Перспектива на склоне лет, под осенним солнцем судьбы, далеко не безотрадная. Да и какого черта? Родившись крестьянином и преуспев в городе, он в конце концов вернется к земле.

Денег у него было достаточно. Подходящую ферму он мог приобрести прямо сейчас. У него будет пенсия, у него есть сбережения; они с Кларой привыкли жить экономно. Кроме того, Алоису досталось – и в денежной форме, и в имущественной – приданое всех трех жен. Конечно, о настоящих деньгах речь можно было вести только в двух первых случаях. Правда, Анне Глассль удалось после судебного решения о праве на раздельное проживание вернуть себе (на законном основании) половину приданого, но и доставшаяся Алоису часть была достаточно весома. Франциска (естественно, далеко не столь богатая) была все же как-никак дочерью вполне преуспевающего земледельца. И даже старый Иоганн Пёльцль, отец Клары, отдал в приданое дочери свои жалкие сбережения.

С другой стороны, Алоис слишком хорошо понимал самую суть денег. Денежка денежке рознь. В глубине души знаешь, что за неправедно нажитые деньги рано или поздно придется расплачиваться. Деньги вбирают в себя историю того, как они тебе достались. Иногда при мысли об этом его брала оторопь. Добрую часть его преуспеяния следовало признать кладбищенским цветком, выросшим на могилах двух первых жен.

На последнем году службы, пока Клара сидела с детьми в Пассау, а у Алоиса в Линце оказались благодаря этому развязаны руки, он почувствовал себя слишком старым для того, чтобы и впредь ходить на сторону. Вот когда он решил, что пора вернуться к земле. Как когда-то говаривал ему Иоганн Непомук, «нет женщины лучше пашни». Старик осушал одну-единственную стопку и принимался твердить одно и то же: «Нет женщины лучше пашни. Пашня – вот все, что тебе требуется».

Этому завету Алоис и собирался теперь последовать, даже если его нынешние планы не включали в себя трудоемкую обработку земли. Вместо этого он решил заняться пчеловодством. Завести пасеку и поставлять мед на продажу. Неурожая тут быть не может. Так или иначе, обзавестись землицей – все равно что нарастить себе лишнюю конечность, пятый, условно говоря, член тела, столь же необходимый человеку с сельскими корнями, как слону – хобот.

Пять лет назад, примерно в то самое время, когда родился Адольф, он уже приобрел по случаю какую-то ферму. И во многих отношениях это взволновало его куда сильнее, чем рождение сына. В отличие от трех детей, которых еще до появления на свет Адольфа успела родить и схоронить Клара, землица никуда от него не денется.

Произошло, правда, прямо противоположное. Землица никуда не делась, но расстаться с ней ему пришлось. Ферма была расположена в окрестностях Шпиталя, примерно в полутораста километрах от Браунау, где он тогда служил. (Хотя мысль о том, чтобы когда-нибудь, уйдя в отставку, поселиться именно здесь, пришла ему в голову уже тогда. В конце концов, таким образом можно будет позаботиться и о свояченице, Иоганне Пёльцль, наняв ее в домоправительницы, вместо того чтобы селить у себя в городе. Жить под одним кровом с ней – и с ее горбом! – ему ни в коем случае не хотелось.)

И тем не менее Иоганна его в каком-то смысле даже восхищала. Вот уж кому был воистину неведом страх Божий! Господу она просто-напросто не доверяла. «Совершенно необязательно было ему убивать столько Пёльцлей!» Алоис не мог не согласиться с этим. «Она не чета моей жене, – с удовольствием рассказывал он в трактире. – Клара готова поцеловать каждое распятие, которое попадется ей на глаза».

Так или иначе, с делами на ферме Иоганна справлялась неважно. Раньше или позже, но каждый поденщик, которого она нанимала, выходил из себя, взбешенный ее острым язычком. В конце концов она вернулась к отцу и матери, которую, как вы помните, тоже звали Иоганной и которая один, но незабываемый раз успела побывать и его возлюбленной («Sie ist hier!»).

Алоису, однако же, удалось продать ту, первую, ферму не без некоторой выгоды для себя, поэтому он не был сейчас предубежден против приобретения дома с изрядным куском земли в Хафельде. На этой ферме он будет работать сам. Называлась она Rauscher Gut (что можно перевести как Усадьба, Обдуваемая Ветрами) и представляла собой пахотное поле в девять акров плюс двухэтажный бревенчатый дом, из которого открывался прекрасный вид на горы хребта Зальцкаммергут. Кроме того, здесь росли плодовые деревья, а также орех и дуб. Сена было запасено на год, имелась конюшня на двух лошадей, корова в коровнике и свинья-рекордистка.

Все выглядело безупречно. Правда, по завершении сделки (и только после этого) новые соседи осторожно намекнули Алоису, что вид отсюда прекрасный, да и земля хорошая, вот только не больно-то плодородная.

Он воспринял это спокойно, как пустую страшилку, неизменно припасаемую для чужака. Качество земли, поспешил он заверить их, не имеет значения. Земле он даст отдохнуть. Потому что собирается завести пчел. Таков его план. Хороший мед прибыльнее самого баснословного урожая.

И правда, перед самой отставкой (официально обставленной весьма пышно, с потоком хвалебных речей по адресу Алоиса, что произвело глубокое, даже несколько пугающее впечатление на Клару) он пропьянствовал несколько вечеров подряд, прощаясь с сослуживцами и с растянувшейся на сорок лет службой, так сказать, в более интимной обстановке. И поскольку у него не было ни малейшего желания выглядеть человеком, который весь остаток жизни будет вздыхать о прошлом, Алоис без умолку разглагольствовал о будущем, то есть обрушивался на ближайших подчиненных, нескольких старых приятелей и еще двух-трех уважаемых в городе чиновников с призывами выпить по кружке, а потом еще по одной во славу достоинств и таинств высокого пчеловодства. О «таинственной психологии этих крошечных созданий» он говорил с таким постоянством и вместе с тем неистовством, что молодые таможенники в шутку предупреждали друг друга: «Давай-ка нынче вечером не позволим Облаку Табачного Дыма выкурить нас из кабака своими проклятущими пчелами!»

Строго говоря, Алоис казался самому себе не столько потенциальным пасечником, сколько философом от пчеловодства. И рассуждал вслух, наслаждаясь тем, что он, не получивший систематического образования выходец из глухого Вальдфиртеля, по сути дела, читает лекции на университетском уровне.

В последние недели перед отставкой в облюбованном за время службы в этом городе кабаке Алоис из вечера в вечер говорил собутыльникам не столько о пчелах, сколько о высшей концепции самого их существования. Мир пчел поразителен, внушал он.

– За редчайшими исключениями эти крошечные создания жертвуют жизнью ради одной-единственной цели: обеспечить светлое будущее грядущим поколениям. Мед, собираемый ими с цветов, употребляется отнюдь не только в пищу; нет, господа, он служит для поддержания жизни их малых деток. – Тут он обычно кивал. – Эти детки, эти личинки содержатся в крошечных шестиугольных сотах, которые представляют собой чудо симметрии, а изготовлены сами соты из воска, который рабочие пчелы добывают из пыльцы, и процесс этот, господа, столь загадочен, что современная химия имеет о нем лишь самое смутное представление.

Собутыльники мрачно кивали. Не об этом следовало бы говорить за пивом! Но Алоис в те последние вечера, почувствовав себя лектором, самым прискорбным образом утратил обратную связь со слушателями. Не обращая внимания ни на кого и ни на что, он разглагольствовал дальше:

– Некоторые пчелы, причем самые сильные, становятся стражниками, они охраняют все входы в улей. И знаете что? Любая из них готова принять смерть в бою. Даже в заведомо неравном бою с такими страшными тварями, как осы, пауки или муравьи. Потому что весь мир насекомых, знаете ли, не прочь полакомиться медком, да к тому же бесплатно. Но это всего лишь одна из опасностей, не дающих пчелам жить мирно и спокойно. В течение всего лета множество рабочих пчел занято исключительно поддержанием надлежащей прохлады у себя в улье. Каким образом? За счет непрерывной активности. Они без сна и отдыха машут крылышками. У значительной части пчел крылышки в результате просто-напросто отрываются. После чего им остается только умереть. Но они с готовностью жертвуют жизнью ради создания сквозняка, обеспечивающего прохладу в улье. А почему? Потому что личинкам в летнюю жару иначе не выжить. Подумайте об этом! Тысячи пчел машут и машут крылышками, пока те не оторвутся, а в это же время тысячи других собирают мед с цветов и приносят его к себе в улей. Рабочая пчела собирает и пыльцу – она налипает ей на лапки, – а потом, на обратном пути, летит с таким запасом пыльцы и нектара, что его тяжесть превышает вес ее собственного тела. Пчелы, скажу я вам, создали цивилизацию, изрядно смахивающую на нашу, вот только трудиться им приходится еще тяжелее!

Никто из подчиненных с ним не спорил. (А вздумай кто-нибудь поспорить, Алоис, заведясь, проговорил бы еще битый час.) И все же один из пожилых городских чиновников однажды не удержался. Несколько раз попыхав трубкой, он осторожно заметил:

– Послушай, Алоис, но это всего лишь насекомые!

– Нет, мой дорогой! При всем уважении, ты ошибся. Пчелы не то, чем кажутся. Некоторые из них, как мне представляется, имеют высокое предназначение – куда более высокое, чем большинство людей. Пчелы, если так можно выразиться, одно из чудес света!

 2

Интерес Алоиса к пчеловодству застиг меня врасплох. Я его просто не узнавал. Практический смысл в этом выборе имелся: пчеловодство – штука рентабельная, хотя и не лишенная риска, включая, прежде всего, риск быть серьезно покусанным пчелами. С другой стороны, пожилому человеку, пусть и не обязательно сердечнику, куда полезнее возиться с пчелами, чем надрываться на пашне.

И все же у меня возникло нехорошее подозрение. Слишком уж искренним представлялся охвативший Алоиса энтузиазм. При этом мысль о выгоде предприятия заботила его явно недостаточно. Это-то и не умещалось у меня в голове. Желание заработать – вот что, как правило, движет людьми вроде Алоиса, вот что заставляет их не сидеть сложа руки. Так что более или менее очевидное отсутствие меркантильных расчетов вынуждало предположить, что Алоиса на сей раз увлекает нечто иное. Преобладает побудительный мотив, которого я за ним раньше не наблюдал.

Я вспомнил, правда, что он когда-то ненадолго занялся любительским пчеловодством в маленьком городке в окрестностях Браунау, но вскоре обнаружил иную причину внезапно развившегося и разве что не полностью бескорыстного интереса. В последние несколько месяцев перед отставкой Алоис, не без труда накропав статейку, послал ее в журнал по пчеловодству, и там ее опубликовали. Теоретические познания Алоиса вышли уже на такой уровень, что ему удалось изложить собственную точку зрения на новейшие веяния в пчеловодстве. Соломенные ульи, объявил он, скоро выйдут из моды. Соломенный улей – куполообразное сооружение на квадратном каркасе, размерами и очертаниями напоминающее человеческое туловище с большим брюхом, – имеет свои недостатки. Чтобы добыть мед, сборщику приходится выкуривать пчел из улья. Что погружает всю пчелиную семью чуть ли не в коматозное состояние. Процесс трудный и лишенный малейшей точности. Иногда, добывая мед, сборщик вынужден взламывать каркас таких ульев. А порой у выкуриваемых пчел остается достаточно сил, чтобы жестоко искусать пчеловода.

Меж тем в Англии и Америке появились принципиально новые ульи, и повсеместно шло бурное их обсуждение. Этому и была посвящена статья Алоиса. Ведь уже и в Австрии нашлись пчеловоды, готовые отказаться от ульев дедовских времен. Когда-то соломенный улей и сам был изобретением, вытеснившим варварскую средневековую практику выкуривания пчел из дупла, однако прогрессивные пчеловоды в наши дни говорят об ульях (я пересказываю статью Алоиса), которые могли бы стать для пчел чем-то вроде больших городов. Улей новой конструкции представляет собой дощатый ящик таких небольших размеров, что его можно поставить на табуретку, а все внутреннее пространство его заполнено вертикальными восковыми лотками. Рабочие пчелы могут лепить свои крошечные соты на обе стороны каждого такого лотка. Причем делают они это в образцовом порядке! А поскольку в таком ящике можно разместить изрядное число лотков, а на каждый лоток – налепить, горизонтальными рядами и вертикальными столбиками, тысячи сот, прогрессивные пчеловоды, сложив и перемножив, смело называют такие ульи прообразами исполинских зданий, в которые человечеству суждено переселиться в будущем.