Текст книги "Камер-фрейлина императрицы. Нелидова"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

   – Вы не в суде, мадемуазель Катишь. Мне не нужны речи адвокатов.

   – Я не была и не буду адвокатом в отношении императрицы. Но вы хотите знать правду. Любая – она лучше тумана недомолвок. Александра Павловна как ребёнок радовалась жениху. Кажется, во всём они находили общность вкусов. И потом одарённость великой княжны, её великосветские манеры, её царственная осанка, походка...

   – Не преувеличивайте, Александрина ещё дитя. Всего тринадцать лет.

   – Но она на глазах повзрослела. В ней проснулась королева, поверьте, ваше величество. Вам не понравился её портрет кисти Дмитрия Левицкого, на фоне Камероновой галереи Павловска...

   – Мне вообще не понравился этот выбор Павловска.

   – Но художник в этом не виноват. Сама же великая княжна словно увидена его внутренним прозрением. Величественная, несмотря на юность, мягкая и царственная.

   – Вы опять за своё, Катишь. Левицкий – ваша известная слабость. Но это сегодня не имеет никакого отношения к делу. Продолжайте же!

   – Государь, о чём можно рассказывать? Всё складывалось как нельзя лучше. Король открыто заявил, что о лучшей подруге жизни не мог и мечтать. Великая княжна не скрывала своего увлечения женихом. День помолвки они оба ждали как величайшего праздника, и...

   – Какое «и»? Именно причину мне и надо знать.

   – Неловкость наших дипломатов, и ничего кроме. Перед самым обручением они так неловко и неуклюже завели разговор о вероисповедании невесты, так категорично заявили о её религиозной позиции…

   – Но почему же не после помолвки?

   – Или ещё лучше – после венчания. Вы правы, мой государь.

   – Нет, нет, я исключаю перемену моей дочерью вероисповедания, и всё же – существует множество способов смягчить требования. Помочь взаимному чувству молодых людей.

   – Дипломаты их не нашли. Императрица узнала о разрыве, когда окончательное слово уже было сказано.

   – Где же она была раньше, просвещённейшая монархиня Европы? Почему за всем не проследила сама и вовремя?

   – Такого ответа, мой государь, я не знаю. Знаю только, что с императрицей случился лёгкий удар. У неё отнялась рука и стала непонятной речь. Её, как говорят, отнесли на её половину.

   – Шестьдесят семь лет – вполне подходящий возраст для такой старческой болезни. Она пришла в себя?

   – Не знаю, государь мой, но думаю, придёт. Её унесли в личные апартаменты Платон Зубов и один из его братьев.

   – Зубовы на посту. Впрочем, одному Платону с нею было бы и не справиться. Но что с женихом? Нет, сначала – что с Александриной? Почему она не приехала к родителям?

   – Императрица бы этого не допустила. Она сама переживает трагедию, как она выразилась, любимой внучки.

   – Теперь даже и любимой! Вы помните, Катишь, когда пришла на свет Александрина, императрица даже поморщилась и заявила, что всегда предпочитала мальчиков девочкам?

   – Конечно, помню, мой государь. Для великой княжны было сделано исключение.

   – Никакого исключения. Сомневаюсь, чтобы императрица вообще умела любить, тем более детей. Но что ж король?

   – Он ещё колебался, но приближённые настояли на его отъезде. И он уехал, делая оскорблённый вид, хотя в душе, я уверена, сожалел о случившемся.

* * *

Е.И. Нелидова, С.И. Плещеев, великий князь Павел Петрович

   – Катерина Ивановна, друг мой, наконец-то!

   – Вы ждали меня, Сергей Иванович? Что-то случилось? Ещё что-то?

   – Хвала Господу, ничего нового. Кроме слухов. Страшных слухов для его высочества. Я едва удерживаю великую княгиню, чтобы она не попыталась усугубить его состояние своим материнским отчаянием, и чувствую, что моих сил и доводов совершенно недостаточно. Великая княгиня настаивает – нет, её высочество требует, чтобы великий князь вмешался в ситуацию и...

   – Сергей Иванович, пока вы только пугаете меня, и если время дорого...

   – Его попросту нет.

   – Тогда тем более объясните толком, что происходит.

   – Графиня Головина.

   – И что же? Что графиня Головина?

   – Она повсюду распространяет сплетню о своём разговоре с императрицей и приводит немыслимые подробности.

   – Какие же? О чём?

   – О ком, Катерина Ивановна! Графиня утверждает, что государыня пожаловалась ей на неудачу своего сватовства в отношении великой княжны Александры Павловны.

   – Но графиня и так о ней знала. Об этом чирикают все воробьи под застрехами.

   – Да не о том сватовстве, Катерина Ивановна! В том-то и дело, что о втором, таком унизительном для великого князя и его дочери.

   – Ах, вот оно что! Не удержалась.

   – Так вы что-то знаете, Катерина Ивановна? Вам известны подробности? Неужели всё это правда? Бог мой! Бедный отец!

   – Подробности... Я скажу вам о них, потому что всё равно с ними придётся знакомить его высочество. Лучше, если это сделаем мы с вами, его искренние друзья, чем люди со стороны. Так вот, государыня в полном отчаянии, ещё не оправившись от приступа болезни – она плохо владела рукой и говорила с некоторым затруднением, – велела Безбородко посватать великую княжну за Николая Петровича Шереметева[23]23
  Н.П. Шереметев (1751—1809), граф, владелец усадеб Кусково, Останкино. Был женат на крепостной актрисе своего театра Прасковье Ивановне Ковалевой-Жемчуговой (1768—1803). После её смерти основал в Москве Странноприимный дом.


[Закрыть].

   – Значит, всё-таки правда...

   – Да, велела посватать и – получила отказ.

   – Это невероятно! Шереметев отказался от руки великой княжны? После шведского короля? Но как государыня мыслила себе затушевать подобный переход? Простите, мой друг, но я, кажется, перестаю что-либо понимать.

   – Не вы один, бедный Сергей Иванович. Чем руководствовалась государыня, не может толком сказать никто. Просто она распорядилась, Безбородко выполнил высочайшую волю. А молодой Шереметев, даже не дослушав предложения, от него отказался. Вот и всё.

   – Но такое оскорбление царственной невесты! Да и потом сватовство «порушенной», когда первый претендент ещё не успел доехать до дому. А Александра Павловна? Что бедная Александра Павловна, у неё спросили? Её согласие было дано?

   – Конечно, нет. Во всех придворных перипетиях о ней забыли, оставив тонуть в море слёз. Её оставили все, даже великая княгиня, поспешившая в Гатчину.

   – И тем не менее успевшая каким-то образом перехватить слух о втором сватовстве. Чего же она хочет добиться от его высочества? Нанести новую рану его самолюбию? Как это бессердечно!

   – Катишь! Катишь, вы здесь? А и ты тоже успел, старый хрыч. Ты мне не нужен. Ступай! Ступай скорее! И плотно притвори двери. Катишь! Я больше не вынесу! Только что великая княгиня...

   – Ваше высочество! Мой дорогой друг! Я знаю всё. Думаю, много больше великой княгини, хотя она так спешила осведомить вас.

   – И в данном случае была права.

   – Вовсе нет, ваше высочество. Без подробностей эти новости не имеют смысла, а главное – теряют свой оскорбительный для вашего высочества характер.

   – Вы говорите глупости!

   – Вовсе нет. Подумайте сами, государь, могла ли императрица в здравом уме и твёрдой памяти придумать брак между своей старшей внучкой, без пяти минут королевой, с одним из своих подданных, да притом немедленно после разладившейся свадьбы.

   – Она всё может! Она всегда была полоумной ехидной!

   – Государь! Государь! Вы, конечно, дадите волю своим чувствам, но умоляю, разрешите мне договорить мою мысль до конца. Это всего несколько минут, ваше высочество!

   – Мне не нужны ваши мысли! Мне не нужны ваши успокоительные! Мне ничего и ни от кого не нужно, вы слышите?

   – Слушая вас, государь, я сама впадаю в отчаяние, а между тем состояние государыни говорит о том, что приступ болезни, от которой спас её величество Роджерсон, может повториться. И в самое ближайшее время. И это не мои слова: Роджерсон сказал об этом, не таясь, Салтыкову. Он сказал, что нужно быть готовым ко всякому исходу. И – просил каким-нибудь способом передать это вашему высочеству. Её величество отдавала свой приказ Безбородко плохо слушающимся языком. Не вменяйте же государыне в вину то, что делала болезнь. Вы сами знаете, государыня очень привязана к Александре Павловне и наверняка не собиралась обижать внучку.

   – Как мне надоело ваше миротворчество, Катерина Ивановна! Вы постоянно связываете мне руки и не даёте поставить себя перед императрицей так, как следовало бы цесаревичу.

   – Государь, пока вы бессильны перед её властью, давайте скажем правду до конца! Моя мечта – видеть вас на престоле, но для этого вы должны оставаться живым и здоровым. Разве не так, государь? Живым и здоровым! А это совсем не так просто, и вы это отлично знаете. Вас испытывают на терпение все – мне ли этого не знать, но сейчас мы почти у цели, государь! Почти у цели! Ничто из происшедшего не касалось вас...

   – Хватит, Катишь! Так что же всё-таки происходило? Великая княгиня сказала, что этот наглец Шереметев отказался от руки моей дочери? Такая честь и такой позор!

   – Государь! Безбородко очень осторожно – вы же знаете эту старую лису! – очень осторожно, как бы в шутку завёл разговор с Николаем Петровичем Шереметевым.

   – Я уничтожу его, как только смогу!

   – Ваше высочество! Ваше высочество! Ответ графа был ответом подлинного верноподданного. Он сказал, что не достоин даже самого помысла о подобном браке и считает шутку – именно шутку, государь! – неуместной и недостойной, почему её попросту отклоняет.

   – И вы уверены в этом ответе?

   – Но вы же сами видите результат, ваше высочество. Императрица в полном расстройстве и настолько ослабела душевно, что сама передаёт эту историю придворным.

   – Она может продолжать настаивать. Соблазнять графа, наконец!

   – Чем, ваше высочество? Богатствами? Они у графа несчитанные. Наградами? Граф их сторонится. Службой? Он никогда в неё не пойдёт. У графа все условия, чтобы быть свободным в своих решениях, государь!

* * *

Великий князь Павел Петрович, великая княгиня Мария Фёдоровна, придворные

   – Принимаете, милые хозяева?

   – Ваше высочество! Какое счастье! Вы не обошли нашего скромного дома вниманием.

   – Как бы я мог забыть мою очаровательную Колибри, крошечную хлопотунью. Я только у коменданта Гатчины и чувствую себя по-настоящему в своей семье. Вы сумели устроить удивительно милое гнёздышко, вместе с тем проникнутое военным духом.

   – Ваше высочество, как могло быть иначе: я жена генерал-майора и это предмет исключительной моей гордости, а ваши посещения делают меня счастливейшей женщиной на свете.

   – И вы любите Гатчину, Колибри?

   – Я растеряна вашим вопросом, ваше высочество. Разве можно не любить Гатчину, такую великолепную, такую императорскую!

   – А вот великая княгиня по-прежнему тяготится Гатчиной и вздыхает о Павловске.

   – Не может быть! Павловск – всего лишь летняя дача. Великолепно устроенная, где всё проникнуто вашим вкусом, ваше высочество, но не имеет имперского духа Гатчины.

   – Николка, а ты где замешкался? Вот я тут с твоей Колибри какие амуры развёл, тебе остаётся только начать меня ревновать. Да ты никак чем-то озабочен, Котлубицкий? Случилось что?

   – Ваше высочество, с подставы примчался офицер, говорит, из Петербурга сюда едет карета с кем-то из приближённых императрицы. Вроде бы на кого-то из Зубовых похож. Лошадей не жалеют.

   – И ты думаешь, Николка?..

   – Государь, но должно же это в конце концов случиться. Естественный ход природы.

   – Ты полагаешь, так серьёзно?

   – Государь, если бы не Зубов...

   – Возможно, серьёзная болезнь. Так или иначе, далеко ли им до Гатчины?

   – Полагаю, через час-полтора могут быть здесь. Прикажете по дороге их задержать, или как?

   – Нет-нет, пусть события идут своим чередом. Но за стол мы сядем немедленно. Кто у нас там сегодня? Надо спросить у Обольянинова.

   – Ваше высочество, в этом нет нужды. Каждый список есть и у меня.

   – Тогда быстрей читай.

   – Господа Плещеевы, госпожа Шац, Кушелев, камергер Бабиков, бригадир Донауров, Обольянинов с супругой.

   – Жаль, нет Катерины Ивановны.

   – Вы приказали ей быть к ужину.

   – А кто ещё?

   – Только дежурные фрейлины и кавалеры большого двора: Дивова и Валуева, одна из сестёр.

   – Не дождусь часа, чтобы перестать видеть эти физиономии. А кавалеры. Сколько их?

   – Четверо: князь Несвицкий, граф Шувалов, граф Воронцов и граф Ильинский. Зато, ваше высочество, и наши гарнизонные офицеры, как вы изволили приказать, господа Каюс, Винцлебен и Розберг.

   – Посему изъясняться будем на немецком языке. Это сразу поставит на место всех дежурных после французского диалекта Зимнего. Однако виду никакого не подавай, что в пути какое-то известие. Ещё разберёмся, какое. И вот ещё. На всякий случай. Вызови к концу стола доктора Фрейганга. Если речь будет идти о болезни, я хочу, чтобы он оказался в Петербурге вместе со мной. А лошадей...

   – Лошади уже готовы, ваше высочество.

   – Молодец, Николка, настоящий молодец. Сейчас подумаем, кто со мной в случае чего поедет, и чтобы у всех было наготове дорожное платье. Времени терять мы не будем. Какая же всё-таки досада, что именно сегодня мадемуазель Нелидова задерживается до вечера. Её пребывание здесь было бы более чем уместно.

   – Мой супруг, я правильно угадала, к каким друзьям вы сочтёте нужным зайти на обратном пути с манёвров.

   – Что-то случилось, великая княгиня?

   – Слава богу, нет. Я только хотела осведомиться, как скоро можно подавать кушанья.

   – Об этом нечего было осведомляться. Я, мне кажется, ещё ни разу не опаздывал ни на минуту. Вы зря себя утруждали, Мадам.

Великая княгиня еле успевает подняться на каменные ступени – отчаянный перестук копыт. Запылённый всадник, осадивший жеребца чуть не у ног великого князя. Гримаса недовольства сменяется на лице наследника бесконечным недоумением. Невероятно!

   – Алексей Орлов? Это вы?

Прыжок из седла – слуга еле успевает перехватить поводья. Орлов-Чесменский опускается на колени перед великим князем.

   – Ваше высочество! Виноват, ваше императорское величество, счёл своим верноподданническим долгом первым донести до моего императора весть о счастливом для всей России предстоящем восшествии на отеческий престол!..

   – Ты о чём, граф? Значит, императрица...

   – Удар апоплексии, ваше величество. Сильнейший. Императрица без языка и движения.

   – Это ещё ничего не значит.

   – Доктора определяют оставшийся императрице срок жизни не более нескольких часов. Потеряно время для лекарских действий, способных облегчить течение столь тяжкого недуга.

   – Уверен, граф? Хотя иначе не стал бы рисковать собственной шкурой, я-то тебя знаю. Впрочем, сюда уже мчится кто-то из Зубовых.

   – Мчится! Я с лёгкостью обогнал их карету в пути. Им ещё следует научиться разбираться в лошадях, а уж тем более править ими.

   – Что ж, Николка, распорядись подавать. Я не благодарю тебя, граф. Иначе ты не должен был поступить. Садимся.

   – Мой друг, а наш стол?..

   – Николка, ты займёшься... императрицей, не правда ли? Пошёл. И надо бы в дороге припомнить все неотложные дела. Сейчас же. Начнём, пожалуй, с Новикова. Это утешит нашу Катерину Ивановну. Я слышал, за несколько лет в крепости он превратился в сущую развалину. Никакой сидевший с ним доктор не помог. На то и крепость! Отпустить завтра же в свои деревни. Объявить полное освобождение. Где у него деревенька?

   – Где-то за Москвой, ваше величество.

   – Тем более. Пусть прямо туда и увезут. Оклемается не оклемается – всё свободой подышит. Да, Радищев. С ним не так просто. Из сибирской ссылки вернуть тоже в его деревню. Есть такая?

   – Кажется, в Калужской губернии, да затрапезная, говорили, дай бог, десяток-другой дворов наберётся.

   – Не моя печаль. Сколько есть, столько есть. Калужскому губернатору предписать за нововозвращенцем следить, глаз не сводить, чтобы ещё какой книги не учудил. Впрочем, всё равно без цензурного досмотра по всей России не обойтись. Был один Радищев, гляди, объявится какой-нибудь Иванов. Цензура на всё, что издаётся, и на всё, что будет из Европы ввозиться. Тут уж никаких послаблений. Либеральные выверты приказали долго жить – вместе с императрицей. Катерина в этом легко убедится. Катерина Ивановна.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

...Бессмертная Екатерина возвратилась к вечности, в своё небесное жилище ноября 6-го дня в 9 часов вечера, как то все присутствовавшие и знатнейшие особы утверждают. Кончина её последовала от страшного удара апоплексии, пятого числа поутру ей приключившегося. В сей день, восстав от сна, чувствовала в себе какое-то особливое облегчение, и так хвалилась. В 9 часов потребовала кофею, который ей также особливо хорош показался, почему и позволила выпить две чашки, сверх обыкновенной меры, ибо последнее время от сего кофею воздерживалась. Между тем подписывала уже дела. Самому Трощинскому подписан чин действительного статского советника; поднесено было подписать Грибовскому чин второй Степени Владимира и дом; Ермолову /Петру/ чин и крест; здешнему вице-губернатору Алексееву 600 душ. Сию последнюю бумагу велела переписать, потому что души не в той губернии написаны. По сей причине и другие поднесённые милости остались неподписаны. Говорят, что все они готовились к Екатеринину дню. После завтрака Захар Константинович /камердинер Зотов/ докладывал, что пришёл Терской с делами. Она изволила сказать, чтоб маленько пообождал, что она пойдёт про себя, и тогда уже пошла в свой собственный кабинетец. Захар Константинович несколько раз входил и выходил из покоя, и, не видя долго императрицы, начал приходить в сомнение, говорил о том Марье Саввишне /Перекусихиной/, которая беспокойство его пустым находила; но когда слишком долго она не выходила, то Захар вновь говорил о том Марье Саввишне, побуждал её пойти посмотреть, и напоследок по долгом прении пошли оба.

Подошед к двери кабинета, сперва шаркали ногами, потом стучали в дверь, но, не слыша никакого голоса, решились отворить дверь. Дверь отворялась внутрь; отворяя её, чувствовали они сопротивление. Употребив насилие, маленько отворили и, увидя тело, со стула на дверь упавшее, объяты были смертным ужасом. Другие утверждают, что она лежала на стуле навзничь с отверстым ртом и глазами, но не совсем умершая. В одну минуту трепет и смятение в покоях её распространились. Тотчас положили её в вольтеровские кресла, возвестили князю /Платону Зубову/, сыскали врачей, употребляли всевозможные средства... умножили было признаки жизни. Умирающая императрица в страшных сильных движениях терзала на себе платье, производила стон; но сие были последние силы её напряжения. Изнемогши, лежала она плотию уснувши, яко мертва, но дух жизни был в ней по общему мнению до 9-ти часов вечера 6-го числа; по крайней мере в сие время объявили её совершенно отошедшею.

Т.П. Кириак, инспектор классов Смольного

монастыря – князю И.М. Долгорукому. 1796.

Великий князь Павел Петрович, Д.П. Трощинский, доктор Роджерсон

   – Ваше высочество, императрицу ещё нельзя считать покинувшей земное бытие.

   – Это что, предупреждение императору, доктор? Я в нём не нуждаюсь. Верно то, что со смертного одра императрица более не встанет.

   – Формально нет, но так положено – ждать последнего вздоха.

   – Вам никто этого не мешает делать. Займитесь своими прямыми обязанностями. И – я больше не желаю вас видеть. Как только подпишите заключение, немедленно уезжайте из дворца. Немедленно!

   – Ваше императорское величество!

   – Это ты, Трощинский? Ты счёл нужным обратиться ко мне с полным титулом, тогда как врач...

   – Ваше императорское величество, извините его – это простая человеческая растерянность, но, как я полагаю, никак не злой умысел. Простая растерянность.

   – И наглость. Ты же не растерялся.

   – Я ждал этой минуты, ваше императорское величество. И она наступила, потому что была предначертана историей. И я подумал, что могу оказаться полезным моему монарху. Вот это первый документ, который я последнее время носил всегда с собой, чтобы успеть своевременно вручить в монаршьи руки.

   – Что это?

   – Завещание императрицы, ваше императорское величество. Завещание, которому не следовало быть. Вы поступите с ним, как найдёте нужным, ваше императорское величество.

   – В пользу Александра Павловича? Вот оно что! И императрица доверила его тебе, а ты...

   – Передал его законному наследнику, так долго дожидавшемуся положенного ему срока вступить на отеческий престол.

   – Я запомню это, Дмитрий Прокофьевич.

   – Камин разожжён, ваше императорское величество, и если на то будет ваша воля, я отлучусь на некоторое время.

   – Это лишнее. Лучше постой на часах у дверей, пока рассеется пепел этой очередной несправедливости. В соседнем покое я видел графа Ростопчина.

   – Вы хотели его позвать, ваше императорское величество?

   – Ни в коем случае. То, что происходит, останется между нами. Ты будешь служить мне, Трощинский. Верно служить.

   – Государь мой, вы не раскаетесь в своём многомилостивейшем решении, и мой многолетний опыт...

   – Что он тебе подсказывает в эту минуту?

   – Что необходимо немедленно, не тратя времени, приступить к написанию манифеста о вашем вступлении на престол, ваше императорское величество.

   – Тебе нужны для этого какие-то образцы, бумаги, помощники?

   – Никого и ничего, ваше величество. В портфеле у меня с собой все письменные принадлежности и – простите меня, мой государь! – текст манифеста, если вам угодно будет его одобрить.

   – Ты написал его заранее, Трощинский?! Невероятно! Это, признаюсь, самый большой подарок, который я только мог сегодня получить. И я хочу, чтобы ты сегодня же позаботился о делах коронации. Я не хочу её откладывать. Да, а остановиться в Москве – я остановлюсь в твоём доме. Что там за шум в дверях?

   – Подлекарь пришёл доложить, что императрица ещё дышит и...

   – Дмитрий Прокофьевич, закрой дверь – пусть меня больше не беспокоят всякими пустяками.

* * *

Высочайшее повеление Управляющему

Кабинетом В.С. Попову Павла I.

7 декабря 1796 г.

Василий Степанович. Для поспешнейшего строения Михайловского замка дозволяем мы употребить из наличных материалов, припасов и инструментов, в Пелле и Царском Селе находящихся, какие только из оных могут быть к сему годны, употребляя уже и те, которые в деле в Пелле были.

Павел.

Император Павел I, Д.П. Трощинский

И снова император предпочёл уехать хотя бы на несколько часов в Гатчину: там легче дышится, проще думается. На этот раз вместе с неразлучным Трощинским. Надо разобраться в отставках и назначениях. Не дожидаясь коронации. Отстранить ненавистных. Приблизить – впрочем, о будущих приближённых речь впереди. Надо прислушаться к советам старой лисы. Ему ли не знать подноготную каждого.

   – Послушай, Трощинский, надо быстро освободить дворец от Перекусихиной. Старушонка надоела, да тут ещё её траур.

   – Ваше величество, она служила верой и правдой императрице. Вы, по всей вероятности, захотите её отправить на заслуженный отдых, чтобы окружающие знали, что верность награждается всегда. Это великолепный пример.

   – Что ты предлагаешь?

   – Ей вполне хватило бы сторублёвой пенсии в месяц на достойное житьё, деревушку на прокормление.

   – Куда она и должна немедленно отправиться.

   – Ваше величество, Марья Саввишна никогда не настраивала покойную императрицу против вас, никогда не мешалась ни в какие интриги, хотя имела к тому множество возможностей. Она всегда была сторонницей мира в семье и особенно горько оплакивала отделение великого князя Александра Павловича от родителей.

   – Ты хочешь сказать, в её высылке нет смысла, не так ли? Где же она ещё может жить?

   – Я не в праве распоряжаться такими вопросами, ваше величество, но в Петербурге есть бывший дом банкира Сутерланда. Марью Саввишну можно было бы в один день туда перевести, а в Рязанской губернии ей вполне бы хватило четырёх с половиной тысяч десятин.

   – Будь по-твоему, но я не хочу, чтобы она являлась мне на глаза. А теперь займёмся родственниками, которыми столь щедро наградила законного сына покойная императрица. Первый, конечно, Алексей Григорьевич Бобринский, в прошлом князь Сицкий, как кажется, его назвала сановная родительница до награждения селом Бобрики.

   – Вы всегда благоволили графу, ваше величество.

   – Я действительно никогда не имел ничего против этого шелопая. К тому же, насколько понимаю, он доставлял императрице одни неприятности. Кто-то рассказывал, что, отправившись с товарищами в образовательную поездку по странам европейским, мой названный братец так там набедокурил, что сопровождавший его полковник отказался от исполнения своих обязанностей.

   – Совершенно верно, ваше величество, – полковник Бушуев. Полковник во всех письмах жаловался на беспечность и нерадение графа, на отсутствие в нём любезности, но и честолюбия. Госпожа де Рибас много раз повторяла, что это вертопрах и повеса, единственное занятие которого тратить без счёту деньги.

   – Превосходная характеристика! Престол его не интересовал никогда?

   – О, нет, ваше величество. Только не престол! Когда граф в 1788 году вернулся из заграничного путешествия, императрица вообще не разрешила ему въезд в Петербург, уволила в отставку и предписала житьё в Ревеле.

   – Он жаловался на свою судьбу?

   – Напротив. Был в совершеннейшем восторге от той свободы, которую ему давало пребывание в Ревеле. Там же он нашёл и свою супругу – дочь ревельского коменданта барона Унгерн-Штернберга.

   – Императрица дала своё согласие?

   – Императрице это было, насколько я понимаю, совершенно безразлично. Сопротивлялись, и достаточно долго, родители невесты.

   – С какой такой стати? Из-за своего баронского титула?

   – Нет, ваше величество, родители боялись поступить неугодно императрице. Ходил слух, что покойная монархиня собиралась женить графа на одной из немецких принцесс.

   – И это соответствовало действительности?

   – Ни в коей мере. Как только в январе 1796-го состоялась свадьба, императрица пригласила молодых в Петербург и очень обласкала невестку, которая отличается умом, весёлым характером и простотой в обычаях. Матушка ваша изволила даже пошутить, что её невестка по-настоящему отважная женщина, раз рискнула стать женой человека с таким кондуитом.

   – Почему молодая графиня не получила никакой придворной должности?

   – И она, и граф равно отказались от подобной чести.

   – Превосходно! Зато я возвёл братца в графское достоинство, пожаловал в генерал-майоры. А теперь, записывай, Трощинский: быть Алексею Григорьевичу ещё и управляющим Петербургским Воспитательным домом. Послужит сколько захочет. Не захочет его воля, всякое его решение акцептирую заранее.

   – Ваше величество, как насчёт Завадовского воля ваша будет?

   – А, любимец твой. Что он у нас сегодня – при каком деле?

   – Управляет, ваше величество, Дворянским и Государственным заёмным банками. Отлично с обязанностями своими справляется.

   – Что ж, давай возведём его в графское достоинство.

   – Но, ваше величество, Пётр Васильевич имеет это достоинство.

   – Думаешь, не знаю? Только ведь Римской империи, а у меня получит Российской и ещё Андреевскую ленту. Доволен?

   – Граф сам выскажет вам, ваше величество, свою благодарность и верноподданнические чувства. Вот только насчёт работы...

   – Должностей, значит. Что ж, быть ему директором банков. Дальше посмотрим. Может быть, стоит ему женскими учебными заведениями заведовать или медицинской частью? Без дела не будет. Почтительность всегда оказывал мне надлежащую. А теперь черёд другого фаворита покойной.

   – Кого вы имеете в виду, ваше величество?

   – Семёна Гавриловича Зорича. Удивился?

   – На всё ваша воля, ваше императорское величество.

   – Так вот поплатился Зорич, насколько помню, за то, что Потёмкину сказал разные нелестные о нём слова. Однако в жизни себя показал наш серб куда лучше светлейшего. В заграничном вояже не задержался. По возвращении в Шклов свой вернулся и организовал там...

   – Шкловское благородное училище, сиречь Кадетский корпус.

   – Покойная императрица к нему в Шклов не раз заезжала, за корпус кадетский хвалила – сама мне рассказывала, а потом разгневалась.

   – Подозрений там было множество по денежной части, ваше величество.

   – Её дело. А ты запиши: быть Зоричу шефом Изюмского полка. Я ему верю и наветов никаких знать не желаю.

   – Вы просили, ваше величество, напомнить вам о де Рибасе. Прикажете отстранить от должностей? Нынче командует он Черноморским гребным флотом.

   – Быть Иосифу Михайловичу генерал-кригс-комиссаром, и пусть благодарит за то супругу свою. Ты что о нём сказать можешь?

   – При всей своей фанаберии – человек отличных способностей и понятий в делах. Ночи напролёт над проектами всяческими проводит – изобретениями по части механики и даже представил проект моста через Неву.

   – Забавно. Пусть мне мысли свои представит в удобное время. А теперь о Москве подумать надобно. Главнокомандующим там хочу видеть князя Долгорукова Юрия Владимировича. О службе его можешь мне сразу рассказать. Знаю, не ладил он ни с императрицей, ни с Платоном Зубовым. Так в чём там дело было?

   – Список послужной у князя длинный. В Семилетней войне в чине капитана себя отлично показал, в битве при Гросс-Егерсдорфе в голову ранен был. Получил в командование Петербургский полк.

   – С чего бы? Кто помог?

   – Граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский перед императрицей ходатайствовал, потому и был произведён в генерал-майоры и одновременно майоры Преображенского полка. Граф же его в Черногорию отправил, с объявившимся там самозванцем бороться. Вояка князь отличный, а с делами дипломатическими у него полный конфуз вышел. И дела не сделал, и еле ноги унёс.

   – В Россию вернулся?

   – Нет, ваше величество, в морской экспедиции графа Орлова участие принял, во время Чесменского боя кораблём «Ростислав» командовал. И хотя ранее был ранен в руку и в ногу, получил от графа приказ ехать в Петербург с донесением о Чесменской победе. Вот тогда от императрицы получил Георгиевский крест и орден Святого Александра Невского.

   – Неплохо ему граф помог.

   – А вот князь Юрий Владимирович с ним-то и не поладил. О ссоре их разное говорили, только Долгорукова перевели в армию Румянцева и от Румянцева уже пожаловали подполковником Преображенского полка. Во вторую Турецкую войну брал князь крепости Аккерман и Бендеры, за что получил Андреевскую ленту. А вот с Платоном Александровичем Зубовым, как только тот появился, сразу в конфликт вошёл. За шесть лет три раза в отставку выходил, императрице еле удавалось его уговорить обратно возвращаться.

   – Слышал его слова: подольщаться к временщикам не стану.

   – И так говаривал князь, и того резче. Всего-то пять раз службу оставлял.

   – А что с его наградами в первую Турецкую войну? О них немало толковали, будто отказался от них.