Текст книги "Камер-фрейлина императрицы. Нелидова"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

   – Иными словами, вы хотите, чтобы я выглядел заинтересованным хозяином любительской антрепризы.

   – ...Которую вы устраиваете ради своей... фаворитки.

   – И императрица попадётся на такой крючок? Не слишком ли просто?

   – Именно на такой и именно потому, что так просто, ваше высочество. Это единственный язык, полностью доступный императрице. Вспомните историю Бодуэновской коллекции – она только-только кончается или кончилась. Императрица решила приобрести эту коллекцию ещё в 1779 году. Никогда не знала подробностей, но помню разговоры о том, что сразу после покупки достаточно дорогих собраний Вальполя и Уднея императрица просто не имела денег. Или не была готова к новой большой трате. Через два года вопрос о Бодуэновской коллекции встал снова. Искусством интересовался вновь появившийся любимец Ланской.

   – Помню, помню. Разговоры пришлись как раз на время размолвки императрицы с нашим красавцем.

   – Боюсь, что речь шла не о размолвке. Молва утверждала, что интерес к Александру Дмитриевичу потускнел благодаря появлению Мордвинова. Как раз Ланской умолял его не отсылать. Всё это выглядело одинаково смешно и нелепо. Зато сейчас царит полная комитива. И я начала разговор к тому, что вся Бодуэновская коллекция покупается от имени Ланского. Анна Степановна Протасова проговорилась, что всё письмо написано рукой императрицы и только подписано Ланским. Для вашей же фаворитки достаточно будет спектаклей, возни с художниками, портными, музыкантами, декорациями. И в результате Гатчина заполнится множеством людей, из которых вы сможете выбрать тех, что способны составить вашу партию. А такие есть, ваше высочество, и их совсем немало.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

Ни один год не был так богат удовольствиями, как настоящий /1787/. Всё лето мы играли разные комедии, то в Павловском, то в Гатчине. Зимою 1787 г. их высочества заготовляли себе забавы к лету и снова стали у дворца их помышлять о театре. При дворе великого князя жил швейцарец, по имени Лефермьер, которого он очень жаловал. Он написал очень большую оперу, выбрав предмет из истории Дон Карлоса. Костюмы и вкус представления заимствовал с испанского. Испанская наша опера готовилась с большим великолепием. Музыка сочинена Бортнянским ещё трогательнее и лучше, нежели для прежней... новые написаны славным художником декорации, сшиты на счёт двора костюмы испанские всем актёрам. Представление Дон Карлоса стоило двору конечно до 4000 рублей, но жена моя не могла уже показаться на сцену. Беременность ей мешала сей забавой пользоваться. Великая княгиня с негодованием выслушала отрицание жены моей – надлежало искать другой актрисы и роль дана г-же Шац. Она тоже в монастыре воспитана, дочь русского дворянина Аксакова, выдана в замужество за обер-офицера Кирасирского полку его высочества, который доводился с левой стороны брат родной самой княгине великой, будучи побочный сын её отца. Представление оперы присрочено было к сентябрю, для празднования дня рождения великого князя... В первом действии на нас были платья суконные с галунами; во втором шёлковые с бриллиантами. Я играл самого Дон Карлосова отца, и на мне все нашиты были великокняжеские бриллианты, коими убирается его торжественный золотой кафтан в знаменитые придворные выходы. Мой один оклад можно было оценить тысяч в триста. Все алмазы, и каменья их высочеств были выложены в тот день на театр, и каждый актёр, как выпускная кукла, показывал на себе разноцветные сокровища придворной гардеробы.

Князь И.М. Долгоруков. Записки.

Какое странное время! Недавние спектакли, балы, праздники – и тишина в Гатчине. Как будто в Царском Селе, как будто в Зимнем, которые оставлены императрицей на время задуманного путешествия в Тавриду. Но никогда его высочество так остро не ощущал своей ненужности в существующем правлении. Ненужности и полной отстранённости от дел.

Предаться с чувством облегчения обычному бессмысленному образу жизни, как настаивает великая княгиня, – нет, это не в его характере. Беседа с ближайшим другом Александром Куракиным не приносит облегчения. Скорее заставляет всё острее сожалеть о теряемых возможностях.

Инспекция действий Потёмкина в новоприсоединённых южных землях – кто только мог выдумать такую глупость! У этой женщины всё рассчитано, всё взвешено на весах выгоды. Своей, а в конечном счёте приходится признать, и государственной.

Архиепископ Могилёвский Георгий Конисский встречает путешественницу приветственной речью, которую будут заучивать школьники: «Оставим астрономам доказывать, что Земля около Солнца обращается: наше солнце вокруг нас ходит».

В Каневе её ждёт Станислав Понятовский, король польский. Любовник на час! А если даже возражает князь Александр Куракин, здесь он склоняется перед российским престолом. Приятные воспоминания только облегчают императрице её задачу.

Близ Кейдан – встреча с австрийским императором Иосифом II. Чем же невыгодно, что вместе с русской императрицей он закладывает первый камень будущего города Екатеринослава, посещает город Херсон и убеждается в могуществе российской державы – видит только что срубленный Потёмкиным черноморский флот? Всё, что выглядело не слишком отрепетированным представлением на протяжении долгого пути, оборачивается слишком убедительными доводами силы и могущества.

Великий князь рвётся принять участие – хоть в чём-то. Доказать свои возможности. И – невероятно! – императрица не возражает. О какой Гатчине станет думать его высочество, когда есть возможность принять участие в Шведском походе. Шведский король Густав III, нелепый, неумелый, решает воспользоваться затруднительным положением России и вернуть Швеции ни много ни мало все захваченные в своё время Петром Великим земли. Он спешит объявить войну, даже не получив на то согласие сейма. Даже не посчитавшись с настроениями в армии, которая не может простить ему роскошного образа жизни, противоречившего принципам конституции.

Да, шведский флот немедленно потерпел поражение при острове Гохланде. Сухопутные войска действовали достаточно неслаженно и, как порой начинало казаться, неумело.

Великий князь собирался проявить свои полководческие таланты и навыки, приобретённые во дворцах Павловска и Гатчины, – императрица не возражала. Потому что разобраться в затянувшемся узле наследнику было не под силу. Дания вмешалась фактически на стороне России и первая напала на Швецию. А Густав продолжал рассчитывать на поддержку Пруссии и Польши. Именно Пруссии – наследник находился в полной растерянности.

Растерянности душевной. Несмотря ни на что, он не собирался изменять давним привязанностям и убеждениям. Напротив – прусские принципы как никогда оживали в его груди.

Нелепость положения – по счастью, ни Польша, ни Пруссия не оправдали возлагавшихся на них королём Густавом надежд. Королю оставалось искать достойного окончания своей нелепой затеи. Поражение русского флота и немедленное начало переговоров о мире. Жалкая деревушка Вереле на реке Кюмени, между Швецией и Россией. Оба воевавших два года государства признают свои старые границы. Густав обещает не вмешиваться в отношения России с Турцией, императрица – во внутренние дела Швеции. Участие наследника не привело ни к чему и ничего не доказало. Верельский мир – название, которое он не в силах слышать.

Князь Александр старается подсластить пилюлю: но ведь и вторая Турецкая война в союзе с австрийским императором, по существу, ни к чему не привела российских полководцев. Мир в Яссах – за все кровопролитные победы Россия получает один Очаков да степь, голую, выжженную степь между Бугом и Днестром. Мало, немыслимо мало. А у его высочества и вовсе были связаны руки!

Но что-то надломилось в наследнике. Он ищет убежища в Гатчине, но не хочет возрождения её начавших складываться порядков. Россия, его Россия, которой он ещё будет править, должна иначе и по-иному готовиться к войнам. Обязательно готовиться!

– Я увижу вас на утреннем разводе, Катерина Ивановна? Только помните, он состоится на этот раз не в пять – в четыре утра!

* * *

Великий князь Павел Петрович, Е.И. Нелидова

   – Нет, это совершенно невозможно! Король Людовик XVI радостно принёс присягу новой конституции! Несчастный безвольный монарх, без чувства ответственности перед собственным престолом и народом! И это после всех его велеречивых рассуждений о любви к народу, заботе о нём! Вы ещё столько хороших слов говорили о его королевском величестве, Катишь, и всё это ради пустых комплиментов по поводу ваших балетных талантов! Пустое жалкое ничтожество! Теперь революция неизбежна, и её волны накроют Россию. Моя достопочтенная матушка всё сделала, чтобы проложить дорогу этой европейской заразе, решительно всё!

   – Ваше высочество, вы так взволнованы.

   – А вы предлагаете мне в невозмутимом спокойствии наблюдать за гибелью установленного поколениями, самой историей порядка? Оставаться как всегда бесполезным и бездеятельным наблюдателем, в то время как императрица, занятая очередным фаворитом, уже не в силах отдавать себе отчёта в неумолимо надвигающейся опасности! Вы знаете, что я сегодня был у неё с самого утра?

   – Вы, ваше высочество? У императрицы? И в этом была необходимость?

   – Была, раз я решил так поступить.

   – Вы хотели узнать мнение императрицы, я так полагаю, но зачем?

   – Я? Узнавать мнение этой взбалмошной дуры? Вы потеряли здравый смысл, моя дорогая! Я пришёл, чтобы потребовать решительных действий нашей державы во внешней политике, но и во внутренней. Я со всей очевидностью объяснил ей, как нужна сейчас мужская рука в управлении нашим государством и как очевидны просчёты её политики, её бесчисленных и тупых любимцев.

   – Ваше высочество, я не спрашиваю о реакции императрицы...

   – И это единственное, что вы правильно делаете. Её реакция была по меньшей мере возмутительной.

   – Императрица не захотела вести разговор...

   – Как раз наоборот. У неё был в это время с докладом Безбородко, и она предложила этому хохлу восстановить ход событий во Франции в моём присутствии. Она буквально вынудила меня выслушать его беспомощный доклад, конечно же, оправдывающий её позицию.

   – Но, ваше высочество, это же чудесно, что императрица сочла нужным так подробно объяснить ход своей политики.

   – Вы так находите? У неё просто не было другого выхода: я был совершенно взбешён, а она, если хотите знать, она была почти напугана ходом французских событий. У меня даже сложилось впечатление, что она готова почти оправдываться в своих решениях.

   – Как меня радует такой поворот дела, ваше высочество! Может быть, вы расскажете, как именно выглядела эта дипломатическая панорама в изложении Безбородко, и мы вместе подумаем, насколько ослабели позиции императрицы. Если только это совпадает с вашими планами на предполуденное время, ваше высочество.

   – Что ж, пожалуй. Но тогда мне многое придётся вам напомнить. Вряд ли вы помните все подробности версальских событий.

   – Перед вами самая внимательная и заинтересованная слушательница, ваше высочество. Я думаю, всё началось с попыток короля Людовика восстановить старые порядки, чем он так гордился, не правда ли?

   – И не ошибаетесь. Его очень хороший по сути своей, замысел, восстанавливавший во всех привилегиях права дворянства, был на корню испорчен его вечной нерешительностью. Что там министры! Каждая из окружающих его дам тёток, королевы и прочих могли преподать ему свои дурацкие советы.

   – Но, помнится, у короля были очень серьёзные финансовые затруднения, с которыми не могло справиться его правительство.

   – Благодаря безумной расточительности королевы – этой тупой австрийской молочницы, во всём полагавшейся на поддержку брата, императора Священной Римской империи.

   – Тем не менее у короля не оставалось – вы сами мне рассказывали – иного выхода, как обратиться за помощью к обществу.

   – Не знаю, был ли это единственный выход, но спасительным он, во всяком случае, не оказался. Король сделал попытку – ни много ни мало! – реформировать областное и местное самоуправление. Он ограничил власть интендантов, передав их полномочия в некоторой части провинциальным собраниям. Правда, сословный принцип им был сохранен как обязательное условие.

   – И именно тогда парламент взбунтовался, но ведь не против короля, а против расточительности двора, к которой король по-настоящему не имел отношения.

   – Бунт парламента! С ним Людовик справился достаточно легко: он просто изгнал это сборище из Парижа в Труа. Вы знаете, перемена места правительственного учреждения подчас может радикально разрешить многие проблемы. Король рассчитывал, что тем самым парламент потеряет почву под ногами. И он оказался прав: парламент на новом месте зарегистрировал все постановления короля.

   – И тем не менее предпринятая королём мера не оказалась достаточной. Повиновения парламента добиться не удалось.

   – Вы обожаете противоречить! Ну да, парламент отказался утвердить заем на покрытие расходов двора. И король поступил совершенно разумно. В январе 1788 года он издал эдикт, уничтожавший парламенты и учреждавший вместо них собрание из принцев, пэров и высших придворных, судебных и военных чинов.

   – Ваше высочество, вы правы, что подобная мера была достойна монарха и выражала его чувство собственного достоинства. Но результат – он снова оказался плачевным для короля. Людовику пришлось сменить правительство, восстановить парламент и создать те самые Генеральные Штаты, которых парламент так упорно добивался.

   – Но ещё не всё было потеряно. Всё решал принцип, который мог быть положен в основу Штатов. Король справедливо, но, может быть, и слишком прямолинейно потребовал установления сословного начала.

   – Ваше высочество, действительно создаётся впечатление, что я осмеливаюсь вам постоянно противоречить, хотя на деле я просто договариваю конец каждого начатого вами рассказа. Король не смог ничего добиться. Третье сословие объявило себя 17 июня того же года Национальным собранием и предложило другим сословиям присоединиться к нему.

   – Вы критикуете решения короля, не отдавая себе отчёта в гибельности на этой почве любых уступок.

   – Но ведь к ним пришлось прибегнуть, ваше высочество. И моя мысль – лучше предварять подобные ситуации, чем доводить их до высшего накала. Эти обстоятельства я слишком хорошо помню – мы столько их обсуждали! Король в королевском заседании ровно спустя неделю приказал полностью восстановить старый порядок и голосовать по сословиям. Национальное собрание не повиновалось, и королю пришлось самому просить дворянство и духовенство объединиться с третьим сословием.

   – В этом и заключалась его главная ошибка! Не сдаваться, не договариваться, но прибегнуть к помощи армии – вот что могло спасти Францию! Людовик слишком долго колебался – руководство государством, как я мог убедиться, никаких промедлений не допускает.

   – Даже рискуя вызвать ваш гнев, ваше высочество, не могу не напомнить, что невмешательство – простое появление армии в окрестностях Парижа – только подлило масла в огонь. Вместо того чтобы испугаться 30 000 солдат, парижане подняли бунт и захватили Бастилию.

   – И что это доказывает? Армия должна была действовать, а не стоять в предместьях. Не знаю, насколько точны были сообщения нашего агента, но все действия короля выглядели как одно нелепое и жалкое проявление слабости. Прав был маршал Брольи, который настаивал, чтобы король возглавил армию и удалился временно в Лотарингию. Вместо этого король отправился в Национальное собрание. Один. Пешком! Чтобы сообщить, что он неотделим от своей нации и что – подумать только! – все войска будут удалены.

   – Ваше высочество, я меньше всего склонна одобрять действия короля. Его колебания действительно стоили Французской монархии слишком дорого, но ведь он любой ценой хотел избежать гражданской войны и кровопролития. Разве это само по себе плохо?

   – Эта ваша мания избегать кровопролития! Именно она может привести к полному нарушению государственного порядка, а только ради него и имеет смысл земная миссия монарха. И чего добился наш бессильный и бесхарактерный Людовик? Да, 17 июля он снова поехал в Национальное собрание и одобрил создание национальной гвардии. Ему, видите ли, было вполне достаточно за такой идиотский поступок ликования бессмысленной и злобной толпы. Как он не понимал, что это ликование означало их победу над ним! Восемнадцатого сентября он пошёл ещё дальше и отказался от всего, что делал раньше, – подписал декрет собрания об уничтожении остатков феодализма, прав и привилегий дворянства. И на чём он собирался дальше строить своё правление? Кому он был дальше нужен – король-предатель? А чем ему помогла австрийская молочница, начавшая так деятельно вмешиваться в государственную политику? Чем, я вас спрашиваю?

   – О, я воображаю, сколько пережила королева во время нападения толпы на Версаль в первых числах октября 1789 года! Ведь с ней был муж и были дети.

   – Были! Государством должен править один король, а уж никак не женщины, которыми руководят всегда самые противоречивые чувства. Если Мария-Антуанетта откровенно держала сторону Австрии, король обязан был унять её дикие амбиции и думать о своей Франции.

   – Ваше высочество, не вина королевы, что с переселением из Версаля в Тюильри король впал в полную прострацию и бездеятельность. Вы сами говорили, судя по донесениям нашего агента, что все её попытки побудить короля к решительным действиям оказывались бесполезными. И, в конце концов, это отчаяние подсказывало ей надежду на австрийско-прусское вторжение.

   – Бесполезные надежды! Я обвиняю всех европейских монархов в том, что они не задушили гидру в самом начале, что они спокойно наблюдали за гибелью французской монархии, потому что видели в происходящем простое ослабление своего давнего врага чужими руками и средствами. Я считаю позорной позицию России, которая обязана вмешаться в судьбу стран Европы. Обязана! На нашей стороне сила, отличная армия, убеждённость в исторической правоте, наконец. Но императрица пренебрегла всеми моими требованиями и доводами. Более того. Она предложила мне впредь просить у неё в случае необходимости аудиенции заранее, чтобы не нарушать её расписания. Наследник престола, просящий аудиенции у монархини! Просто у своей родительницы! Нет, так продолжаться не может!

* * *

6. Госпоже Настасье Ивановне де Рибас, за непременность её ко мне дружества капитал 120 000 рублей, в числе которых 80 000 серебряною рублёвою монетою, а 40 000 государственными ассигнациями; также отдаю в вечное и потомственное владение ей и двум её дочерям Катерине Осиповне и Софии Осиповне де Рибас – два каменные дома, построенные мною на пожалованном мне от Её императорского величества месте в первой Адмиралтейской части, один по Дворцовой набережной, а другой по Миллионной улице между Мраморным дворцом и Летним садом, на которое полученную мною от здешнего благочиния данную при сем прилагаю.

9. В знак благодарности моей за дружбу ко мне, усердие и за все оказанные мне услуги от г. вице-адмирала и кавалера Осипа Михайловича де Рибаса отдаю ему в вечное потомственное владение его дом мой, состоящий во Большой Миллионной противу главной аптеки и на набережную, с находящеюся в оном церковью, со всеми к оной принадлежностями и со всеми в оном доме мебелями, до которого дому все принадлежащие документы при сем в оригинале прилагаю. Что же касается до прочего моего имения, как то золота, серебра, камней, посуды и прочего, какого бы звания не было в обоих домах, без изъятия, всё принадлежит госпоже Настасье Ивановне де Рибас с её дочерями, а моими с Её императорским величеством крестницами.

Из завещания И.И. Бецкого.

Великий князь Павел Петрович, А.Б. Куракин, Е.И. Нелидова

   – Свершилось! Боже праведный! Свершилось! Я многое мог себе вообразить – ссылку, тюрьму, одиночное заключение в замке, но нож гильотины! Для монархов! Голова короля!

   – И королевы, ваше высочество.

   – Да, да, и королевы. Ведь вы видели их десять с небольшим лет назад. Мой брат Людовик говорил о том, что нам с ним предстоит рука об руку править Европой, что мы одногодки, и в этом есть свой символический смысл. Но рассказывайте же, Куракин, рассказывайте в мельчайших известных вам подробностях. Ведь это наша будущая судьба, и мы должны к ней должным образом приготовиться. Загодя. Именно загодя.

   – Ваше высочество, я полагаю, условия России слишком несхожи с условиями Франции, а исконное уважение к царю...

   – Может быть в одно мгновение быть сметено порывом озверелой толпы, которая никогда не поймёт, что та же самая ярость, которая сметает монархов, в следующую минуту обратится против них самих с той же жестокостью и ещё большим размахом. Но колесо истории уже запущено, так что говорите, князь.

   – Вы знаете, ваше высочество, о присяге конституции...

   – Оставьте это. Что было дальше?

   – Только то, что король обманывал самого себя. При всём при том он продолжал вести переговоры с эмигрантами и иностранными державами, даже пытался последним угрожать через своё правительство, что, впрочем, ни на кого не производило никакого впечатления. В конце концов, 22 апреля 1792 года Людовик со слезами на глазах объявил – вещь, казалось бы, совершенно невозможная! – войну Австрии.

   – Монарх не имеет права на слёзы. Да и кому они нужны, когда королевство уже подведено под обух. Сантименты делают его смешным и жалким. Уважение вызывает только жестокость. Людовик боялся жестокости и вот что получил взамен.

   – Ваше высочество, но может быть, здесь сказала своё слово его непоследовательность? Король просто не наметил для себя пути.

   – Вы должны войти в коллегию адвокатов, мадемуазель Катрин. Всегда оправдания и только оправдания. Это надоедает, наконец. Князь, я жду продолжения.

   – Но мадемуазель Катишь в чём-то права. Король объявил войну Австрии и вместе с тем отказался санкционировать декрет Национального собрания против эмигрантов.

   – Он не имел права поступить иначе! Он и так предал своих подданных, разве вы этого не понимаете?

   – И против мятежных священников. Всё это вызвало движение 20 июня 1792 года. Положение обострилось тем, что врагам короля удалось достаточно убедительно доказать факт его сношения с эмигрантами и переговоров с иностранными государствами.

   – Которые ни в чём ему не помогли, зато сделали преступником в глазах взбесившейся черни!

   – Да, именно так. Десятого августа произошло восстание черни, а 21 сентября, меньше чем через полтора месяца, пала монархия. Король вместе с семьёй был заключён в Тампль.

   – Боже, боже мой, что ему пришлось пережить!

   – A-а, наконец-то вы смогли наглядно убедиться, к чему приводит слабость монарха, мадемуазель Катишь. Вот только если бы всё закончилось одним тюремным заключением!

   – О, бунтовщики требовали большего. Против короля стали собираться обвинительные доводы, и 11 января 1793-го начался суд над ним в Конвенте.

   – Суд! Суд над монархом, хотя именно монарх является носителем и проводником Божьего произволения на земле. И никто не выступил в защиту короля?

   – Ваше высочество, король сам отказался от каких бы то ни было защитников. Он сам защищал себя, ссылаясь на права, данные ему конституцией.

   – Как это могло помочь, когда приговор был предрешён? Я уверен, все скучали его словами и с нетерпением ждали кровожадной развязки.

   – Вот именно, ваше высочество. Девять дней суда стали сплошным фарсом и издевательством над королём. Двадцать первого января последовал приговор: смертная казнь.

   – Но за что, ваше высочество, за что? Мне невыносимо это слышать.

   – Невыносимо? Нет, мадемуазель Катишь, вы – вечная поборница слепого бессмысленного и пагубного милосердия ко всем без исключения, вы просто обязаны всё выслушать. Продолжайте, князь, и не опускайте никаких подробностей.

   – Ваше высочество, направляясь к вам, я встретил великую княгиню и обещал, что она услышит также мой рассказ. Разговор так быстро начался, что я невольно нарушил обещание и...

   – Хватит, хватит, князь, я не собираюсь быть участником такого представления, которое немедленно устроит для всех моя супруга, я приказываю вам продолжать. Вопрос о казни был решён единогласно, всеми участниками собрания?

   – В том-то и дело, что нет, ваше высочество. Существовала возможность сохранить жизнь его величеству.

   – Возможность? Какая возможность?

   – За смертную казнь высказалось 383 человека, но 310 были против. Это давало основание хотя бы для апелляции. Или... немедленного вмешательства других держав.

   – Других держав! Какая горькая ирония! Все монархи ведут себя подобно русской императрице! Они предатели! Все до единого!

   – Так получилось, ваше высочество. И 21 января король Людовик XVI взошёл на эшафот.

   – И как он принял свой конец?

   – Ваше высочество, если король в чём-то когда-то ошибался, был непоследовательным или двоедушным, он всё искупил этим концом! Последний французский монарх был великолепен. Его никто не поддерживал. Он отвёл от себя все руки. Он спокойно и твёрдо прошёл все ступени и – покорился гильотине. Под дикое улюлюканье толпы. Сознания лишился только его духовник. Это зрелище для каждого, кто сохранил хоть остатки совести, было невыносимым.

   – А что же королева, князь? Что королева?

   – Какое это имеет значение, мадемуазель Катишь! Главное – погибла идея! К тому же она первая была повинна в подобном конце монархии – с её бесконечными интригами, вмешательством в политику – конец, к которому ведёт Россию и русская императрица.

   – Ваше высочество, пусть она была виновата, и всё же разрешите князю ответить на мой вопрос.

   – Да ради бога. Князь, удовлетворите любопытство нашего друга.

   – Что тут сказать, мадемуазель Катишь. История Марии-Антуанетты ни в чём не посрамила историю монархинь всей Европы. Когда 10 января 1792-го Тюильрийский дворец был взят, она не потеряла ни спокойствия, ни чувства собственного достоинства. Её единственная просьба была – оставить её рядом с супругом. Вместе с ним она действительно последовала в Тампль.

   – Она не могла поступить иначе!

   – Она думала, как вы, ваше высочество. Но в декабре бунтовщики отделили её от супруга. Многие из них считали, что она слишком способствует поддержанию силы его духа. И только в день казни короля ей разрешили увидеть его и проститься с ним.

   – Боже праведный, люди без сердца и сострадания...

   – Сколько раз я доказывал вам, Катишь: чернь не имеет ни сердец, ни сострадания не только к монархам, но и к себе подобным. Чернь – стадо животных, действующее силой инстинкта.

   – Ещё полгода королеве предстояло оставаться в Тампле. Вместе с сыном – Людовиком XVII. Но 3 июля Марию-Антуанетту отделили от сына. И это был первый раз, когда королева стала умолять о пощаде своих мучителей. Она была согласна на любые условия, но только вместе с сыном.

   – И это, само собой разумеется, не произвело ни малейшего впечатления на палачей, не так ли, князь?

   – Да, ваше высочество, они остались непреклонными. А 1 августа королева была переведена из Тампля в тюрьму Консьержери. В камере ей, королеве Франции, одной из самых прекрасных женщин мира, не было оставлено ничего, кроме расшатанной походной кровати, прорванного соломенного стула и колченого стола – для еды.

   – Они предусмотрели даже такую форму унижения! О, они гораздо изощрённей в своих пытках, чем я предполагал. Им нужно прежде всего сломить человеческое достоинство, тем более достоинство монарха.

   – Ваше высочество, королева, как говорят, не обратила на обстановку ни малейшего внимания. Все её мысли были не о себе – об отнятом сыне. Она молилась о нём буквально и день и ночь. Только 13 октября её поставили перед революционным трибуналом.

   – Обвинения? Какие обвинения были предъявлены королеве?

   – Её обвинили в измене её собственной стране, в подстрекательстве к гражданской войне. И... и в самых низких преступлениях против нравственности.

   – Подонки общества на страже нравственности!

   – Вот именно, ваше высочество. И надо отдать должное защитникам королевы, а их было двое – Тронсон-Дюкудро и Шово-Лагард, они блестяще разбивали каждый пункт обвинения. Они боролись за королеву как львы, в конце концов, рискуя собственной жизнью перед лицом этого ещё не насытившегося королевской кровью сброда. Но это ничему не могло помочь.

   – Так было задумано, князь. Всё остальное представляло собой спектакль для так называемого народа или граждан, как их стали, кажется, называть.

   – К сожалению. Самые убедительные доводы тонули в яростных воплях и проклятиях толпы. Королева была приговорена, подобно своему супругу, к смертной казни. И выслушала свой приговор совершенно спокойно. Так называемые судьи позаботились даже о враче на случай истерии или обморока её величества. Но ничего подобного не последовало. Свидетели утверждают, что Мария-Антуанетта, всё ещё удивительно прекрасная, даже не изменилась в лице. Ещё через три дня, 16 октября, она умерла от ножа гильотины.

   – А вот теперь послушайте меня, князь. Следующими полетят головы самих бунтовщиков. Они начнут истреблять друг друга в тени призрака власти. Иначе просто не может быть.

* * *

Г. Радиг, уведомляя почтенную публику, что он имел честь с живописной Его Императорскому Высочеству Государю Великому Князю Павлу Петровичу принадлежащей и господином Рослейном с натуры. Его сиятельства прежде бывшего Его высочества дядьки и первого Её императорского Величества Министра графа Никиты Ивановича Панина писанной картины, снять на меди копию, которая представляет Его Сиятельство, левою рукою опершись на стол, в великолепной одежде, украшен разными орденами и всеми прочими знаками отличия, как то звёздами, крестами и брильянтовым аполетом и столь искусно гравирован, что в ней вся драгоценность его убранства ясно изображена, просит гг. подписавшихся на оный портрет для получения первоначальных абдруков присылать за своеручным подписанием билеты к нему, Радигу, в Преображенском полку, в собственный его дом или в гвардейскую школу, ласкаясь при том, что и те, которые работу его внимания своего удостоят, не без удовольствия, в ожидании своём, останутся. Цена портрету 10 рублей.

«С.-Петербургские ведомости», 1792, № 48.

Е.И. Нелидова, Н.Г. Буксгевден, великая княгиня Мария Фёдоровна, Селестин

   – Таша, ты? В такую рань? Что случилось? Что-то необыкновенное?

   – Катишь, тебя будет просить о разговоре великая княгиня. Я только что узнала и побежала тебя предупредить.